Денисова Ольга. Черный цветок

   Потом Полоз уснул, а Есеня долго ворочался и прислушивался, дышит ли он. Улич сказал, что Полоз не умрет, но Есеня все равно боялся. И когда старик заснул, он потихоньку слез с полатей и сел рядом с Полозом на пол, подложив под себя пару досок, которые не успели сжечь, подтянул босые ноги в шубу, и сидел, стискивая влажную ладонь Полоза в руках и прижимая ее к щеке.
   Утром Есеня проснулся, снова дрожа от холода. Тело затекло, и Улич, который растапливал печь, недовольно покачал головой, глядя, как Есеня поднимается и потягивается.
   — Не спалось в тепле? — спросил он.
   Есеня пожал плечами.
   — Твои вещи высохли, так что можешь одеваться. А чтоб согреться, пробегись, принеси еще дров.
   Сначала Есеня не понял, что показалось ему странным этим утром, и догадался только когда вышел из лачуги на берег: море успокоилось. Светило солнце, легкий морозец пощипывал лицо, а по морю катились круглые, невысокие волны, и, шипя, выползали на песок. Над водой висел туман, но и сквозь него в солнечных лучах море было бирюзовым. Есеня набрал побольше дров, и почувствовал мучительный голод. Наверное, нехорошо объедать бедного Улича, по всему видно, что еле сводит концы с концами. Надо сходить в город и принести поесть.
   И тут Есеня понял, что денег у них с Полозом на двоих осталось всего ничего: пять серебряников и немного медяков. Как они теперь поедут обратно? Да только ночлег на постоялом дворе обходился им в серебряник! Конечно, найти ночлежку за пять медяков на человека тоже можно, но перевозчики не повезут их домой забесплатно, на двоих это не меньше золотого! А если они пойдут пешком, то им не хватит денег на продукты в дорогу.
   Есеня вывалил дрова около печки, и спросил у старика:
   — Нам, наверное, надо перебираться в город?
   — И не думай даже! — фыркнул тот, — твой друг слишком плох, его нельзя таскать с места на место, а главное — в городе найдется всего один-два врача, которые смогут его вылечить.
   — У нас деньги украли… — на всякий случай сказал Есеня.
   — Я еще вчера это понял. Оставайтесь, мне не жалко. С продуктами у меня неважно, но крупа и мука есть, и рыбы вяленой немного — с голоду не умрете. Мне самому много не надо, я печь-то топлю раз в сутки, на ночь.
   Есеня сел к печке и немного подумал: только за осмотр доктор Добронрав взял с Полоза два серебряника.
   — Послушайте, если вы такой хороший врач, почему вы тут живете? Врачам ведь много денег платят.
   — Я не беру денег за лечение, мне кажется, это порочно. И потом, зачем мне деньги? Я сыт и одет, у меня есть крыша над головой. Что еще человеку нужно?
   — Ну как же… — Есеня задумался и вспомнил, как хотел потратить золотой. Действительно, что еще нужно? Еда и тепло. А все остальное за деньги ведь не купишь.
   — Что? Согласен? — улыбнулся Улич.
   — Ну да. Но ведь здесь скучно одному, разве нет?
   — Мне одному не скучно. Я устал от людей. И не думаю, что они нуждаются во мне. Какой от меня прок? Я не могу сделать голодных сытыми, а несчастных — счастливыми. Я не могу сделать обманщиков честными, а жестоких — добрыми. Тогда зачем я нужен людям?
   — Но вы умеете лечить болезни. Разве этого мало?
   — Конечно, мало. Да, я никогда не откажу в помощи тому, кто в ней нуждается. Иногда ко мне приходят — те, кто еще помнит о том, что я существую. Но вообще-то, мне тут хорошо, и я бы хотел, чтоб обо мне забыли совсем.
   — А что вы делаете здесь, когда вы один?
   — Что делаю? Думаю. Смотрю на море, на небо. И думаю. Мир стоит того, чтобы о нем думать, но слишком сложен, чтобы вмешиваться в его бытие. Никогда не знаешь, к каким последствиям это приведет.
   — Я тоже люблю смотреть на звезды… — вспомнил Есеня. И еще вспомнил, что совсем недавно хотел уйти из дома, чтобы смотреть на звезды тогда, когда захочется.
   — Правда? А зачем? — улыбнулся Улич.
   — Они интересно движутся. Я так и не понял, как. Сначала я считал, что небо просто крутится вокруг яркой звезды над севером. Но это не так, потому что есть звезды, которые движутся отдельно. А зимой и вообще все меняется.
   — Если сегодня ночью будет ясно, я расскажу тебе о своих идеях на этот счет. Похоже, я понял, почему они так движутся.
   — А что, этого никто не знает? — удивился Есеня.
   — Ну, я знаю астрономов, которые со мной согласны, и знаю тех, кто категорически отрицает мою гипотезу. Вот послушаешь, и скажешь, согласен ты со мной или нет.
   — А можно прямо сейчас?
   — Сейчас ты пойдешь за водой к реке, а я буду варить мучную болтушку, чтобы покормить твоего товарища. Потом ты поешь и пойдешь в город за своими вещами, ну, а потом — посмотрим.
 
   Хозяин постоялого двора содрал с Есени серебряник за ту ночь, что они с Полозом не ночевали в комнате, а иначе отказался отдавать вещи. Есеня ничего не смог ему возразить. Вот Полоз бы, наверняка, платить не стал! Ведь они же там не ночевали!
   Полоз просыпался, но Улич не велел Есене с ним разговаривать, сказал, что пару дней ему нужен абсолютный покой, и состояние его пока только ухудшается, потому что внутри головы идет кровь. Есеню это сильно напугало, и он помалкивал.
   Низкое, большое солнце разогнало туман над морем, и теперь висело над ним, холодное и немного мутное. То, что море начинается почти за самой дверью, необыкновенно Есене нравилось. Он притащил еще три охапки дров, чтобы был повод походить по берегу, но потом понял, что спешить ему некуда и по берегу можно бродить и просто так. Пользуясь отсутствием бдительного ока Полоза, Есеня все же забрался на палубу корабля и облазил его со всех сторон, рискуя снова провалиться в вонючий трюм.
   Улич вышел из лачуги незаметно, и Есеня очень удивился, когда увидел его сидящим на бревне, вынесенном морем. На его плечах лежала волчья шуба, а в руках он сжимал тонкую палочку, которой что-то сосредоточенно рисовал на песке. Есене стало интересно, и он незаметно подкрался к старику сзади. Но вместо рисунка увидел совершенно непонятный чертеж — множество треугольников, кружков, линий…
   — А что это? — спросил он, не удержавшись.
   — Ты знаешь геометрию? — спросил в ответ Улич.
   — Неа, — скривился Есеня.
   — Ну, а считать ты умеешь?
   — Сколько угодно!
   — Сколько будет одна треть от девяти?
   — Три. Я сложней умею считать.
   — Да? Посчитай, сколько будет триста сорок два умножить на двенадцать? — старик протянул ему палочку.
   Есеня про палочку не понял, подумал пару секунд и ответил:
   — Четыре тысячи сто четыре.
   — А четыре тысячи сто четыре на триста сорок два?
   Есеня почесал в затылке, долго старался сложить в голове множество цифр, но сбился и ответил:
   — Не, не могу. Путается все.
   — Ты не умеешь считать в столбик?
   — Как это?
   Улич показал. Он показал и много другого. Например, Есеня долго думал, насколько короче будет дорога, если идти не по улицам, а срезать угол. Он однажды потратил целый день, рисуя эти улицы на полу кузни, и измеряя аршином длины сторон получившегося треугольника. Но к однозначному выводу так и не пришел. Оказалось, это всем давно известно с древних времен. Неожиданно Есене понравились новые умные слова, которыми так и сыпал Улич: гипотенуза, косинус, радикал. Всего за час — один час! — Есеня узнал столько, что голова побежала кругом от открывающихся возможностей!
   — Ты очень способный мальчик, — сказал ему старик, — почему ты ничему не учился?
   — Не хотел, — пожал плечами Есеня, — ничего хорошего в этой учебе нет. Подзатыльники одни. Пока прочитаешь строчку до конца, уже и начало забудешь.
   — Ты хочешь сказать, что читаешь с трудом?
   — Не люблю я это просто.
   — Послушай… — Улич посмотрел ему в глаза, — у меня никогда не было желания иметь учеников. Мне казалось, что они не хотят понимать того, что я говорю. Но… если ты хочешь, я буду тебя учить. Ты почему-то меня понимаешь, ты просто ловишь на лету. Мне кажется, твоя голова устроена так же, как моя.
   Есеня потупил глаза. У него, конечно, появлялась мысль стать таким же ученым, как Полоз. Чтобы разговаривать с благородными на равных. Но восемь лет… Об учебе он имел самые мрачные воспоминания. Нет, восемь лет такого кошмара ему не пережить.
   — Я сейчас не могу. Мне надо… надо кое-что узнать, и возвращаться в Олехов.
   — Я не говорю — прямо сейчас. Ты можешь приехать потом, летом, или через год-другой. Здесь хорошо летом, очень тепло.
   Есеня решил не обижать старика и ответил, что подумает. А заодно напомнил про мучавший его много лет вопрос — о звездах.
   — Ну, давай о звездах, — улыбнулся Улич, — ты знаешь, что Земля круглая?
   — Чего?! — фыркнул Есеня.
   — Земля, на которой мы живем — это огромный шар.
   — Да ерунда это… — пробормотал Есеня уже не так уверенно.
   — Посмотри на море. Здесь это видно особенно хорошо. Вон, видишь, у самого горизонта идет парусник? Через полчаса будут видны только мачты, потом и они начнут исчезать, словно он спускается вниз, как по ступенькам, — Улич начертил на песке длинную дугу, и на ее конце — маленький кораблик. А потом — человечка в ее центре, и взгляд человечка, который видит только верхнюю часть мачты кораблика.
   — Ну… — Есеня почесал в затылке, — ну, допустим… И что, если все время идти прямо, можно, прийти в то же самое место? Так что ли?
   — Можно. Только идти придется очень долго. Я определил примерный диаметр Земли, и мои расчеты совпали с расчетами других мудрецов. Ты знаешь, что такое диаметр?
   — Конечно. У всего круглого есть диаметр.
   — А как, зная диаметр, найти длину окружности, знаешь?
   — О, это гораздо проще, чем с треугольником! Я мерял ниткой, и получалось всегда одинаково. Диаметр надо умножить примерно на три.
   — Так вот, диаметр земли — больше десяти тысяч верст. И идти по кругу придется больше тридцати тысяч верст!
   — Это примерно три года идти! Всего-то! — усмехнулся Есеня. Учиться и то дольше!
   — Послушай, а как ты это посчитал?
   — Да очень просто! Если в день проходить верст двадцать пять, то сто верст за четыре дня пройдешь, правильно? Ну, а всего триста раз по сто верст.
   — Да, учитывая, что ты и читать толком не умеешь, это очень неплохо, очень…
   — Да умею я читать. Не люблю только.
   Идея Улича о том, что Земля вращается вокруг солнца и при этом вертится вокруг себя, Есеню потрясла. А главное — она объясняла почти все. Кроме звезд, которые движутся отдельно от остальных.
   — Ты не устал? — спросил старик, когда Есеня задумался, пытаясь представить себя на летящем и кружащемся шаре.
   — Не, я просто думаю. Можно я немножко подумаю один?
   — Конечно. А я приготовлю поесть. Я совсем забыл об этом, мне это немного непривычно, я сам ем утром и вечером, а иногда — только утром. Но ты, наверное, привык по-другому?
   — Да не, я могу весь день не есть.
   — Ты — молодой, ты растешь, тебе надо есть гораздо больше, чем мне. И не мучную болтушку, а кашу с мясом, молоко, фрукты…
   — А Полозу? Ему, наверно, тоже надо есть хорошо, чтоб он выздоровел? — вдруг спохватился Есеня.
   — Пока нет, но скоро потребуется.
 
   Почти неделю Есеня провел в разговорах с Уличем. Полоз все время спал — старик для этого что-то шептал ему на ухо, а если и просыпался, то был каким-то странным, и, похоже, плохо понимал, что происходит. Это сильно удивляло и пугало Есеню, ведь в тот вечер, сразу после ранения, Полоз говорил с ним совершенно нормально, и даже улыбался и шутил. Есеня подозрительно смотрел на его лицо, стараясь угадать, лучше ему или хуже, но спросить почему-то боялся.
   Как-то вечером, когда Улич рассказывал Есене о том, как измерял диаметр земли, сидя перед открытой печной дверцей, Полоз неожиданно проснулся, хотя должен был спать до утра.
   — Эй, Балуй… — тихо позвал он.
   Есеня тут же вскочил и склонился над Полозом. Света не хватало, и Есеня зажег свечу, на секунду сунув ее в печь. Улич тоже поднялся и сел на лавку, всматриваясь в лицо Полоза. Но потом вздохнул с облегчением.
   — Жмуренок, где это мы? — спросил Полоз.
   — Мы? Я же рассказывал, ты что, не помнишь?
   — Неа. Ничего не помню. Этот человек, кто он? Мы в его доме? — Полоз говорил очень тихо, и Есене приходилось нагибаться к его губам.
   — Да, — Есеня закусил губу — ему было страшно.
   — Чего ты куксишься? Он хорошо тебя учит. Я давно слушаю.
   — Учит? — Есеня поднял брови, — он же просто рассказывает!
   — А учат как, по-твоему? — Полоз еле заметно улыбнулся, — я сильно ранен?
   — Я не знаю… — беспомощно пробормотал Есеня, но Улич вмешался.
   — Ранение я бы очень тяжелым не назвал, но я долго не мог остановить кровотечение, и к нему добавился отек.
   — Вы — врач? — спросил Полоз старика.
   — Я умею лечить тяжелые болезни, — пожал плечами Улич.
   — Наложением рук?
   — Не только. Ваши способности внушать сильно мне мешают.
   — Как вы считаете, каковы мои шансы?
   Есеня замер. Он не сомневался, что старик скажет правду, и очень боялся этой правды.
   — Жить вы будете. О последствиях говорить пока рано, но здравый ум вы сохраните, это ясно. Может быть, память станет хуже, может, зрение. Ранения этой области часто ухудшают зрение.
   — Спасибо вам. Я заплачу, не сомневайтесь…
   — Я не беру денег за лечение.
   — Полоз, у нас нет денег, у нас украли кошелек! — сунулся Есеня, но Улич толкнул его в бок и недовольно покачал головой. Есеня и сам понял, что сморозил: теперь Полоз будет волноваться, и ему снова станет плохо…
   — Ты только не волнуйся. Я заработаю. Ты же сам говорил, можно в порту заработать… — поспешил он исправить положение.
   Полоз снова слабо улыбнулся и сказал:
   — Лучше сходи к Остромиру. Спроси… — он глянул на Улича, — сам знаешь. Спроси, кто может знать. Скажи, что это я тебя прислал.
 
   На следующее утро Есеня чуть свет побежал в город — исполнять замысел Полоза. Надо сказать, он очень гордился тем, что Полоз доверил ему это, и нисколько не сомневался, что сможет сам выяснить все о медальоне. Улич велел ему купить для Полоза яблок и еще один заморский фрукт, который назывался гранат — в Урде не так уж дорого это стоило.
   Дом Остромира он нашел с трудом, хотя и был там два раза — все улицы казались ему совершенно одинаковыми. Как и в прошлый раз, он пробежал по дорожке к крыльцу, постучал в дверь, но не дождался ответа и вошел. Если раньше в огромной комнате для занятий шумели ученики, то теперь там стояла подозрительная тишина. Есеня заглянул в щелку и увидел, что молодые люди заполнили все ступени — их было человек двадцать.
   — Заходи, даже если опоздал, — раздался зычный голос от аспидной доски, и Есеня догадался, что кричат ему. Он проскользнул в дверь и нерешительно остановился на пороге.
   Остромир оказался невысоким, едва ли выше самого Есени, нешироким в плечах. Однако облик его Есеня посчитал очень мужественным, полным достоинства. Но не того достоинства, которое отличало благородных, напротив, в учителе не было ни капли заносчивости, лишь уважение к себе. Темные строгие глаза окинули Есеню с головы до ног, черные брови сошлись под гладкой, блестящей длинной челкой с проседью, но взгляд быстро смягчился.
   — Сядь туда, — Остромир показал наверх, где имелось свободное место.
   Его ученики посмотрели на Есеню с любопытством и неприязнью, словно осуждали его за то, что он помешал. Есеня вспомнил, что вести себя надо тихо, иначе они его побьют.
   Остромир вернулся к прерванному занятию. Сначала Есеня ничего не понимал, и начал скучать и зевать, но когда учитель перешел к задаче, он волей-неволей навострил уши — слишком похожа она была на сказку.
   — Спаситель царевны должен найти комнату, в которой ее спрятали. Мудрец рассказал ему, что в двух комнатах из трех сидят огромные псы, которые растерзают его на клочки, едва он откроет дверь. На дверях комнат есть надписи, но только одна из них правдива. На первой написано: «собаки», — Остромир нарисовал на доске дверь и написал «собаки», — на второй написано «царевна», а на третьей — собаки во второй комнате. Итак, кто первый скажет, в какую комнату надо зайти спасителю царевны?
   Ученики склонились над аспидными досками, что-то упорно вычерчивая на них грифелями. Есене так захотелось стать спасителем царевны! На минуту он представил себе эти три двери — почему-то в мрачном подземелье — и свору злобных собак. Наверняка, они притаились за дверьми молча… А царевна виделась ему плачущей и похожей на Чарушу.
   — И только одна надпись правильная? — на всякий случай уточнил он. Все оглянулись на него, словно он сделал что-то неприличное, — две не может быть?
   Остромир улыбнулся ему и покачал головой:
   — Только одна.
   — Тогда царевна в первой комнате, — сказал ему Есеня.
   На него снова посмотрели все ученики, укоризненно сложив губы. Может быть, нельзя было так сразу говорить? Есеня смутился и съежился.
   — Вот как? — Остромир поднял брови, — а почему?
   — Ну как почему? Ведь если царевна во второй или в третьей комнате, тогда две надписи правильные… — пробормотал Есеня, совсем растерявшись. Ведь это же и так понятно, зачем объяснять такие простые вещи?
   — Что ж, в логике отказать нельзя. Я, конечно, хотел увидеть другое решение, но я неоднократно повторял, что у людей, овладевших логикой в совершенстве, процесс решения идет без осознания промежуточных действий. Будем считать, что для молодого человека эта задача слишком проста. Но кто-нибудь покажет нам, как выглядит ее решение?
   Кто-то из учеников вышел к доске и долго рисовал там непонятные значки, похожие на дужки ведер, чередующиеся с буквами. Есеня решил, что это чересчур сложно. Тем временем Остромир подошел к Есене и протянул ему маленькую аспидную доску с записанной на ней задачей посложней.
   — Попробуй решить это, — шепнул он и вернулся на место.
   Есеня посмотрел и понял, что он просто не может прочитать, что написал ему учитель. Он умел читать только большие печатные буквы, а тут доска была исписана мелкими ниточками строк. Есеня почесал в затылке, долго колебался, но, в конце концов, рискнул спросить парня, сидящего рядом:
   — Слушай, ты не можешь мне сказать, что тут написано?
   Парень взглянул на доску и посмотрел на Есеню, как на ненормального, но потом, словно догадался о чем-то, и с участием спросил:
   — Ты что, плохо видишь?
   — Ага! — обрадовано ответил Есеня.
   Его сосед прочитал ему запутанную задачу про лжецов и правдолюбов, и Есеня постарался запомнить ее с первого раза. Впрочем, думал он над ней недолго — вариантов было побольше, но они с легкостью умещались в голове.
   Вскоре Остромир объявил перерыв на четверть часа, ученики, отложив доски, быстро двинулись к выходу, а учитель поманил Есеню пальцем.
   — Ну что? Решил?
   Есеня пожал плечами:
   — А чего тут решать-то? Правильный случай — третий.
   — Можно я дам тебе еще одну? Я хочу посмотреть, как ты будешь ее решать.
   Есеня снова пожал плечами. Но учитель, вместо того, чтобы просто объяснить, снова начал быстро-быстро писать на доске условие.
   — Вот.
   Есеня сжал губы и посмотрел в потолок.
   — Что? Эту тебе не решить? — искренне огорчился Остромир, — Она ведь не сложней предыдущей!
   — А вы не можете мне ее на словах сказать? — Есеня вздохнул.
   — Ты не умеешь читать? — удивился учитель.
   — Умею. Я просто не люблю. И не такие буквы, а когда они отдельно написаны.
   — Откуда ты такой взялся? — рассмеялся Остромир.
   Наконец-то! Есеня вмиг вспомнил, зачем он сюда явился. Ведь не решать же эти простенькие задачи!
   — Меня прислал Полоз, — начал он, но Остромир его перебил.
   — Полоз? Юноша из Олехова, правильно? Я слышал, он стал атаманом разбойников.
   Есеня не понял, с осуждением говорит учитель или с гордостью, и поспешил сказать:
   — Полоз всегда был вольным человеком, и до того, как поехал учиться.
   — И где он сейчас? Как он живет?
   — Он здесь, в Урде. Только он не может сам прийти, он ранен и пока не встает. А я не на занятия пришел, мне надо у вас спросить кое-что.
   — Напрасно. Мне показалось, что ты очень способный ученик. Ты изучал математику?
   — Ничего я не изучал. Мне надо спросить только…
   — Ну, спроси.
   — Нет, это долго. Я так просто не могу. Я должен спросить вот про эту вещь, — Есеня оглянулся на дверь: ученики бегали по саду, как малые дети, и кидались снежками, их было видно в окно. Он вытащил медальон из-под рубахи и показал его Остромиру.
   Лицо Остромира изменилось: сразу стало серьезным, удивленным, может быть — испуганным.
   — Я знаю, что это за вещь… — тихо сказал он, — спрячь. Ты можешь подождать до конца занятий? Полтора часа примерно.
   — Конечно.
   — Послушаешь, может быть, тебе понравится. Арифметика — это как раз для тебя.
   Ничего интересного в арифметике Есеня не видел. После того, как Улич показал ему счет в столбик, арифметика представлялась ему законченной наукой. Но выяснилось, что и там есть где развернуться — на занятии изучали дроби. Сначала Есеня ничего не понимал, но быстро сообразил, о чем речь, и очень удивился, узнав, как просто можно обращаться с дробями.
   После занятий ученики быстро разбежались, а Есеня долго смотрел на доску и шевелил губами — решал задачу, которую учитель задал им на вечер, в уме.
   — Сто тридцать четыре получится, — наконец сказал он, и Остромир довольно качнул головой.
   — Здорово. Держать в голове столько цифр!
   — А я не держу их в голове. Я считаю по очереди, и тогда надо помнить только одно число.
   — Если бы ты учился, из тебя вышел бы редкий ученый.
   Есеня довольно хмыкнул и проворчал:
   — Была нужда…
   На самом деле, он уже понял, что учебу представлял себе неправильно. И, если бы не медальон и не острое желание вернуться домой, он бы подумал о том, чтоб здесь остаться. Ненадолго. Просто попробовать.
   — Пойдем, — кивнул ему Остромир, — поговорим не здесь.
   Учитель привел Есеню в жилую часть дома, которая, в общем-то, оказалась совсем обычной. Кухня, где у печки возилась худая, высокая женщина в смешном чепце, и три комнаты, в одной из которых Остромир и усадил Есеню за стол. Нормальная комната, побогаче, чем у них дома, но с гостиной доктора Добронрава сравнить нельзя. Пол — дощатый, стены беленые, разве что вместо лавок — стулья, и скатерть на столе не льняная, а гладкая и тонкая, вроде шелка. А еще на одной из стен снизу доверху прибиты полки, на которых стоят книги. У отца тоже было две книги: азбука, по которой он учил детей читать, и толстый лечебник, который Есене пришлось прочесть от корки до корки — он не запомнил оттуда ни слова. Книги с тех пор вызывали у него стойкое отвращение.
   Он вспомнил, как отец доставал книги из сундука, когда собирался усадить Есеню за урок, и того сразу охватывала невыносимая тоска. Занимались они на кухне, за обеденным столом, обычно часа два подряд, и ничего длиннее и скучнее этих часов в жизни у Есени не было. Иногда он нарочно старался довести отца, чтобы тот рассвирепел и ушел из кухни, хлопнув дверью, а иногда, особенно под конец второго часа, на самом деле не мог сообразить, что от него требуется, и, получая по затылку, чувствовал себя несправедливо обиженным и несчастным.
   Неожиданно это воспоминание больно его кольнуло — какой он был дурак! Звягу и Сухана родители грамоте не обучали вообще, а отец хотел, чтобы все его дети умели читать. Он… может он и был ущербным, но он хотел им только добра. Он просто не умел, не чувствовал. Как Полоз сказал? Обрубок души? Есене вдруг стало жалко отца до слез, и собственные выходки показались ему злобными и жестокими. Он ведь их любил, и Есеню, и девчонок. Как умел, но любил.
   — Выпьешь чаю с сушками? — спросил Остромир.
   Есеня пожал плечами. Наверное, стоило отказаться, но он не устоял — от каши с постным маслом и мучной болтушки его давно воротило с души. Пил он в доме Улича только воду или кипяток.
   — Рассказывай, — Остромир сел за стол напротив, на секунду заглянув на кухню, чтобы попросить принести чай. Женщину в чепце звали странно: Юлдус. Есене это имя показалось какой-то обидной кличкой, но в чем его смысл, он не разобрался.
   Он начал честно рассказывать, как к нему попал медальон, но когда женщина вошла в комнату, замолчал и уставился на нее, открыв рот. И дело не в том, что лицо ее было слишком смуглым, и не в черных, словно вороново крыло, бровях и ресницах, и не в глубоких, карих глазах — на лбу женщины красовалось клеймо в форме положенной набок петельки, похожее на рыбку с тупым носом и хвостом.
   Женщина молча поставила на стол поднос с двумя большими чашками, с сахаром в маленькой аккуратной мисочке, и целой связкой блестящих сушек, посыпанных маком, и так же молча вышла, прикрыв за собой дверь.
   — Что тебя так удивило? — Остромир подвинул к нему чашку, — ты никогда не видел женщин с востока?
   — Она… — шепнул Есеня, — она невольница?
   — Тебе это кажется неправильным?
   — Не знаю… — Есене не хотелось говорить Остромиру, что он на самом деле об этом думает.
   — Не бойся, она довольна своей судьбой. Она ни в чем не знает нужды.
   — И… и вы можете ей приказать сделать что угодно? Наказать? Продать?
   — Тебе кажется, что раб — это нечто вроде домашнего животного? Это не так. Я привязан к Юлдус, она — близкий мне человек, мы часто беседуем по вечерам, и уж конечно я никогда не наказываю ее.
   — Я тоже люблю Серка… — пробормотал Есеня.
   — Серка?
   — Серко, наш конь. И я тоже с ним иногда разговариваю.
   — Это немного не то. Ведь она человек. И живется ей намного лучше, чем некоторым женам при сварливых мужьях.