Страница:
Есеня захлопал ресницами, ничего не понимая.
— Ну? Или ты мне не веришь?
Мальчик смотрел на него долго, пристально и испуганно. И Жмуру очень хотелось ему все объяснить: он сделал то, о чем просил Полоз, а теперь делает то, чего хочет Огнезар. В голове мелькнула горькая, отчаянная мысль: «Твой отец — ущербный, парень. Он делает только то, что ему велено. Он не умеет думать сам». Лицо Есени просветлело, и он усмехнулся окровавленными губами.
— Я не верю тебе и ничего не скажу, — ответил он чуть громче, чем следовало.
— Ну почему, сынок? Я же твой отец. Неужели ты думаешь, что я тебя выдам?
— Ты ущербный. Ты… ты с ними заодно, — Есеня отвернулся и попытался освободиться от объятий. Он оказался умней своего отца, он сделал все, чтобы Огнезар поверил Жмуру. Он понял, какую роль играет отец, и подхватил игру на лету. Он очень умный, его мальчик.
— Сынок… пожалуйста. Это твой единственный шанс.
Есеня покачал головой.
Жмур не знал, когда пора закончить. Хватит? Или благородный Огнезар хотел чего-то еще? Они продолжали этот бессмысленный диалог, пока дверь в застенок не открылась.
— Я думаю, вы поговорили достаточно, — Огнезар посмотрел на Жмура так внимательно, что тот испугался — он что-то сделал не так?
— Я… — начал он в свое оправдание, но Огнезар с презрением махнул на него рукой.
— Ничто так не помогает упрямцам, как жалость близких, — изрек он, глядя на Есеню, — и если ты не хочешь нам сказать, где медальон и отправиться домой, то мы продолжим. Раздувайте жаровню, теперь — железо.
Есеню затрясло, и он придвинулся к Жмуру, хватаясь за него изувеченными руками. Только он не кричал и не плакал, он сжался и закусил губу. Но кат — ущербный, безжалостный, еще более преданный Огнезару пес — подхватил его за плечи, рванул к себе и швырнул в кресло. Жмур успел только протянуть руки вслед — пульсирующая боль в груди выламывала ему ребра.
Есеня смотрел на отца с ужасом и болью, и с недоумением — на свои руки, которые привязывали к подлокотникам, словно удивлялся, что это происходит на самом деле.
— В старые ожоги старайся попадать. Это эффективней, — велел Огнезар.
— Нет… — прошептал Жмур.
— Да, — желчно передразнил его Огнезар, — Да. Или он сейчас же расскажет, где медальон и пойдет домой, или мы начнем.
Есеня дернул трясущимся подбородком, глаза его вспыхнули отрешенным отчаяньем, и он прошипел, оскалившись:
— Начинай! Начинай! Ты уже вторую неделю начинаешь, и что? Ты никогда не увидишь медальона, никогда! Я сдохну, но ты его не получишь, понял?
Надо немедленно сказать Огнезару, где медальон, и он не станет мучить мальчика. Полоз лгал, в Олехове не убивают преступников. Огнезар ведь обещал, он и сейчас сказал, что Есеня пойдет домой! Жмур раскрыл рот, чтобы заговорить, и тут глаза его встретились с глазами сына. Он понял! Он угадал! Он покачал головой, он стиснул зубы, и крикнул:
— Батя! Не волнуйся, слышишь? Это не страшно! Я просто так сказал, это не страшно!
Кат прижал раскаленную пластинку к глубокому ожогу на его плече, и Есеня закричал. Он извивался в стягивающих его путах, он крутил головой, кусал губы, и кричал. Его изуродованные пальцы сжимали подлокотники, и из них сочилась кровь.
Изнутри что-то ударило, треснуло, разорвалось; сердце, до этого глухо стучавшееся под панцирем нарыва, взлетело к самому горлу и забилось изо всех сил. Жмур поднял взгляд на благородного Огнезара, и увидел перед собой чудовище, которое безнаказанно терзает его ребенка. Зубы Жмура оглушительно скрипнули, и кулаки налились нечеловеческой силой. Его сын не станет предателем! Его сын, его кровь и плоть, его продолжение, он мстит им за все! За Жмура, за Рубца, за этого несчастного ката!
Что Жмуру до Полоза? Никаких трех дней не будет, мальчик выйдет отсюда сегодня, выйдет победителем! Жмур скрипел зубами, по его лицу катился пот и мешался со слезами. Жмур знал, для чего Огнезар продолжает. Он проверяет его. Он надеется, что отец не выдержит страданий сына и выдаст его. Если знает — то выдаст. Нет! Он не сделает сына предателем. Парень продержался девять дней, он выдержит еще немного. И Жмур выдержит тоже.
Потом Есеня потерял сознание, его облили водой, и снова жгли грудь и плечи, по старым, воспаленным ожогам. В следующий раз он потерял сознание быстрей, потом еще раз, и еще.
— В камеру, — бросил Огнезар, — продолжим после ужина.
У Жмура тряслись и разъезжались губы, он не мог стоять на ногах. Огнезар посмотрел на него с презрением и брезгливостью. Он не увидел в его глазах ненависти, он просто не ожидал ее там увидеть — разве можно ожидать ненависти от жалкого ущербного?
— На выход. Никакого толку, — разочаровано и сердито сказал он тюремщикам.
Жмура буквально вытолкали за ворота. Он прошел на подгибающихся ногах вдоль ограды, тяжело и часто дыша. Он оглядывался, грудь его рвали рыдания. И если бы не соглядатаи, которых он приметил через пару минут, он бы, наверное, долго приходил в себя. Следят? Пусть следят! Посмотрим!
Жмур вдохнул поглубже, развернул плечи, и зашагал к дому. Мальчик вернется домой сегодня! Он не станет ждать, когда Полоз возьмет тюрьму приступом. Ему нет дела до их игр, до их борьбы за власть!
Соглядатаи едва поспевали за ним. Жмур шел по улице, и видел только янтарные глаза, полные слез. Прохожие уступали ему дорогу, шарахаясь в стороны — он не смотрел под ноги, не сворачивал, и, наверное, был похож на сумасшедшего.
Полоз и Жидята выбежали на крыльцо, когда он с грохотом распахнул калитку.
— Жмур! Ну что? Говори, Жмур!
Он ничего не ответил и направился в кузню. Они бежали за ним, они что-то кричали, но Жмур не особенно прислушивался к их словам. Он поднял кувалду и изо всех сил ударил по кирпичам горна. Кладка оказалась крепкой, и пришлось ударить по ней еще несколько раз, пока из нее не вылетели кирпичи, обнажая тайник. Жмур сунул руку в открывшуюся дыру и выдернул черный клинок.
— Жмур! Что ты делаешь! Жмур, остановись!
Они испугались! Забегали вокруг него, попытались загородить дорогу. Он взвесил в одной руке кувалду, а в другой — молот, и выбрал молот. Кувалду надо держать двумя руками, молот легче и лучше подходит в качестве оружия.
— Жмур, тебя схватят! Остановись!
Он шагнул к калитке, и оттолкнул Жидяту — тот пролетел до крыльца, но на его место тут же встал Полоз. Жмур поднял молот и покачал головой.
— Жмур. Ты ущербный. Ты не можешь никого убить… — сказал Полоз, выставив руки ладонями вперед.
— Хочешь проверить? — спросил Жмур, усмехаясь.
Немигающие глаза впились ему в лицо, и на секунду ему показалось, что он сейчас снова утонет в них.
— Жмур… Послушай меня всего минуту.
— Отойди.
— Жмур. Один мудрец говорил мне, что любовь может вырастить на пепелище прекрасный цветок. Жмур, я не знаю, что с тобой произошло, но это не цветок. Это… Ты сам не понимаешь, во что ты превратился.
Жмур взмахнул молотом, и Полоз едва успел отскочить в сторону — у него всегда была хорошая реакция. Как у змея. Жмур расхохотался и толкнул ногой калитку. Соглядатаи стояли у забора напротив — один из них присел и накрыл голову руками, а второй побежал прочь. Пусть докладывает страже. Они не успеют. Жмур хмыкнул и пошел вперед, правой рукой сжимая молот, а левой — нож. Черный с золотыми прожилками булат, который сварил его мальчик.
Жидята и Полоз бежали сзади. Они бежали, и не поспевали за ним, а он просто шел — слегка вразвалку, как привык ходить по кузне с тяжелым молотом в руках.
Калитка во дворе Бушуюхи была заперта на засов, и он снес ее одним ударом — под ноги полетели подгнившие щепки, и старуха с криком выскочила на крыльцо.
— Уйди отсюда, мать. Не путайся под ногами, зашибут, — сказал ей Жмур и пошел к сараю.
Он не рассчитал силы, и хлипкая дверь слетела вместе с петлями. Он отшвырнул ее в сторону, и, пригнувшись, шагнул в полутьму — сарайчик был сколочен кое-как, и между досок пробивалось много света.
— Жмур, не делай этого! — его нагнал Полоз.
— Не подходи, убью, — ответил Жмур и начал выкидывать к двери слежавшееся, подгнившее сено.
— Жмур, не надо! Жмур, еще рано! Ты…
Он не договорил. К сараю бежала стража — человек семь или восемь. Наверное те, кого успел позвать соглядатай. Скоро их будет гораздо больше! Полоз вытащил цеп, но Жмур отодвинул его в сторону и взмахнул молотом. Он просто смел троих из них, а остальные медленно и осторожно двинулись назад. Рукоять молота была длинней их сабель, и Жмуру потребовалось всего два удара, чтобы они перестали ему мешать. Он вернулся в сарай, где уже орудовал чересчур шустрый Полоз. Полоза он выкинул за дверь, и тот прокатился по земле до самой калитки. Громко и тонко выла Бушуюха, и Полоз, поднявшись, подхватил ее и вытащил со двора.
Жмур легко нашел место, где мальчик зарыл медальон: земля там была черней и примята недостаточно тщательно — торчала горбиком. Он ковырнул ее ножом, зацепил цепочку и дернул вверх.
Он видел эту штуку. Видел красный луч, и успел сказать: «Когда-нибудь харалуг откроет медальон». Вот оно и настало, это когда-нибудь.
— Жмур! Не делай этого! — Полоз ломал руки и едва не плакал, — Жмур, бежим! Их там не меньше сотни!
— Уходи, — хмыкнул Жмур, — уходи, не попадай мне под горячую руку. Да будь их хоть тысяча!
Полоз отступил и встал рядом с ним, сжимая в руке цеп. Глупый! Да Жмуру не требовались помощники. Он разобьет эту сотню не глядя!
Жмур поставил молот на землю, взял в правую руку нож, нащупал им щель между створок, ковырнул, и медальон, хрустнув, как орех, распался на две половинки.
Он шуршал. Он шуршал все громче, и махонькая пружинка в нем набирала обороты. Жмур смотрел на нее, как завороженный — забавная вещица, стрекочет, как насекомое, шевелится. Все быстрей и быстрей. Что-то легко ударило его в грудь, и вместе с этим ударом он почувствовал, что сейчас случится. Он замахнулся, посмеиваясь, и швырнул медальон в толпу стражников, которые, толкаясь, подбегали к калитке. Полоз ошибся — не сотня. Ну, самое большее, человек двадцать пять. Жмур задвинул Полоза к себе за спину, когда медальон громыхнул, и выбросил в стороны сноп желтых молний. Тяжелая волна ударила Жмура в грудь, сарай сложился, как карточный домик, снесло крыльцо дома и набок завалилась стена, упал забор напротив, из окон соседнего дома вылетели стекла. Кровь, крики, разорванные тела — те из стражников, что уцелели, без чувств валялись на земле.
Жмур удовлетворенно хмыкнул и увидел синее небо.
С соседней улицы вдруг раздался крик. Долгий, сумасшедший крик. А вслед за ним — еще один.
— Ну и чего ты добился? — растеряно спросил Полоз, поднимая шапку, которую снесло ему с головы, — ты сам понял, чего добился?
— Понял, — кивнул Жмур, подхватил молот и направился к главной площади. Он разнесет тюрьму по кирпичику. И он не будет одинок в своем желании.
Благородный Огнезар ходил по застенку — ему не хотелось возвращаться домой на пару часов, он собирался побыть в одиночестве и ждал, когда кат, наконец, вымоет пол и уберется восвояси.
Жмур сделал все, как было задумано, но артист из него, конечно, никакой. Мальчишка догадался сразу, и, похоже, нарочно издевался над Огнезаром, подозревая, что тот их подслушивает. Огнезар еще и еще раз прокручивал в памяти все, что произошло между отцом и сыном. Все шло, как задумано. Объятья, слезы, уговоры… Лишь в самом начале прозвучал вопрос, которого Огнезар не понял, хотя тот его и насторожил. Парень спросил, как пишется слово «Полоз». Этот вопрос волновал его и в прошлый раз, когда тюремщик читал ему записку. В этом, наверное, крылось что-то важное для Жмуренка, а раз оно было ему важно, значит, это стоило выяснить.
Огнезар еще раз вспомнил разговор Жмуренка с тюремщиком. Это первое, что он спросил, когда тот прочитал ему записку. И сегодня он спросил об этом, когда отец нагнулся и обнял его. Стоп. Обнял, повернувшись к окну грудью, закрыв спиной весь обзор! Он дал ему что-то прочитать! И там тоже было слово «Полоз»! Только так! Во всяком случае, это возможно.
Нет, ущербный кузнец не способен на тройную игру. Это нереально! После этого он усадил мальчика, продолжая его обнимать… Это невероятно, но перестраховаться надо. Огнезар хотел выйти в коридор и кликнуть тюремщиков — надо послать стражу к дому Жмура. Его смутила внезапная тишина в застенке, он оглянулся и увидел, что кат перестал возить по полу тряпкой, выпрямился и странно на него смотрит.
— Что ты встал? — недовольно спросил Огнезар.
Рука ката потянулась к стене, он продолжал смотреть в глаза Огнезару, а рука его шарила по стене, как будто вовсе ему и не принадлежала. Неожиданно мурашки пробежали по спине Огнезара, и в этот миг он услышал из окна крик. Это был иступленный крик безумца. И тут же, одновременно с этим что-то ушло из груди, в ней образовалась странная равнодушная пустота. Все вокруг словно схлопнулось, сложилось, и вместо трехмерного мира Огнезар увидел безликую и скучную плоскую картинку.
— Харалуг открыл медальон, — хрипло, с ненавистью сказал кат и взмахнул кнутом.
Кат убил благородного Огнезара тремя ударами — переломил шейные позвонки — и вышел в коридор. Тюремщики бежали на крик, обнажая сабли, но его оружие не оставляло им шансов. Он вышибал сабли у них из рук шутя, играючи, и смеялся. Он смеялся впервые за пятнадцать лет. Они отступили, попятились, а с улицы неслись крики, и тюремщики не понимали, что происходит. Кат теснил их к выходу, подхватив чью-то саблю левой рукой.
— Харалуг открыл медальон! — выкрикнул он, и из общих камер ему ответил вой арестантов, — быстро! Ключи сюда!
Сзади на тюремщиков напирала стража, в давке ничего было не разобрать, но кат продолжал размахивать кнутом, нанося точные удары — по рукам, в лицо, толчком в грудь, захлестом по ногам.
Они выли и падали.
— Ключи!
— Отдайте ему ключи! — орали в передних рядах, — он сумасшедший!
— Я был сумасшедшим, — расхохотался кат, — а теперь Харалуг открыл медальон.
Ключи со звоном пролетели по полу и остановились у его ног.
Жмур шел по городу, и слышал крики. Люди приходили в себя, люди не сразу понимали, что случилось, и кричали. Не все они были разбойниками. Не все они слышали о последней заповеди. Но все они стали вольными людьми в один миг, и все они смотрели вокруг, и к ним приходило понимание того, что с ними сделали.
Пару раз навстречу попадалась стража, но молот в руках Жмура заставлял их отступать. Шум нарастал, Жмур видел, как по улице пробежали двое разбойников с топорами в руках, потом еще один, вслед за ними. Куда подевался Полоз, Жмур не разобрался. Он шел к главной площади, и его мало интересовало, что происходит вокруг.
За тюремной оградой шла настоящая схватка. Жмур разглядел ката с кнутом, и сначала намеревался проломить ему голову, но неожиданно понял, на чьей стороне тот сражается. Сотня заключенных, кто с голыми руками, кто с саблями, добытыми в бою, теснили три десятка стражников, и те сопротивлялись не очень активно — они не понимали, что произошло, они боялись. Жмур приложился к драке, прокладывая себе дорогу ко входу.
В тюремном коридоре было тихо — сражение вылилось наружу. Жмур сшибал замки с каждой камеры и заглядывал внутрь. В одной из них он нашел десяток притихших, напуганных женщин, но прошел мимо, продолжая искать холодную. Пусть рухнет весь мир, пусть все они убьют друг друга — Жмур пришел сюда за своим сыном, и ничего больше не волновало его.
Он нашел его в самом дальнем конце коридора. Его мальчик лежал в углу, сжавшись в комок, голенький, весь в крови. Он лежал, широко открыв глаза, и не шевелился, и на секунду Жмур подумал, что опоздал. Но глаза моргнули, и израненные губы шевельнулись.
— Сынок, — Жмур упал рядом с ним на колени, — мой сынок. Сейчас.
— Холодно. Так холодно… — шепнул он.
— Сейчас.
Жмур поискал глазами что-нибудь подходящее, и увидел в углу скомканное куцее одеяло.
— Сынок… — Жмур расстелил одеяло на полу и осторожно поднял Есеню на руки. Тот скривился от боли и скрипнул зубами.
Жмур завернул его, и вспомнил, как его сын был пухлым младенцем, и как он качал его на руках, в кухне, и как разглядывал его личико, удивляясь, что живой человек может быть таким махоньким. Он поднял его и прижал к себе — ему не было тяжело.
— Я отнесу тебя домой, — сказал он и пошел вперед, слегка покачивая сына, будто тот был младенцем.
— Домой… Бать, правда?
— Правда.
— Ты открыл его?
— Да. Твоим ножом.
Жмур вышел на порог — тюремщики отступили за ворота, кто мог — бежал, у остальных не было никаких шансов. Он посмотрел по сторонам, чтобы никто случайно не толкнул его мальчика, и пошел к воротам. В глаза бросилось белое полотно напротив тюрьмы: портрет его сына.
— Ты отомстил им, сынок. Ты… — Жмур прижал Есеню к себе еще сильней.
Навстречу ему из-за ограды вынырнули два разбойника с топорами в руках, и Жмур поспешил сказать:
— Это мой сын, это он открыл медальон.
Разбойники понимающе кивнули и обошли его с двух сторон.
Теперь с улиц раздавались крики, лязг оружия, по улицам бежала стража, и непонятно было — они спасаются бегством или спешат кому-то на помощь. Люди выскакивали из домов, пытаясь понять, что происходит, и Жмур, проходя мимо них, кивал им всем и говорил, как заведенный:
— Это мой сын. Он открыл медальон.
— Бать, это же неправда… — шепнул Есеня и улыбнулся.
— Правда. Тебе больно, сынок?
— Ага.
— Потерпи. Мы скоро придем.
— Я терплю.
— Скоро будет весна, вернется мама, девочки, и мы все вместе поедем на море, в Урдию, — Жмур покачал его на руках, как будто этим мог облегчить его боль.
Есеня улыбался. На пути встретились две женщины, с удивлением посмотревшие на Жмура, и он снова сказал:
— Это мой сын. Он открыл медальон.
— Бать, ну зачем ты врешь? — шепнул мальчик, все так же улыбаясь — довольно, счастливо.
— Это правда.
Жмур издали увидел бегущего навстречу Смеяна с вилами наперевес. За ним, спотыкаясь, спешила Чаруша.
— Жмур! Жмур! Что случилось, Жмур? Как это случилось?
— Мой сын открыл медальон, — ответил тот и гордо поднял голову.
Балуй. Окончен бал, и вот финал
— Ну? Или ты мне не веришь?
Мальчик смотрел на него долго, пристально и испуганно. И Жмуру очень хотелось ему все объяснить: он сделал то, о чем просил Полоз, а теперь делает то, чего хочет Огнезар. В голове мелькнула горькая, отчаянная мысль: «Твой отец — ущербный, парень. Он делает только то, что ему велено. Он не умеет думать сам». Лицо Есени просветлело, и он усмехнулся окровавленными губами.
— Я не верю тебе и ничего не скажу, — ответил он чуть громче, чем следовало.
— Ну почему, сынок? Я же твой отец. Неужели ты думаешь, что я тебя выдам?
— Ты ущербный. Ты… ты с ними заодно, — Есеня отвернулся и попытался освободиться от объятий. Он оказался умней своего отца, он сделал все, чтобы Огнезар поверил Жмуру. Он понял, какую роль играет отец, и подхватил игру на лету. Он очень умный, его мальчик.
— Сынок… пожалуйста. Это твой единственный шанс.
Есеня покачал головой.
Жмур не знал, когда пора закончить. Хватит? Или благородный Огнезар хотел чего-то еще? Они продолжали этот бессмысленный диалог, пока дверь в застенок не открылась.
— Я думаю, вы поговорили достаточно, — Огнезар посмотрел на Жмура так внимательно, что тот испугался — он что-то сделал не так?
— Я… — начал он в свое оправдание, но Огнезар с презрением махнул на него рукой.
— Ничто так не помогает упрямцам, как жалость близких, — изрек он, глядя на Есеню, — и если ты не хочешь нам сказать, где медальон и отправиться домой, то мы продолжим. Раздувайте жаровню, теперь — железо.
Есеню затрясло, и он придвинулся к Жмуру, хватаясь за него изувеченными руками. Только он не кричал и не плакал, он сжался и закусил губу. Но кат — ущербный, безжалостный, еще более преданный Огнезару пес — подхватил его за плечи, рванул к себе и швырнул в кресло. Жмур успел только протянуть руки вслед — пульсирующая боль в груди выламывала ему ребра.
Есеня смотрел на отца с ужасом и болью, и с недоумением — на свои руки, которые привязывали к подлокотникам, словно удивлялся, что это происходит на самом деле.
— В старые ожоги старайся попадать. Это эффективней, — велел Огнезар.
— Нет… — прошептал Жмур.
— Да, — желчно передразнил его Огнезар, — Да. Или он сейчас же расскажет, где медальон и пойдет домой, или мы начнем.
Есеня дернул трясущимся подбородком, глаза его вспыхнули отрешенным отчаяньем, и он прошипел, оскалившись:
— Начинай! Начинай! Ты уже вторую неделю начинаешь, и что? Ты никогда не увидишь медальона, никогда! Я сдохну, но ты его не получишь, понял?
Надо немедленно сказать Огнезару, где медальон, и он не станет мучить мальчика. Полоз лгал, в Олехове не убивают преступников. Огнезар ведь обещал, он и сейчас сказал, что Есеня пойдет домой! Жмур раскрыл рот, чтобы заговорить, и тут глаза его встретились с глазами сына. Он понял! Он угадал! Он покачал головой, он стиснул зубы, и крикнул:
— Батя! Не волнуйся, слышишь? Это не страшно! Я просто так сказал, это не страшно!
Кат прижал раскаленную пластинку к глубокому ожогу на его плече, и Есеня закричал. Он извивался в стягивающих его путах, он крутил головой, кусал губы, и кричал. Его изуродованные пальцы сжимали подлокотники, и из них сочилась кровь.
Изнутри что-то ударило, треснуло, разорвалось; сердце, до этого глухо стучавшееся под панцирем нарыва, взлетело к самому горлу и забилось изо всех сил. Жмур поднял взгляд на благородного Огнезара, и увидел перед собой чудовище, которое безнаказанно терзает его ребенка. Зубы Жмура оглушительно скрипнули, и кулаки налились нечеловеческой силой. Его сын не станет предателем! Его сын, его кровь и плоть, его продолжение, он мстит им за все! За Жмура, за Рубца, за этого несчастного ката!
Что Жмуру до Полоза? Никаких трех дней не будет, мальчик выйдет отсюда сегодня, выйдет победителем! Жмур скрипел зубами, по его лицу катился пот и мешался со слезами. Жмур знал, для чего Огнезар продолжает. Он проверяет его. Он надеется, что отец не выдержит страданий сына и выдаст его. Если знает — то выдаст. Нет! Он не сделает сына предателем. Парень продержался девять дней, он выдержит еще немного. И Жмур выдержит тоже.
Потом Есеня потерял сознание, его облили водой, и снова жгли грудь и плечи, по старым, воспаленным ожогам. В следующий раз он потерял сознание быстрей, потом еще раз, и еще.
— В камеру, — бросил Огнезар, — продолжим после ужина.
У Жмура тряслись и разъезжались губы, он не мог стоять на ногах. Огнезар посмотрел на него с презрением и брезгливостью. Он не увидел в его глазах ненависти, он просто не ожидал ее там увидеть — разве можно ожидать ненависти от жалкого ущербного?
— На выход. Никакого толку, — разочаровано и сердито сказал он тюремщикам.
Жмура буквально вытолкали за ворота. Он прошел на подгибающихся ногах вдоль ограды, тяжело и часто дыша. Он оглядывался, грудь его рвали рыдания. И если бы не соглядатаи, которых он приметил через пару минут, он бы, наверное, долго приходил в себя. Следят? Пусть следят! Посмотрим!
Жмур вдохнул поглубже, развернул плечи, и зашагал к дому. Мальчик вернется домой сегодня! Он не станет ждать, когда Полоз возьмет тюрьму приступом. Ему нет дела до их игр, до их борьбы за власть!
Соглядатаи едва поспевали за ним. Жмур шел по улице, и видел только янтарные глаза, полные слез. Прохожие уступали ему дорогу, шарахаясь в стороны — он не смотрел под ноги, не сворачивал, и, наверное, был похож на сумасшедшего.
Полоз и Жидята выбежали на крыльцо, когда он с грохотом распахнул калитку.
— Жмур! Ну что? Говори, Жмур!
Он ничего не ответил и направился в кузню. Они бежали за ним, они что-то кричали, но Жмур не особенно прислушивался к их словам. Он поднял кувалду и изо всех сил ударил по кирпичам горна. Кладка оказалась крепкой, и пришлось ударить по ней еще несколько раз, пока из нее не вылетели кирпичи, обнажая тайник. Жмур сунул руку в открывшуюся дыру и выдернул черный клинок.
— Жмур! Что ты делаешь! Жмур, остановись!
Они испугались! Забегали вокруг него, попытались загородить дорогу. Он взвесил в одной руке кувалду, а в другой — молот, и выбрал молот. Кувалду надо держать двумя руками, молот легче и лучше подходит в качестве оружия.
— Жмур, тебя схватят! Остановись!
Он шагнул к калитке, и оттолкнул Жидяту — тот пролетел до крыльца, но на его место тут же встал Полоз. Жмур поднял молот и покачал головой.
— Жмур. Ты ущербный. Ты не можешь никого убить… — сказал Полоз, выставив руки ладонями вперед.
— Хочешь проверить? — спросил Жмур, усмехаясь.
Немигающие глаза впились ему в лицо, и на секунду ему показалось, что он сейчас снова утонет в них.
— Жмур… Послушай меня всего минуту.
— Отойди.
— Жмур. Один мудрец говорил мне, что любовь может вырастить на пепелище прекрасный цветок. Жмур, я не знаю, что с тобой произошло, но это не цветок. Это… Ты сам не понимаешь, во что ты превратился.
Жмур взмахнул молотом, и Полоз едва успел отскочить в сторону — у него всегда была хорошая реакция. Как у змея. Жмур расхохотался и толкнул ногой калитку. Соглядатаи стояли у забора напротив — один из них присел и накрыл голову руками, а второй побежал прочь. Пусть докладывает страже. Они не успеют. Жмур хмыкнул и пошел вперед, правой рукой сжимая молот, а левой — нож. Черный с золотыми прожилками булат, который сварил его мальчик.
Жидята и Полоз бежали сзади. Они бежали, и не поспевали за ним, а он просто шел — слегка вразвалку, как привык ходить по кузне с тяжелым молотом в руках.
Калитка во дворе Бушуюхи была заперта на засов, и он снес ее одним ударом — под ноги полетели подгнившие щепки, и старуха с криком выскочила на крыльцо.
— Уйди отсюда, мать. Не путайся под ногами, зашибут, — сказал ей Жмур и пошел к сараю.
Он не рассчитал силы, и хлипкая дверь слетела вместе с петлями. Он отшвырнул ее в сторону, и, пригнувшись, шагнул в полутьму — сарайчик был сколочен кое-как, и между досок пробивалось много света.
— Жмур, не делай этого! — его нагнал Полоз.
— Не подходи, убью, — ответил Жмур и начал выкидывать к двери слежавшееся, подгнившее сено.
— Жмур, не надо! Жмур, еще рано! Ты…
Он не договорил. К сараю бежала стража — человек семь или восемь. Наверное те, кого успел позвать соглядатай. Скоро их будет гораздо больше! Полоз вытащил цеп, но Жмур отодвинул его в сторону и взмахнул молотом. Он просто смел троих из них, а остальные медленно и осторожно двинулись назад. Рукоять молота была длинней их сабель, и Жмуру потребовалось всего два удара, чтобы они перестали ему мешать. Он вернулся в сарай, где уже орудовал чересчур шустрый Полоз. Полоза он выкинул за дверь, и тот прокатился по земле до самой калитки. Громко и тонко выла Бушуюха, и Полоз, поднявшись, подхватил ее и вытащил со двора.
Жмур легко нашел место, где мальчик зарыл медальон: земля там была черней и примята недостаточно тщательно — торчала горбиком. Он ковырнул ее ножом, зацепил цепочку и дернул вверх.
Он видел эту штуку. Видел красный луч, и успел сказать: «Когда-нибудь харалуг откроет медальон». Вот оно и настало, это когда-нибудь.
— Жмур! Не делай этого! — Полоз ломал руки и едва не плакал, — Жмур, бежим! Их там не меньше сотни!
— Уходи, — хмыкнул Жмур, — уходи, не попадай мне под горячую руку. Да будь их хоть тысяча!
Полоз отступил и встал рядом с ним, сжимая в руке цеп. Глупый! Да Жмуру не требовались помощники. Он разобьет эту сотню не глядя!
Жмур поставил молот на землю, взял в правую руку нож, нащупал им щель между створок, ковырнул, и медальон, хрустнув, как орех, распался на две половинки.
Он шуршал. Он шуршал все громче, и махонькая пружинка в нем набирала обороты. Жмур смотрел на нее, как завороженный — забавная вещица, стрекочет, как насекомое, шевелится. Все быстрей и быстрей. Что-то легко ударило его в грудь, и вместе с этим ударом он почувствовал, что сейчас случится. Он замахнулся, посмеиваясь, и швырнул медальон в толпу стражников, которые, толкаясь, подбегали к калитке. Полоз ошибся — не сотня. Ну, самое большее, человек двадцать пять. Жмур задвинул Полоза к себе за спину, когда медальон громыхнул, и выбросил в стороны сноп желтых молний. Тяжелая волна ударила Жмура в грудь, сарай сложился, как карточный домик, снесло крыльцо дома и набок завалилась стена, упал забор напротив, из окон соседнего дома вылетели стекла. Кровь, крики, разорванные тела — те из стражников, что уцелели, без чувств валялись на земле.
Жмур удовлетворенно хмыкнул и увидел синее небо.
С соседней улицы вдруг раздался крик. Долгий, сумасшедший крик. А вслед за ним — еще один.
— Ну и чего ты добился? — растеряно спросил Полоз, поднимая шапку, которую снесло ему с головы, — ты сам понял, чего добился?
— Понял, — кивнул Жмур, подхватил молот и направился к главной площади. Он разнесет тюрьму по кирпичику. И он не будет одинок в своем желании.
Благородный Огнезар ходил по застенку — ему не хотелось возвращаться домой на пару часов, он собирался побыть в одиночестве и ждал, когда кат, наконец, вымоет пол и уберется восвояси.
Жмур сделал все, как было задумано, но артист из него, конечно, никакой. Мальчишка догадался сразу, и, похоже, нарочно издевался над Огнезаром, подозревая, что тот их подслушивает. Огнезар еще и еще раз прокручивал в памяти все, что произошло между отцом и сыном. Все шло, как задумано. Объятья, слезы, уговоры… Лишь в самом начале прозвучал вопрос, которого Огнезар не понял, хотя тот его и насторожил. Парень спросил, как пишется слово «Полоз». Этот вопрос волновал его и в прошлый раз, когда тюремщик читал ему записку. В этом, наверное, крылось что-то важное для Жмуренка, а раз оно было ему важно, значит, это стоило выяснить.
Огнезар еще раз вспомнил разговор Жмуренка с тюремщиком. Это первое, что он спросил, когда тот прочитал ему записку. И сегодня он спросил об этом, когда отец нагнулся и обнял его. Стоп. Обнял, повернувшись к окну грудью, закрыв спиной весь обзор! Он дал ему что-то прочитать! И там тоже было слово «Полоз»! Только так! Во всяком случае, это возможно.
Нет, ущербный кузнец не способен на тройную игру. Это нереально! После этого он усадил мальчика, продолжая его обнимать… Это невероятно, но перестраховаться надо. Огнезар хотел выйти в коридор и кликнуть тюремщиков — надо послать стражу к дому Жмура. Его смутила внезапная тишина в застенке, он оглянулся и увидел, что кат перестал возить по полу тряпкой, выпрямился и странно на него смотрит.
— Что ты встал? — недовольно спросил Огнезар.
Рука ката потянулась к стене, он продолжал смотреть в глаза Огнезару, а рука его шарила по стене, как будто вовсе ему и не принадлежала. Неожиданно мурашки пробежали по спине Огнезара, и в этот миг он услышал из окна крик. Это был иступленный крик безумца. И тут же, одновременно с этим что-то ушло из груди, в ней образовалась странная равнодушная пустота. Все вокруг словно схлопнулось, сложилось, и вместо трехмерного мира Огнезар увидел безликую и скучную плоскую картинку.
— Харалуг открыл медальон, — хрипло, с ненавистью сказал кат и взмахнул кнутом.
Кат убил благородного Огнезара тремя ударами — переломил шейные позвонки — и вышел в коридор. Тюремщики бежали на крик, обнажая сабли, но его оружие не оставляло им шансов. Он вышибал сабли у них из рук шутя, играючи, и смеялся. Он смеялся впервые за пятнадцать лет. Они отступили, попятились, а с улицы неслись крики, и тюремщики не понимали, что происходит. Кат теснил их к выходу, подхватив чью-то саблю левой рукой.
— Харалуг открыл медальон! — выкрикнул он, и из общих камер ему ответил вой арестантов, — быстро! Ключи сюда!
Сзади на тюремщиков напирала стража, в давке ничего было не разобрать, но кат продолжал размахивать кнутом, нанося точные удары — по рукам, в лицо, толчком в грудь, захлестом по ногам.
Они выли и падали.
— Ключи!
— Отдайте ему ключи! — орали в передних рядах, — он сумасшедший!
— Я был сумасшедшим, — расхохотался кат, — а теперь Харалуг открыл медальон.
Ключи со звоном пролетели по полу и остановились у его ног.
Жмур шел по городу, и слышал крики. Люди приходили в себя, люди не сразу понимали, что случилось, и кричали. Не все они были разбойниками. Не все они слышали о последней заповеди. Но все они стали вольными людьми в один миг, и все они смотрели вокруг, и к ним приходило понимание того, что с ними сделали.
Пару раз навстречу попадалась стража, но молот в руках Жмура заставлял их отступать. Шум нарастал, Жмур видел, как по улице пробежали двое разбойников с топорами в руках, потом еще один, вслед за ними. Куда подевался Полоз, Жмур не разобрался. Он шел к главной площади, и его мало интересовало, что происходит вокруг.
За тюремной оградой шла настоящая схватка. Жмур разглядел ката с кнутом, и сначала намеревался проломить ему голову, но неожиданно понял, на чьей стороне тот сражается. Сотня заключенных, кто с голыми руками, кто с саблями, добытыми в бою, теснили три десятка стражников, и те сопротивлялись не очень активно — они не понимали, что произошло, они боялись. Жмур приложился к драке, прокладывая себе дорогу ко входу.
В тюремном коридоре было тихо — сражение вылилось наружу. Жмур сшибал замки с каждой камеры и заглядывал внутрь. В одной из них он нашел десяток притихших, напуганных женщин, но прошел мимо, продолжая искать холодную. Пусть рухнет весь мир, пусть все они убьют друг друга — Жмур пришел сюда за своим сыном, и ничего больше не волновало его.
Он нашел его в самом дальнем конце коридора. Его мальчик лежал в углу, сжавшись в комок, голенький, весь в крови. Он лежал, широко открыв глаза, и не шевелился, и на секунду Жмур подумал, что опоздал. Но глаза моргнули, и израненные губы шевельнулись.
— Сынок, — Жмур упал рядом с ним на колени, — мой сынок. Сейчас.
— Холодно. Так холодно… — шепнул он.
— Сейчас.
Жмур поискал глазами что-нибудь подходящее, и увидел в углу скомканное куцее одеяло.
— Сынок… — Жмур расстелил одеяло на полу и осторожно поднял Есеню на руки. Тот скривился от боли и скрипнул зубами.
Жмур завернул его, и вспомнил, как его сын был пухлым младенцем, и как он качал его на руках, в кухне, и как разглядывал его личико, удивляясь, что живой человек может быть таким махоньким. Он поднял его и прижал к себе — ему не было тяжело.
— Я отнесу тебя домой, — сказал он и пошел вперед, слегка покачивая сына, будто тот был младенцем.
— Домой… Бать, правда?
— Правда.
— Ты открыл его?
— Да. Твоим ножом.
Жмур вышел на порог — тюремщики отступили за ворота, кто мог — бежал, у остальных не было никаких шансов. Он посмотрел по сторонам, чтобы никто случайно не толкнул его мальчика, и пошел к воротам. В глаза бросилось белое полотно напротив тюрьмы: портрет его сына.
— Ты отомстил им, сынок. Ты… — Жмур прижал Есеню к себе еще сильней.
Навстречу ему из-за ограды вынырнули два разбойника с топорами в руках, и Жмур поспешил сказать:
— Это мой сын, это он открыл медальон.
Разбойники понимающе кивнули и обошли его с двух сторон.
Теперь с улиц раздавались крики, лязг оружия, по улицам бежала стража, и непонятно было — они спасаются бегством или спешат кому-то на помощь. Люди выскакивали из домов, пытаясь понять, что происходит, и Жмур, проходя мимо них, кивал им всем и говорил, как заведенный:
— Это мой сын. Он открыл медальон.
— Бать, это же неправда… — шепнул Есеня и улыбнулся.
— Правда. Тебе больно, сынок?
— Ага.
— Потерпи. Мы скоро придем.
— Я терплю.
— Скоро будет весна, вернется мама, девочки, и мы все вместе поедем на море, в Урдию, — Жмур покачал его на руках, как будто этим мог облегчить его боль.
Есеня улыбался. На пути встретились две женщины, с удивлением посмотревшие на Жмура, и он снова сказал:
— Это мой сын. Он открыл медальон.
— Бать, ну зачем ты врешь? — шепнул мальчик, все так же улыбаясь — довольно, счастливо.
— Это правда.
Жмур издали увидел бегущего навстречу Смеяна с вилами наперевес. За ним, спотыкаясь, спешила Чаруша.
— Жмур! Жмур! Что случилось, Жмур? Как это случилось?
— Мой сын открыл медальон, — ответил тот и гордо поднял голову.
Балуй. Окончен бал, и вот финал
Три дня горожане громили замки на холмах. Оставшиеся в живых стражники давно побросали оружие и поспешили уйти за городскую стену. Из ближайших деревень в город стекались бывшие ущербные, из лесов постепенно подходили вольные люди.
Кровь и вино лились по улицам города — пьяная, счастливая толпа праздновала свое освобождение. Когда со стражей было покончено, когда благородные господа были окончательно и бесповоротно поставлены на колени, победа показалась вольным людям слишком легкой — разбой перекинулся на кварталы победней.
Есеня лежал в спальне, на своей кровати, и через открытую дверь в кухню слушал, что отцу говорит Жидята, смотрел, как Чаруша управляется с хозяйством, и чувствовал себя счастливым. Отец не отходил от него ни на шаг, они успели сказать друг другу больше, чем за всю жизнь. Отец смеялся. Есеня в первый раз видел, как его отец смеется.
Если бы не приходы лекаря, которого дважды в день приводил Жидята, Есеня бы и вовсе забыл о тюрьме. Во всяком случае, он этого очень хотел. По ночам отец сидел рядом с ним и держал его за руку — спал Есеня плохо, и во сне видел стены из желто-серого камня.
Чаруша тоже ухаживала за ним, и Есеня три дня рассказывал ей о своих приключениях по дороге в Урдию: и как они с Полозом вдвоем отбили обоз у десятерых разбойников, и как в Кобруче его преследовал повешенный, но был повержен ножом из булата — ну почти булата, и как он работал в мастерских, и, уходя оттуда, начистил лицо мастеру и вытребовал с него все заработанные деньги. Она ахала и верила каждому его слову. Она называла его «Есенечкой», но он это простил за те оладушки, которыми она кормила его по утрам. Она так трогательно его жалела, так осторожно расчесывала ему волосы и помогала умываться, так ласково успокаивала его, что при ней он не смел и пикнуть, разве что кривил лицо. И это тоже ее восхищало.
На четвертый день вечером пришел Полоз. Лицо его посерело, плечи опустились — он выглядел подавленным, усталым и разочарованным. Он мялся у двери, и отец смотрел на него не очень-то дружелюбно. Но Есеня подскочил на кровати с криком:
— Полоз! Полоз, я думал, тебя убили! Тебя нигде не было!
— Меня не убили. Убили Неуступа и Зарубу, — сказал Полоз в пространство, но понял его только Жидята, который поднялся и кинулся помогать Полозу раздеться — тот путался в рукавах полушубка.
— Мне не остановить этого, — устало пробормотал Полоз, но потом, словно успокоившись, посмотрел на Есеню и улыбнулся, — здорово, Балуй.
— Полоз! — Есеня хотел встать, но тот остановил его жестом и, вопросительно глянув на отца, зашел к нему в спальню. Отец качнул головой, но возражать не стал.
— Какой ты все-таки живчик! — Полоз присел у кровати и окинул Есеню взглядом: лицо его исказилось, словно от боли, — какой ты… молодец.
— Да ерунда все! Полоз, ты… это все из-за меня… Ты прости, что я тогда убежал.
— Это ты меня прости. За все прости. Я очень перед тобой виноват, — Полоз сцепил руки замком и прижал их к подбородку.
— Да в чем ты виноват-то?
— Я чуть не убил тебя…
— Да брось! Подумаешь! Ведь не убил же! Полоз, расскажи мне, что там, а? Жидята ничего толком не говорит, батя тоже…
— Там? — Полоз вздохнул, — Там появился новый предводитель вольных людей. Его зовут Харалуг. На самом деле, его всегда звали Елагой, но Харалуг звучит лучше, правда?
Жидята, услышав эти слова, снова встал с места и подошел к дверям спальни. Есеня ничего не понял: ни почему Полоз говорит это так устало, ни почему Жидята смотрит на него, широко раскрыв глаза.
— Сейчас толпа на руках вынесла его на площадь, и знаете, что они кричат? Они кричат: Харалуг открыл медальон!
— Это батя открыл медальон! — крикнул Есеня, поднимаясь, — это мой нож открыл, а не какой-то там Елага!
— Ляг, Жмуренок, не скачи. Никто теперь не вспомнит о твоем ноже. Знаешь, что у меня в котомке? Посмотри, Жмур. Тебе, наверное, захочется это сохранить, я для тебя принес. Их сняли сегодня утром, один сгорел в костре, а второй я подобрал…
Отец нагнулся за котомкой Полоза, которая лежала у дверей, и вытащил из нее полотно размером с простыню, на котором, поверх лица Есени, отпечатались следы множества сапог.
— Полоз, — шепнул Есеня, чувствуя, как жгучая обида комком встает в горле, — я ведь не для того… Я ведь чтоб его открыть, а не чтоб все меня благодарили…
— Когда я подбирал это полотно, ко мне подошел человек, бывший разбойник, он много лет был ущербным. Он спросил меня, знаю ли я этого мальчика. И я ответил, что сейчас иду к нему. Мы поговорили с ним, выпили пива. Он попросил передать тебе три золотых, и вот эту вещь. Я думаю, это самая ценная вещь, которую он имел. Он просто не знал, что еще можно тебе отдать…
Полоз залез в карман и вытащил стеклянный шарик размером с яйцо, на яшмовой подставке, внутри которого, в синей воде между зеленых водорослей плавали махонькие золотые рыбки. Есеня подержал тяжелый шарик в руке. Конечно, забавная штука, но совсем для детей. Или для девочек. Но Есене стало необычайно приятно, что кто-то дарит ему самую ценную вещь, которую имеет.
— Такие игрушки делают в Урдии, и они очень дорого стоят, — улыбнулся Полоз и протянул Жмуру деньги.
— А три золотых-то зачем? Я и сам могу заработать, если понадобится! — хмыкнул Есеня.
— Эти три золотых неделю назад заплатил ему я, — тихо ответил Полоз, — чтобы он тебя пожалел, чтоб не покалечил.
Он провел рукой Есене по волосам, рассматривая седые пряди, и в глазах его стояли слезы.
Кровь и вино лились по улицам города — пьяная, счастливая толпа праздновала свое освобождение. Когда со стражей было покончено, когда благородные господа были окончательно и бесповоротно поставлены на колени, победа показалась вольным людям слишком легкой — разбой перекинулся на кварталы победней.
Есеня лежал в спальне, на своей кровати, и через открытую дверь в кухню слушал, что отцу говорит Жидята, смотрел, как Чаруша управляется с хозяйством, и чувствовал себя счастливым. Отец не отходил от него ни на шаг, они успели сказать друг другу больше, чем за всю жизнь. Отец смеялся. Есеня в первый раз видел, как его отец смеется.
Если бы не приходы лекаря, которого дважды в день приводил Жидята, Есеня бы и вовсе забыл о тюрьме. Во всяком случае, он этого очень хотел. По ночам отец сидел рядом с ним и держал его за руку — спал Есеня плохо, и во сне видел стены из желто-серого камня.
Чаруша тоже ухаживала за ним, и Есеня три дня рассказывал ей о своих приключениях по дороге в Урдию: и как они с Полозом вдвоем отбили обоз у десятерых разбойников, и как в Кобруче его преследовал повешенный, но был повержен ножом из булата — ну почти булата, и как он работал в мастерских, и, уходя оттуда, начистил лицо мастеру и вытребовал с него все заработанные деньги. Она ахала и верила каждому его слову. Она называла его «Есенечкой», но он это простил за те оладушки, которыми она кормила его по утрам. Она так трогательно его жалела, так осторожно расчесывала ему волосы и помогала умываться, так ласково успокаивала его, что при ней он не смел и пикнуть, разве что кривил лицо. И это тоже ее восхищало.
На четвертый день вечером пришел Полоз. Лицо его посерело, плечи опустились — он выглядел подавленным, усталым и разочарованным. Он мялся у двери, и отец смотрел на него не очень-то дружелюбно. Но Есеня подскочил на кровати с криком:
— Полоз! Полоз, я думал, тебя убили! Тебя нигде не было!
— Меня не убили. Убили Неуступа и Зарубу, — сказал Полоз в пространство, но понял его только Жидята, который поднялся и кинулся помогать Полозу раздеться — тот путался в рукавах полушубка.
— Мне не остановить этого, — устало пробормотал Полоз, но потом, словно успокоившись, посмотрел на Есеню и улыбнулся, — здорово, Балуй.
— Полоз! — Есеня хотел встать, но тот остановил его жестом и, вопросительно глянув на отца, зашел к нему в спальню. Отец качнул головой, но возражать не стал.
— Какой ты все-таки живчик! — Полоз присел у кровати и окинул Есеню взглядом: лицо его исказилось, словно от боли, — какой ты… молодец.
— Да ерунда все! Полоз, ты… это все из-за меня… Ты прости, что я тогда убежал.
— Это ты меня прости. За все прости. Я очень перед тобой виноват, — Полоз сцепил руки замком и прижал их к подбородку.
— Да в чем ты виноват-то?
— Я чуть не убил тебя…
— Да брось! Подумаешь! Ведь не убил же! Полоз, расскажи мне, что там, а? Жидята ничего толком не говорит, батя тоже…
— Там? — Полоз вздохнул, — Там появился новый предводитель вольных людей. Его зовут Харалуг. На самом деле, его всегда звали Елагой, но Харалуг звучит лучше, правда?
Жидята, услышав эти слова, снова встал с места и подошел к дверям спальни. Есеня ничего не понял: ни почему Полоз говорит это так устало, ни почему Жидята смотрит на него, широко раскрыв глаза.
— Сейчас толпа на руках вынесла его на площадь, и знаете, что они кричат? Они кричат: Харалуг открыл медальон!
— Это батя открыл медальон! — крикнул Есеня, поднимаясь, — это мой нож открыл, а не какой-то там Елага!
— Ляг, Жмуренок, не скачи. Никто теперь не вспомнит о твоем ноже. Знаешь, что у меня в котомке? Посмотри, Жмур. Тебе, наверное, захочется это сохранить, я для тебя принес. Их сняли сегодня утром, один сгорел в костре, а второй я подобрал…
Отец нагнулся за котомкой Полоза, которая лежала у дверей, и вытащил из нее полотно размером с простыню, на котором, поверх лица Есени, отпечатались следы множества сапог.
— Полоз, — шепнул Есеня, чувствуя, как жгучая обида комком встает в горле, — я ведь не для того… Я ведь чтоб его открыть, а не чтоб все меня благодарили…
— Когда я подбирал это полотно, ко мне подошел человек, бывший разбойник, он много лет был ущербным. Он спросил меня, знаю ли я этого мальчика. И я ответил, что сейчас иду к нему. Мы поговорили с ним, выпили пива. Он попросил передать тебе три золотых, и вот эту вещь. Я думаю, это самая ценная вещь, которую он имел. Он просто не знал, что еще можно тебе отдать…
Полоз залез в карман и вытащил стеклянный шарик размером с яйцо, на яшмовой подставке, внутри которого, в синей воде между зеленых водорослей плавали махонькие золотые рыбки. Есеня подержал тяжелый шарик в руке. Конечно, забавная штука, но совсем для детей. Или для девочек. Но Есене стало необычайно приятно, что кто-то дарит ему самую ценную вещь, которую имеет.
— Такие игрушки делают в Урдии, и они очень дорого стоят, — улыбнулся Полоз и протянул Жмуру деньги.
— А три золотых-то зачем? Я и сам могу заработать, если понадобится! — хмыкнул Есеня.
— Эти три золотых неделю назад заплатил ему я, — тихо ответил Полоз, — чтобы он тебя пожалел, чтоб не покалечил.
Он провел рукой Есене по волосам, рассматривая седые пряди, и в глазах его стояли слезы.