Денисова Ольга. Черный цветок

   Поэтому больше всего на свете Есеня ненавидел кузницу, и больше всего любил убегать из дома. На пару ночей — побродить вокруг города, посмотреть на звезды, подумать о том — о сем. И ни за какие деньги нельзя было купить возможности никогда не возвращаться домой.
   Лучше бы незнакомец дал ему серебряник. Золотой и разменять-то будет трудно. Есеня уныло посмотрел на медальон, болтающийся на цепочке — продать за пару серебряников, что ли? Благородный обещал найти и убить, ну да выкрутиться всегда можно.
   Дождь насквозь промочил рубаху, с волос текло за шиворот, спина перестала гореть и теперь ныла, пальцы плохо гнулись, и Есеня совсем приуныл. Зачем незнакомец дал ему этот золотой? Только душу растравил. На улице стемнело окончательно, и Есеня подумал, что пора возвращаться к ребятам. У него оставалось еще четыре монетки, хватило бы всем по пиву и назавтра на хлеб.
   Но как только он поднялся на ноги, у ворот раздался топот копыт, и не меньше полутора десятков стражников, с факелами и криками, въехали во двор. Бояться Есене было нечего, но ему почему-то совсем не хотелось, чтобы на него смотрели косыми взглядами или хватали за руки, расспрашивая, что он тут делает. Однако ему стало любопытно, что стражникам понадобилось в кабаке так поздно, и он осторожно подкрался к окну.
   Они что-то искали, и искали настолько упорно, что всех, кто сидел за столами, раздевали донага и перетряхивали одежду. Сверху вытащили голую девку с ее престарелым кавалером, и подняли на ноги вусмерть пьяных приезжих бандитской наружности. Когда обыск ничего не дал, они перевернули вверх дном весь кабак, перебив массу посуды.
   — Кто еще был тут сегодня вечером, и успел уйти? — спросил старший из стражников у хозяина. Тот и так трясся, как мокрая мышь, а тут и вовсе начал заикаться.
   — Ва-ва-возняк был… Еще двое дь-дь-деревенских, я их не знаю… Но они давно ушли, днем. Жмуренок куда-то делся, весь вечер тут торчал, и пиво не допил — вон его кружка стоит. А больше… в-в-вроде, все еще тут…
   И тут до Есени дошло: они ищут медальон! Не так сложно было сложить два и два. Незнакомец скидывает ворованную вещицу первому встречному, через пять минут его вяжут, медальона не находят — куда он мог его деть? Только спрятать или отдать кому. Есеня поспешил оторваться от окна и пробрался к дырке в заборе. И вовремя — стражники, ругаясь, выпроводили всех присутствующих за ворота и принялись за поиски во дворе. Смотреть на их бесполезное занятие Есене стало скучно, и он быстренько догнал ребят, направляющихся к дому.
   — Ты где был? — спросил Звяга.
   — Стражников видал? — Сухан был полон впечатлений и намеревался ими поделиться.
   — Видал, как они у вас в заднице чего-то выискивали, — хохотнул Есеня.
   — Сволочь. Сам, небось, на дворе прятался?
   — Ага, — Есеня расплылся в довольной улыбке, — чего-то мне приключений хочется. А то просидели, как придурки, весь вечер.
   — Какие приключения, ночь уже. Домой пора, спать хочется, — Звяга посмотрел по сторонам.
   — Ну и иди спать, тебя никто не держит. А мы с Суханом к белошвейкам пойдем. Я тут узнал кое-что.
   — Что? — хором спросили оба товарища.
   — У них с чердака можно в спальню спуститься, ночью чердак не запирают. Они там белье сушат, поэтому открыто и окно, и дверь.
   — Ага, — скептически посмотрел на него Звяга, — а как ты на чердак-то влезешь?
   — Я-то влезу, не боись!
   В швейной мастерской работали молодые девицы — не только городские, от которых проку было маловато, а в основном деревенские. Иногда одна белошвейка кормила пяток своих братьев и сестер, принося в дом больше, чем отец семейства. В деревне жили бедно, гораздо хуже, чем в городе. Поэтому и замуж они не торопились. Правила в мастерской действовали строгие — после заката выходить на улицу девушкам запрещали, чтоб не гуляли по ночам, а потом не спали за работой. Впрочем, белошвейки свободой нравов не многим отличались от продажных девок, только денег за любовь не требовали. Охраняла их старая ведьма по имени Жура. Говорят, в молодости звали ее Журава, но, глядя на нее, трудно было в это поверить. Это она придумала запирать мастерскую снаружи, а на окна вешала тонкую нить, чтобы утром проверять — открывали их девушки или нет.
   На самом деле, влезть в мастерскую через чердачное окно и вправду было непросто и рискованно. Но Есеня давно хотел испробовать одну маленькую хитрость — воспользоваться колодезным журавлем. Что ж, идея его прошла на «ура» — Звягу подняли наверх вдвоем, он закрепил веревку на потолочной балке, а по ней благополучно поднялись вверх и Есеня с Суханом.
   — Ну, Балуй! Ну ты голова! — сказал Сухан, последним влезая в узкое окошко.
   Есеня подмигнул ему и с победным кличем кинулся по лестнице вниз:
   — Девки! Просыпайтесь! Балуй пришел!
   Несмотря на то, что некоторые из них были старше мальчишек лет на десять, а то и больше, их все равно принимали за серьезных кавалеров. В ответ ему раздались радостные визги, дверь в спальню распахнулась, и он ввалился в объятья теплых и румяных со сна белошвеек.
   В первый раз его привел сюда знакомец, давно искушенный в таких похождениях. Есене тогда едва исполнилось пятнадцать лет. Он еще не знал, зачем мужчины ходят к женщинам, чувствовал себя не в своей тарелке, отчего бычился и хамил. Пухленькая Сияна, старшая среди белошвеек, увлекла его за ширму — имела она такую привилегию — и там Есеня впервые познал любовь.
   Теперь же он приходил сюда как завсегдатай, которому неизменно радовались. Надо сказать, Есеня готов был любить каждую из них и всех сразу — юношеская кровь кипела, и страсть плескалась через край. Но, как всегда, перед ним встал вопрос — кого выбрать из двадцати белошвеек?
   — Девушки, я вас люблю… — томно выговорил он и состроил самую обаятельную физиономию, на которую был способен. Впрочем, в темноте ее никто не оценил.
   Сухан и Звяга, не менее любимые белошвейками, тоже оказались в спальне, кто-то зажег лампы, девушки занавесили окна поплотней и усадили дорогих гостей на кровати.
   — Кушать будете, мальчики? — спросила молоденькая Ивица.
   — Да! — хором выкрикнули герои-любовники. Пиво пивом, а Есеня так даже не обедал.
   Их кормили рыбным пирогом, который они уминали за обе щеки, млея в объятьях соскучившихся по ласке красавиц.
   — Балуй, а что это у тебя кровь на рубашке? — спросила Голуба, осторожно проведя рукой по его лопаткам.
   — Да так, — равнодушно ответил Есеня, — со стражниками на базаре поцапался.
   — Ой-ой-ой! — засмеялась она, — небось, батька выдрал!
   — Да честно говорю. Во, смотри, все костяшки ободраны — он продемонстрировал ей разбитые руки, — он, гад, к деду какому-то прикопался, что тот не на месте встал. А у деда стекло расставлено — красота неописуемая. Стражник хотел лавочку его смести, а тут — я. Ну, подрались, вломил я ему за его наглость, но он, сволочь, своих позвал. Пока их трое было, я еще отбивался, ну а против восьми человек не устоял…
   Есеня скромно опустил наглые глаза. Белошвейки, пряча улыбки, кивали, Звяга зажимал рот, чтобы не расхохотаться, а Сухан непонимающе хлопал ресницами, и даже открыл рот, чтобы что-то спросить, но Звяга ткнул его локтем в бок.
   — Геройский ты парень, Балуй, — сказала, поднимаясь, Прелеста — ей было лет тридцать, — пострадал, значит, за правое дело?
   — Ага, — не моргнув глазом ответил Есеня.
   — Снимай рубаху, промою, а то все простыни нам перепачкаешь. Чего, и мамка не пожалела?
   — Да некогда было домой заходить, — он стащил рубаху через голову.
   — Ой, а что это у тебя? — Голуба ткнула пальцем в медальон, который Есеня повесил себе на шею.
   — Это мне девушка одна подарила. На память.
   — Богатые у тебя девушки. Работа-то тонкая, — она взяла медальон в руки и нагнулась, разглядывая его в полутьме. Есеня не удержался, и схватил ее за крепкую грудь, которая так отлично просматривалась в широком вырезе рубашки. Голуба выпустила медальон, взвизгнула и расхохоталась.
   — Спиной повернись! — велела Прелеста, — успеешь еще наиграться!
   — Ой, девчонки, я никогда наиграться не успею! — вздохнул Есеня, покорно отворачиваясь.
   Прелеста взлохматила ему вихры и рассмеялась — звонко, словно колокольчик.
   — Маленький, бедненький… — Ивица села перед ним, прижала его лицо к своей груди и поцеловала в макушку, — больно было?
   — Ерунда, — фыркнул Есеня и вдохнул ее запах — пирогов и свежего белья.
   Девушки собрались вокруг него впятером, и жалели его так трогательно и искренне — нерастраченная нежность всегда проливалась на мальчишек в избытке. Не столько по мужьям они скучали, сколько по не родившимся сыновьям.
   — Тише, Прелеста, — шипели они на подругу, — корочку сорвешь.
   — Балуюшка, тебе не больно?
   — Живого места нет… надо ж так ребенка…
   — Девки! Кончайте выть! Я кое-что придумал! — Есеня вскинул голову и попытался повернуться, но Ивица прижала его шею покрепче.
   — Не дергайся. Что ты придумал?
   — Как мы вас на троих делить будем, а? Я вот всех люблю, не знаю как Звяга.
   — Я тоже, — поддакнул Сухан, Звяги же слышно не было, зато в противоположном углу кто-то возился и шумно дышал.
   — Давайте глаза мне завяжем, и я вас наощупь буду узнавать. Кого первой узнаю — ту и возьму. И Сухан тоже, Звяга-то, поди, занят уже.
   — Выдумщик ты, Балуй. Смотри, довыдумываешься, заберут тебя в тюрьму, — вздохнула Прелеста.
   — За что это?
   — А им не надо искать за что, они повод-то найдут придраться. Брат мой старший тоже умницей был, и пел так красиво. И забрали-то за безделицу — серебряника недоплатил, когда налоги собирали. А как выпустили, так он и не пел больше. И вообще стал… не такой.
   «Вот твари, — подумал Есеня, — в ущербного парня превратили…»
   — А слышали вы про медальон? — спросила Голуба, — Говорят, у благородных есть какой-то медальон. Хранится он в спальне самого Градислава. Кто тот медальон откроет, на всю жизнь счастливым станет. Поэтому благородные такие счастливые, а мы — нет.
   — Ты, наверное, его в спальне Градислава видела, — рассмеялась Прелеста.
   — Нет. Мне рассказала служанка благородного Мудрослова, когда я ездила ее хозяйке платье примерять. Ждала долго, чай пила. Вот она мне и рассказала, она много про благородных может рассказать, она же там все время живет.
   — Ну вас с вашими благородными, — Есеня снова попытался вырваться, — давайте играть. Схватили, мучают, жить не дают!
   — Терпи, немножко уж осталось, — Прелеста легко ткнула его кулачком в затылок, — тебе все бы играть. Совсем еще мальчик…
   — Щас я тебе покажу, какой я мальчик, — Есеня изловчился и хотел ее схватить, но у него ничего не получилось.
 
   На рассвете белошвейкам еле-еле удалось его поднять и выпроводить вон — Есеня, как всегда, не рассчитал сил. Звяга и Сухан давно разбежались по домам, и больше всего Есене хотелось спать. Внутри было пусто, колени дрожали от усталости, лицо горело, как и натертые простынями кровоточащие ссадины — он все равно перепачкал белошвейкам белье, несмотря на старания Прелесты.
   Есеня зашел в пивную около базара, не рискнув пойти в тот кабак, где стража искала медальон, потихоньку забрался на сеновал и проспал до самого ужина. Идти никуда не хотелось, зато хотелось есть. Есеня потихоньку вылез с сеновала, пока его не заметил хозяин и не потребовал платы за «ночлег», и вышел на базар — на три монетки можно было взять три кружки пива, угостить ребят, а четвертой ни на что, кроме ржаного хлеба, не хватило бы. Есеня угрюмо прошел мимо лавки со сластями, понюхал жареных гусей, с отвращением посмотрел на сырую рыбу и встал напротив молочных лотков. Как, оказывается, ему хотелось молока! Гораздо больше, чем пива. Но большая кружка стоила два медяка, а такой роскоши Есеня себе позволить не мог. Он почесал в затылке, проглотил слюну и побрел дальше. В конце концов, дружбой жертвовать ради брюха он не собирался, ведь обещал вчера ребятам угощение.
   Звягу и Сухана он нашел в условленном месте, они уже сходили в кабак, и хозяин прогнал их взашей — во дворе до сих пор толпилась стража, они методично перекапывали землю, и пока ничего не нашли. Есеня благоразумно промолчал, хотя его так и подмывало рассказать друзьям про медальон и благородного незнакомца.
   Не успели они усесться за стол в пивной и отхлебнуть по глоточку пива, как в дверях приоткрылась щелочка, и в ответ раздался дружный свист и гогот.
   — Давайте к нам!
   — Не тушуйтесь, двигайте сюда!
   — Эй, красотулечка, ну че ты там прячешься?
   Не иначе в пивную заглянули девки — кому бы еще тут так обрадовались? Есеня вывернул шею, оглядываясь на дверь — долгий сон и плотный, хоть и дешевый, ужин вернули его в то же самое состояние, в котором он пребывал, направляясь к белошвейкам, и от нового приключения он бы не отказался. Несмотря на то, что в пивной и без него хватало удальцов — постарше, посильней и побогаче — Есеня не считал себя не заслуживающим женского внимания.
   — Эй, малышки, не ломайтесь! — улюлюкали со всех сторон.
   — Иди ко мне на ручки, моя курочка!
   — Лапочка, плюнь ему в наглую рожу, иди ко мне!
   Есеня хотел выкрикнуть что-нибудь эдакое, что, несомненно, привлекло бы внимание девчонок именно к нему, и привстал, разворачиваясь к двери лицом: у входа, теребя передник, краснея и не смея ступить вперед ни шагу, стояла его сестренка Цвета, а за ее спиной пряталась ее подружка, имя которой Есеня никак не мог припомнить.
   Есеня вскочил на скамейку:
   — А ну-ка заткнитесь все! — гаркнул он, — чего не видите — они малолетки еще!
   — Ой-ой! — ответил ему парень, сидящий у входа, — нашелся тут блюститель нравов! Не слушайте его, девчонки. Здесь женщин о возрасте не спрашивают.
   — Я сказал — заткнись! — Есеня запрыгнул на соседний стол, а с него — на следующую скамейку.
   — Молчи, щенок, — устало отмахнулся парень, — или давно по заднице не получал? Молодой еще мне рот затыкать.
   Есеня преодолел последний стол и спрыгнул на пол перед обидчиком — вообще-то все вокруг поняли, что девчонки имеют к Есене самое непосредственное отношение, поэтому и перестали к ним цепляться. Этот же наверняка искал, обо что почесать кулаки. И Есеня был не прочь ему такую возможность предоставить — подраться он любил и случаев таких никогда не упускал.
   Парень, как и большинство гостей пивной у базара, наверняка приехал из деревни, поэтому Есеня чувствовал себя уверенно — свои не дадут пропасть просто так. И точно, не успел парень подняться на ноги — а роста он оказался огромадного, ну почти как отец Есени — из-за стойки раздался недовольный бас хозяина:
   — Оставь Жмуренка, Гутора. Или я тебя отсюда вышвырну.
   — Да я сам с ним разберусь! — Есеня презрительно сощурился и поднял голову, но потом спохватился и оглянулся на сестренку, — а ну марш отсюда! Быстро!
   Девчонки не заставили себя ждать, и юркнули в приоткрытую дверь.
   — Не люблю наглых щенят, — хмыкнул Гутора и приподнял рукава.
   — Смотри, наглые щенята тоже кусаются! — ответил Есеня, и хотел ударить первым, но не понял, как его рука оказалась заломленной за спину. Он вообще не успел ничего понять — все произошло за одну секунду. Парень ухватил его за волосы на затылке, со всего размаху приложил лицом об стол, а потом пинком ноги под зад отправил в сторону двери. Дверь распахнулась от удара головой, Есеня пролетел по ступенькам вниз и рухнул под ноги сестренке и ее подружке.
   Гутора ничего не сказал ему вслед, только подошел к порогу, отряхнул ладони друг о друга и захлопнул двери поплотней.
   Во рту было солоно от крови, очень сильно болел нос, и голова трещала по всем швам. Да. Не получилось. Есеня приподнялся и потряс головой.
   — Есеня… — над ним склонилась сестренка.
   — Ты чего сюда приперлась! Дура! — рявкнул он и сел.
   Из-за двери раздался шум драки, звон разбитых кружек и грохот опрокинутых столов. Не иначе хозяину не понравилось поведение Гуторы — он вообще недолюбливал деревенских, и постоянно ворчал: «Понаехали тут».
   — Ты видишь, что из-за тебя делается? — Есеня кивнул на дверь и размазал рукавом кровь из носа, — ты что, не знаешь, какие женщины сюда ходят?
   — Меня батя за тобой послал, — сестренка покраснела так, что пятна расползлись и по шее.
   — А ты батю больше слушай! Чего ему надо?
   — Он сказал, чтобы ты возвращался. Он ничего тебе не сделает…
   — Очень я его боюсь! — фыркнул Есеня.
   Дверь распахнулась, со ступенек вниз слетел Гутора и растянулся на земле рядом с Есеней. Хозяин вышел на крыльцо и пробормотал:
   — Сказал — не трогай Жмуренка, так нет… Слышь, Балуй, ты как? Живой?
   — Нормально.
   — Девчонка твоя, что ли? — хозяин кивнул на Цвету.
   — Сестренка.
   — Иди, я тебе бесплатно кружку налью. Твою-то опрокинули. Будут они к нашим девкам цепляться, твари… понаехали тут…
   Хозяин вздохнул и закрыл дверь.
   — Пошли, провожу, — Есеня встал, отряхнулся и еще раз вытер нос рукавом, — а батьке скажи — когда захочу, тогда и вернусь. Тоже мне, одолжение сделал…
   Он мельком глянул на подружку Цветы — очень аппетитная оказалась штучка, так и хотелось ущипнуть ее за мягонькую попку. Такая ладненькая, кругленькая, беленькая и румяная. Но Есеня отлично понимал, что это не незамужняя белошвейка и не продажная девка. За один невинный щипок можно от ее отца или братьев получить по шее так, что мало не покажется. Не то чтобы Есеня боялся получить по шее, нет. Просто выглядело это как-то не по-людски. Хорошие девушки они и есть хорошие девушки. Если бы его сестренку кто за попку ущипнул, он бы тоже взбеленился.
   Они вышли с базарной площади и свернули с мостовой на пыльную улицу, в сторону дома.
   — К нам стражники сегодня приходили… — вздохнула Цвета.
   — Да ну? Чего хотели? — удивился Есеня.
   — Тебя спрашивали. Батя перепугался — убью, говорит, если он опять чего натворил! Но они его успокоили, сказали, что просто расспросить тебя хотят про одного человека. Вроде, как они его ищут, а ты мог его видеть.
   Медальон! Медальон они ищут! Ничего себе, уже и до дома добрались! Ну да, ведь хозяин кабака сказал, что Жмуренок был и ушел. Конечно, они его быстро нашли.
   — Ну, еще чего нового? — спросил он равнодушно.
   — А мы не обедали сегодня. И вчера не ужинали. Батя сказал, что это из-за тебя. Хлеба только дал, и квасу. Даже молока не дал маме купить.
   — Вот сволочь! Как будто у него в кубышке нету ничего! — Есеня сплюнул.
   — Да ладно, мы потерпим. Ты только возвращайся, пока он добрый. А то потом опять взбесится.
   — Вот еще! Очень надо. Взбесится — не взбесится! Если только об этом думать, вообще жить невозможно будет.
   — Ты бы слышал, как он вчера ругался. Своими руками, говорит, стражникам сдам, пусть в тюрьму сажают. Сколько, говорит, ни бью — все как об стенку горох.
   Есеня довольно ухмыльнулся и почувствовал себя непобедимым.

Балуй. Отливка

   Всю ночь он болтался за городской стеной и размышлял о бытие. От нечего делать ему вспомнился рассказ Голубы о медальоне, который хранит в спальне благородный Градислав. А что если это и есть тот самый медальон, который висит у него на шее? Если его так ищут, наверное, это не простой медальон! Это же можно всех — всех! — сделать счастливыми! Не только благородным счастья хочется, простым людям счастье тоже не помешает.
   Есеня вынул медальон из-за ворота, покрутил в руках и поковырял ногтем — медальон не открывался. Есеня подозревал, что в крохотном замочке есть какой-то секрет, но, сколько не старался, найти его не смог. Он и на камушки нажимал, и зубами его покусывал, и с обеих сторон пытался открывать — ничего не вышло. Но если медальон так ищут, наверное, не стоит таскать его с собой на шее — если стражники найдут Есеню, то обыщут и отберут хорошую вещь. И дело не в двух оставшихся золотых, просто глупо отдать его просто так, не узнав, что это за полезная штука.
   Есеня спрятал медальон в лесу, в старом дубе, и не просто так, а взобравшись на самую его верхушку. Он частенько на него лазил — во-первых, с дуба можно было рассмотреть окрестности, во-вторых — глядеть на звезды. Есене казалось, что с такой высоты они видны гораздо лучше. Там, где вершина дерева раздваивалась, имелась глубокая темная трещина, и лучшего тайника для медальона подыскать было нельзя.
   В эту ночь звезды спрятались за тучами, и Есеня спустился вниз — ему нравилось просто гулять, и мысли в это время приходили к нему в голову интересные и захватывающие.
   Размышляя о том, на что потратить золотой, он снова подумал о кинжале, который отдал Жидяте. Да, иметь такой было бы здорово, даже без камней на рукояти. Может и вправду, попробовать выковать такой для себя? Только отец ни за что не даст ему отливку, которую варил Мудрослов. Булат — это для благородных, слишком сложно его изготовить, хотя, казалось бы — из старых гвоздей и подков!
   И тут Есене пришла в голову мысль: а что если самому сварить булат? Он сотни раз видел, как это делает Мудрослов, и даже знал, как можно сделать лучше! Неужели отец пожалеет лома, который валяется в кузнице в изобилии? Нет, лома, отец, конечно, не пожалеет, а вот угля…
   Остаток ночи Есеня размышлял о своем кинжале — и о том, как он будет разрезать шелковый платок, подкинутый вверх, и о том, как им можно будет рубить гвозди без всякого вреда для лезвия. Он его сделает еще лучше, чем тот, что отдал Жидяте, потому что у того баланс был рассчитан на бросок, а не на удар, а Есеня давно придумал, как можно совместить оба способа применения ножа. И потом, бросаться такими кинжалами все равно, что бросаться золотыми монетами.
   Дело оставалось за малым — вернуться домой и убедить отца в том, что Есеня может это осуществить. Он нащупал в кармане золотой — если его не отдать, отец так и будет морить сестренок голодом, только для того, чтобы Есене стало стыдно. Стыдно Есене не было — он прекрасно знал, что без этого можно обойтись. Если золотой вернуть, то договориться про кинжал будет проще. Но отец точно решит, будто Есеня его украл. Но не все ли равно? Пусть думает, что хочет!
   Есеня вернулся в город, когда рассвело. В животе урчало от голода, и во рту стоял противный металлический привкус. Денег у него не осталось, и единственное место, где он мог рассчитывать на завтрак, был все же родной дом. Идея с кинжалом отбила всякий сон — обычно он домой не спешил, а тут захотелось пробежаться.
   Он зашел в кухню, когда вся семья сидела за завтраком. Лицо мамы просияло, сестренки — все четверо — оживились, а отец оглянулся через плечо и спросил:
   — Где был?
   — Гулял, — ответил Есеня.
   — Я когда тебе сказал домой идти?
   Есеня решил не лезть в бутылку, молча вынул из потайного кармана золотой и, подбросив на руке, кинул на стол. Монетка прокатилась по гладким доскам и со звоном остановилась, ударившись в горшок с кашей. Есеня невозмутимо сел на свое место, мама тут же начала суетиться, а отец, убрав золотой в карман, спросил:
   — Где взял? Украл?
   — Нашел, — Есеня пожал плечами.
   — Да ну? Сколько лет живу на свете, ни разу не видел, чтобы золотой на дороге валялся.
   — Тебе просто не везло, — усмехнулся Есеня.
   — То-то за тобой стражники приходили. Смотри, узнаю, что украл — своими руками убью, понял?
   — Не сомневаюсь, — Есеня скривился.
   Мама навалила ему полную тарелку горячей каши с постным маслом, и отрезала кусок теплого белого хлеба. Есеня впился в него зубами, как будто месяц ничего не ел.
   — А молочка? — спросил он с набитым ртом.
   Мать вопросительно посмотрела на отца.
   — Ладно, пусть Клёна к молочнице сбегает, так и быть, — добродушно разрешил отец.
   Ведь ни разу не поверил в то, что Есеня мог золотой найти, но взял, и подобрел, и за молоком сестренку послал! Жадина!
   — Я сегодня поеду к углежогам, вернусь вечером, — сказал отец, — а чтоб ты не скучал без меня, в кузне прибери и почисти там все от сажи.
   — Бать, — Есеня решил, что лучшего времени не будет, — у меня тут идея одна есть…
   — Слушать не желаю про твои идеи! — отец хлопнул ладонью по столу.
   — Ну бать, ну ты же не слышал еще!
   — Ничего хорошего тебе в голову прийти не может. Ну?
   — Я хочу кинжал сделать. Как ты Жидяте выковал.
   — Делай, кто мешает. Заготовок навалом.
   — Нет, бать. Я булатный хочу сделать.
   — Чего? — отец посмотрел на него, как на ненормального, — нет. Не дам отливки переводить. Им цены нет.
   — Я сам отливку сделаю… — Есеня прикусил губу.
   — Сам? Булат сваришь? Ладно, гвоздей не жалко, — отец презрительно покачал головой, — уголь, конечно, денег стоит, но уж лучше ты уголь будешь переводить, чем по улицам шататься.
   Он поднялся из-за стола и посмотрел на Есеню то ли подозрительно, то ли довольно.
 
   Есеня проторчал в кузнице весь день, и в первый раз не хотел оттуда уходить. С одной стороны, в одиночестве там было не так уж плохо — гораздо лучше, чем на пару с отцом, который поминутно делал замечания и давал подзатыльники. А с другой, осуществление идеи захватило его целиком и полностью.