Дюма Александр. Графиня Де Шарни

   Гамен попытался повернуть ключ.
   – А-а, вот оно что! – заметил он.
   – Ты нашел, в чем неисправность, дорогой мой Гамен?
   – Еще бы, черт меня подери!
   – Покажи скорее!
   – Пожалуйста, смотрите. Бородка ключа хорошо зацепляет большую суколду; суколда описывает, как и положено, полукруг; но так как у нее не были скошены края, она не может вернуться в исходное положение, вот в чем все дело… Суколда описывает полукруг в шесть линий, значит, закраина должна быть шириной в одну линию.
   Людовик XVI, и подмастерье переглянулись, словно восхищенные знаниями Гамена.
   – Господи Ты, Боже мой! Это же так просто! – проговорил тот, приободрившись от этого молчаливого восхищения. – Да я просто не понимаю, как вы могли об этом забыть! Должно быть, с тех пор, как вы меня не видели, у вас в голове скопилось много разных глупостей, они и отшибли вам память. У вас три суколды, так? Одна большая и две малых, одна – в пять линий, другие – по две линии шириной.
   – Абсолютно точно, – подтвердил король, с любопытством следя за объяснениями Гамена.
   – Как только ключ отпускает большую суколду, он должен отпирать язычок, который только что защелкнулся?
   – Да, – согласился король.
   – Стало быть, поворачиваясь в обратную сторону, ключ должен зацепить вторую суколду, как только отпустит первую.
   – А-а, да, да, – обронил король.
   – «Да, да», – ворчливо передразнил его Гамен. – Каким же образом несчастный ключ может это сделать, ежели расстояние между большой и малой суколдой не совпадает с шириной бородки ключа, да плюс еще зазор?
   – А-а…
   – Вот вам и «а-а», – снова передразнил Гамен. – Можете сколько угодно быть королем и говорить: «Я так хочу!» – Малюсенькая суколдочка говорит: «А я не хочу!» – и конец разговору! Это то же самое, как когда вы грызетесь с Национальным собранием, а собрание-то – сильнее!
   – Однако, мэтр Гамен, есть надежда все поправить, не так ли? – спросил король.
   – Надежда есть всегда. Надо только обточить первую бородку по краю, на ширину одной линии просверлить отверстия в закраине ключа, раздвинуть на четыре линии первую и вторую суколды и на таком же расстоянии установить третью суколду – ту, что соприкасается с пятой ключа и замирает, зацепившись за зубчик.
   – Однако чтобы все это исправить, – заметил король, – придется работать целый день, Гамен, верно?
   – Да, может, другому и пришлось бы работать целый день, а Гамену хватит и двух часов. Только я должен остаться один, чтобы никто меня не отвлекал дурацкими замечаниями… «Гамен – сюда… Гамен – туда…» Итак, я должен остаться один; кузница оснащена хорошо, и через два часа.., да, через два часа, если во время работы мастер сможет как следует промочить горло, можете возвращаться: дело будет сделано.
   Желания Гамена совпадали с желаниями короля. Одиночество Гамена давало королю возможность с глазу на глаз переговорить с подмастерьем.
   Однако король не подал и виду, что доволен, и напустил на себя озабоченный вид.
   – Может, тебе что-нибудь понадобится во время работы, дорогой Гамен?
   – Если мне что будет надо, я кликну камердинера, лишь бы вы ему приказали подать то, что я попрошу… А больше мне ничего не надо.
   Король сам пошел к двери.
   – Франсуа! – позвал он, отворив дверь. – Никуда не отлучайтесь, пожалуйста. Это Гамен, мой бывший учитель по слесарному делу, он помогает мне исправить замок. Вы дадите ему все, что ему будет нужно, и прибавьте одну-две бутылочки хорошего бордо.
   – Должно быть, вы в доброте своей запамятовали, государь, что я предпочитаю бургундское; для меня это чертово бордо – словно теплая водица!
   – Да, верно… Я и впрямь запамятовал! – рассмеялся Людовик XVI. – А с вами ведь мы не раз пили вместе, дорогой Гамен… Бургундского, Франсуа, слышите, бургундского!
   – Прекрасно! – облизнувшись, поддакнул Гамен.
   – Что, слюнки потекли, а? Это тебе не вода!
   – Ох, не говорите мне про воду, государь. Не знаю, зачем она нужна, разве что охлаждать железо. А кто употребляет ее еще для чего, так те просто дураки… Вода!.. Тьфу!..
   – Можешь быть спокоен: пока ты здесь, ты не услышишь больше этого слова. А чтобы оно случайно не сорвалось у кого-нибудь из нас, мы тебя оставляем одного. Когда все закончишь, пошли за нами.
   – А чем будете заниматься вы?
   – Пойдем посмотрим шкаф, для которого предназначен этот замок.
   – Вот эта работа – как раз для вас! Желаю здравствовать!
   – Бог тебе в помощь! – отвечал король.
   Дружески кивнув Гамену, король вышел в сопровождении подмастерья Луи Леконта, или графа Луи, как, вероятно, предпочтет называть его читатель, которому, как мы полагаем, достало проницательности узнать в спутнике Га-мена сына маркиза де Буйе.

Глава 7.
ГЛАВА, В КОТОРОЙ НИ СЛОВА НЕ ГОВОРИТСЯ О СЛЕСАРНОМ ДЕЛЕ

   На сей раз король, выйдя из кузницы, пошел не по внешней общей лестнице, а спустился по потайной лесенке, которой пользовался он один.
   Эта лестница вела в его рабочий кабинет.
   На столе лежала огромная карта Франции, доказывавшая, что король частенько принимался изучать самую простую и короткую дорогу, ведшую из его королевства.
   После того как Людовик XVI спустился по лестнице и запер дверь в кабинет, он, пристально оглядев спутника слесаря, словно только теперь узнал того, кто шел за ним, перебросив через плечо куртку и сжимая в руке картуз.
   – Вот наконец мы и одни, дорогой мой граф. Позвольте мне прежде всего похвалить вас за ловкость и поблагодарить за преданность.
   – А я, государь, хотел бы извиниться за то, что, выполняя поручение вашего величества, осмелился предстать пред вами в таком костюме и разговаривать с вами так, как я говорил с вашим величеством.
   – Вы говорили, как честный дворянин; что же до костюма, то как бы вы ни были одеты, у вас в груди бьется преданное сердце. Однако у нас мало времени. Никто, даже королева, не знает, что вы здесь. Нас никто не слышит: говорите скорее, что вас сюда привело.
   – Ваше величество, вы оказали честь моему отцу, прислав к нему одного из своих офицеров, не так ли?
   – Да, графа де Шарни.
   – Граф де Шарни привез письмо…
   – Ничего особенного не содержавшее, – перебил его король, – это была лишь рекомендация; главное же он должен был передать на словах.
   – Он выполнил это поручение, государь, однако для того, чтобы приступить к исполнению порученного от графа приказания, я по приказу своего отца, а также в надежде на возможность побеседовать с вашим величеством лично, отправился в Париж.
   – Вам известно все?
   – Я знаю, что король в настоящую минуту хотел бы иметь уверенность в том, что он может покинуть Францию.
   – И он рассчитывал на маркиза де Буйе, как на человека, способного помочь ему в осуществлении этого плана.
   – Мой отец горд и признателен вам, государь, за оказанную ему честь.
   – Мы подходим к главному. Что он говорит о самом плане?
   – Что он рискованный, что он требует большой осторожности, но что он отнюдь не невыполним.
   – Прежде всего, – продолжал король, – чтобы участие маркиза де Буйе было возможно более полным, на что дают основание надеяться его честность и преданность, не надо ли к его званию командующего гарнизоном в Меце прибавить еще и звание командующего в нескольких провинциях, в особенности – во Франш-Конте?
   – Мой отец тоже так думает, и я счастлив, что король первым выразил свое мнение по этому поводу; маркиз опасался, что король припишет такое пожелание его личному честолюбию.
   – Оставьте, пожалуйста! Мне прекрасно известно бескорыстие вашего отца. А теперь скажите: обсуждал ли он с вами возможный маршрут?
   – Прежде всего, государь, отец боится одной вещи.
   – Какой?
   – Вашему величеству могут быть представлены сразу несколько планов бегства: и Испанией, и Империей, и туринскими эмигрантами. Вполне естественно, что все эти планы будут противоречить один другому. Отец опасается, как бы его план не породил какого-нибудь непредвиденного обстоятельства, которое обыкновенно относят на счет судьбы, но которые в действительности почти всегда оказываются результатом ревности и неосторожности противоборствующих партий.
   – Дорогой Луи! Я вам обещаю, что никому не буду мешать интриговать вокруг меня. Во-первых, для этого и существуют партии. Во-вторых, этого требует мое положение. В то время как Лафайет и Национальное собрание будут следить за всеми этими нитями, имеющими одну цель: запутать их, мы, не посвящая в наши планы и не привлекая к их выполнению ни одного лишнего человека, будем полагаться только на тех, в ком мы совершенно уверены, мы пойдем своей дорогой с тем большей безопасностью, чем в большей тайне все это будет сохраняться.
   – Государь! Договорившись об этом, мы можем перейти к тому, что мой отец имеет честь предложить вашему величеству.
   – Говорите! – приказал король, склонившись над картой Франции, чтобы следить глазами за различными маршрутами, которые собирался изложить молодой граф.
   – Государь! Существует не один способ бегства для короля.
   – Несомненно.
   – Сделал ли король выбор?
   – Пока нет. Я ожидал услышать мнение маркиза де Буйе и предполагаю, что вы мне его привезли. Молодой человек почтительно поклонился.
   – Говорите же! – приказал Людовик XVI.
   – Прежде всего Безансон, государь; там весьма надежная крепость, очень удобно расположенная для того, чтобы собрать там армию, подать сигнал и протянуть руку швейцарцам. Присоединившись к армии, швейцарцы могут пройти через Бургундию, где много роялистов, а оттуда двинуться на Париж.
   Король покачал головой с таким видом, словно хотел сказать: «Я бы предпочел что-нибудь другое».
   Молодой человек продолжал:
   – Существует еще Валансьен, государь, или любое другое место во Фландрии, где есть надежный гарнизон. Маркиз де Буйе мог бы отправиться туда с вверенными ему частями либо до, либо после прибытия короля.
   Людовик XVI опять покачал головой с таким в.., словно хотел сказать: «Предложите что-нибудь другое, сударь!» – Король может также выехать через Арденны и австрийскую Фландрию, – продолжал молодой человек, – а затем, еще раз перейдя границу в том же месте, вернуться туда, где его будет ждать маркиз де Буйе и куда заранее будут подтянуты войска.
   – Я в свое время вам объясню, почему я все время спрашиваю, что еще вы можете мне предложить.
   – Наконец, король может отправиться прямо в Седан или в Монмеди; там генерал во главе армии будет всецело к услугам вашего величества независимо от того, пожелаете ли вы покинуть Францию или идти на Париж.
   – Дорогой граф! – молвил король. – Я сейчас вам в двух словах объясню, что заставляет меня отвергнуть первые три предложения, и почему я скорее всего остановлюсь на четвертом. Во-первых, Безансон находится слишком далеко и, следовательно, слишком велика вероятность того, что меня остановят раньше, чем я успею прибыть на место. Валансьен расположен недалеко и подошел бы мне в том смысле, что его жители относятся ко мне доброжелательно; однако господин де Рошамбо, начальник гарнизона в Эно, иными словами – в крепости на подступах к Валансьену, перешел на сторону республиканцев. Ну а о том, чтобы убежать через Арденны и Фландрию и попросить помощи у Австрии, не может быть и речи; помимо того, что я не люблю Австрию, которая вмешивается в наши дела словно лишь для того, чтобы еще больше их запутать, в настоящее время Австрия и сама переживает слишком тяжелые дни из-за болезни моего шурина, из-за войны с Турцией, из-за восстания в Брабанте: не было у нее еще заботы поссориться из-за меня и с Францией! И потом, я не хочу покидать пределы Франции. Стоит королю хоть на шаг удалиться от своего королевства, как он уже не может быть уверен в том, что сможет потом вернуться. Возьмите, к примеру, Карла Второго, Иакова Второго: первый возвратился лишь спустя тринадцать лет, второй – так никогда и не смог вернуться. Нет, я предпочитаю Монмеди. Он расположен на подходящем для меня расстоянии, в самом центре военного округа под командованием вашего отца… Передайте маркизу, что мой выбор сделан и что я уеду в Монмеди.
   – Это окончательное решение короля или только проект? – осмелился спросить молодой граф.
   – Дорогой Луи! – отвечал Людовик XVI. – Ничто еще окончательно не решено, все будет зависеть от обстоятельств. Если я увижу, что королева и мои дети снова подвергаются опасностям, как в ночь с пятого на шестое октября, тогда я решусь. Непременно передайте вашему отцу, дорогой граф, что как только решение будет принято, оно будет бесповоротным.
   – А теперь, государь, – продолжал молодой граф, – не угодно ли будет вашему величеству выслушать мнение моего отца относительно того, как будет проходить это путешествие?
   – Разумеется! Говорите скорее.
   – Мой отец полагает, государь, что опасности путешествия будут меньше, если их поделить.
   – Что вы хотите этим сказать?
   – Государь! Вашему величеству следовало бы отправиться с наследной принцессой и ее высочеством Елизаветой в одну сторону, а королева с его высочеством дофином поехала бы в другую сторону.., чтобы…
   Король не дал графу де Буйе договорить.
   – На эту тему спорить бесполезно, дорогой Луи, – заявил он, – в трудную минуту мы с королевой решили не расставаться. Если ваш отец хочет нас спасти, пусть спасает нас вместе или никак.
   Граф поклонился.
   – Когда придет время, король отдаст приказания, – молвил он, – и приказания короля будут исполнены. Однако я позволю себе заметить вашему величеству, что будет нелегко найти такую карету, в которой могли бы удобно разместиться ваше величество, ваши августейшие дети, ее высочество Елизавета и двое-трое сопровождающих слуг.
   – На этот счет можете не беспокоиться, дорогой Луи. Я все предусмотрел и заказал такую карету.
   – И еще, государь: в Монмеди ведут два пути. Мне осталось лишь уточнить, по какой из двух дорог ваше величество предпочитает поехать: надежный инженер должен изучить маршрут.
   – У нас есть такой надежный инженер. Преданный нам граф де Шарни составил замечательные карты окрестностей Шандернагора. Чем меньше людей мы посвятим в тайну, тем будет лучше. Граф – преданный, умный и отважный человек, воспользуемся же его услугами. Ну а до рогу, как видите, я уже давно выбираю. Я заранее выбрал Монмеди, вот почему обе ведущие туда дороги отмечены на этой карте.
   – Даже три дороги, – почтительно поправил граф де Буйе.
   – Да, знаю; можно отправиться по дороге, ведущей из Парижа в Мец; проехав Верден, свернуть с нее и следовать вдоль реки Мез по дороге на Стене, а оттуда до Монмеди всего три мили.
   – Возможен еще путь через Реймс, Иль, Ретель и Стене, – проговорил молодой граф довольно скоро, показывая тем королю, что сам он отдает предпочтение именно этому маршруту.
   – Ага! – молвил король. – Вы как будто предпочитаете именно эту дорогу?
   – Да нет, государь, что вы! Храни меня Господь! Я еще слишком молод, чтобы брать на себя ответственность советовать вам в столь важном деле. Нет, государь, это не мое мнение, так полагает мой отец. Эта точка зрения основана на том, что местность, по которой дорога эта проходит, бедна, почти пустынна и, следовательно, сулит меньше неожиданностей. Отец говорит также, что Королевский немецкий полк, лучший во всей армии, единственный, может быть, сохранивший верность присяге, занимает сторожевой участок в Стене и потому начиная с Иля или Ретеля может сопровождать короля; таким образом можно было бы избежать необходимости слишком большого перемещения войск.
   – Да, – перебил его король, – однако мне пришлось бы ехать через Реймс, где мое имя проклято, где первый встречный может меня узнать… Нет, дорогой граф, на этот счет мое решение твердо.
   Король произнес последние слова с такой решимостью, что граф Луи не стал даже пытаться переубедить короля.
   – Итак, ваше величество, вы решились?.. – спросил он.
   – Да. Я выбираю дорогу на Шалон через Варенн, не заезжая в Верден. А полки будут размещены в каждом из небольших городков между Монмеди и Шалоном; я даже думаю, что первый из них мог бы меня ждать уже в Шалоне.
   – Государь, у нас еще будет возможность обсудить, в каких городах будут ждать полки. Однако король не может не знать, что в Варенне нет почтовой станции.
   – Мне очень нравится, что вы так хорошо осведомлены, граф, – с улыбкой проговорил король. – Это доказывает, что вы добросовестно потрудились над этим планом… Пусть вас это не беспокоит, мы найдем способ держать лошадей наготове при въезде или выезде из города. Наш инженер скажет нам, где это будет удобнее сделать.
   – А теперь, государь, когда мы почти обо всем договорились, – проговорил молодой граф, – позволит ли мне ваше величество процитировать от имени моего отца несколько строк одного итальянского автора, показавшиеся маркизу столь подходящими к случаю, что он мне приказал выучить их на память, чтобы я мог их передать королю.
   – Слушаю вас, граф.
   – Вот эти слова: «Какое бы дело мы ни затевали, время всегда кажется неподходящим, и никогда не бывает абсолютно благоприятных обстоятельств. Кто, ждет идеального случая, так никогда и не начнет дела, а если и начнет, то зачастую его ожидает печальный конец». Так сказал классик.
   – Да, граф, это Макиавелли. Можете мне поверить, я непременно прислушаюсь к советам посланника славной республики… Тише! Я слышу на лестнице чьи-то шаги… Это спускается Гамен. Пойдемте к нему навстречу, чтобы он не заметил, что мы занимались не шкафом.
   С этими словами король распахнул дверь на потайную лестницу.
   Было самое время: мэтр стоял на самой нижней ступеньке с замком в руках.

Глава 8.
ГЛАВА, ИЗ КОТОРОЙ ЯВСТВУЕТ, ЧТО У ПЬЯНИЦ ЕСТЬ СВОЙ АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ

   Вечером того же дня, около восьми часов какой-то человек, судя по одежде – ремесленник, вышел из Тюильри через Поворотный мост, с опаской прижимая руку к карману куртки, будто в нем была спрятана в этот вечер сумма более значительная, чем в другое время. Ремесленник повернул налево и из конца в конец прошел всю аллею, которая со стороны Сены является продолжением части Елисейских полей, называвшейся когда-то Мраморным или Каменным портом, а в наши дни носит название бульвара Королевы.
   Дойдя до конца этой аллеи, он оказался на набережной Савонри.
   В описываемое нами время набережная Савонри была днем весьма оживлена, а по вечерам освещалась бесчисленными небольшими кабачками, где в воскресные дни буржуа закупали вино и провизию и грузили их на за фрахтованные за два су с человека суда, после чего отправлялись отдохнуть на лебединый остров, где без провизии они могли бы умереть с голоду, потому что в будни остров был совершенно необитаем, а в праздничные дни, напротив, кишел людьми.
   Когда на пути человека в куртке мастерового вырос первый кабачок, он, казалось, вступил в жестокий бой с искушением заглянуть в кабачок и одержал победу: он прошел мимо.
   Но вот – другой кабачок, и то же искушение. На сей раз господин, незаметно следовавший за нашим мастеровым, словно тень, и не спускавший с него глаз, был уверен, что ремесленник не устоит: он отклонился от прямой линии, подошел к этому филиалу храма Бахуса, как тогда говорили, и уже занес над порогом ногу.
   Однако воздержанность мастерового опять одержала верх; вполне вероятно, что если бы на его пути не встретился третий кабачок и ему пришлось бы возвращаться назад, чтобы нарушить клятву, данную им самому себе, то он не стал бы этого делать и продолжал бы идти своей дорогой, – не совсем натощак, потому что путник успел принять солидную порцию той самой жидкости, которая веселит сердце человека; впрочем, он еще владел собой, а голова руководила ногами, заставляя их шагать вперед.
   К несчастью, на этой дороге стоял не только третий, но еще и десятый, и двадцатый кабачок… А соблазн был очень велик; сила сопротивления уступала силе желания. Третье искушение оказалось непреодолимым.
   Справедливости ради скажем, что эта сделка с совестью привела к тому, что ремесленник, так мужественно, но неудачно сражавшийся с демоном вина, войдя в кабачок, остался у стойки и заказал только полштофа.
   Демоном вина, с которым он сражался, был, казалось, этот незнакомец, следовавший за ним на расстоянии и прятавшийся в темноте, стараясь не попасться ремесленнику на глаза, однако сам незнакомец не упускал его из виду.
   По всему было видно, что незнакомцу доставляло удовольствие следить за мастеровым: он уселся на парапете прямо напротив входа в кабак, где ремесленник пил свои полштофа, а спустя пять секунд после того, как тот, прикончив бутылку, шагнул за порог и тронулся в путь, незнакомец поднялся и пошел за ним.
   Но кто может сказать, где остановится тот, кто хоть раз прикоснулся к роковой рюмке? И с особым, присущим только пьяницам удивлением и удовлетворением он отмечает, что ничто так не возбуждает жажду, как вино. Не прошел ремесленник и сотни шагов, как им овладела столь нестерпимая жажда, что он был вынужден остановиться и утолить ее. Правда, на этот раз он понял, что полуштофа будет маловато, и спросил полбутылки.
   Неотступно следовавшая за ним тень отнюдь не проявляла неудовольствия вынужденными задержками, вызванными необходимостью освежиться. Тень замерла на углу кабачка; и несмотря на то, что пьянчужка на сей раз со всеми удобствами развалился за столом и вот уже более четверти часа смаковал свои полбутылки, добровольно взявший на себя роль тени господин ничем не выдал своего нетерпения; когда ремесленник вышел, незнакомец пошел за ним таким же размеренным шагом, как и раньше.
   Еще через сотню шагов его долготерпение ждало новое и еще более суровое испытание; ремесленник в третий раз остановился и теперь, так как жажда все возрастала, он спросил целую бутылку.
   Неусыпный страж ожидал его еще полчаса, подкарауливая у выхода.
   Несомненно, эти все удлинявшиеся остановки сначала в пять минут, потом в четверть часа и, наконец, в полчаса пробудили в душе пьянчуги нечто вроде угрызений совести: он решил больше не останавливаться, но и не мог перестать пить и потому перед уходом из кабачка он взял с собой подружку – откупоренную бутылку.
   Это было мудрое решение: теперь он останавливался лишь затем, чтобы приложиться пересохшими губами к бутылке, и походка его становилась все менее твердой и уверенной.
   Ему удалось без помех вынести через ворота Пасси горячительные напитки, которые, таким образом, были освобождены от пошлины при вывозе за черту города.
   Незнакомец вышел вслед за ним, находясь, как и он, по-прежнему а прекрасном расположении духа.
   Отойдя шагов на сто от городских ворот, наш мастеровой похвалил себя, должно быть, за предусмотрительность, потому что теперь кабачки встречались все реже и реже и наконец вовсе исчезли.
   Но нашему философу все было нипочем. Он, подобно античному мудрецу, нес с собой не только свое состояние, Но и свою радость.
   Мы говорим «радость», принимая во внимание то обстоятельство, что в ту минуту, как вино в бутылке убавилось наполовину, наш пьянчуга затянул песню, а никто не станет отрицать, что пение, как и смех, – это один из способов выражения человеческой радости. Человек, тенью следовавший за пьянчугой, казалось, расчувствовался, заслышав его песню: он принялся едва слышно ему подпесать и с особенным любопытством следил за выражением этой радости. К несчастью, радость эта оказалась мимолетной, а пение – недолгим. Радость испарилась вместе с вином из бутылки: когда бутылка опустела, пьянчуга попытался выжать из нее еще хоть несколько капель… Итак, песня сменилась брюзжанием, а брюзжание скоро превратилось в ругательства!
   Ругательства были направлены по адресу неизвестных преследователей, на которых жаловался, едва держась на ногах, наш незадачливый путник.
   – Ах, подлец! – бормотал он. – Ах, проклятая!.. Старому другу, учителю дать отравленного вина!.. Тьфу! Пусть теперь только попробует послать за мной, когда понадобится вытачивать его дурацкие замки! Пусть-ка пошлет за мной своего предателя… Тоже мне, товарищ называется.., бросил меня… А я ему тогда скажу: «Здорово, государь! Пускай теперь твое величество само точит свои замки». Поглядим тогда, так ли это просто, как клепать декреты… А-а! Я тебе покажу замки с тремя суколдами!.. Я тебе покажу защелкивающиеся язычки!.. Я тебе покажу трубчатые ключи с фас.., с фасонными бородками!.. У, подлец!.. У, проклятая! Они меня как пить дать отравили!
   С этими словами несчастная жертва, сраженная, без сомнения, ядом, в третий раз рухнула во весь рост прямо на грязные камни мостовой.
   До этого наш путник поднимался сам. Дело это было не из легких, однако к чести своей он с ним справлялся. В третий же раз после безуспешных попыток он вынужден был признать, что задача эта оказалась ему не по силам. Со вздохом, похожим скорее на стон, он будто решился переночевать на груди нашей общей матери – земли.
   Незнакомец, как видно, только и ждал, когда наступит эта минута отчаяния и слабости: он с удивительным упорством преследовал ремесленника от самой площади Людовика XV. Понаблюдав издали за его безуспешными попытками подняться, которые мы только что попытались описать, он с опаской приблизился, насладился видом поверженного великана и кликнул проезжавший мимо фиакр.
   – Послушайте, дружище, – обратился он к вознице, – моему приятелю стало плохо. Вот вам экю в шесть ливров, погрузите несчастного в повозку и отвезите его в кабачок у Севрского моста. Я сяду рядом с вами.