Демилль Нельсон. Собор

   — Да это он сам сверзился.
   — Разумеется, сам, но подтолкнул его ты. Что же ему оставалось делать, кроме как падать? Летать-то он не умел. — Лэнгли быстро прикрыл рот рукой, и Бурк подумал, что тот прячет улыбку. Но Лэнгли вновь обрел хладнокровие и язвительно заметил: — Очень дурацкий поступок, согласен?
   Бурк ничего не ответил и лишь неопределенно пожал плечами.
   Незаметно от толпы на ступенях отделилась Роберта Шпигель и, пройдя по порталу, остановилась рядом с Лэнгли. Посмотрев на обоих мужчин, она обратилась к Бурку:
   — Боже праведный, и надо же — на глазах сорока полицейских и национальных гвардейцев учудить такое? Вы что, умом тронулись?
   Ответил за Бурка Лэнгли:
   — Я вот только что спросил его, не сдурел ли он, но есть и другой, более уместный вопрос. — И, обернувшись к Бурку, он спросил напрямик: — Ты дурак или сумасшедший?
   Бурк ничего не ответил и, присев у каменной стены на корточки, молча смотрел на вьющийся дымок сигареты. Затем пару раз зевнул.
   — Вас собираются арестовать за убийство. Удивляюсь, как до сих пор еще не сцапали. — В голосе Шпигель явственно звучала угроза.
   Бурк посмотрел на Шпигель и ответил:
   — Меня все еще не схватили, потому что вы им не велели. А не велели потому, что вам хочется посмотреть, как поведет себя Патрик Бурк: сдастся по-тихому или же начнет брыкаться и вопить.
   Шпигель промолчала. Бурк волком глянул сначала на нее, потом на Лэнгли и продолжил:
   — Ладно. Позвольте мне решать, знаю ли я правила этой игры. Я имею в виду досье на Бартоломео Мартина. Он страдал головокружением и боялся избытка веса.
   — А как насчет того, что двадцать полицейских, лично присутствовавших на хорах и письменно подтверждающих, что Мартин получил сильнейший удар и свалился вниз?
   — Нет, не так — это я получил такой удар…
   Шпигель резко оборвала его, заявив:
   — Этот человек был официальным лицом консульства…
   — Дерьмом он был, а не официальным лицом.
   Шпигель укоризненно покачала головой и заметила:
   — А вот этого никто не может письменно засвидетельствовать, лейтенант.
   Бурк оперся спиной о стену и, зевнув, ответил:
   — В этом городе вы, леди, являетесь фиксатором всех событий, поэтому вы и засвидетельствуете. И рекомендуете меня на капитанскую должность, поскольку уж занимаетесь этими вопросами. К завтрашнему дню.
   Шпигель даже побагровела от его наглости.
   — Вы что, угрожаете мне? — Их взгляды встретились, но никто не отвел глаз. — Кто же поверит в вашу басню о том, о чем говорилось ночью?
   Бурк загасил окурок и ответил:
   — Шрёдер, вот кто. Он герой и будет подтверждать все, что я скажу.
   Шпигель рассмеялась и неуверенно проговорила:
   — Какая-то нелепость.
   В разговор вмешался Лэнгли:
   — Да, по сути дела, так оно и будет. Это долгая история… По-моему, лейтенант Бурк заслуживает… Всего, о чем он просит.
   Шпигель пристально посмотрела на Лэнгли и, повернувшись к Бурку, сказала:
   — У вас есть какой-то компромат на Шрёдера, так ведь? Я не хочу знать, что за компромат. И вас казнить не собираюсь. Я сделаю все, что в моих силах…
   Бурк перебил ее:
   — Я хочу назначения в группу по борьбе с подделками произведений искусства. Было бы здорово оказаться в Париже завтра, в это же самое время.
   Шпигель рассмеялась:
   — Так говорите, подделки произведений искусства? А что вы вообще, черт побери, смыслите в искусстве?
   — Я смыслю во всем, что люблю.
   — Это верно, — не удержался Лэнгли, — он во многом смыслит. — Он протянул руку Бурку. — Сегодня ночью ты провернул выдающуюся работенку, лейтенант. Наш отдел гордится тобой.
   Бурк взялся за руку Лэнгли и с его помощью встал.
   — Спасибо, старший инспектор. Я очищусь от греха. Омой меня, и я стану белее снега.
   — Да ладно тебе, — ответил Лэнгли. — Мы дадим тебе рекомендацию или что еще нужно…
   Шпигель закурила сигарету и заметила:
   — Как же это, черт побери, меня угораздило связаться с копами и политиками? Боже, да лучше бы мне сейчас прогуливаться где-нибудь в Лондоне по Таймс-сквер.
   Бурк не удержался от издевки:
   — А я-то думал, вы с нами знаетесь давно.
   Она ничего не ответила и принялась рассматривать ступени собора и авеню.
   — Куда же все-таки девался Шрёдер? Столько телеоператоров, но улыбающегося Шрёдера перед ними нет. Или он уже в телевизионной студии?
   — Он в соборе. Молится, — сказал Бурк. Шпигель, судя по всему, пребывала в недоумении.
   — Что за чертова пресса. Все разбежались по газетам и студиям давать интервью и писать материалы, а он, видите ли, молится. Да репортеры сейчас все заглотают. За это я запихну этого поганца в члены муниципального совета в какой-нибудь Бенсонхерст…
   Из дверей южного вестибюля потянулась мрачная процессия — оттуда на носилках начали выносить убитых. Несущие носилки полицейские и гвардейцы проходили сквозь строй поспешно собранного почетного караула, а трупы фениев несли в обход караула, за спинами солдат. Собравшиеся на ступенях хранили молчание, полицейские и военный капеллан шагали рядом с носилками. Руководил движением санитаров полицейский инспектор в парадной форме, расшитой позолоченными галунами и тесьмой, направляя носилки с убитыми полицейскими и гвардейцами к подогнанным к ступеням санитарным машинам, а с фениями — к боковому проходу, где их клали на пол.
   Бурк прошел среди носилок и нашел на одной из них табличку с фамилией Беллини. Откинув покрывало, он вгляделся в его лицо, с которого уже стерли маскировочные черные полоски. Оно было очень белое, выделялись твердый решительный подбородок и коротко остриженные черные волосы. Закрыв лицо покрывалом, Бурк быстро зашагал по ступенькам, прижав руки к бедрам и глядя под ноги.
   Колокола отзвонили благодарственную молитву и стали медленно вызванивать погребальную мелодию. Губернатор Доул стоял со своей свитой, обнажив голову, держа шляпу в руке. Рядом с ним майор Коул отдавал воинскую честь. Губернатор придвинулся к нему и спросил, склонив голову в траурном полупоклоне:
   — Каковы потери в шестьдесят девятом полку, майор?
   Коул покосился на него, уловив в голосе выжидательные нотки.
   — Пятеро убитых, сэр, в том числе полковник Лоуган. Трое раненых.
   — А сколько человек участвовало в операции?
   Коул оторвал ладонь от козырька фуражки и, посмотрев на губернатора, отрапортовал:
   — Всего непосредственно в штурме участвовало восемнадцать человек, сэр.
   — Освобождение заложников… да… — Губернатор задумчиво кивнул и заметил: — Какой ужас. Потери — пятьдесят процентов.
   — Так точно, вообще-то не совсем пять…
   — Но спасли вы всего двоих заложников.
   — По правде говоря, они сами спаслись…
   — Гвардейскому шестьдесят девятому полку теперь понадобится новый командир, так ведь, Коул?
   — Да-а… так точно.
   В санитарную машину уложили последних убитых полицейских и гвардейцев, и караван машин медленно двинулся в путь в сопровождении полицейских на мотоциклах. Тут же к краю тротуара подкатил полицейский тюремный фургон, санитары подняли носилки с убитыми фениями и потянулись к «черному воронку».
   Лэнгли подошел к тюремной машине. Стоящий там оперативник из розыскного отдела отдал ему честь и протянул пачку перевязанных бумаг, пояснив:
   — Почти на всех боевиков имеются персональные досье, инспектор. А здесь предварительные краткие справки на каждого. — Потом он добавил: — Мы нашли также в соборе листы с планом и схемами спецназа, касающиеся штурма. Каким же образом они, черт побери, оказались…
   Лэнгли не дал ему договорить, взял листы и, засунув их к себе в карман, предупредил:
   — Про них не следует упоминать в отчетах.
   — Понятно, сэр.
   Затем Лэнгли подошел к Бурку, который сидел в портале на корточках у стены, а перед ним стояла Шпигель. Бурк спросил ее:
   — Где Мелон и Бакстер?
   — И Мелон, и Бакстер все еще находятся в соборе ради их же безопасности — поблизости отсюда могут сидеть снайперы. Бакстер будет находиться в ризнице архиепископа, пока мы не передадим его представителям консульства. А Мелон мы держим в комнате для невест. Ее охраняют агенты ФБР.
   — А тело Флинна где? — спросил Бурк. Шпигель опустилась на колени рядом с ним и проговорила:
   — Он пока жив. Лежит на книжном складе.
   — Это где? В пристройке к бельэтажу?
   Шпигель поколебалась немного, затем все же сказала:
   — Врач говорит, что он был на волоске от смерти… поэтому мы не… стали его переносить.
   — Скажите лучше, что вы его потихоньку добиваете, так что не говорите мне, что он не транспортабелен.
   Шпигель, пристально глядя Бурку в глаза, заметила:
   — Все по обе стороны Атлантики хотят, чтобы он умер, Бурк. Точно так же, как хотели видеть мертвым Мартина. Не надо читать мне мораль…
   — Лучше перенесите его на бельэтаж.
   Лэнгли зло зыркнул на него глазами и пояснил:
   — Ты же хорошо знаешь, что сейчас делать этого мы просто не можем… он знает слишком много. Шрёдер… кое-что другое… Он очень опасен. Пусть все идет своим чередом. Договорились?
   Бурк попросил:
   — Позволь мне хотя бы взглянуть на него.
   Шпигель, немного подумав, встала с колен и пригласила:
   — Пошли.
   Они вошли в собор, прошли по южному вестибюлю, где все еще валялись на полу траурные символы панихиды, пахнувшие какой-то неуловимой печалью — смесью запахов, которую считают запахом смерти.
   Месса уже началась, на верхнем органе исполняли прелюдию. Бурк глянул на хоры, залитые солнечным светом, прорывавшимся сквозь разбитые окна. Ему пришла в голову мысль, что солнечные лучи обычно как-то принижают таинство смерти, но тут этого не случилось, наоборот — эффект был значительно возвышеннее и сильнее, чем от зажженных свечей.
   Они повернули направо к книгохранилищу. У дверей стояли двое дюжих спецназовцев, но, увидев подошедших, они быстро отпрянули в стороны. В небольшой склад первой вошла Шпигель, за ней Бурк, потом Лэнгли. Шпигель облокотилась о прилавок и потупила взор.
   Брайен Флинн лежал в тесном помещении, закрыв глаза, грудь медленно вздымалась и опускалась. Шпигель заметила:
   — Его не так-то просто унести. — И, посмотрев на Флинна пристальнее, добавила: — У него привлекательная внешность. Должно быть, и обаяние его сильно. В нашем жалком мире очень редко рождаются такие люди… В другое время и в другом месте он, возможно, был бы… кем-то еще… Невероятное расточительство…
   Бурк обошел прилавок и опустился на колени рядом с Флинном. Он приподнял у него веки, прислушался к дыханию и прощупал пульс. Потом взглянул на Шпигель и сказал:
   — В груди все булькает и хрипит… сердце пока работает… но скоро остановится.
   Наступило молчание. Затем Шпигель произнесла:
   — Нет, этого мне не выдержать. Подошлю я все же санитаров с носилками.
   Флинн зашевелил губами. Бурк вплотную приблизил к ним ухо, а выпрямившись, сказал:
   — Да, я все сделаю. — Он повернулся к Шпигель: — Не надо носилок… он хочет поговорить с ней.

* * *

   Морин Мелон спокойно сидела в комнате для невест, а четыре женщины-полицейские безуспешно старались разговорить ее. Роберта Шпигель открыла дверь, секунду-другую смотрела внимательно на Морин и грубо сказала ей:
   — Пошли со мной.
   Морин, похоже, не расслышала и продолжала сидеть, как неживая. Шпигель пояснила:
   — Пошли, он хочет видеть вас.
   Морин подняла глаза и встретилась с ней взглядом. Тогда она быстро поднялась и пошла вслед за Шпигель. Они прошли вниз по боковому проходу и далее через вестибюли. Когда они появились в книгохранилище, Бурк по-дружески кивнул Морин, а Лэнгли неприязненно посмотрел на нее. Оба детектива вышли из комнаты, Шпигель осталась. Она сказала:
   — Вон там. — И показала рукой. — Времени у вас в обрез. — Повернулась и вышла.
   Морин обошла прилавок и встала на колени рядом с Брайеном Флинном. Она взяла его руки в свои, но не промолвила ни слова. Посмотрев на прозрачный, из плексигласа, прилавок, она увидела, что в комнате больше никого нет. Тогда она прижала к своей груди руки Флинна, и щемящее чувство жалости и печали переполнило ее душу — никогда прежде не испытывала она такого глубокого чувства к нему.
   — О, Брайен… опять ты одинок… всегда одинок…
   Флинн открыл глаза. Она наклонила свое лицо близко-близко к его и произнесла:
   — Я здесь, с тобой.
   По его глазам было видно, что он понял.
   — Может, позвать священника?
   Он помотал головой. Она почувствовала слабое пожатие его руки и тоже сжала руку.
   — Ты умираешь, Брайен. И знаешь об этом, правда? Они умышленно оставили тебя здесь умирать. Почему ты не хочешь, чтобы пришел священник?
   Он попытался что-то произнести, но из горла не вырвалось ни звука. Но она догадалась, что он хочет сказать и о чем спросить ее. Она рассказала о гибели фениев, в том числе Хики и Меган, и без тени сомнения упомянула о смерти отца Мёрфи, о том, как уцелели кардинал, Гарольд Бакстер, Рори Дивайн, рассказала о соборе и о мине, которая так и не взорвалась. Пока она говорила, эмоции сменялись на его лице.
   — Мартин погиб тоже. Говорят, лейтенант Бурк столкнул его с церковных хоров; говорят также, что Лири был человеком Мартина… ты меня слышишь?
   Флинн кивнул, а она продолжала:
   — Я знаю, что смерть тебе безразлична… а вот мне далеко не безразлична… Я ужасно боюсь умереть. Я все еще люблю тебя… Ради меня, позволь все же позвать священника, Брайен?
   Он открыл рот, она склонилась над ним еще ниже. Наконец он через силу выдавил:
   — …Священник…
   — Да-да… я сейчас же позову его.
   Он слабо мотнул головой и сжал ее ладони. Она опять склонилась над ним. Голос Флинна был едва слышен:
   — Священник… отец Доннелли… здесь, — бормотал он.
   — Что?..
   — Подойди сюда. — Он протянул вверх правую руку. — Сними кольцо с пальца…
   Она посмотрела на руку — кольца на пальце не было. Тогда она взглянула ему в лицо и впервые заметила на нем спокойное, умиротворенное выражение — ни единой черточки, столь характерных для него в последние годы.
   Он опять открыл глаза и, пристально посмотрев на нее, пробормотал:
   — Видишь?..
   Затем взял ее ладони и крепко сжал их. Она кивнула и заговорила:
   — Да… нет, нет… не вижу, но я никогда и не видела, а ты всегда казался таким уверенным и убежденным, Брайен…
   Она почувствовала, как ослабла его крепкая хватка, и, взглянув на него, поняла, что он умер. Она закрыла ему глаза, поцеловала в лоб и, глубоко вздохнув, встала с колен.

* * *

   Бурк, Лэнгли и Шпигель стояли у кромки тротуара на углу Пятой авеню и Пятидесятой улицы. Департамент уборки городских улиц бросил к собору все свои могучие силы — повсюду мелькали уборщики в серых и голубых комбинезонах. Огромные кучи мусора и бумаги, по преимуществу зеленоватого цвета, росли и росли около тротуаров. Полицейские кордоны, оцепившие добрую пару дюжин городских кварталов, заметно сжались, на соседних улицах уже начинался утренний час пик.
   Некоторое время никто из них не проронил ни слова. Шпигель повернулась и подставила лицо под теплые лучи солнца, выдвигавшегося из-за высокого небоскреба на востоке. Внимательно поглядев на фасад собора, она сказала:
   — В школе я обычно учила своих учеников, что каждый праздник в конце концов обретает двоякое значение. Я имела в виду праздники Мом-Кипур у евреев и Тет — вьетнамский Новый год. А после восстания в Ирландии в пасхальный понедельник тысяча девятьсот шестнадцатого года, пасху там стали отмечать совсем по-другому. Она стала совершенно иным днем с особым значением — со своими отличиями, вроде как день святого Валентина в Чикаго. У меня этакое предчувствие, что день святого Патрика в Нью-Йорке больше никогда не будет отмечаться так же, как раньше.
   Бурк посмотрел на Лэнгли:
   — Я никогда не был поклонником искусства. На кой черт мне суетиться, если кто-то шлепает подделки?
   Лэнгли улыбнулся и ответил:
   — А ведь ты так и не спросил меня насчет записки, найденной в гробу Хики.
   Он протянул ему листок бумаги, и Бурк прочитал:

   «Если вы прочтете эту записку, то разгадаете мою тайну. Я хотел провести остаток своих дней в одиночестве и покое, вложить меч в ножны и отказаться от ведения войны. Но потом решил воспрянуть и пойти в бой за правое дело… В любом случае, не оставляйте меня здесь. Похороните меня под дерном в земле Клонакилти, рядом с моими отцом и матерью».

   Все трое молчали и озирались вокруг в надежде увидеть хоть что-нибудь интересное. Лэнгли заметил около покореженного штабного автобуса полиции грузовик с передвижным буфетом, откашлялся и обратился к Роберте Шпигель:
   — Не позволите ли мне предложить вам чашечку кофе?
   — Конечно, — улыбнулась она и положила ладонь на его руку. — А также дай мне сигаретку.
   Бурк смотрел, как они уходят, потом поднялся и сам. Сперва он хотел дождаться конца мессы, но передумал и решил сначала доложить обо всем в передвижной штаб в автобусе, остановившемся на противоположной стороне улицы. Он уже было направился туда, но остановился, услышав позади себя какой-то непонятный звук.
   За спиной у него фыркала лошадь, выпуская из ноздрей струйки пара.
   — Привет! Думаю, с тобой все в порядке? — весело и громко проговорила Бетти Фостер.
   Бурк отшатнулся от разгоряченной лошади и в свою очередь спросил:
   — А ты как? Тоже все в порядке?
   — Разумеется. — Она натянула узду и остановила лошадь рядом с ним. — Мэр заставляет тебя понервничать?
   — Этот идиот?.. О, конечно же, это лошадь. Как ты умудрилась наградить его такой кличкой?
   — Подвезти тебя? — засмеялась она.
   — Нет… Я должен пооколачиваться тут немного…
   Она наклонилась с седла и спросила:
   — Чего ради? Все уже кончилось. Завершилось, лейтенант. Нечего тут околачиваться.
   Бурк внимательно посмотрел на Бетти. Глаза у нее воспалились и слегка припухли, но в них явственно читалась решительная бесшабашность, вызванная, по его предположению, тревожным безумием минувшей длинной ночи. И еще он заметил, что от нее не так-то просто отделаться, и поэтому попросил:
   — Хорошо, подкинь меня. Недалеко.
   Бетти вынула ногу из стремени, нагнулась и помогла ему усесться на круп лошади позади себя.
   — И куда же мы теперь направимся?
   Бурк, обняв ее сзади за талию, спросил:
   — А куда ты обычно ездишь?
   Она рассмеялась и пустила лошадь по кругу.
   — Поехали, лейтенант, отдавай приказания.
   — В Париж, — скомандовал Бурк. — Давай прямо в Париж.
   — Будет сделано. — Она пришпорила лошадь. — Но-о, Мэр, пошел.

* * *

   Выйдя на улицу через двери северного вестибюля, охраняемые сотрудниками ФБР, в том числе и Дугласом Хоганом, Морин Мелон зажмурилась от яркого солнечного света и поневоле протерла глаза. Хоган показал ей на ожидающий у угла «кадиллак».
   Из южного вестибюля вышел Гарольд Бакстер в окружении сотрудников службы безопасности своего консульства. К краю тротуара подкатил серебристо-серый «бентли». Морин направилась к своей машине и по пути заметила в толпе Бакстера. Репортеры набросились на него, а потом окружили и ее. Охранникам пришлось буквально локтями прокладывать ей дорогу. Она оттолкнула Хогана и, встав на цыпочки, попыталась разглядеть Бакстера, но «бентли» тронулся и уехал в сопровождении мотоциклистов.
   Тогда она села в лимузин на заднее сиденье, рядом разместились охранники, двери машины захлопнулись. Хоган сказал:
   — Сначала мы поедем в частный госпиталь.
   Морин промолчала, и машина отъехала от тротуара. Она посмотрела на свои руки, все еще в пятнах крови Флинна. Лимузин выехал на середину забитой машинами авеню, Морин взглянула из окна на собор и подумала, что больше никогда его не увидит.
   Вдруг к медленно двигающемуся «кадиллаку» подскочил какой-то человек и показал свое удостоверение личности. Хоган опустил боковое стекло.
   — Мисс Мелон, — произнес с английским акцентом человек и протянул ей увядшую зеленую гвоздику, — сэр Гарольд свидетельствует свое почтение.
   Она взяла гвоздику, мужчина отдал честь, и машина поехала дальше.
   Автомобиль свернул на Пятидесятую улицу и поехал мимо собора, затем направился к Медисон-авеню, миновал резиденцию кардинала, часовню Богоматери, дом настоятеля, быстро набирая скорость на мокром асфальте. Впереди она заметила «бентли», но тут же потеряла его из виду среди множества других машин.
   — Опустите стекло, — попросила она.
   Охранник опустил стекло двери, и она услышала в отдалении перезвон церковных колоколов и среди них разобрала звуки колоколов собора святого Патрика, вызванивающих «Мальчика Дэнни». Откинувшись на спинку сиденья, она внимательно вслушивалась в мелодичную музыку. Она подумала о предстоящей поездке домой, о сестре Шейле и о Брайене, припомнила недавние события в своей жизни, когда все еще были живы — родители, подружки и мальчики-друзья, родственники и соседи. А теперь в ее жизнь ворвались разлуки, убитые и раненые. У нее промелькнула мысль, что и ей, по всей видимости, придется присоединиться к борьбе. Она попыталась представить себе свое будущее и будущее своей страны, но не смогла. Тем не менее она не страшилась будущего и рвалась в бой, чтобы своим собственным путем завершить дело фениев и распахнуть ворота тюрем Ольстера.
   Звон колоколов замер вдалеке, она взглянула на лежащую на коленях зеленую гвоздику. Взяв ее за стебелек, она задумчиво повертела цветок между пальцами и воткнула его в петличку своего твидового жакета.