Страница:
Балуй не заметил его, продолжая подниматься к крепостной стене быстрым, уверенным шагом — наверняка, он шел туда по делу. Избору стало любопытно, какое дело могло привести подростка в административную часть города, и он осторожно двинулся за ним следом.
Каково же было его удивление, когда Балуй открыл тяжелую дверь городского архива — сразу стало понятно, что мальчишка приходит туда не в первый раз. Дальше Избор не пошел, и долго размышлять ему не пришлось. Только одно дело может быть у «вольных людей» в архиве. Только одно. Они ищут Харалуга.
Избор не понял, в какой миг его сомнительные планы превратились в готовое решение: это произошло само собой. Ему надо вернуться домой. Ему надо поговорить с Огнезаром, ему надо выслать деньги сестре, ему надо сделать все, чтобы медальон не был открыт. Из всех возможных зол это зло — самое большее. И в одиночку он с этим не справится. Потом, когда медальон будет возвращен на место, можно говорить, убеждать, действовать. Но сначала…
Он вернулся на постоялый двор, собрал вещи, расплатился с хозяином и направился в порт — за три последних оставшихся у него золотых перевозчики согласились везти его в Олехов без остановок, меняя в местах ночевок лошадей и кучеров.
— Я рад, что ты все понял, Избор, — Огнезар ходил по собственной гостиной — он никогда долго не сидел на месте. Его некрасивое, породистое лицо постоянно меняло выражение, небольшая темная радужка его глаз в форме капель, положенных на бок, плавала в огромных белках желтоватого оттенка, и тяжелые мешки под ними лежали тремя нездоровыми складками. Широкие губы с опущенными уголками окружал ровный прямоугольник бороды и усов, усиливая впечатление усталого недовольства жизнью, и крылья изогнутого носа трепетали, как у чуткого хищника. Избор не любил Огнезара.
— Я бы никогда не вернулся, если бы не опасность того, что медальон будет открыт, — с достоинством ответил Избор.
— Я не осуждаю тебя, я понимаю твои мотивы, я даже в чем-то согласен с тобой, — кивнул Огнезар, — ты уверен, что медальон у мальчишки?
— Он был у него в конце ноября.
— И ты не сомневаешься, что этот разбойник… как его… никогда не запоминаю их кошмарных имен…
— Полоз.
— Да, помню, что какой-то гад, а какой… Полоз. Ты уверен, что он убит?
— Ему проломили голову цепом. Даже если он был ранен, такая рана не может не быть смертельной, — подтвердил Избор.
— Ты хочешь сказать, мальчишка жил в Урде один столько времени и сумел найти мудрецов, которые подсказали ему, как действовать?
— Я думаю, Полоз знал в Урде многих, он прожил там несколько лет, учился, и, вполне возможно, успел вывести мальчика на своих знакомых, прежде чем умереть.
— Искать его там все равно что искать иголку в стоге сена, — поморщился Огнезар, — ты сказал, он был в Кобруче две недели? И его при этом искали все стражники города?
— Они просто досматривали всех, кто вызывал у них подозрения.
— В Урде живет в три раза больше людей, чем в Кобруче, — Огнезар ускорил шаги, — но у меня есть одна идея. И ты мог бы мне в этом помочь. Ты один видел его часто и успел разглядеть. Ты мог бы нарисовать его портрет? В твоей любимой манере, углем на белом полотне?
— В этом нет никаких сомнений, — улыбнулся Избор, — если ты дашь мне лист бумаги, я нарисую его прямо сейчас.
— И… он будет узнаваем?
— Посмотрим, — Избор пожал плечами.
Огнезар открыл бюро и положил большой белый лист перед Избором, Избор нагнулся к камину и вынул из него уголек. Балуй. Какой он? Дикий, забавный зверек с острыми зубками. Чем-то похожий на соболя. Такие же ищущие глаза. Только, пожалуй, не столь ловкий. Вихрастый, насупленный, ощетинившийся.
Избор нарисовал портрет несколькими штрихами и дал взглянуть Огнезару.
— Ты удивительный художник, Избор, — сказал тот, долго рассматривая лист бумаги, — ты умеешь увидеть и передать главное. Мне бы хотелось, чтобы ты повторил это еще несколько раз. Черной масляной краской на больших белых полотнах. Мы развесим их в многолюдных местах, и тогда каждый, кого прельстят двадцать золотых за его поимку, будет высматривать его лицо на улицах города. Я думаю, желающих найдется много.
Огнезар довольно улыбнулся.
Балуй. Харалуг
Балуй. Домой
Каково же было его удивление, когда Балуй открыл тяжелую дверь городского архива — сразу стало понятно, что мальчишка приходит туда не в первый раз. Дальше Избор не пошел, и долго размышлять ему не пришлось. Только одно дело может быть у «вольных людей» в архиве. Только одно. Они ищут Харалуга.
Избор не понял, в какой миг его сомнительные планы превратились в готовое решение: это произошло само собой. Ему надо вернуться домой. Ему надо поговорить с Огнезаром, ему надо выслать деньги сестре, ему надо сделать все, чтобы медальон не был открыт. Из всех возможных зол это зло — самое большее. И в одиночку он с этим не справится. Потом, когда медальон будет возвращен на место, можно говорить, убеждать, действовать. Но сначала…
Он вернулся на постоялый двор, собрал вещи, расплатился с хозяином и направился в порт — за три последних оставшихся у него золотых перевозчики согласились везти его в Олехов без остановок, меняя в местах ночевок лошадей и кучеров.
— Я рад, что ты все понял, Избор, — Огнезар ходил по собственной гостиной — он никогда долго не сидел на месте. Его некрасивое, породистое лицо постоянно меняло выражение, небольшая темная радужка его глаз в форме капель, положенных на бок, плавала в огромных белках желтоватого оттенка, и тяжелые мешки под ними лежали тремя нездоровыми складками. Широкие губы с опущенными уголками окружал ровный прямоугольник бороды и усов, усиливая впечатление усталого недовольства жизнью, и крылья изогнутого носа трепетали, как у чуткого хищника. Избор не любил Огнезара.
— Я бы никогда не вернулся, если бы не опасность того, что медальон будет открыт, — с достоинством ответил Избор.
— Я не осуждаю тебя, я понимаю твои мотивы, я даже в чем-то согласен с тобой, — кивнул Огнезар, — ты уверен, что медальон у мальчишки?
— Он был у него в конце ноября.
— И ты не сомневаешься, что этот разбойник… как его… никогда не запоминаю их кошмарных имен…
— Полоз.
— Да, помню, что какой-то гад, а какой… Полоз. Ты уверен, что он убит?
— Ему проломили голову цепом. Даже если он был ранен, такая рана не может не быть смертельной, — подтвердил Избор.
— Ты хочешь сказать, мальчишка жил в Урде один столько времени и сумел найти мудрецов, которые подсказали ему, как действовать?
— Я думаю, Полоз знал в Урде многих, он прожил там несколько лет, учился, и, вполне возможно, успел вывести мальчика на своих знакомых, прежде чем умереть.
— Искать его там все равно что искать иголку в стоге сена, — поморщился Огнезар, — ты сказал, он был в Кобруче две недели? И его при этом искали все стражники города?
— Они просто досматривали всех, кто вызывал у них подозрения.
— В Урде живет в три раза больше людей, чем в Кобруче, — Огнезар ускорил шаги, — но у меня есть одна идея. И ты мог бы мне в этом помочь. Ты один видел его часто и успел разглядеть. Ты мог бы нарисовать его портрет? В твоей любимой манере, углем на белом полотне?
— В этом нет никаких сомнений, — улыбнулся Избор, — если ты дашь мне лист бумаги, я нарисую его прямо сейчас.
— И… он будет узнаваем?
— Посмотрим, — Избор пожал плечами.
Огнезар открыл бюро и положил большой белый лист перед Избором, Избор нагнулся к камину и вынул из него уголек. Балуй. Какой он? Дикий, забавный зверек с острыми зубками. Чем-то похожий на соболя. Такие же ищущие глаза. Только, пожалуй, не столь ловкий. Вихрастый, насупленный, ощетинившийся.
Избор нарисовал портрет несколькими штрихами и дал взглянуть Огнезару.
— Ты удивительный художник, Избор, — сказал тот, долго рассматривая лист бумаги, — ты умеешь увидеть и передать главное. Мне бы хотелось, чтобы ты повторил это еще несколько раз. Черной масляной краской на больших белых полотнах. Мы развесим их в многолюдных местах, и тогда каждый, кого прельстят двадцать золотых за его поимку, будет высматривать его лицо на улицах города. Я думаю, желающих найдется много.
Огнезар довольно улыбнулся.
Балуй. Харалуг
Оружейников в Урде хватало. И, конечно, все они знали друг друга. Но, как ни странно, ковать булат умели только два мастера. Один из них, старый, осторожный, с недоверчиво прищуренными глазами, наотрез отказался от предложения Полоза. Он и сам умел варить булат, а испорченный нож Есени впечатления на него не произвел. И, как Есеня ни убеждал, что его булат в десять раз лучше, он все равно не согласился.
Второй кузнец, по имени Колыван, оказался совсем молодым, года на два постарше Есени. Он булата варить не умел, булат варил его покойный отец. Но Есеня посмотрел на его клинки, и согласился, что кует тот неплохо, отливки не испортит.
— И как выручку делить будем? — сразу же перешел к делу кузнец, хотя и смотрел на Есеню с недоверием.
— Пополам, как же еще… — ответил Есеня. Торговаться он никогда не умел.
— Э, нет! — Колыван усмехнулся, — кто ковал — того и булат. Предлагаю один к четырем!
Есеня посмотрел на Полоза: тот выудил заготовку из груды железа, наваленного в лоток, и поставил ее на наковальню.
— На.
— Чего? — не понял Колыван.
— Куй булат. Если «кто ковал, того и булат», тогда куй. А я посмотрю, что получится.
— Да это ж железо просто…
— Вот и попробуй из него булат выковать. Один к одному наше слово.
— Хитрые вы. Мой уголь, моя кузня — и один к одному! А если не выйдет ничего?
— Давай так: наш уголь — твоя кузня. И один к одному.
— Ладно! Уговорили, — нехотя согласился Колыван.
Есеня начал волноваться, как только стал делать тигель. Колыван заглядывал ему через плечо и ворчал:
— Батя не так делал. Он гладкие стенки делал. И глубже надо…
— Поэтому у твоего бати и булат с мелким рисунком. И расковано не так. Потому что грязь в центре отливки сидит, а она наверх должна подняться.
— А мелкий рисунок лучше! Крупный у сварного булата только.
— Ты об этом в оружейной лавке спроси, — Есеня сжал губы. А вдруг ничего не получится? Кто его знает, что тут за горн, что за уголь? Лучше бы этот Колыван ушел, не мешался… И Полоз тоже.
— Знаешь, Балуй, я пока в архив пойду, — Полоз как будто прочитал его мысли, — а вечером зайду за тобой.
— Полоз, тебе Улич не велел в архиве…
— Ерунда. Какой том выбирать, я понял, а какая страница примерно, не помнишь?
— Сотая тридцать вторая, — ответил Есеня. Как он мог не запомнить? Он на эту запись с четверть часа смотрел и счастью своему не верил.
Но после ухода Полоза стало еще хуже — Колыван не отходил ни на шаг и ворчал о том, что Есеня все делает не так. И кирпичей-то ему было жалко, и гвоздей ржавых, и флюса, и клещи-то Есеня мог загубить.
— Воздуха не жалко? — угрюмо спросил Есеня.
— Какого воздуха?
— Я сейчас воздух качать буду мехами, не жалко?
— Ты с мехами поосторожней, не сломай… Они старые уже.
Ничего удивительного, что первую отливку Есеня загубил. Он даже не стал ее охлаждать, просто поставил тигель в угол.
— Ты не так охлаждаешь! — тут же сунулся Колыван, — надо в горне!
— Я не охлаждаю, я ее выбросил.
— Столько добра перевел и все коту под хвост?
Есеня приуныл — а вдруг вообще ничего не выйдет? Он не заметил, как наступил вечер, и очень удивился, когда увидел Полоза.
— Тебе долго еще? — спросил тот.
— Ты иди, я потом приду, — ответил Есеня, — мне надо.
Полоз подождал немного, а потом ушел — не стал мешать. Вскоре надоело и Колывану, и Есеня, наконец-то, остался один. Со второй отливкой вышло то же самое. Холодно. Если сильней разжигать угли, поплывет тигель, но тепло уходит чересчур быстро, и верх получается холодней низа. Неужели форму надо делать еще ниже? Вообще лепешка получится.
Он обложил горнило вторым слоем кирпича и выдолбил совсем плоскую форму. Не получилось вообще ничего — флюса оказалось слишком много, и слой его слишком тонкий. Чугунная лепешка вышла.
Время двигалось к утру, но спать совершенно не хотелось. В прошлый раз он не спал почти трое суток, но тогда он все делал в первый раз. Сейчас-то он знает, что должно получиться!
Есеня положил кирпичи в три ряда, и попытался накрыть горнило и сверху тоже. Ничего, конечно, не увидишь, но тепло уходить не будет. В конце концов, можно один кирпич приподнимать, и иногда заглядывать внутрь.
Колыван, зевая и потягиваясь, зашел в кузню, когда еще не рассвело.
— Ну что? Может хватит добро переводить?
— Мы на пять попыток договаривались, — Есеня сжал зубы.
— А это четвертая уже… — Колыван показал в угол, где валялись испорченные отливки.
Есеня ничего не ответил. Если и в этот раз не выйдет…
Не вышло. Есеня поздно поднял кирпич и глянул внутрь — тигель накренился на бок и металл вылился в горнило.
— Ты мне еще и колосник испортил! — вопил Колыван, — как теперь его оттуда счищать!
— Да зубилом, как еще, — Есеня сел на скамейку. Обидно. Чуть-чуть недоглядел.
— Да иди ты знаешь куда со своим булатом! Молодой ты слишком булат варить!
— На себя посмотри, — рыкнул Есеня.
— Я уже три года семью кормлю, мать и братишек. И без всякого булата! А ты — пацан, вещей не ценишь, потому что не свои!
— Да ладно, почищу я его…
— Вот и почисти! Вот прямо щас почисти и иди на все четыре стороны!
— Прямо щас он горячий… — Есеня поджал губы. Ну да, нехорошо, конечно, вышло, но ничего же страшного.
— А клещи на что? Давай! Разбирай свои кирпичи!
— Погоди… Мы на пять попыток договаривались.
— Да мало ли о чем мы договаривались! Хватит! Надоело мне. Ерунда это все. Я тоже, дурак, поверил, что пацан зеленый булат сварить может.
— Могу! — Есеня разозлился, — думаешь, это так просто? Сам попробуй!
— Мне и без булата неплохо живется!
— Как же, хорошо ему живется! Мехи новые не купить, колосник за полсеребряника пожалел! Мы с батей колосник новый раз в год ставили!
— А не твое дело, когда я колосники меняю! Моя кузня, что хочу, то и делаю!
— А уговор?
— Да плевал я на уговор!
— Э, нет, парень. Так не пойдет, — в кузню вошел Полоз, когда Есеня уже сбирался дать Колывану в нос, — уговор есть уговор.
Полоза Колыван испугался, а тот отозвал его во двор и через пять минут они вернулись. Глаза кузнеца радостно поблескивали, и он довольно мирно сказал:
— Ладно. Вари. Можешь еще два раза попробовать, мне не жалко. И… плюнь на колосник-то. Новый давно пора купить.
Есеня с удивлением посмотрел на Полоза, а тот показал ему монетку и улыбнулся. Денег, что ли дал этой жадюге?
— Я пожевать тебе принес, — сказал Полоз, — мы тебя вчера ждали-ждали… Ты хоть спал?
— Некогда было, — буркнул Есеня, — и есть я пока не хочу. Положи, сейчас поставлю тигель, тогда поем.
— Может, мне с тобой побыть?
— Не, не надо. Я не люблю, когда смотрят.
— Слышал? — Полоз повернулся к Колывану, — не толкайся здесь, мешаешь.
— Да мне-то что? Только лучше, — тот пожал плечами.
То, что эта попытка не последняя, слегка Есеню успокоило. Теперь все должно получиться, если, конечно, снова не пропустить нужное время. В прошлый раз он все сделал правильно.
Есть Есеня не смог — слишком волновался. Он поминутно заглядывал внутрь, опалил брови и челку, и, в конце концов увидел… Вот он. Такой же, как в прошлый раз, дома. Теперь — охладить и не испортить. Он подвинул скамейку к горну и взялся за узелок, который принес Полоз, но кусок не полез в горло. Он так и просидел часа полтора, изредка посматривая в горнило, с зажатым в руке хлебом, пока угли не остыли настолько, что перестали давать свет. Есене иногда казалось, что он сам и есть эта отливка, настолько хорошо чувствовал, как кристаллизуется металл. Ему чудилось его шуршание и потрескивание, он видел, как нити мягкого железа прорезают жидкий чугун, который будет тверже самого себя, если станет клинком. Иногда он покачивал мехи, чтоб замедлить остывание, и, выбрав нужный момент, разобрал кирпичи и вытащил тигель на воздух. Еще немного. Еще немного, и все станет ясно… Впрочем, он не сомневался, что на этот раз булат вышел что надо.
— Ну что? — Колыван заглянул в кузню, когда Есеня разбил тигель — наверное, услышал стук.
— Можешь посмотреть, — Есеня пожал плечами, — только он еще горячий.
Колыван нагнулся над отливкой:
— Булат как булат. Мой батя лучше делал.
Есеня хмыкнул. Пусть говорит, что хочет.
— Я еще одну сварю, ладно?
— Вари, — Колыван равнодушно пожал плечами.
Полоз пришел, когда стемнело, и застал Есеню, заглядывающего в остывающий горн — охлаждалась вторая отливка.
— Жмуренок! Так и не ел, что ли?
— А? Да я забыл!
Полоз подобрал с пола упавший кусок хлеба с мясом и отряхнул.
— Ты же просто так сидишь, пожуй.
— Не. Погоди. Полчасика осталось.
— Получилось или еще не знаешь? — как-то робко спросил Полоз, как будто боялся сглазить.
— Вон валяется одна. Это вторая.
— Да ты что! — Полоз сжал его плечи и потряс, — молодец, Балуй! Я, если честно, сомневался…
— А если сомневался, зачем денег этому гаду давал?
— Чтобы он к тебе не цеплялся. Он выковать-то нормально сможет?
— Надеюсь. Те клинки, что он показал, неплохие были. Погоди, мне посмотреть надо…
Отливки они забрали с собой, и по дороге на берег Полоз заглянул к старому кузнецу, который накануне им отказал.
— Что, не доверяешь? — обиделся Есеня.
— Нет, ищу варианты, — Полоз усмехнулся.
Кузнец посмотрел на отливки, даже сделал срез, а потом сказал:
— За четверть цены скую.
Полоз покачал головой:
— Уговор есть уговор. Если Колыван их испортит, Балуй еще сварит, и тогда к тебе придем.
Но Колыван их не испортил. Из двух отливок решили сделать нож и саблю, Есеня сам нарисовал, какой формы они должны быть, и лезвия вышли такими, какими он и представлял. Почти черный фон, золотистые прожилки в форме колец… Хорошо сковал, правильно — не торопился и не ленился — три дня потратил.
Точил клинки Есеня сам — вот этого он никому бы не доверил, и сам сделал протравку, пока Колыван возился с рукоятями. За пять дней совместной работы он возненавидел кузнеца еще сильней — тот был не только жадиной, но и занудой, и Есеня с трудом сдерживался, чтоб на него не наорать. Но в рукоятях Колыван толк понимал, Есеня бы никогда не мог такого сделать — из оленьего рога, с инкрустацией в виде бегущего волка. Здорово получилось, что и говорить. С ножнами решили не возиться — кому надо, тот закажет. Все равно стоимость ножен не сравнить со стоимостью лезвий, если, конечно, без драгоценных камней.
— Ну что, пошли в оружейную лавку, — насмотревшись на результат, сказал кузнец.
— Погоди. Полоза дождемся, — испугался Есеня, — обманут ведь.
— Не обманут. Я все время им оружие сдаю, если кто от заказа отказывается. И отец мой с этой лавкой работал. И потом, когда твой Полоз придет, все уже закроется.
Есене не терпелось узнать, что скажет лавочник — кто кроме него может разбираться в качестве булата? Наверное, поэтому он так легко согласился. Колыван говорил, что за нож не меньше золотого дадут, а за саблю — и все два. Есеня прикинул: как раз хватит, чтобы вернуть долг и добраться до дома. А если меньше? Тогда придется еще раз попробовать, со старым кузнецом.
Лавочник чем-то напомнил Есене Жидяту — такой же худой и высокий, с таким же цепким взглядом, и таким же едким языком. Он долго рассматривал оружие, гладил, гнул и пробовал остроту лезвий. Лицо его оставалось напряженным и недружелюбным.
— За нож дам три золотых, за саблю — пять, — в конце концов изрек он и зверем посмотрел на Колывана.
— Сколько? — переспросил тот.
— И ни медяка больше! — отрезал лавочник, — не нравится — забирайте, идите в другую лавку.
— Не, мы согласны, — промямлил Колыван, — правда?
— Ага… — Есеня задохнулся. Ничего себе! Восемь золотых!
— И заметьте, я не спрашиваю, где вы взяли лезвия. Рукоять-то вижу, твоя, Колыван, работа.
— Да мы сами сделали…
— Слушайте, цыплятки… Не надо дурить мне голову. Это же… настоящий харалуг… — лавочник любовно погладил лезвие сабли, — Такого нигде сейчас не сыщешь.
— Как? Как вы его назвали? — переспросил Есеня.
— Харалуг. Что, никогда не слышал? Так называют булат на востоке. Даже не знаете, что продаете. Забирайте деньги и уматывайте. Еще найдете — приносите, возьму.
Есеня обалдело смотрел на лавочника, когда Колыван сгреб восемь золотых с прилавка и потащил его к выходу. Он так радовался, что не мог стоять на месте, и, похоже, боялся, что лавочник передумает, потому что тащил за собой Есеню с полверсты, когда, наконец остановился и отсчитал четыре золотых.
— На, держи! Ничего себе! Давай еще сварим! Ты представляешь, сколько это денег? Да мы богачами сделаемся, замки на горе построим!
Есеня покачал головой. «Когда-нибудь харалуг откроет медальон». Он подумал немного, стиснул деньги в кулаке, и побежал обратно в лавку.
— Куда? — крикнул ему вслед Колыван, но Есеня не оглянулся.
Он распахнул двери, когда лавочник вешал саблю на самое видное место, рядом с ножом.
— Дяденька! Я передумал! Мы не будем нож продавать!
— Ничего не знаю, — пожал плечами лавочник, — никто вас не неволил. Вы продали — я купил.
— Ну… Тогда продайте мне его обратно… — Есеня протянул три золотых.
— Посмотри. Я и цену на него специально повесил, чтоб голодранцы лишний раз не спрашивали, — лавочник кивнул на клинки.
Есеня посмотрел и разинул рот. На ноже висела табличка: «12 з». Есеня не поверил глазам и на всякий случай переспросил:
— Это… это сколько?
— Читать не умеешь? Нож — двенадцать, а сабля — двадцать.
— З… золотых?
— Нет, медяков! — лавочник рассмеялся.
Есеня вспомнил, что говорил Жидята. Любой благородный господин купит такой нож за десять золотых и будет доволен сделкой! Он тогда не поверил, а теперь… Да лавочник их просто обманул! Ну почему они не дождались Полоза! Впрочем, Полоз, наверное, тоже не знал, сколько это может стоить.
— Скажите, а точно такой булат называют харалуг? — спросил он. Ладно. Можно сделать еще один, и с Колываном, и со старым кузнецом. Ничего страшного, еще пять дней подождать можно.
— Ну что я врать тебе буду? — хмыкнул лавочник, — харалуг, харалуг. Это значит — черный цветок. Когда-то у нас делали похожий на него сварной булат, но он был только похож. А этот — литой. Иди прочь отсюда.
— А можно мне его только на минутку обратно взять, а потом отдать?
— Нет. Дорогая вещь. Много вас шляется. Иди отсюда, сказал.
Есеня повернулся и собирался уйти, как вдруг дверь распахнулась так широко, что ударилась об стену, едва не стукнув Есеню в лоб: в лавку ввалился Полоз с двумя котомками за плечом. Он тяжело дышал и был бледным, но Есеня как-то не сразу обратил на это внимание.
— Полоз! Полоз, слушай, что я узнал!
— Жмуренок! Наконец-то! — Полоз посмотрел на лавочника и осторожно прикрыл дверь, — слышал я, сколько вы денег заработали, Колывана встретил.
— Посмотри! — Есеня мотнул головой в сторону ножа и сабли.
— Ого! Обманул, значит, пацанов? — хмыкнул верховод, разглядывая лавочника.
— Но-но, — лавочник потянулся рукой к колокольчику.
— Нам некогда, — улыбнулся ему Полоз, — а то бы меня твой вышибала не напугал. Жмуренок, идем быстрей.
— Что-то случилось?
— Да. Мы уезжаем, — он первым вышел за дверь, огляделся по сторонам, и только потом потянул за собой Есеню, — сумерки. Скорей бы стемнело.
— Да что случилось-то?
— Я только что видел портрет работы большого художника Избора. Твой портрет. И висит он на трех базарах, в порту и на главной площади. Очень похоже, между прочим.
— Ничего не понял…
— А под портретом — надпись. Тот, кто приведет этого юношу в сторожевую башню, получит двадцать золотых. Двадцать, Жмуренок! И, если захочет, сможет стать счастливым обладателем сабли из «алмазного» булата! А тому, кто укажет его местонахождение страже, дадут немного меньше — пять золотых. Сейчас половина Урда ищет тебя по всему городу! А вторая половина надеется тебя встретить и всматривается во встречные лица.
Полоз неожиданно остановился, и одна котомка медленно сползла у него с плеча.
— Полоз! Ты чего? Тебе плохо?
— Сейчас пройдет. Дай снежку пожевать…
Есеня поискал глазами хотя бы один клочок чистого снега, и нашел его возле самого забора.
— Спасибо, — Полоз сунул снег в рот и провел по лицу мокрой рукой, — сейчас. Бегал много.
Есеня забрал у него котомки.
— Ты знаешь, как называют на востоке булат, который я сварил?
— Нет, а что? — Полоз дышал глубоко и шумно.
— Харалуг!
— Правда? Вот забавно. Никогда не знал, что означает это имя. Звучит красиво.
— Да не забавно, Полоз! И не красиво! Послушай: когда-нибудь харалуг откроет медальон!
— Балуй, пойдем. Потом поговорим, а?
— А куда мы идем?
— К Остромиру. Раз уж нам повезло достать денег до того, как тебя начали ловить, вернем долг и уедем с чистой совестью. Слушай, а я ведь не верил! Надо же! Двенадцать золотых за ножик! Из гвоздей! Это покруче, чем золото из ртути, а? — Полоз на ходу обнял Есеню за плечо и прижал к себе.
— Полоз, может, отсидимся где-нибудь? Я еще один ножик сделаю.
— Не ерунди! Ты понимаешь, какие деньги за тебя обещаны? Трех золотых нам хватит до дома добраться и еще останется.
— Да я же не из-за денег…
— Не выдумывай.
Около дома учителя Полоз осмотрелся по сторонам, и оставил Есеню на улице.
— Если услышишь шум — беги. Беги к перевозчикам, и уезжай отсюда, меня не жди. Я как-нибудь разберусь.
— Опять?
— Да! Опять, и всегда! У тебя медальон, а не у меня. Договаривались: я хорошо дерусь, а ты хорошо бегаешь.
— Ага… чтоб тебе снова голову проломили? — проворчал Есеня.
— Дурак ты. За то, чтобы открыть медальон и жизни не жалко. Это же… это гораздо важней, чем жизнь. Это — справедливость. Стой здесь.
Полоз скользнул в сад и тенью мелькнул между деревьев. Есеня думал, что он войдет в дверь, но тот подошел к темному окну комнаты для занятий, немного повозился около него, и окно бесшумно распахнулось. Полоз пролез в дом, и не больше чем через две минуты появился снова. Есеня выдохнул с облегчением.
— Ты что, даже спасибо ему не сказал? — спросил он, когда Полоз вышел из сада на улицу.
— Я оставил записку.
— Ты и ему не доверяешь? — удивился Есеня.
— Доверяю. Но кто знает, может быть, тебя там ждут… Ведь ждали же тебя у Улича.
— Правда? А как ты забрал вещи?
— Их было всего двое… — усмехнулся Полоз.
— А… а Уличу они ничего не сделают?
— Он ушел. Он вернется, когда все закончится.
Когда они спустились к морю, совсем стемнело, но порт еще жил и копошился — обычно в это время заканчивалась перегрузка. Полоз велел Есене пониже надвинуть шапку на глаза — им навстречу с работы шли грузчики, докеры, рыбаки. Впрочем, никто к Есене не присматривался. Шторм закончился, и ученики, подгоняемые хозяином, все еще перетаскивали мешки к лодкам. Полоз оставил Есеню в тени широкого навеса, куда складывали товары, ожидающие отправки на базары, и подошел к хозяину. Он ничего ему не сказал, только поманил пальцем: хозяин послушался и двинулся к навесу вслед за Полозом.
— Балуй! — улыбнулся хозяин, разглядев в темноте физиономию Есени, — а я думал, тебя уже поймали. Утром как увидел твою рожу на входе в порт, подумал — пропал работник.
— Нам надо уехать, — сказал Полоз.
— Да я понял, — кивнул хозяин, — подождите с полчаса, сейчас разгрузят ребята…
— Утром лодки пойдут?
— До утра вас кто-нибудь продаст, так что ждать не будем. Я вас до санного пути сам отвезу, и моим ребятам передам. Там тоже перегрузка, так что успеем вчерашнюю партию застать. И не бойтесь, мы своих работников в обиду не даем.
Море еще волновалось, и под причалом, где они укрылись, пахло солью.
— У тебя есть медяк? — спросил Полоз.
— У меня есть пять медяков и три золотых, — ответил Есеня.
— Кинь в море медяк.
— Зачем?
— Примета такая. Если оставишь морю монетку, то обязательно к нему снова вернешься.
Второй кузнец, по имени Колыван, оказался совсем молодым, года на два постарше Есени. Он булата варить не умел, булат варил его покойный отец. Но Есеня посмотрел на его клинки, и согласился, что кует тот неплохо, отливки не испортит.
— И как выручку делить будем? — сразу же перешел к делу кузнец, хотя и смотрел на Есеню с недоверием.
— Пополам, как же еще… — ответил Есеня. Торговаться он никогда не умел.
— Э, нет! — Колыван усмехнулся, — кто ковал — того и булат. Предлагаю один к четырем!
Есеня посмотрел на Полоза: тот выудил заготовку из груды железа, наваленного в лоток, и поставил ее на наковальню.
— На.
— Чего? — не понял Колыван.
— Куй булат. Если «кто ковал, того и булат», тогда куй. А я посмотрю, что получится.
— Да это ж железо просто…
— Вот и попробуй из него булат выковать. Один к одному наше слово.
— Хитрые вы. Мой уголь, моя кузня — и один к одному! А если не выйдет ничего?
— Давай так: наш уголь — твоя кузня. И один к одному.
— Ладно! Уговорили, — нехотя согласился Колыван.
Есеня начал волноваться, как только стал делать тигель. Колыван заглядывал ему через плечо и ворчал:
— Батя не так делал. Он гладкие стенки делал. И глубже надо…
— Поэтому у твоего бати и булат с мелким рисунком. И расковано не так. Потому что грязь в центре отливки сидит, а она наверх должна подняться.
— А мелкий рисунок лучше! Крупный у сварного булата только.
— Ты об этом в оружейной лавке спроси, — Есеня сжал губы. А вдруг ничего не получится? Кто его знает, что тут за горн, что за уголь? Лучше бы этот Колыван ушел, не мешался… И Полоз тоже.
— Знаешь, Балуй, я пока в архив пойду, — Полоз как будто прочитал его мысли, — а вечером зайду за тобой.
— Полоз, тебе Улич не велел в архиве…
— Ерунда. Какой том выбирать, я понял, а какая страница примерно, не помнишь?
— Сотая тридцать вторая, — ответил Есеня. Как он мог не запомнить? Он на эту запись с четверть часа смотрел и счастью своему не верил.
Но после ухода Полоза стало еще хуже — Колыван не отходил ни на шаг и ворчал о том, что Есеня все делает не так. И кирпичей-то ему было жалко, и гвоздей ржавых, и флюса, и клещи-то Есеня мог загубить.
— Воздуха не жалко? — угрюмо спросил Есеня.
— Какого воздуха?
— Я сейчас воздух качать буду мехами, не жалко?
— Ты с мехами поосторожней, не сломай… Они старые уже.
Ничего удивительного, что первую отливку Есеня загубил. Он даже не стал ее охлаждать, просто поставил тигель в угол.
— Ты не так охлаждаешь! — тут же сунулся Колыван, — надо в горне!
— Я не охлаждаю, я ее выбросил.
— Столько добра перевел и все коту под хвост?
Есеня приуныл — а вдруг вообще ничего не выйдет? Он не заметил, как наступил вечер, и очень удивился, когда увидел Полоза.
— Тебе долго еще? — спросил тот.
— Ты иди, я потом приду, — ответил Есеня, — мне надо.
Полоз подождал немного, а потом ушел — не стал мешать. Вскоре надоело и Колывану, и Есеня, наконец-то, остался один. Со второй отливкой вышло то же самое. Холодно. Если сильней разжигать угли, поплывет тигель, но тепло уходит чересчур быстро, и верх получается холодней низа. Неужели форму надо делать еще ниже? Вообще лепешка получится.
Он обложил горнило вторым слоем кирпича и выдолбил совсем плоскую форму. Не получилось вообще ничего — флюса оказалось слишком много, и слой его слишком тонкий. Чугунная лепешка вышла.
Время двигалось к утру, но спать совершенно не хотелось. В прошлый раз он не спал почти трое суток, но тогда он все делал в первый раз. Сейчас-то он знает, что должно получиться!
Есеня положил кирпичи в три ряда, и попытался накрыть горнило и сверху тоже. Ничего, конечно, не увидишь, но тепло уходить не будет. В конце концов, можно один кирпич приподнимать, и иногда заглядывать внутрь.
Колыван, зевая и потягиваясь, зашел в кузню, когда еще не рассвело.
— Ну что? Может хватит добро переводить?
— Мы на пять попыток договаривались, — Есеня сжал зубы.
— А это четвертая уже… — Колыван показал в угол, где валялись испорченные отливки.
Есеня ничего не ответил. Если и в этот раз не выйдет…
Не вышло. Есеня поздно поднял кирпич и глянул внутрь — тигель накренился на бок и металл вылился в горнило.
— Ты мне еще и колосник испортил! — вопил Колыван, — как теперь его оттуда счищать!
— Да зубилом, как еще, — Есеня сел на скамейку. Обидно. Чуть-чуть недоглядел.
— Да иди ты знаешь куда со своим булатом! Молодой ты слишком булат варить!
— На себя посмотри, — рыкнул Есеня.
— Я уже три года семью кормлю, мать и братишек. И без всякого булата! А ты — пацан, вещей не ценишь, потому что не свои!
— Да ладно, почищу я его…
— Вот и почисти! Вот прямо щас почисти и иди на все четыре стороны!
— Прямо щас он горячий… — Есеня поджал губы. Ну да, нехорошо, конечно, вышло, но ничего же страшного.
— А клещи на что? Давай! Разбирай свои кирпичи!
— Погоди… Мы на пять попыток договаривались.
— Да мало ли о чем мы договаривались! Хватит! Надоело мне. Ерунда это все. Я тоже, дурак, поверил, что пацан зеленый булат сварить может.
— Могу! — Есеня разозлился, — думаешь, это так просто? Сам попробуй!
— Мне и без булата неплохо живется!
— Как же, хорошо ему живется! Мехи новые не купить, колосник за полсеребряника пожалел! Мы с батей колосник новый раз в год ставили!
— А не твое дело, когда я колосники меняю! Моя кузня, что хочу, то и делаю!
— А уговор?
— Да плевал я на уговор!
— Э, нет, парень. Так не пойдет, — в кузню вошел Полоз, когда Есеня уже сбирался дать Колывану в нос, — уговор есть уговор.
Полоза Колыван испугался, а тот отозвал его во двор и через пять минут они вернулись. Глаза кузнеца радостно поблескивали, и он довольно мирно сказал:
— Ладно. Вари. Можешь еще два раза попробовать, мне не жалко. И… плюнь на колосник-то. Новый давно пора купить.
Есеня с удивлением посмотрел на Полоза, а тот показал ему монетку и улыбнулся. Денег, что ли дал этой жадюге?
— Я пожевать тебе принес, — сказал Полоз, — мы тебя вчера ждали-ждали… Ты хоть спал?
— Некогда было, — буркнул Есеня, — и есть я пока не хочу. Положи, сейчас поставлю тигель, тогда поем.
— Может, мне с тобой побыть?
— Не, не надо. Я не люблю, когда смотрят.
— Слышал? — Полоз повернулся к Колывану, — не толкайся здесь, мешаешь.
— Да мне-то что? Только лучше, — тот пожал плечами.
То, что эта попытка не последняя, слегка Есеню успокоило. Теперь все должно получиться, если, конечно, снова не пропустить нужное время. В прошлый раз он все сделал правильно.
Есть Есеня не смог — слишком волновался. Он поминутно заглядывал внутрь, опалил брови и челку, и, в конце концов увидел… Вот он. Такой же, как в прошлый раз, дома. Теперь — охладить и не испортить. Он подвинул скамейку к горну и взялся за узелок, который принес Полоз, но кусок не полез в горло. Он так и просидел часа полтора, изредка посматривая в горнило, с зажатым в руке хлебом, пока угли не остыли настолько, что перестали давать свет. Есене иногда казалось, что он сам и есть эта отливка, настолько хорошо чувствовал, как кристаллизуется металл. Ему чудилось его шуршание и потрескивание, он видел, как нити мягкого железа прорезают жидкий чугун, который будет тверже самого себя, если станет клинком. Иногда он покачивал мехи, чтоб замедлить остывание, и, выбрав нужный момент, разобрал кирпичи и вытащил тигель на воздух. Еще немного. Еще немного, и все станет ясно… Впрочем, он не сомневался, что на этот раз булат вышел что надо.
— Ну что? — Колыван заглянул в кузню, когда Есеня разбил тигель — наверное, услышал стук.
— Можешь посмотреть, — Есеня пожал плечами, — только он еще горячий.
Колыван нагнулся над отливкой:
— Булат как булат. Мой батя лучше делал.
Есеня хмыкнул. Пусть говорит, что хочет.
— Я еще одну сварю, ладно?
— Вари, — Колыван равнодушно пожал плечами.
Полоз пришел, когда стемнело, и застал Есеню, заглядывающего в остывающий горн — охлаждалась вторая отливка.
— Жмуренок! Так и не ел, что ли?
— А? Да я забыл!
Полоз подобрал с пола упавший кусок хлеба с мясом и отряхнул.
— Ты же просто так сидишь, пожуй.
— Не. Погоди. Полчасика осталось.
— Получилось или еще не знаешь? — как-то робко спросил Полоз, как будто боялся сглазить.
— Вон валяется одна. Это вторая.
— Да ты что! — Полоз сжал его плечи и потряс, — молодец, Балуй! Я, если честно, сомневался…
— А если сомневался, зачем денег этому гаду давал?
— Чтобы он к тебе не цеплялся. Он выковать-то нормально сможет?
— Надеюсь. Те клинки, что он показал, неплохие были. Погоди, мне посмотреть надо…
Отливки они забрали с собой, и по дороге на берег Полоз заглянул к старому кузнецу, который накануне им отказал.
— Что, не доверяешь? — обиделся Есеня.
— Нет, ищу варианты, — Полоз усмехнулся.
Кузнец посмотрел на отливки, даже сделал срез, а потом сказал:
— За четверть цены скую.
Полоз покачал головой:
— Уговор есть уговор. Если Колыван их испортит, Балуй еще сварит, и тогда к тебе придем.
Но Колыван их не испортил. Из двух отливок решили сделать нож и саблю, Есеня сам нарисовал, какой формы они должны быть, и лезвия вышли такими, какими он и представлял. Почти черный фон, золотистые прожилки в форме колец… Хорошо сковал, правильно — не торопился и не ленился — три дня потратил.
Точил клинки Есеня сам — вот этого он никому бы не доверил, и сам сделал протравку, пока Колыван возился с рукоятями. За пять дней совместной работы он возненавидел кузнеца еще сильней — тот был не только жадиной, но и занудой, и Есеня с трудом сдерживался, чтоб на него не наорать. Но в рукоятях Колыван толк понимал, Есеня бы никогда не мог такого сделать — из оленьего рога, с инкрустацией в виде бегущего волка. Здорово получилось, что и говорить. С ножнами решили не возиться — кому надо, тот закажет. Все равно стоимость ножен не сравнить со стоимостью лезвий, если, конечно, без драгоценных камней.
— Ну что, пошли в оружейную лавку, — насмотревшись на результат, сказал кузнец.
— Погоди. Полоза дождемся, — испугался Есеня, — обманут ведь.
— Не обманут. Я все время им оружие сдаю, если кто от заказа отказывается. И отец мой с этой лавкой работал. И потом, когда твой Полоз придет, все уже закроется.
Есене не терпелось узнать, что скажет лавочник — кто кроме него может разбираться в качестве булата? Наверное, поэтому он так легко согласился. Колыван говорил, что за нож не меньше золотого дадут, а за саблю — и все два. Есеня прикинул: как раз хватит, чтобы вернуть долг и добраться до дома. А если меньше? Тогда придется еще раз попробовать, со старым кузнецом.
Лавочник чем-то напомнил Есене Жидяту — такой же худой и высокий, с таким же цепким взглядом, и таким же едким языком. Он долго рассматривал оружие, гладил, гнул и пробовал остроту лезвий. Лицо его оставалось напряженным и недружелюбным.
— За нож дам три золотых, за саблю — пять, — в конце концов изрек он и зверем посмотрел на Колывана.
— Сколько? — переспросил тот.
— И ни медяка больше! — отрезал лавочник, — не нравится — забирайте, идите в другую лавку.
— Не, мы согласны, — промямлил Колыван, — правда?
— Ага… — Есеня задохнулся. Ничего себе! Восемь золотых!
— И заметьте, я не спрашиваю, где вы взяли лезвия. Рукоять-то вижу, твоя, Колыван, работа.
— Да мы сами сделали…
— Слушайте, цыплятки… Не надо дурить мне голову. Это же… настоящий харалуг… — лавочник любовно погладил лезвие сабли, — Такого нигде сейчас не сыщешь.
— Как? Как вы его назвали? — переспросил Есеня.
— Харалуг. Что, никогда не слышал? Так называют булат на востоке. Даже не знаете, что продаете. Забирайте деньги и уматывайте. Еще найдете — приносите, возьму.
Есеня обалдело смотрел на лавочника, когда Колыван сгреб восемь золотых с прилавка и потащил его к выходу. Он так радовался, что не мог стоять на месте, и, похоже, боялся, что лавочник передумает, потому что тащил за собой Есеню с полверсты, когда, наконец остановился и отсчитал четыре золотых.
— На, держи! Ничего себе! Давай еще сварим! Ты представляешь, сколько это денег? Да мы богачами сделаемся, замки на горе построим!
Есеня покачал головой. «Когда-нибудь харалуг откроет медальон». Он подумал немного, стиснул деньги в кулаке, и побежал обратно в лавку.
— Куда? — крикнул ему вслед Колыван, но Есеня не оглянулся.
Он распахнул двери, когда лавочник вешал саблю на самое видное место, рядом с ножом.
— Дяденька! Я передумал! Мы не будем нож продавать!
— Ничего не знаю, — пожал плечами лавочник, — никто вас не неволил. Вы продали — я купил.
— Ну… Тогда продайте мне его обратно… — Есеня протянул три золотых.
— Посмотри. Я и цену на него специально повесил, чтоб голодранцы лишний раз не спрашивали, — лавочник кивнул на клинки.
Есеня посмотрел и разинул рот. На ноже висела табличка: «12 з». Есеня не поверил глазам и на всякий случай переспросил:
— Это… это сколько?
— Читать не умеешь? Нож — двенадцать, а сабля — двадцать.
— З… золотых?
— Нет, медяков! — лавочник рассмеялся.
Есеня вспомнил, что говорил Жидята. Любой благородный господин купит такой нож за десять золотых и будет доволен сделкой! Он тогда не поверил, а теперь… Да лавочник их просто обманул! Ну почему они не дождались Полоза! Впрочем, Полоз, наверное, тоже не знал, сколько это может стоить.
— Скажите, а точно такой булат называют харалуг? — спросил он. Ладно. Можно сделать еще один, и с Колываном, и со старым кузнецом. Ничего страшного, еще пять дней подождать можно.
— Ну что я врать тебе буду? — хмыкнул лавочник, — харалуг, харалуг. Это значит — черный цветок. Когда-то у нас делали похожий на него сварной булат, но он был только похож. А этот — литой. Иди прочь отсюда.
— А можно мне его только на минутку обратно взять, а потом отдать?
— Нет. Дорогая вещь. Много вас шляется. Иди отсюда, сказал.
Есеня повернулся и собирался уйти, как вдруг дверь распахнулась так широко, что ударилась об стену, едва не стукнув Есеню в лоб: в лавку ввалился Полоз с двумя котомками за плечом. Он тяжело дышал и был бледным, но Есеня как-то не сразу обратил на это внимание.
— Полоз! Полоз, слушай, что я узнал!
— Жмуренок! Наконец-то! — Полоз посмотрел на лавочника и осторожно прикрыл дверь, — слышал я, сколько вы денег заработали, Колывана встретил.
— Посмотри! — Есеня мотнул головой в сторону ножа и сабли.
— Ого! Обманул, значит, пацанов? — хмыкнул верховод, разглядывая лавочника.
— Но-но, — лавочник потянулся рукой к колокольчику.
— Нам некогда, — улыбнулся ему Полоз, — а то бы меня твой вышибала не напугал. Жмуренок, идем быстрей.
— Что-то случилось?
— Да. Мы уезжаем, — он первым вышел за дверь, огляделся по сторонам, и только потом потянул за собой Есеню, — сумерки. Скорей бы стемнело.
— Да что случилось-то?
— Я только что видел портрет работы большого художника Избора. Твой портрет. И висит он на трех базарах, в порту и на главной площади. Очень похоже, между прочим.
— Ничего не понял…
— А под портретом — надпись. Тот, кто приведет этого юношу в сторожевую башню, получит двадцать золотых. Двадцать, Жмуренок! И, если захочет, сможет стать счастливым обладателем сабли из «алмазного» булата! А тому, кто укажет его местонахождение страже, дадут немного меньше — пять золотых. Сейчас половина Урда ищет тебя по всему городу! А вторая половина надеется тебя встретить и всматривается во встречные лица.
Полоз неожиданно остановился, и одна котомка медленно сползла у него с плеча.
— Полоз! Ты чего? Тебе плохо?
— Сейчас пройдет. Дай снежку пожевать…
Есеня поискал глазами хотя бы один клочок чистого снега, и нашел его возле самого забора.
— Спасибо, — Полоз сунул снег в рот и провел по лицу мокрой рукой, — сейчас. Бегал много.
Есеня забрал у него котомки.
— Ты знаешь, как называют на востоке булат, который я сварил?
— Нет, а что? — Полоз дышал глубоко и шумно.
— Харалуг!
— Правда? Вот забавно. Никогда не знал, что означает это имя. Звучит красиво.
— Да не забавно, Полоз! И не красиво! Послушай: когда-нибудь харалуг откроет медальон!
— Балуй, пойдем. Потом поговорим, а?
— А куда мы идем?
— К Остромиру. Раз уж нам повезло достать денег до того, как тебя начали ловить, вернем долг и уедем с чистой совестью. Слушай, а я ведь не верил! Надо же! Двенадцать золотых за ножик! Из гвоздей! Это покруче, чем золото из ртути, а? — Полоз на ходу обнял Есеню за плечо и прижал к себе.
— Полоз, может, отсидимся где-нибудь? Я еще один ножик сделаю.
— Не ерунди! Ты понимаешь, какие деньги за тебя обещаны? Трех золотых нам хватит до дома добраться и еще останется.
— Да я же не из-за денег…
— Не выдумывай.
Около дома учителя Полоз осмотрелся по сторонам, и оставил Есеню на улице.
— Если услышишь шум — беги. Беги к перевозчикам, и уезжай отсюда, меня не жди. Я как-нибудь разберусь.
— Опять?
— Да! Опять, и всегда! У тебя медальон, а не у меня. Договаривались: я хорошо дерусь, а ты хорошо бегаешь.
— Ага… чтоб тебе снова голову проломили? — проворчал Есеня.
— Дурак ты. За то, чтобы открыть медальон и жизни не жалко. Это же… это гораздо важней, чем жизнь. Это — справедливость. Стой здесь.
Полоз скользнул в сад и тенью мелькнул между деревьев. Есеня думал, что он войдет в дверь, но тот подошел к темному окну комнаты для занятий, немного повозился около него, и окно бесшумно распахнулось. Полоз пролез в дом, и не больше чем через две минуты появился снова. Есеня выдохнул с облегчением.
— Ты что, даже спасибо ему не сказал? — спросил он, когда Полоз вышел из сада на улицу.
— Я оставил записку.
— Ты и ему не доверяешь? — удивился Есеня.
— Доверяю. Но кто знает, может быть, тебя там ждут… Ведь ждали же тебя у Улича.
— Правда? А как ты забрал вещи?
— Их было всего двое… — усмехнулся Полоз.
— А… а Уличу они ничего не сделают?
— Он ушел. Он вернется, когда все закончится.
Когда они спустились к морю, совсем стемнело, но порт еще жил и копошился — обычно в это время заканчивалась перегрузка. Полоз велел Есене пониже надвинуть шапку на глаза — им навстречу с работы шли грузчики, докеры, рыбаки. Впрочем, никто к Есене не присматривался. Шторм закончился, и ученики, подгоняемые хозяином, все еще перетаскивали мешки к лодкам. Полоз оставил Есеню в тени широкого навеса, куда складывали товары, ожидающие отправки на базары, и подошел к хозяину. Он ничего ему не сказал, только поманил пальцем: хозяин послушался и двинулся к навесу вслед за Полозом.
— Балуй! — улыбнулся хозяин, разглядев в темноте физиономию Есени, — а я думал, тебя уже поймали. Утром как увидел твою рожу на входе в порт, подумал — пропал работник.
— Нам надо уехать, — сказал Полоз.
— Да я понял, — кивнул хозяин, — подождите с полчаса, сейчас разгрузят ребята…
— Утром лодки пойдут?
— До утра вас кто-нибудь продаст, так что ждать не будем. Я вас до санного пути сам отвезу, и моим ребятам передам. Там тоже перегрузка, так что успеем вчерашнюю партию застать. И не бойтесь, мы своих работников в обиду не даем.
Море еще волновалось, и под причалом, где они укрылись, пахло солью.
— У тебя есть медяк? — спросил Полоз.
— У меня есть пять медяков и три золотых, — ответил Есеня.
— Кинь в море медяк.
— Зачем?
— Примета такая. Если оставишь морю монетку, то обязательно к нему снова вернешься.
Балуй. Домой
Сани, запряженные парой лошадей, весело бежали по крепкому льду. И хотя зима пребывала в своих правах, тяжелые тучи отливали той мрачной грозовой синевой, которая появляется в небе только к весне. День рос стремительно, и каждый вечер наступал все позже и позже.
Полоза укачивало от тряской езды, он был бледен и неразговорчив, и Есеня скучал, глядя по сторонам. Домой. От тоски хотелось завыть: не в Олехов — Полоз его туда не пустит, а в лес, к вольным людям. Есеня соскучился по ним: и по Хлысту со Щербой, и по маме Гоже, и по Рубцу… Но куда как сильней он хотел увидеть маму, сестер, отца. Хотя бы одну ночь переночевать дома! Проснуться под шипение сковороды, от запаха оладий, которые мама жарит на завтрак, услышать возню и повизгивание сестренок, стук молота в кузне — отец всегда вставал рано, раньше всех. И теперь Есеня понимал почему. Потому что у него не было Полоза, который может обнять за плечо и сказать: я подумаю о деньгах, а ты беги в кабак. Зато есть пятеро детей и их мать, и все они едят три раза в день, тепло одеты, у них большой и прочный дом, который не сравнить с халупами Кобруча.
Полоза укачивало от тряской езды, он был бледен и неразговорчив, и Есеня скучал, глядя по сторонам. Домой. От тоски хотелось завыть: не в Олехов — Полоз его туда не пустит, а в лес, к вольным людям. Есеня соскучился по ним: и по Хлысту со Щербой, и по маме Гоже, и по Рубцу… Но куда как сильней он хотел увидеть маму, сестер, отца. Хотя бы одну ночь переночевать дома! Проснуться под шипение сковороды, от запаха оладий, которые мама жарит на завтрак, услышать возню и повизгивание сестренок, стук молота в кузне — отец всегда вставал рано, раньше всех. И теперь Есеня понимал почему. Потому что у него не было Полоза, который может обнять за плечо и сказать: я подумаю о деньгах, а ты беги в кабак. Зато есть пятеро детей и их мать, и все они едят три раза в день, тепло одеты, у них большой и прочный дом, который не сравнить с халупами Кобруча.