Денисова Ольга. Черный цветок

Жмур. В тюрьме

   Когда на следующее утро после прихода Есени к Жмуру заглянула Чаруша, он сидел в углу кухни, у печки — там, где его оставила стража. В выбитые окна дул холодный ветер, распахнутая настежь дверь скрипела на сквозняке. В сени набился снег, по всему полу расплескались щи из упавшего горшка. Опрокинутый стол со сломанной ножкой придавил скамейку, и сверху лежала расколотая пополам миска, из которой Есеня ел щи. Вывороченные доски пола где-то поставили на место, а где-то они валялись просто так.
   — Дяденька Жмур, — Чаруша осторожно подошла и присела перед ним на корточки, — что случилось? На вас разбойники напали? Там забор сломан.
   — Есеня… Есеня приходил… — прошептал Жмур, — они забрали моего мальчика… Он сказал, что ему нельзя долго, а я его уговорил. Я его уговорил!
   Глаза Чаруши на миг вспыхнули и открылся рот:
   — В тюрьму забрали? — она приложила руки к щекам.
   Жмур ничего не ответил. Девочка встала на ноги и закрыла дверь.
   — Я сейчас печку затоплю. Вам холодно наверно. Ой, и рамы выбиты… Я двери в кухню пока закрою, мы только тут натопим и приберем.
   Жмур не шевельнулся. Когда в печке стали потрескивать дрова, и от дверцы пошло тепло, голова его немного оттаяла. Чаруша пыталась поставить на место стол, но он опрокидывался, как она ни старалась приладить к нему отломанную ножку.
   — Чаруша. Погоди. Ты знаешь, где оружейная лавка? За базаром?
   — Знаю.
   — Сбегай туда. Позови Жидяту.
 
   Жмур поднялся на ноги только на четвертый день. В нем что-то происходило. Нестерпимая боль от потери, страх, отчаянье не заставили бы его сидеть сложа руки. У него внутри что-то зрело. Оно давило на сердце и не давало дышать. Оно росло, как опухоль.
   Чаруша ходила в тюрьму, но ей, конечно, ничего не сказали — посчитали любопытной девочкой. На четвертый день Жмур отправился туда сам. Посреди площади, напротив тюрьмы, на ветру полоскалось полотно с портретом Есени. Один угол его оторвался и хлопал на ветру, отчего казалось, будто по его лицу пробегает судорожная волна.
   Жмур ходил вдоль ограды и всматривался в узкие тюремные окна — вдруг в них мелькнет лицо Есени? Хотя бы убедиться, что он жив и здоров. Но лиц в тюремных окнах не появлялось. Жмур попробовал пробиться за ограду, но у ворот его остановила стража.
   — Куда прешь? — довольно грубо спросил молодой парень, сжимая рукоять сабли в кулаке.
   — Я? — испугался Жмур, — я — туда. Я только спросить. Там мой сынок.
   — Там все — чьи-то сынки, и никто не ломится.
   — Я только спрошу. Он еще маленький, ему шестнадцать лет всего.
   — Безобразить — все большие, а как в тюрьму садиться — так маленькие, — строго ответил стражник. Ему самому от роду было не больше двадцати лет.
   — Я только узнать — что с ним. Жив он? Его зовут Балуй.
   — Иди отсюда, батя. А то я тюремщиков позову.
   Жмур потупил голову, отошел в сторону и приник лицом к ограде, надеясь все же увидеть Есеню в окно. Он стоял долго, так что у него закоченели руки.
   — Слышь, бать… — не выдержал, наконец, молоденький стражник, — иди сюда. Только быстро. И сразу уходи. Жмуренок, что ли, твоего сына зовут?
   Он показал головой на полотно с портретом.
   — Да, — кивнул Жмур.
   — Жив он. Пытают его.
   — За что? — прошептал Жмур, и тут же понял — за медальон.
   — Он украл что-то, и не хочет возвращать. Я больше ничего не знаю. И в окна не смотри — в холодной он, там окон нет. Если он умрет, тебя позовут, не бойся. Тело отдадут. Все, иди отсюда. Нечего тут пялиться.
   Пытают? Тело? Если умрет, то позовут? Жмур едва не завыл на всю площадь. Этот проклятый медальон! Зачем, ну зачем! Отдал бы он его благородному Огнезару, и его бы отпустили домой! «Бать, это ведь я для тебя…» Он так сказал. И теперь… Жмур рванулся назад, к воротам.
   — Пусти меня! Парень, пусти! Я должен ему сказать! Я должен сказать!
   — Ты че, дядя? — стражник обнажил саблю и отошел на шаг, но Жмур не обратил внимания на оружие. Из сторожки высыпали несколько человек, и кинулись на выручку молодому охраннику.
   — Я должен ему сказать! Это же все из-за меня! Это он из-за меня! — кричал Жмур.
   Никто не хотел применять оружия, Жмура остановили и просто вытолкали за ворота. Он не сопротивлялся, сник и опустил руки. Он неожиданно подумал, что если медальон найдут, то домой Есеня вернется не таким, как раньше… Эта мысль напугала его: он почувствовал, что впереди тупик, глухой тупик, и никакого выхода нет. Мальчик в ловушке, и ему оттуда не выбраться. То нечто внутри набухало и грозило разорваться. За грудиной разливалась тупая, угрюмая боль.
   Первое, что он сделал, вернувшись домой — спрятал нож. Он не понимал, зачем это делает, он просто не хотел, чтобы кто-нибудь отобрал у него вещь, которая стала для него олицетворением способностей сына. Он спрятал его надежно — разобрал кирпичи под горном и заделал его в стенку зольника.
 
   Через два дня пришел Жидята, и рассказал о том, что узнал Полоз. Он говорил мягко, старался не напугать Жмура, и, наверное, не сказал и половины из того, что услышал. Но и этого было достаточно. Чаруша мыла посуду у плиты, и Жидята не обращал на нее внимания, пока она не уронила на пол миску, которая разлетелась по кухне мелкими кусочками. Девочка расплакалась так горько, что тому пришлось поить ее водой.
   — Есенечка! — всхлипывала она, — Есенечка, миленький мой!
   — Я думал, она так… приходит убирать, пока Надежи нет… — виновато сказал он Жмуру.
   — Я его невеста! — выкрикнула Чаруша сквозь слезы.
   — Невеста? — Жидята обнял девочку за плечо, — маленькая ты еще для невесты…
   Потом лицо его потемнело, и он сказал:
   — Никому не говори, что ты его невеста, поняла? Никогда и никому. И близко не подходи к главной площади, а лучше всего — сиди дома. И к Жмуру не ходи, он без тебя справится.
   — А почему? — раскрыла рот Чаруша.
   — Потому что если благородный Огнезар узнает, что у Есени есть невеста, ты тут же окажешься вместе с ним в застенке, поняла?
   — Как это?
   — Ты думаешь, зачем мы увезли из города его мать и сестер? Чтоб их не мучили вместе с ним. Ты бы смогла смотреть, как мучают твою мать?
   Она покачала головой.
   — И Есеня тоже не сможет.
   Неожиданно Чаруша перестала плакать и поднялась.
   — Я пойду к нему, — твердо и уверенно сказала она и начала одеваться.
   — Куда? — растерялся Жидята.
   — В тюрьму. Ведь если они будут мучить меня, то его будут мучить меньше, правильно?
   Жидята устало вздохнул, накинул фуфайку и взял Чарушу за руку.
   — Пойдем, — сказал он ей и вывел из кухни. Жидята выглядел таким решительным, что Жмур подумал, будто тот на самом деле хочет отвести девочку в тюрьму.
   Но Жидята вернулся через полчаса, потрепанный, взъерошенный и, утирая пот со лба, невесело рассмеялся:
   — Как она упиралась! Я тащил ее волоком полдороги. Сдал родителям, и велел беречь пуще глаза. Так она стекло выбила, отцу пришлось ставни закрыть. Если не удержат — на их совести будет, не на моей. Ну кто ж знал, что ей такое придет в голову?
   Он сел напротив Жмура и посмотрел на него виновато.
   — Я понимаю. Мы что-нибудь придумаем. Он не говорил тебе, где спрятал медальон?
   Жмур покачал головой.
   — Он для меня… Он сказал, что это для меня… Что бы я не был ущербным. Если бы я знал, что мой сын когда-нибудь… Жидята, он очень переживал, что его отец ущербный?
   — Он тебя любит, Жмур. Ущербный ты или нет — он тебя любит.
   — Ты помнишь? Как это было, ты помнишь? Я Рубца пожалел, не смог смотреть. А теперь мой сын… А я сижу здесь, и ничего не могу сделать. Если бы я мог стать ущербным еще раз, если бы я мог умереть!
 
   На восьмой день к нему пришла стража, рано утром. На этот раз они не ломали дверей и забора, постучали и сказали, чтобы завтра к обеду он явился в тюрьму.
   — Он… он умер? — у Жмура подкосились ноги. Его позовут. Чтоб забрать тело.
   Но стражники ничего не ответили и ушли. Скорей всего, они и сами не знали, о чем шла речь, но Жмур решил, будто промолчали они, чтоб не брать на себя труд сообщить ему о самом страшном.
   Он ходил по дому, натыкаясь на стены, обхватив голову руками, и не хотел верить своей догадке, когда раздался новый стук в окно. Жмур не запирал дверей, и вскоре в кухню зашел Жидята, а вместе с ним… не было никаких сомнений — Полоз. Он почти не изменился, только седина появилась в коротко стриженых волосах. Он все так же чисто брился, и глаза его смотрели так же не мигая. Как у змея.
   — Здравствуй, Жмур, — Полоз смотрел прямо, открыто, и Жмур почувствовал, что его взгляд затягивает в себя, как в омут.
   Они говорили с ним часа три или четыре. Они в чем-то хотели его убедить, они трясли его за плечи, они старались, а Жмур недоумевал: зачем все это? Он все понял с самых первых слов: он должен узнать, где Есеня спрятал медальон. И не говорить об этом Огнезару, потому что тот убьет его сына. Из-за того, что тот умеет варить булат.
   — Жмур, ты должен быть хитрым, ты понимаешь меня? — Полоз сидел перед ним на корточках, смотрел снизу вверх и сжимал его плечи руками, — ты должен быть хитрым, ты должен обмануть благородного Огнезара. Ты, ущербный кузнец, подлорожденный, ты должен обмануть благородного господина, самого проницательного из всех благородных господ. Ты сможешь это сделать?
   Потом перед глазами Жмура качалась змеиная голова, он проваливался в немигающие глаза змея, и плоский раздвоенный язык шуршал тихо и внятно:
   — Ты не должен говорить Огнезару, где медальон.
   Они говорили, о том, что через пять дней, нет, через четыре дня под стенами города соберутся все вольные люди Оболешья, чтобы освободить его мальчика из тюрьмы. Но для того, чтобы победить, нужен медальон. Медальон и нож.
   Ножа им Жмур не отдал, но они и не настаивали, узнав, что нож спрятан надежно. Наверное, они выбрали не самый подходящий момент для беседы, потому что Жмур никак не мог взять в толк, чего они так боятся?
   Он понял это на следующий день, когда оказался в застенке, перед благородным Огнезаром.
   Жмур был в этом помещении двадцать лет назад, и с тех пор здесь почти ничего не изменилось. Он хорошо запомнил застенок — это было последним, что имело краски. Здесь он исполнил последнюю заповедь вольного человека.
   Двадцать лет назад он ничего не боялся, и страшные орудия этого места вызвали в нем только легкую усмешку. Его не стали пытать — это не имело смысла. Он убил благородного господина на глазах у десятка свидетелей, его вина не требовала ни признаний, ни доказательств. Впрочем, тогда пытки его не пугали. Теперь же, глядя по сторонам, он чувствовал, как холодок бежит по спине.
   Желто-серые стены сверху оставались светлыми, но чем ниже опускался его взгляд, тем темней были камни. Его пугал высокий сводчатый потолок, он догадался, зачем здесь высокий потолок. Небольшая жаровня с мехами, клещи, нисколько не похожие на кузнечные, железные прутья и мелкие продолговатые пластинки с ушками, наподобие тех, которыми клеймят скот. Веревки, плети, колодки… Кольца, заделанные в стену, бочка с водой и два ведра. И высокая перекладина, вмурованная в стены, под сводом.
   Благородный Огнезар сидел за столом, и кивнул Жмуру, замершему у входа, на грубое деревянное кресло, стоящее напротив. С кресла свешивались ремни — для шеи, для пояса, рук — в трех местах. Наверное, оно предназначалось для других «посетителей». Жмур, до этого пребывающий в странном, полусонном состоянии, неожиданно пришел в себя. До этого он чувствовал только боль, как вдруг мозг его прорезала отчетливая мысль: он должен обмануть самого проницательного из всех благородных господ.
   Темные, немного выпуклые глаза посмотрели на Жмура в упор, и тот испугался. Он почувствовал свою ничтожность рядом с этим блистательным господином, и понял — в который раз понял — что должен молчать и слушать, что изрекут благородные уста. Склонить голову, слушать и отвечать на вопросы как можно точней и короче. Он должен выразить этому человеку всю свою глубокую преданность и покорность. Наверное, нечто похожее испытывает пес, когда стелется к ногам неласкового хозяина. Сравнение с псом нисколько не оскорбляло самолюбия Жмура. Благородный Огнезар стоит намного выше над простолюдином, чем человек — над псом.
   На внутренней стороне рукава рубахи Полоз написал ему записку. Из трех слов. «СКАЖИ ОТЦУ ПОЛАС». Без точек, запятых, и с ошибками. Он сказал, что так надо, что Есеня должен его понять. И теперь Жмур чувствовал, как горит на рукаве эта надпись, ему казалось, она просвечивает сквозь ткань, и Огнезар давно увидел ее, просто не показал вида. Первым его желанием стало показать Огнезару эту надпись и рассказать, что у него дома сейчас сидит опасный разбойник и ждет его возвращения из тюрьмы.
   И он бы, наверное, сделал это, если бы Огнезар не заговорил первым.
   — Здравствуй, Жмур. Я сочувствую твоему несчастью.
   Лицо Жмура осветилось благодарностью, а за грудиной снова заныло нечто, требующее выхода.
   — Ты законопослушный человек, лучший кузнец в городе, и, конечно, мы ценим твою преданность.
   Жмур смущенно опустил глаза. Что он делает? Он хочет обмануть человека, который ему доверяет, который, несмотря на свое величие, выражает ему уважение и симпатию!
   — Не твоя вина, что твой сын стал преступником, мы знаем, что ты воспитывал его в строгости и послушании.
   Мысль Жмура слегка споткнулась на слове «сын», но голос Огнезара, такой доверительный, теплый, обнадеживающий, вернул его к спокойному пониманию ситуации. Этот человек сейчас все ему объяснит, расскажет, как надо действовать. Кто лучше него может знать, как надо действовать?
   — Но твои отцовские чувства мне понятны, я тоже отец, и мой сын тоже не всегда меня радует. Поэтому я и позвал тебя сюда. Я хочу, чтобы мы стали союзниками.
   Ни один ущербный не смог бы устоять против этих слов. Огнезар сравнивал себя со Жмуром, говорил о своих отцовских проблемах, и, наконец, предлагал сотрудничество!
   — Собственно, наши цели совершенно одинаковы. Я хочу, чтобы твой сын чистосердечно раскаялся в своем поступке и пошел домой. Наверное, ты хочешь того же самого.
   Жмур кивнул. Как все просто! Он только раз взглянул в глаза Огнезару, и сразу понял, что решение проблемы существует.
   — Твой сын попал под влияние не самых порядочных людей, попросту говоря — разбойников. Но он юн, а кто в юности не совершает ошибок? У нас с тобой есть три возможности, и мы воспользуемся каждой из них. Во-первых, ты должен быть с ним ласков, как бы ты на него ни сердился. Мальчик много страдал, и с лихвой наказан за легкомыслие. Тебе нужно пожалеть его, приласкать, объяснить, что ты любишь его и все ему прощаешь. Ты же не держишь на него зла?
   Жмур покачал головой, боясь открыть рот.
   — Расспроси его, как ему тут живется, что его пугает — пусть он пожалуется тебе, пусть почувствует твою заботу.
   Ущербные не чувствуют жалости. Лишь боль и страх за близких. Мысль пришла и ушла, вновь смытая волшебным голосом благородного Огнезара.
   — Потом ты объяснишь ему, что как только он скажет нам, где он спрятал медальон, так ты сразу уведешь его домой. Расскажешь, как хорошо ему будет дома, что к нему вернется мама, сестры. Ты понимаешь, о чем я говорю?
   Жмур кивнул. Боль в груди стала такой невыносимой, что он прижал к ней руку. И перед глазами вдруг возникли змеиные глаза Полоза. «Он лжет тебе. Он не отпустит твоего сына домой. Он убьет его, как только услышит желаемое».
   — Я должен его соблазнить, — уверенно сказал Жмур, и Огнезар слегка отстранился, словно не ожидал он него этих слов.
   — Правильно. Но ты же хочешь, чтобы твой сын вернулся отсюда вместе с тобой, правда?
   — Хочу, — ответил Жмур.
   Этот человек не может лгать. Есеня все расскажет, и они уйдут домой. Жмур так хорошо представил себе, как они идут домой, вместе, рядом, и все несчастья позади. А потом они уедут.
   — Вот и прекрасно. Но если уговорить ты его не сможешь, мы прибегнем к третьей возможности. Ты обманешь его. Ты скажешь ему, что на самом деле тебя прислали его друзья-разбойники, и ты передашь им, где он спрятал медальон, чтобы они могли найти и забрать его из тайника.
   Жмур сидел, как громом пораженный. Тройная игра его усталому, ущербному сознанию была не по силам.
   «Ты должен обмануть благородного господина, самого проницательного из всех благородных господ». Глаза Полоза закачались перед лицом, голова его превратилась в голову змея, и плоский раздвоенный язык коснулся лица Жмура.
   — Тебе пугает обман? Не бойся, это ложь во благо, — голос Огнезара вернул Жмура к действительности, — говорить об этом ты должен тихо, чтобы мальчик ничего не заподозрил. Я доверяю тебе, Жмур. Возможно, тебе придется пережить несколько неприятных минут, но, поверь мне, я делаю это только для успеха нашего общего дела.
   Огнезар говорил долго, он рассказывал сценарий спектакля, в котором Жмуру будет принадлежать главная партия. Он заставил Жмура несколько раз повторить свою роль, он надеялся, что все пойдет по его плану. Так же, как сутки назад его заставлял повторять это Полоз.
   Жмур почувствовал себя щепкой, которую несет стремительный поток, и с этим потоком ему не справиться. Он — игрушка в их руках, каждый из них добивается своего. Каждый из них хочет знать, где медальон, а он и его мальчик — просто фишки в их большой игре.
   И когда Огнезар, успокоенный и удовлетворенный, велел тюремщикам привести Есеню, Жмур не знал и не понимал, что ему нужно делать, кого из них слушать и кому доверять. Доверять себе он тоже не мог. Огнезар усадил его на скамейку около бочки с водой, вскоре в застенок вошел кат с помощником, а через несколько минут Жмур увидел своего мальчика.
   Увидел, и сначала не узнал. Есеня не мог стоять — у него были обожжены ступни, и двое тюремщиков держали его за бессильно повисшие вдоль тела руки. Он был раздет донага, голова его лежала на груди, и Жмур с ужасом увидел, что свалявшиеся темные вихры перемежаются с частыми седыми прядями. Его тело покрывали ожоги и кровавые рубцы, а кончики пальцев превратились в месиво.
   — Смотри, кто к тебе пришел, — ласково сказал ему Огнезар.
   Есеня поднял голову — испуганно, затравлено. В запавших глазах его — в янтарных глазах Надежи — плескалось отчаянье, взгляд бегал по сторонам, словно искал спасения, выхода. Губы стали кровавым пятном, и на них четко отпечатались глубокие следы зубов. Он увидел Жмура, немного успокоился и хрипло произнес:
   — Здорово, бать…
   — Сынок… — только и смог выговорить Жмур.
   Опухоль в груди задавила дыхание. Он почувствовал, что сейчас внутри него что-то лопнет, как будто прорвется нарыв, ему стало страшно. Невыносимая, распирающая боль била в грудину с каждым ударом сердца, и сердце стучало редко и глухо.
   — В колодки его, — равнодушно бросил Огнезар, — сечь.
   Есеня втянул голову в плечи, и на глазах его показались слезы. Ему было страшно! Он дрожал, когда стражники зажимали его руки колодками, и захлестывали ноги ремнем. Воспаленные рваные раны, оставленные кнутом — старые и свежие — тянулись вдоль тела, и Жмур с ужасом понял, что его собираются хлестать прямо поперек них.
   — Что вы делаете… — прошептал Жмур, — он же еще ребенок.
   Никто не отреагировал на его слова. Палачи сняли со стены две узловатые веревочные плетки и, прежде чем начать, намочили их в воде — соленой воде, можно было не сомневаться.
   — Уй, — тонко вскрикнул мальчик, как только безжалостная плеть опустилась на истерзанную спинку, — уй!
   Жмур почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Он всегда молчал, его волчонок. Он никогда не просил пощады. Он и теперь успел закусить губу, и больше не вскрикивал, только стонал, скулил, как маленький щенок. И слезы его капали на пол из зажмуренных глаз. Судорога пробегала по его телу от каждого удара, он сжимал кулаки, и рвал стиснутые колодками запястья. Не сильно — сил у него не было. По спине побежала кровь, и Жмур увидел, что она красная.
   — Пока хватит, — сказал Огнезар.
   Есеня молча плакал, когда тот поднял его голову за челку.
   — Ну? Понравилось?
   Мальчик ничего не ответил, и глаз не открыл. Его губы тряслись, и было слышно, как стучат зубы.
   — Добавьте еще, — велел Огнезар, — сильнее.
   И они добавили. Сильнее. Его стоны иногда срывались на крик — долгий, хриплый и отчаянный. Иногда надрывное рыдание сотрясало его тело, иногда приоткрывались глаза, и Жмур видел нечеловеческую муку под прозрачными слезами.
   — Хватит, — велел Огнезар, когда кровь полилась на пол ручейками, — у тебя есть полчаса, Жмур. Попробуй убедить его, может, он послушается здравого смысла.
   Они все же освободили его от колодок. Есеня всхлипывал, громко, по-детски, когда они уходили и закрывали за собой дверь. Сердце Жмура сжалось спазмом, как маленькая птичка в большом кулаке.
   — Сынок, — Жмур протянул дрожащую руку к голове Есени и едва коснулся пальцами его волос, — сынок…
   — Так больно, бать… — прошептал он сквозь слезы.
   — Мой мальчик… что же они делают…
   — Бать, ты не переживай. Я же ничего им не сказал. И не скажу.
   — Волчонок ты мой. Я… я помогу тебе.
   — Водой полей… на спину. Соль ест…
   — Да, да, конечно, сейчас.
   Жмур зачерпнул ковшиком воды из бочки и осторожно вылил ее на окровавленную спину, обнажая рваные раны. Мальчик зарычал от боли и выгнулся.
   — Щас… — шепнул он сам себе, — щас будет легче… Щас… уйййй!
   Жмур присел перед ним на колени. Можно не сомневаться, что благородный Огнезар слышит все, что тут говорится. И, наверное, видит. Откуда? От двери? Наверное, не со стороны окон. Жмур слегка отвернул рукав рубахи, и прикрыл его с трех сторон другой рукой, обнимая голову сына. Тот кивнул одними глазами, и Жмур спрятал записку.
   — Бать, — шепотом спросил Есеня, — а как пишется «ПОЛОЗ» или «ПОЛАС»?
   — «ПОЛОЗ», — так же тихо ответил Жмур.
   Сын долго и пристально смотрел в его глаза, и Жмур знал, что он там ищет. Он ищет ответ на вопрос — предаст его отец или нет. Жмур не стал ни кивать, ни качать головой. Он и сам не знал, можно ему верить или нет. Он еще не решил.
   Есеня попытался подняться, потянул к нему изуродованные руки, и Жмур подхватил его в объятия, усадил, шепча:
   — Мой волчонок…
   — Если ты выдашь меня, все напрасно, — шепнул ему сын в самое ухо, — не выдавай меня.
   Он должен обмануть благородного господина.
   — Я спасу тебя, — уверенно ответил Жмур. Он еще не знал, как он это сделает, он еще не решил, кто из этих двоих — Полоз или Огнезар — на самом деле желают ему добра.
   — В сарае у Бушуюхи, зарыт под сеновалом, — еле слышно прошелестел голос Есени.
   Жмур выдохнул с облегчением. Мальчик ему поверил. И теперь нужно решать. Через три дня, которые обещает Полоз, или прямо сегодня, сейчас, как говорит Огнезар.
   — Ну расскажи мне, как ты… Что с тобой… — немного громче, но все же тихо сказал Жмур.
   — Я хорошо, бать. Ты не переживай, — Есеня прижался к его груди, как будто искал на ней защиты, — ты не смотри, что я плачу, здесь и взрослые мужики ревут белугой…
   — Ты плачь, сынок, плачь, — Жмур вздрогнул, — ты сильный.
   Он должен вытащить его отсюда, любой ценой и как можно скорей. Полозу нужен медальон, и он мог оговорить Огнезара, ему это ничего не стоило. Но… никогда еще преступники не выходили из тюрьмы просто так… Никогда. Если медальон окажется у Огнезара, Есеня пойдет домой совсем не таким. Он никогда больше не засмеется, и никогда не будет плакать. Он никогда не увидит мира сквозь раскаленный металл.
   — Я только железа очень боюсь. А все остальное — ерунда.
   Жмур болезненно скривился. Лучше бы мальчик этого не говорил. Хвастается. Он и здесь хвастается, он же ребенок, маленький ребенок! Выполнив доверенное ему Полозом, Жмур машинально продолжал выполнять то, что требовал от него Огнезар. Только нарыв внутри стал пульсировать, и из подсознания выплыла мысль: это сделает страдания Есени еще более мучительными.
   — Ты расскажи им, — Жмур кивнул и показал глазами на дверь, — расскажи, и они перестанут. Вот увидишь. И я отнесу тебя домой. Прямо сейчас.
   — Домой… — шепнул Есеня.
   — Да. Сынок, расскажи. Они же замучают тебя.
   — Домой, — снова шепнул он и у него по щекам снова побежали слезы.
   Жмур скрипнул зубами. Благородный Огнезар хотел этого. Он хотел, что бы его мальчик плакал. Он хочет сделать его боль невыносимой. Полоз прав. Но три дня Есеня не выдержит. А если выдержит — их не выдержит Жмур.
   — Я хочу домой… Я хочу к маме… — расплакался Есеня еще сильней, — бать, забери меня отсюда, забери… Я хочу домой! Я хочу домой!
   — Заберу, — уверенно сказал Жмур. Так или иначе — он его заберет.
   — Я не могу больше, забери меня! Батя, я не могу больше! Я устал, я не могу!
   — Заберу, — повторил Жмур, глядя, как измученное тело сына сотрясают рыдания.
   — Батя, миленький, пожалуйста, забери меня! — кричал мальчик исступленно, кричал громко и хватался за рубаху Жмура изуродованными пальцами, — батя, я устал, я не могу больше тут! Я хочу домой!
   — Если ты расскажешь им, где медальон, они тебя отпустят.
   Зачем Жмур сказал это? Так хотел благородный Огнезар. Есеня посмотрел на него глазами, полными слез, и покачал головой.
   — Но есть еще один способ, — немного тише сказал Жмур, — я передам разбойникам, где ты его спрятал, и они его заберут. Ты можешь мне доверять.