Денисова Ольга. Черный цветок

   — Так просто? И кто же это будет? Я? Ты? Доктор Добронрав? Или Жмуренок? Кто возьмет на себя право судить?
   — Судить должен закон, — возразил Избор.
   — Но кто напишет этот закон? И кто станет его переписывать, когда пройдет сотня лет и мир изменится? И в чью пользу этот закон будет переписан? Неужели не понятно, чем страшен медальон? Он совершает с человеком нечто гораздо худшее, чем смерть, но со стороны кажется, что ничего страшного не произошло. И чем больше ущербных населяет город, тем лучше для города. И не в стяжательстве дело! Стяжательство — лишь рычаг, рычаг в умелых руках Градислава. В отличие от тебя, он понимает, что преумножение богатства — города, или его самого — напрямую зависит от количества ущербных. Люди, которым не нужны развлечения, которые не требуют для себя никаких прав, которые не хотят размышлять — только молча выполняют порученную им работу и заботятся лишь о благополучии своей семьи. И в этом благородный Градислав ничем не отличается от «вольных людей» Кобруча. Только те в качестве рычага используют бедность. И какая разница, тысячи ущербных бедняков или тысячи ущербных богачей станет населять город? Цель любого правителя от этого не меняется: превратить свой народ в толпу, которой легко управлять. А каким способом это сделано — неважно.
   Есеня, видя, что все мужчины стоят, и сам поспешил вылезти из-за стола с суфле в одной руке и с ложечкой в другой, и встал поближе к Полозу. Как бы интересен ни был разговор, а попробовать это загадочное блюдо стоило.
   — Ну, если это неважно, может, лучше оставить медальон? Все же ущербным богачом быть неизмеримо лучше, чем ущербным бедняком? — улыбнулся доктор.
   — Нет. Почему вы предлагаете выбор только из двух зол? А что если позволить человеку остаться личностью? По мне, лучше я буду неущербным бедняком. Лучше я буду нищим, который смотрит на звезды, который думает о бытии, и хочет постичь суть этого бытия. Почему меня лишили этого права? Лишили по рождению, между прочим. И я взял его сам, когда ушел в лес. Да, у меня нет другого способа добывать пропитание, кроме как с оружием в руках. И Жмуренок, вместо того чтобы варить булат, тоже стал бы разбойником. И, между прочим, так решил не он сам, так решил его отец. Законопослушный Жмур испугался, что его сына превратят в ущербного. Испугался!
   — А я говорила тебе, Избор, — вступила в разговор Ладислава, — я говорила, что ты своим легкомысленным поступком перечеркнул мальчику жизнь!
   — Не надо винить в этом Избора, — Полоз галантно поклонился Ладиславе, — если бы Жмуренок не умел варить булат, Жмур заставил бы его вернуть страже медальон, только и всего.
   — Вот видишь! — сказал Избор, — дело в том, что благородные злоупотребляют властью, и если это злоупотребление прекратить, все встанет на свои места. Если медальон использовать только в тех случаях, когда преступник заслуживает смертной казни, все изменится!
   — Да? И снова мы возвращаемся к вопросу, а кто заслуживает смертной казни? Вспомни, кто стал первой жертвой медальона? Харалуг! И вина его состояла в том, что он пытался добиться больших прав для вольных людей, а когда ему в этом отказали, попробовал взять эти права силой.
   — Харалуг хотел власти, Харалуг начал войну. Пролилась кровь, и за пролитую кровь он поплатился.
   — Эй, — сунулся Есеня, — ты ж мне рассказывал совсем другую сказку! Врал, что ли?
   — Врал, врал, — успокоил его Полоз, — они отлично знают историю Олехова. Лучше чем мы, наверное. У благородных много тайн от нас, они не доверяют их даже своим детям.
   — Совершенно верно, — нисколько не смутился Избор, — мы умеем хранить свои тайны, потому что в руках дикарей эти тайны могут наделать много бед.
   — Дикари — это мы, Полоз? — Есеня улыбнулся.
   — Извините, — Избор изобразил нечто между кивком и поклоном.
   Как-то незаметно доктор и его жена отодвинули стол в сторону, и вместо него на ковер поставили глубокие мягкие кресла с блестящей обивкой, такой же как на диванах около кабинета доктора.
   — Давайте разожжем камин и перестанем оскорблять друг друга, — предложила Ладислава, — я ничего не имею против споров, как известно, именно в споре рождается истина, но спор и ссора — разные вещи.
   За окном собирались сумерки, и когда в камине вспыхнул огонь, это сразу стало заметно.
   — Давайте лучше поговорим о чем-нибудь не имеющим отношения к политике, — попросила Ладислава, усаживаясь в кресло поближе к огню. Есеня давно сел и уплетал сладкую, воздушную массу со смешным названием «суфле». На самом деле, оказалось очень вкусно. Мужчины, правда, предпочли пить вино, и Есеня не знал, стоит ему тоже выпить или сначала доесть эту вкуснятину?
   — Нет, мне бы сначала хотелось понять, отдают ли вольные люди отчет в том, что случится, когда медальон откроется, — обернулся к сестре Избор.
   — Отдают, — ответил Полоз, — более того, они к этому готовятся.
   — Взять в руки власть? — спросил Избор.
   — Ну, можно сказать и так. С открытием медальона благородные легко и быстро сами откажутся от этой власти. Или вы не понимаете, что с вами произойдет? Вам придется вернуть то, что вы отобрали. И что тогда останется?
   — Останется то, что нельзя получить при помощи медальона — знания. Знания и ощущение ответственности за окружающих людей. А вы берете на себе ответственность за чужие жизни? Ведь то, что вы хотите сделать, приведет к кровопролитию.
   — Если позволить процессу идти спонтанно, то да. Но если во главе разбойников и убийц, про которых ты говорил, встанет организованная сила вольных людей, кровопролития можно избежать. В этом случае, наша победа будет столь очевидной, что сопротивление с вашей стороны не будет иметь никакого смысла.
   — Даже если это так, через пятьдесят лет Олехов ничем не будет отличаться от Кобруча, — стиснул зубы Избор.
   — Может быть. Но и обрубков души я больше никогда в жизни не увижу, — слегка улыбнулся Полоз.

Балуй. В Урдию

   До воскресенья Есеня и Полоз жили в Кобруче. Полоз рассказывал истории, учил Есеню драться, и, надо сказать, в этом он превзошел всех его прежних учителей. Всего за пять дней Есеня научился обороняться от человека с ножом, уходить из-под удара кистенем, защищаться от удара саблей, и почувствовал себя уверенным и сильным. Они еще пару раз бывали у доктора, но не на обеде, а просто в гостях — сидели вечером у камина и пили вино.
   — Послушай, Полоз, — как-то раз спросил Есеня, — а ты выяснил у Избора то, что хотел?
   — Нет, но я понял две очень важных вещи. Во-первых, они знают, как открыть медальон. Знают, но никогда об этом не расскажут. А это значит, что на свете есть мудрецы, владеющие этой тайной. А во-вторых, они верят в то, что мы можем его открыть. И это тоже вселяет надежду. Это значит, наши мечты не столь фантастичны, как кажется на первый взгляд.
   Попрощавшись в воскресенье с Избором, доктором и его женой, в понедельник утром, еще затемно, они вышли из города через обнаруженный Есеней лаз — ворота открывали только на рассвете, а перевозчики отправлялись в путь гораздо раньше. Есене так надоел постоялый двор, что он хотел переночевать в лагере перевозчиков, у костра, но Полоз наотрез отказался — три, а то и четыре ночи им предстояло ночевать в поле, на берегу реки.
   Три дня ехали в широких санях, выстланных шкурами, и укрывались своими одеялами — по реке впереди лошадей летел ветер, и Есеня быстро замерз. С ними ехали и другие сани — перевозчики старались держаться вместе, и поезд состоял примерно из двадцати человек в общей сложности, так что нападения разбойников можно было не опасаться. Полоз посмеивался на этот счет и сказал, что сможет в случае чего с ними договориться.
   Есене быстро наскучило однообразие ландшафта вокруг — то высокий лес по берегам, то белые поля до самого горизонта. Маленькие деревушки из трех-четырех дворов проплывали мимо, от них пахло дымом, и часто дым стелился по земле — погода оставляла желать лучшего. На второй день, после ночевки возле одной из деревень, где они посидели в кабаке за кружками пива, Есеня совсем заскучал. Одна радость была в его жизни — в санях следом за ними ехала молодая девушка со своей матерью — почтенной матроной, и изредка Есеня пытался обратить на себя ее внимание, но почему-то чаще внимание на него обращал Полоз и кони, которые тащили ее сани.
   — Жмуренок, ну уймись! — вздыхал Полоз, который предпочитал дремать, а не глазеть по сторонам, — что ты вертишься, а?
   — Девка больно хороша…
   — Тебе ее мать хребет переломит, если ты к ней подойдешь.
   Лошади то бежали рысцой, то шли шагом, и Есеня еще накануне пытался пройтись пешком рядом с санями, но Полоз поймал его за шиворот, и вернул на место — нечего тащить снег на шкуры. Попытки уговорить перевозчика немного поуправлять лошадьми тоже ни к чему не привели — перевозчик был неразговорчивым дядькой, и только цыкал на Есеню время от времени. А Есене очень хотелось попробовать править лошадьми стоя, как это делал лихач в трех шубах. Попытки встать на ноги всегда заканчивались плохо. В первый раз лошади дернули сани вперед немного быстрей, Есеня повалился на Полоза и получил в ухо. Во второй раз вышло еще хуже — чтобы не получить в ухо, Есеня постарался упасть в другое место, и до крови рассек губу об спинку саней. Но, кстати, девушка его, наконец, приметила, и очень смеялась, когда он упал.
   — Слушай ты, Балуй… — проворчал Полоз, — ты можешь полчаса посидеть спокойно? Хорошо зуб не выбил.
   — Да ерунда, — Есеня зачерпнул снега и прижал ко рту.
   — Я удивляюсь, как ты жив до сих пор.
   Есеня попробовал еще раз — теперь с конкретной целью — и благополучно вывалился из саней, как и планировал. Только он не учел, что падение в снег окажется таким неудачным — под тонким его слоем лежал твердый как камень лед. Есеня отбил бок и на самом деле не смог сразу встать. Девушка заливалась звонким хохотом, а ее мать посмотрела на Есеню так, что он поверил в предсказание Полоза — сломает хребет, одним ударом кулака сломает, и не поморщится.
   Кони перешли на рысь, и Есеня пару минут бежал рядом с ее санями — ноги вязли в снегу, и он порядком запыхался.
   — Что ты пялишься? — мать грубо одернула девушку, ущипнув за щеку.
   — Мам, ну он же смешной!
   — Я не смешной, я веселый. Меня зовут Балуй, а тебя?
   — А ну иди прочь отсюда, — прикрикнула ее мамаша, — Балуй!
   — Тетенька, я же ничего не делаю, просто рядом бегу!
   — Щас возьму кнут у перевозчика, да жахну как следует!
   — Так вы кнутом всех женихов разгоните!
   — Тоже мне, жених нашелся! Брысь отсюда, я сказала! — она повернулась к дочери, — а ты не смейся. Бесстыжая!
   — Чем это я бесстыжая? Уж и поговорить нельзя с молодым человеком!
   — Вот с разговоров-то все и начинается.
   Есеня решил, что начало знакомству положено, и догнал свои сани. Теперь вечером ему будет чем заняться! Полоз встретил его сердито:
   — Жмуренок, я же тебе все мозги вышибу, если за каждую твою выходку буду в ухо бить… Отряхнись!
   — Да ладно, жалко тебе?
   — Мне не жалко. Делай что хочешь. Только по ногам мне не ходи и снег под одеяло не сыпь.
   — Научил бы лучше, как к девке подъехать…
   — А чего тебя учить, к девке ты уже подъехал. А как мамашу ее умаслить — ума не приложу. И потом, на что она тебе? Если только потискать — много ли проку? А если чего поинтересней учудишь, так хлопот не оберешься. Сходим к девкам в Урдии, так и быть. Подожди немного.
   — Это сколько же еще ждать-то, а? Мне к девкам прямо щас хочется… — Есеня развалился рядом с Полозом и мечтательно закатил глаза.
   — Это от безделья. Отожрался в Кобруче, отдохнул… Болезный.
 
   На вторую ночь тоже остановились в деревне с большим постоялым двором. С девушкой ничего не получилось — мать сразу увела ее наверх, и ужинать она не спустилась. Перевозчики не тратили денег на постоялые дворы, и ночевали у костров, и Есеня, от нечего делать, пошел послушать их байки, которые они травили с еще большим удовольствием, если находили постороннего слушателя. На этот раз Есене довелось услышать о Белом Всаднике — страшном кошмаре перевозчиков.
   — А кто такой Белый Всадник? — спросил Есеня, едва один из рассказчиков начал говорить.
   — Белый Всадник? Никто не разобрался. Но он всегда показывается перед полыньей.
   — Нет, — перебил другой, — мне старый Перегуд рассказывал, что сам его видел. Он обгоняет обоз, а потом коня на дыбы поднимает. Конь копытом лед ломает, и трещины так далеко идут, что весь обоз проваливается. А самому ему — ничего. Пришпорит коня и ускачет.
   — А еще в метель он может к саням незаметно подобраться, и кого-нибудь с саней стащить. И кого он стащит, того уж больше никто никогда не увидит. Так что если в метель Белого Всадника увидишь, держись крепче.
   — Да бестолку крепче держаться. Он дыхнет на тебя, а дыхание у него — мороз жуткий, кровь в жилах сразу застывает. Дыхнет, и утащит.
   — А если в одиночку ехать, он и лошадь может себе забрать. Сколько раз находили — стоят сани, оглобли пустые, а в санях — человек замороженный лежит. Это Белый Всадник, дыхнул, значит, и коня свел.
   — Вообще, Белого Всадника встретить — нехорошая примета. Даже если сам не обидит, обязательно несчастье случится.
   Днем Есеня бы в эти сказки не поверил, но ночью, когда за кругом света, сразу за спиной стояла морозная, снежная тьма, у него между лопаток пробежал холодок.
   — А чего это вы Белого Всадника вспомнили? — спросил подошедший Полоз.
   — Да Голован говорит, что видел его сегодня. Когда темнеть стало, вроде, появился из-за поворота, и снова пропал.
   — Голован же последним ехал? — усмехнулся Полоз.
   — А Белый Всадник никогда спереди и не появляется, он всегда сзади догоняет. Спереди и не страшно, вроде. А со спины — знаешь как страшно? Особенно в метель. И оглянешься, а не увидишь, пока он тебя не настигнет. Последним ехать плохо, вот Голован и оглядывался.
   У Есени снова мурашки пробежали по спине.
   — Вот увидите, завтра метель начнется. И дымы по земле стелятся, и Белый Всадник показался… — проворчал их с Полозом молчаливый перевозчик.
   — Завтра мы последними поедем, — сказал вдруг Полоз.
   — Ты чего? — вскинул голову Есеня.
   — Что, испугался? — усмехнулся Полоз.
   — Да нет.
   — Вот будет тебе на завтра занятие — Белого Всадника высматривать. Пошли.
   — Погоди. Дай еще послушать!
   — Пошли, сказал, — Полоз подтолкнул Есеню в бок, — скажу кое-что.
   Есене стало любопытно, и он поднялся. Полоз отвел его на несколько шагов от костра и вполголоса сказал:
   — Пойдем-ка, поищем этого Белого Всадника. Или страшно?
   Есеня пожал плечами. Конечно, ночью бродить по реке действительно было жутковато, но он почувствовал только азарт — вместе с Полозом Есеня ничего не боялся.
   Безмолвие леса леденило кровь. Ветер стих, как будто умер, только скрип шагов по снегу нарушал тишину. Полоз велел Есене молчать, и тот оглядывался по сторонам, раскрыв рот: глаза привыкли к темноте быстро, и теперь он надеялся разглядеть за деревьями силуэт Белого Всадника.
   — Под ноги лучше смотри, — шепнул Полоз, и оттого, что он сказал это шепотом, словно боясь, что их услышат, Есене стало еще более жутко, — может след коня в сторону уходит.
   — А ты думаешь, Белый Всадник оставляет следы? — тоже шепотом спросил Есеня.
   — Ну не по воздуху же он летает.
   — Полоз, а Белый Всадник — призрак? Или мертвец?
   — Не знаю, — хмыкнул Полоз.
   Есеня подумал, что Полоз так хочет встретиться с Белым Всадником, потому что тот может рассказать о Харалуге. И ему самому тоже непременно захотелось Белого Всадника встретить. А захочет ли он с ними говорить? Наверное, Полоз знает, что делает. Есене вспомнилось, как перед ним качалась голова змея, и шуршала плоским раздвоенным языком. Да, наверное, Белый Всадник не откажет Полозу.
   Но они прошли назад версты три, а то и больше, но ни следов, ни самого Белого Всадника не встретили. И когда повернули назад, Есеня оглядывался каждую минуту, и иногда шел спиной вперед — ему все время казалось, что сзади их кто-то догоняет, и копыта белого коня не касаются наезженного санного пути, и ледяное дыхание неслышно летит к затылку, чтобы заморозить кровь.
 
   Наутро действительно началась метель. Но метель на реке — не метель в поле, заблудиться трудно, да и кони чувствуют дорогу, поэтому в путь отправились до рассвета.
   Полоз велел Есене повязать платок на голову, и только поверх него надеть шапку. Если бы такую гадкую штуку для Есени выдумал отец, Есеня бы долго кочевряжился, но ни за что бы не смирился. Однако с Полозом спорить было бесполезно.
   Как ни противился перевозчик, Полоз настоял на том, чтобы замыкать обоз. Сырой, тяжелый ветер дул с юго-востока, и снежинки летели навстречу лошадям крупными хлопьями. Через четверть часа и Есеню, и Полоза, и сани, и спины коней занесло снегом. Полоз отряхивал шапку, сбрасывал снег с плеч, но проходило совсем немного времени, и на них снова появлялись белые горки.
   — С моря ветер дует, — сказал он Есене, — влажный, теплый. Урдия скоро.
   Есеня лежал на животе, облокотившись на спинку саней и поставив на нее подбородок — высматривал Белого Всадника. Снег летел так густо, что белая пелена застилала близкие берега реки, и в пять саженях за санями ничего видно не было.
   — Полоз, расскажи что-нибудь, а? А то я усну… — Есеня зевнул.
   — До утра байки перевозчиков слушал?
   — Ну, не до утра… Расскажи, ты же спал, тебе-то что.
   — Ладно.
   Полоз рассказывал о Белом Всаднике, и, надо сказать, его история оказалась куда как более правдивой, и оттого еще более жуткой, чем у перевозчиков. О том, как трое разбойников, ночью, завидев мелькнувшего вдалеке белого коня, решили нагнать его и продать на постоялый двор. Обычно под монотонный, шуршащий голос Полоза Есеня быстро засыпал, но эта история леденила кровь, и сон улетел вслед за снежинками, назад, в непроглядную белую пелену. И оскаленная морда коня то и дело мелькала в этой пелене, и Есене мерещился глухой стук копыт, и холодное дыхание Белого Всадника.
   — Полоз! И мы вчера ходили его искать?! — едва не вскрикнул Есеня, когда рассказ дошел до того места, где Белый Всадник неслышно подобрался сзади к одному из разбойников, и тот, обернувшись и увидев его лицо, испустил дух, настолько страшен был взгляд призрака.
   — А что? Уже страшно? Полезай под одеяло! — расхохотался Полоз.
   — Ничего мне не страшно! — проворчал Есеня, и подумал, что Полоз на самом деле самый отважный человек, которого он встречал. Даже днем смотреть и каждую секунду ждать появления Белого Всадника, и то было жутко.
   Закончилась история печально — из троих разбойников ни одного не осталось в живых. Есеня долго ощущал, как мурашки ползают по спине, и как замирает сердце от мысли, что сейчас ужасный лик Белого Всадника появится перед глазами.
   Через пару часов Полоз сжалился над ним и уложил под одеяло — Есеня на самом деле просидел с перевозчиками до утра, и если бы не страх, давно бы задремал. Под одеялом, уткнувшись Полозу в теплый бок, было гораздо спокойней, и Есеня заснул быстро и крепко. Снилась ему метель, вой ветра над ухом, и Белый Всадник, склонившийся над его изголовьем.
   Есеня проспал и остановку на отдых и обед, хотя планировал снова подъехать к девушке — теперь ее сани шли самыми первыми, и проснулся только когда обоз снова тронулся в путь.
   — Пожуй, — Полоз сунул ему кусок хлеба с холодной говядиной.
   — Мы что, уже пообедали? — разочарование Есени было слишком велико.
   — Конечно.
   — И ты меня не разбудил?
   — Не буди лихо, пока оно тихо, — посмеялся Полоз.
   И снова Есеня смотрел назад, а метель все не кончалась, наоборот, ветер усилился и стал порывистым. От снежинок, улетающих вдаль, кружилась голова. Он потерял счет времени, и иногда думал, что спит, а во сне видит снег. Полоз то дремал, то философствовал — Есеня любил слушать его полушутливые головоломные идеи, но от них ощущение того, что все происходит во сне, только усиливалось: голос Полоза завораживал, даже если он этого не хотел. Есене всю дорогу казалось, что наступают сумерки, и когда они, наконец, наступили, он не успел этого заметить: серый день всего лишь стал немного серей.
   Полоз задремал, положив руки под голову, перевозчик, уставший за тяжелый день, ссутулившись, правил лошадьми, и те, весь день бежавшие против ветра, еле переставляли ноги. Есеня хотел залезть под одеяло и снова прижаться к Полозу, как вдруг тревога — сосущая, неприятная — заставила его напрячься. И через несколько мгновений он не услышал — почувствовал конский топот позади обоза. Конь скакал галопом, и казалось, что под ним прогибается лед.
   Есеня стиснул руками спинку саней и как завороженный смотрел назад. Даже не страх — холод пробрал его до костей, он не догадался толкнуть Полоза, он хотел и боялся увидеть Белого Всадника, и он его увидел.
   Сначала в снежной пелене показалась лошадиная морда, с раздутыми ноздрями и пеной на губах. Конь грыз удила и вскидывал голову, а на его спине, в плаще из снега, сидел призрак, и лицо его пряталось в снежном капюшоне. Вокруг шеи был намотан шарф, закрывающий рот, и только белые глаза изредка сверкали внутри темного провала, где должно было быть лицо.
   От испуга Есеня откинулся назад и хотел крикнуть, но не смог выдавить из себя ни звука. Всадник же резко свернул и начал обходить сани сбоку, не снижая темпа. Ноги коня взрыли снег рядом с санным путем, копыта вязли, поэтому Есене показалось, что время замедлило ход, растянулось, и конь не бежит, а плывет по воздуху, изредка касаясь льда копытами. И от этих прикосновений содрогается лед, и снег разлетается в стороны. Он сейчас обгонит обоз, и лед под его копытами треснет — ничего удивительного не будет, если трещина пробежит назад до самого Кобруча!
   — Полоз! — наконец смог заорать Есеня, — Полоз!
   — Что ты глотку дерешь? — Полоз приоткрыл один глаз, но, увидев лицо Есени, немедленно поднялся.
   Перевозчики тоже заметили Белого Всадника, который обходил обоз слева, крики и паника покатились вперед, от саней к саням, лошади закричали, забились и перестали слушаться поводьев: одни шарахнулись в сторону, другие пытались подняться на дыбы, вторая упряжка понесла, и врезалась в переднюю, из которой раздался отчаянный визг. Кони передней упряжки рванулись вперед и опрокинули сани, но продолжали бежать, волоча за собой и сани, и перевозчика, вцепившегося в вожжи.
   Полоз же спрыгнул с саней и кинулся вдогонку Белому Всаднику, что-то крича на бегу. Кони испугались еще сильней, коренной поднялся на дыбы, увлекая за собой пристяжного, сани накренились и опрокинулись. Есеня оказался в снегу, но тут же вскочил — если Полоз не боится догонять Белого Всадника, значит, ему надо помочь!
   Но догнать коня, скачущего галопом, которому не страшен глубокий снег, оказалось не под силу и Полозу. Всадник не стал крушить лед, он просто скрылся в метели, но долго на льду ощущалась тяжелая поступь его коня. Полоз остановил переднюю упряжку, ухватив коренного под уздцы, а Есеня подбежал к визжащим женщинам — их перевозчик, закрыв лицо руками, лежал в снегу: наверное, готовился к смерти. А может, зашибся, когда тащился по льду за лошадьми.
   Есеня кинулся помогать сначала мамаше — она всей тяжестью навалилась на дочь, закрывая ту своим грузным телом.
   — Не бойтесь, не бойтесь, — говорил Есеня, смотрел вперед и не очень верил в свои слова, — он ускакал, не бойтесь.
   Женщина не хотела выпускать дочь из объятий.
   — Ну не бойтесь же! — Есеня тряхнул ее за плечи, — не кричите вы так, лошади же боятся!
   Мамаша на секунду замолчала, а потом горько разрыдалась, поднимая побледневшее лицо. Вслед за ней заплакала и дочь, цепляясь за мать и шепча:
   — Мамочка, как страшно, мамочка!
   С других саней Есене на помощь поспешили мужчины, и женщин понемногу успокоили: кто-то дал каждой хлебнуть из фляги, кто-то поднял на ноги и отряхнул. Полоз помог перевозчику, лежащему в снегу, и многочисленные узелки и сундуки вернули обратно на сани.
   Быстро темнело, и ветер выл все так же надсадно, Есеня долго искал в снегу котомки, пока Полоз вытряхивал шкуры и одеяла. Обоз после шума и паники притих, перевозчики молча всматривались в сгущающуюся тьму — ждали нового появления Белого Всадника. Вперед тронулись медленно, словно ощупью выбирали дорогу: нет ли полыньи.
   — Полоз, ты хотел спросить его о Харалуге? — Есеня забрался под одеяло и прижался к теплому боку верховода — ему все еще было не по себе.
   — Ну, о Харалуге он бы мне не рассказал, положим. Но и о нем тоже спросить не мешало.
   — А зачем ты тогда его догонял?
   — Чтобы спросить, зачем он едет за нами. И почему прячется.
   — Белый Всадник всегда прячется, разве нет?
   — Да какой это Белый Всадник! — Полоз захохотал, — ты что, не узнал его? Это же Избор! Я еще в первый день его заметил. Где он ночевал — ума не приложу.
   — Как Избор? — Есеня привстал, — я же видел… Он весь белый…
   — На себя посмотри. На меня. Я, наверное, тоже весь белый.
   Есеня подумал немного: а ведь точно. Все они белые — снег мокрый, липкий, и сыплет так густо, что не успеваешь его счищать.
   — А зачем он за нами едет? — спросил он у Полоза.
   — Вот это я и хотел узнать. И я тебе скажу, если он прячется, значит, задумал что-то недоброе. А если задумал что-то недоброе, то чует опасность в нашем путешествии в Урдию. Это хорошо.