Дюма Александр. Графиня Де Шарни

   – Как? Вы приехали из Турина, барон? – спросил граф Прованский.
   – Да. А по дороге я заехал на Королевскую площадь, где встретился с человеком, всем сердцем преданным королю, королеве и вашему высочеству.
   Принц покраснел, кашлянул и удалился. Он любил недомолвки и был чрезвычайно подозрителен: прямота и искренность барона вызывали в нем беспокойство.
   Он взглянул на г-на де Лашатра, тот подошел к нему, получил приказания и исчез.
   Тем временем король отвечал на приветствия дворян, а также тех немногочисленных дам, которые еще бывали на вечерах в Тюильри.
   Королева подошла к супругу, взяла его под руку и увела играть.
   Подойдя к карточному столу, он поискал взглядом четвертого игрока, но увидал только Изидора.
   – Ага! Господин де Шарни! – заметил он. – В отсутствие брата вы будете у нас четвертым; лучшую замену ему трудно было бы придумать! Милости просим!
   Он жестом пригласил королеву садиться, потом сел сам, за ним – его высочество.
   Королева знаком пригласила Шарни, и он последним занял свое место.
   Принцесса Елизавета подошла к козетке, стоявшей за спиной короля, и, опустившись на колени, положила руки на спинку его кресла.
   Игроки сыграли несколько партий, перебрасываясь ничего не значившими словами.
   Наконец, убедившись в том, что все держатся от их стола на почтительном расстоянии, королева решилась обратиться к его высочеству со словами:
   – Брат! Барон вам сообщил, что он приехал из Турина?
   – Да, – отвечал тот, – я об этом что-то слышал.
   – Он сказал вам, что граф д'Артуа и принц де Конде настойчиво приглашают нас к себе?
   Король сделал нетерпеливое движение.
   – Братец! – шепнула принцесса Елизавета ангельским голоском. – Пожалуйста, послушайте.
   – И вы туда же, сестричка? – спросил он.
   – Я – больше, чем кто бы то ни было, дорогой Людовик, потому что я больше всех вас люблю и очень за вас боюсь.
   – Я также сказал его высочеству, – заметил Изидор, – что, возвращаясь через Королевскую площадь, я около часу провел в доме номер двадцать один.
   – В доме номер двадцать один? – переспросил король. – А что это за дом?
   – Там живет один дворянин, – отвечал Изидор, – который, как и все мы, весьма предан вашему величеству и, как все мы, готов умереть за короля; однако он энергичнее нас и потому уже составил план.
   – Какой план? – поднимая голову, спросил король.
   – Если я рискую своим рассказом об этом плане вызвать неудовольствие короля, то я умолкаю.
   – Нет, нет, продолжайте, – с живостью перебила его королева. – Существует много людей, замышляющих какие-то козни против нас; мы слишком мало знаем таких, которые готовы были бы нас защитить; прощая нашим недругам, мы в то же время питаем признательность по отношению к нашим друзьям. Господин барон! Как зовут этого дворянина?
   – Маркиз де Фавра.
   – А-а, мы его знаем, – заметила королева. – И вы верите в его преданность, господин барон?
   – Да, ваше величество. Я не только верю: я готов за него поручиться.
   – Будьте осторожны, барон, – предупредил король. – Вы слишком торопитесь.
   – У нас с маркизом – родственные души, государь. Я отвечаю за преданность маркиза де Фавра. А вот достоинства его плана, надежда на успех – о! это совсем другое дело! Я слишком молод. Когда решается вопрос о спасении короля и королевы, я не могу взять на себя смелость высказать на этот счет свое мнение.
   – А в каком положении находится этот план? – поинтересовалась королева.
   – Он готов к исполнению, ваше величество. Стоит королю сказать слово, подать знак нынче вечером, и завтра в это время он будет в Пероне.
   Король отмалчивался. Граф Прованский судорожно сгибал и разгибал бедного валета червей, который вот-вот должен был переломиться пополам.
   – Государь! – обратилась королева к супругу. – Вы слышите, что говорит барон?
   – Разумеется, слышу, – нахмурившись, буркнул король.
   – А вы, брат? – спросила она у его высочества.
   – Я слышу не хуже короля.
   – Ну и что вы на это скажете? Ведь это, как я понимаю, предложение.
   – Несомненно, – молвил граф Прованский, – несомненно!
   Поворотившись к Изидору, он попросил:
   – Ну-ка, барон, пропойте нам эту песенку еще разок! Изидор повторил:
   – Как я имел честь доложить, стоит королю сказать слово, подать знак, и, благодаря мерам, предусмотренным маркизом де Фавра, он будет через двадцать четыре часа в безопасности в Пероне.
   – Ах, брат, разве не соблазнительно то, что предлагает вам барон?! – воскликнул граф Прованский.
   Король стремительно повернулся к брату и, пристально на него взглянув, спросил:
   – А вы поедете со мной?
   Граф Прованский изменился в лице. Щеки его затряслись; он никак не мог взять себя в руки.
   – Я? – переспросил он.
   – Вы, брат, – повторил Людовик XVI. – Вы уговариваете меня покинуть Париж, и потому я вас спрашиваю:
   «Вы поедете со мной?» – Но… – пролепетал граф Прованский. – Я ничего не знал, я не готов…
   – Как же это вы не знали, если именно вы дали денег маркизу де Фавра? – поинтересовался король. – Не готовы, говорите? Да вы же по минутам знаете, в каком состоянии находится заговор!
   – Заговор! – побледнев, повторил граф Прованский.
   – Ну разумеется, заговор… Ведь это же заговор, заговор настолько реальный, что если он будет раскрыт, маркиза де Фавра схватят, препроводят в Шатле и приговорят к смерти, – если, конечно, вы не похлопочете о нем, как мы позаботились о господине де Безенвале.
   – Но если королю удалось спасти господина де Безенваля, то он может точно так же спасти и маркиза.
   – Нет, потому что то, что я мог сделать для одного, я, верно, не смогу повторить для другого. И потом, господин де Безенваль был моим человеком, точно так же, как маркиз де Фавра – ваш. Давайте-ка будем спасать каждый своего, брат, вот тогда мы и исполним наш долг.
   С этими словами король поднялся Королева удержала его за полу камзола.
   – Государь, вы можете согласиться или отказаться, – заметила она, – но вы не можете оставить маркиза де Фавра без ответа.
   – Я?
   – Да! Что барону де Шарни следует передать маркизу от имени короля?
   – Пусть он передаст, – отвечал Людовик XVI, высвобождая полу своего камзола из рук королевы, – что король не может позволить, чтобы его похитили.
   И он отошел.
   – Это означает, – продолжал граф Прованский, – что если маркиз де Фавра похитит короля, не имея на то позволения, ему будут за это только благодарны, лишь бы это удалось сделать. Кто не выигрывает, тот просто глупец, а в политике глупость наказывается вдвойне!
   – Господин барон! – молвила королева. – Нынче же вечером, сию же минуту отправляйтесь к маркизу де Фавра и передайте ему слово в слово ответ короля: «Король не может позволить, чтобы его похитили». Если он не поймет этот ответ короля, вы ему растолкуете. Идите!
   Барон, не без основания принявший ответ короля и совет королевы как двойное согласие, взял шляпу, торопливо вышел, сел в фиакр и крикнул кучеру:
   – Королевская площадь, двадцать один.

Глава 12.
ЧТО УВИДЕЛА КОРОЛЕВА В ГРАФИНЕ, НАХОДЯСЬ В ЗАМКЕ ТАВЕРНЕ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ТОМУ НАЗАД

   Встав из-за карточного стола, король направился к группе молодых людей, чей веселый смех привлек его внимание, когда он входил в гостиную.
   При его приближении наступила мертвая тишина.
   – Ужели судьба короля столь печальна, – спросил Людовик XVI, – что он навевает своим появлением тоску?
   – Государь… – в смущении отвечали придворные.
   – Вы так веселились и так громко смеялись, когда пришли мы с королевой!
   Покачав головой, он продолжал:
   – Несчастны короли, в присутствии которых подданные не смеют веселиться!
   – Государь! – возразил было г-н де Ламетт. – Почтительность…
   – Дорогой Шарль! Когда вы учились в пансионе и по воскресеньям и четвергам я приглашал вас в Версаль, разве вы сдерживали смех, потому что я был рядом? Я только что сказал: «Несчастны короли, в присутствии которых придворные не смеют веселиться!» Я бы еще сказал так:
   «Счастливы короли, в присутствии которых придворные смеются!»
   – Государь! – отвечал г-н де Кастри – История, которая нас развеселила, покажется вашему величеству, возможно, не очень веселой.
   – О чем же вы говорили, господа?
   – Государь! – выступая вперед, проговорил Сюло – Всему виною я, ваше величество.
   – Ах, вы, господин Сюло! Я прочел последний номер «Деяний Апостолов». Берегитесь!
   – Чего, государь? – спросил молодой журналист.
   – Вы – слишком откровенный роялист: у вас могут быть неприятности с любовником мадмуазель Теруань.
   – С господином Попюлюсом? – со смехом переспросил Сюло.
   – Совершенно верно. А что стало с героиней вашей поэмы?
   – С мадмуазель Теруань?
   – Да… Я давно ничего о ней не слыхал.
   – Государь! У меня такое впечатление, будто ей кажется, что наша революция идет слишком медленно, и потому она отправилась подготовить восстание в Брабанте. Вашему величеству, вероятно, известно, что эта целомудренная амазонка родом из Льежа?
   – Нет, я этого не знал… Так это над нею вы сейчас смеялись?
   – Нет, государь: над Национальным собранием.
   – Ого! В таком случае, господа, вы хорошо сделали, что перестали смеяться, как только я вошел. Я не могу позволить, чтобы в моем доме смеялись над Национальным собранием. Правда, я не дома, а в гостях у принцессы де Ламбаль, – прибавил король, будто сдаваясь, – и потому вы, сохраняя серьезный вид или же совсем тихонечко по смеиваясь, можете мне сказать, что заставило вас так искренне смеяться.
   – Известно ли королю, какой вопрос обсуждался нынче в Национальном собрании?
   – Да, и он очень меня заинтересовал. Речь шла о новой машине для казни преступников, не так ли?
   – Совершенно верно! И предложил ее своему народу господин Гильотен.., да, государь! – отвечал Сюло.
   – Ого! И вы, господин Сюло, смеетесь над господином Гильотеном, филантропом? Вы что же, забыли, что я – тоже филантроп?
   – Я, государь, прекрасно понимаю, что филантропы бывают разные. Во главе французской нации стоит, например, филантроп, отменивший пытки во время следствия; этого филантропа мы уважаем, прославляем, даже более того: мы его любим, государь.
   Все молодые люди разом поклонились.
   – Однако есть и другие, – продолжал Сюло. – Будучи врачами, и, следовательно, имея в своем распоряжении тысячи способов лишить больных жизни, они тем не менее ищут средство избавить от жизни и тех, кто чувствует себя хорошо. Вот этих-то, государь, я и прошу отдать мне в руки.
   – А что вы собираетесь с ними делать, господин Сюло? Вы их обезглавите «без боли»? – спросил король, намекая на утверждение доктора Гильотена. – Будут ли они квиты, почувствовав «легкую прохладу» на шее?
   – Государь! Я от души им этого желаю, – отвечал Сюло, – но обещать этого не могу.
   – Как это «желаете»? – переспросил король.
   – Да, государь, я очень люблю тех, кто изобретает новые машины и сам их испытывает. Я бы не стал возражать, если бы мэтр Обрио сам на себе испытал крепость стен Бастилии, а мессир Ангеран де Мариньи сам себя повесил на виселице Монфокона. К несчастью, я не король; к счастью – не судья. Значит, вполне вероятно, что я буду вынужден остаться при своем мнении по отношению к многоуважаемому Гильотену, оставив не исполненными свои обещания, которые я уже начал было исполнять.
   – А что вы пообещали или, вернее, какое обещание вы едва не исполнили?
   – Мне пришла в голову мысль, государь, что этот великий благодетель человечества должен был бы сам вкусить от своего благодеяния. Завтра в утреннем номере «Деяний Апостолов», который печатают нынче ночью, состоится крещение Справедливости ради следует отметить, что дочь господина Гильотена, официально признанную сегодня отцом перед Национальным собранием, зовут мадмуазель Гильотиной.
   Король не смог сдержать улыбку.
   – А так как ни свадьбы, ни крестин не бывает без песен, – вмешался Шарль Ламетт, – господин Сюло сочинил в честь своей крестницы две песни.
   – Неужели целых две?! – удивился король.
   – Государь! – отвечал Сюло. – Надобно же удовлетворить все вкусы!
   – А на какую музыку вы положили свои песни? Я не вижу ничего более подходящего, чем «De profundis» ¹⁶.
   – Ну что вы, государь! Вы забываете, с какой радостью все будут готовы подставить свою шею дочери господина Гильотена.., да ведь к ней будет очередь! Нет, государь, одна из моих песенок поется на чрезвычайно модный в наши дни мотив менуэта «Exaudet»; другую можно петь на любой мотив, как попурри.
   – А можно вкусить вашей поэзии, господин Сюло? – спросил король.
   Сюло поклонился.
   – Я не являюсь членом Национального собрания, – молвил он, – чтобы пытаться ограничивать власть короля; нет, я – верный слуга вашего величества, и мое мнение таково: король может все, чего ему хочется.
   – В таком случае я вас слушаю – Государь, я повинуюсь, – отвечал Сюло.
   И он вполголоса запел на мотив менуэта «Exaudet», как мы уже говорили, вот какую песню:
 
    Почтенный доктор Гильотен,
    Различных комитетов член,
    К тому ж мыслитель политический,
    Был осенен идеей странной,
    Что виселица негуманна,
    И вешать – непатриотично
    Сограждан в этом уверяя,
    Он заявил: «Есть казнь иная
    Без виселицы, без веревки,
    И незачем рубить сплеча,
    И ни к чему палач неловкий –
    Совсем не надо палача!
    Он, Гильотен, герой газет,
    Но в том, что пишут, правды нет:
    Мол, Гиппократа славный внук,
    Чтоб осужденного от мук
    Нечеловеческих избавить,
    Придумал новый аппарат,
    Такой, что всякий будет рад
    Себя мгновенно обезглавить
    Нам всем пример – суровый Рим,
    Мы преклоняемся пред ним,
    Врагов казнившим без боязни:
    И Шапелье, и сам Барнав
    Сказав «Этот медик прав!»
    А уж они-то смыслят в казни.
    Он сон забыл, презрел он лень,
    И вот в один прекрасный день
    Была сотворена машина
    Она погубит многих нас,
    За что получит в добрый час
    Простое имя – «гильотина»!
 
   Молодые люди засмеялись еще громче. Королю было совсем не весело, но Сюло был одним из самых преданных ему людей, и потому он не хотел, чтобы окружавшие заметили его печаль: сам не понимая, отчего, король почувствовал, как у него сжалось сердце.
   – Дорогой господин Сюло! – проговорил король. – Вы нам говорили о двух песнях; крестного отца мы послушали, давайте перейдем к крестной матери.
   – Государь! – отвечал Сюло. – Крестная мать сейчас будет иметь честь вам представиться. Итак, вот она – на мотив песни «Париж верен королю».
 
    Наш Гильотен достопочтенный
    Любовью движим неизменной
    Ко всем согражданам своим;
    Обдуманной и сокровенной,
    Идеей ценной одержим!
    Пора ее поведать им.
    Вообразив, что перед ним
    Герою благодарный Рим,
    Словесный презирая дым,
    Наш доктор в своей речи краткой
    Как истый друг правопорядка
    Равенству пролагая путь,
    Идеи раскрывает суть
    И в зале криками «Браво»
    Глупцы приветствуют его.
 
    Месье! Быть мудрыми должны вы,
    Прошу вас выслушать меня
    Мы будем к людям справедливы,
    Всех одинаково казня.
    Сограждан я могу утешить
    Жестокостей не будет впредь,
    Ведь так бесчеловечно вешать
    И так мучительно висеть!
 
    Скажите, много ли в том проку
    И справедлив ли будет тот,
    Кто, гневом обуян, жестоко
    Собрата своего убьет?
    Скажите, много ли в том проку?
 
    Но я в беде вас не покину,
    Я, изучив немало книг,
    Такую изобрел машину,
    Что головы лишает вмиг.
    Не рад ли будет осужденный
    Окончить свой последний путь
    Без боли, не издав ни стона
    И глазом не успев моргнуть?
    Избави всех от маеты,
    Падут на шеи с высоты
    Удары лезвия тяжелого,
    И полетят в корзины головы.
    Еще удар, еще один…
    Слуга ты, или господин,
    Всех уравняет гильотина.
    Не день, не месяц и не два
    За головою голова
    Легко покатится в корзины,
    Вот справедливость гильотины!
    Вот справедливость гильотины!
 
   – Вот вы смеетесь, господа, – заметил король, – а ведь машина господина Гильотена предназначалась для избавления несчастных осужденных от ужасных мучений! Чего ожидает общество, требуя смерти осужденному? Простого уничтожения человека. Если это уничтожение сопровождается мучениями, как при колесовании, четвертовании, то это уже не акт возмездия, а сведение счетов.
   – Государь! А кто сказал вашему величеству, – возразил Сюло, – что все мучения кончаются после того, как отрезана голова? Кто сказал, что жизнь не продолжается в обоих этих обрубках и что умирающий не страдает вдвойне, осознавая свое раздвоение?
   – Об этом следовало бы поразмыслить людям знающим, – молвил король. – Должно быть, опыт проводился сегодня утром в Бисетре; никто из вас не присутствовал на этих испытаниях?
   – Нет, государь! Нет, нет, нет! – почти в один голос насмешливо воскликнули десятка полтора человек.
   – Там был я, государь. – раздался серьезный голос. Король обернулся и узнал доктора Жильбера, который вошел во время спора и, незаметно подойдя, молчал до тех пор, пока король не задал свой вопрос.
   – А-а, это вы, доктор? – вздрогнув от неожиданности, спросил король. – Вы были там?
   – Да, государь.
   – И как прошли испытания?
   – Прекрасно в первых двух случаях, государь; однако на третий раз, несмотря на то, что позвоночник был перебит, голову пришлось отрезать ножом.
   Раскрыв рот, с блуждающим взором, молодые люди слушали Жильбера.
   – Как, государь! Неужели нынче утром казнили трех человек? – изумился Шарль Ламетт, спрашивая, по-видимому, от имени всех присутствовавших.
   – Да, господа, – отвечал король. – Правда, все трое были трупами, которых поставил Отель-Дье. И каково ваше мнение, господин Жильбер?
   – О чем, государь?
   – Об инструменте.
   – Государь! Это очевидный прогресс по сравнению с другими используемыми в наше время машинами такого рода; однако происшедшая с третьим трупом неудача доказывает, что эта машина еще требует усовершенствований.
   – Как же она устроена? – спросил король, чувствуя, как в нем просыпается механик.
   Жильбер попытался растолковать устройство машины, однако из его слов король не смог точно себе представить ее форму.
   – Подойдите сюда, доктор! – пригласил он. – Вот здесь на столе есть перья, чернила и бумага… Вы умеете рисовать, я полагаю?
   – Да, государь.
   – В таком случае, сделайте набросок, я тогда лучше пойму, о чем идет речь.
   Молодые дворяне из почтительности не смели без приглашения последовать за королем.
   – Подойдите, подойдите, господа! – воскликнул Людовик XVI. – Ведь эти вопросы никого не могут оставить равнодушными.
   – Кроме того, – вполголоса заметил Сюло, – как знать, не выпадет ли кому-нибудь из нас честь жениться на мадмуазель Гильотине? Идемте, господа; давайте познакомимся с нашей невестой.
   Все последовали за королем и Жильбером и столпились вокруг стола, за который по приглашению короля сел Жильбер, чтобы как можно лучше выполнить рисунок.
   Жильбер стал набрасывать машину на листе бумаги, а Людовик XVI пристально за ним следил.
   Все было на месте: и платформа, и ведшая на платформу лестница, и два столба, и рычаг, и окошко для головы, и нож в виде полумесяца.
   Не успел он закончить эту последнюю деталь, как король его остановил.
   – Черт возьми! – воскликнул он. – Ничего нет удивительного в том, что испытания не совсем удались.
   – Почему, государь? – удивился Жильбер.
   – Это зависит от формы ножа, – заметил Людовик XVI. – Надобно не иметь ни малейшего представления о механике, чтобы придать предмету, предназначенному для отсечения головы, форму полумесяца.
   – А какую форму предложили бы вы, ваше величество?
   – Треугольника.
   Жильбер стал исправлять рисунок.
   – Нет, нет, не так, – возразил король. – Дайте перо.
   – Прошу вас, государь, – молвил Жильбер. – Вот перо и стул.
   – Погодите, погодите, – проговорил Людовик XVI, увлекаясь рисунком. – Этот нож надо скосить, вот так.., и так.., и я ручаюсь, что вы сможете отрубить хоть двадцать пять голов подряд: нож ни разу не откажет!
   Не успел он договорить, как позади него раздался душераздирающий крик.
   Он стремительно обернулся и увидал королеву: она была бледна, она едва держалась на ногах, у нее был совершенно потерянный вид… Покачнувшись, королева без чувств упала на руки Жильбера.
   Подталкиваемая, как и другие, любопытством, она подошла к столу и, наклонившись над королем в тусамую минуту, как он исправлял главную деталь, она узнала отвратительную машину, показанную ей графом Калиостро двадцать лет назад в замке Таверне-Мезон-Руж.
   При виде этой машины она смогла только вскрикнуть; силы оставили ее, словно роковая машина оказала на нее свое действие, и, как мы уже сказали, она упала без чувств на руки Жильбера.

Глава 13.
ВРАЧЕВАТЕЛЬ ТЕЛА И ДУШИ

   Понятно, что после этого вечер пришлось прервать.
   Хотя никто не понял причины обморока королевы, факт оставался фактом.
   Увидев рисунок Жильбера, подправленный королем, королева вскрикнула и упала без чувств.
   Вот какой слух пробежал по рядам присутствовавших, после чего все те, кто не были членами семьи или ближайшими друзьями, почли за долг удалиться.
   Жильбер оказал королеве первую помощь.
   Принцесса де Ламбаль не пожелала, чтобы королеву уносили в ее покои. Да это было бы и нелегко: принцесса де Ламбаль жила в павильоне Флоры, а королева – в павильоне Марсан; пришлось бы идти через весь дворец.
   Больную уложили на кресло в спальне принцессы, а та, с присущим всем женщинам чутьем угадав, что во всем случившемся есть какая-то тайна, удалила всех, даже короля, и встала у изголовья королевы, с беспокойством взглядывая на нее, ожидая, когда благодаря заботам доктора Жильбера она очнется.
   Изредка она спрашивала доктора, скоро ли королева придет в себя; а тот, будучи не в силах привести королеву в чувство, успокаивал принцессу обычными в таких случаях словами.
   Нервное потрясение королевы было столь сильным, что несколько минут не помогали ни нюхательные соли, ни натирание висков уксусом; наконец едва заметное пошевеливание пальцев указало на то, что чувствительность возвращается. Королева медленно поводила головой из стороны в сторону, как в страшном сне, потом вздохнула и открыла глаза.
   Однако можно было заметить, что жизнь возвратилась к ней раньше, чем разум; она некоторое время оглядывала комнату, не понимая, где она находится и что с ней произошло. Очень скоро все ее тело охватила дрожь, она едва слышно вскрикнула и прижала руку к глазам, словно для того, чтобы избавиться от страшного видения.
   К ней возвращалась память.
   Впрочем, кризис миновал. Жильбер не скрывал, что причиной его послужило моральное потрясение, и не знал, чем медицина могла бы помочь; он собирался было удалиться, однако едва он отступил на шаг, как королева, будто угадав его намерение, схватила его за руку и нервно проговорила:
   – Останьтесь!
   Жильбер в изумлении замер. Он знал, что королева с трудом его выносила; впрочем, он не раз замечал, что оказывает на королеву странное, почти магнетическое воздействие.
   – Я – к услугам вашего величества, – проговорил он. – Однако я полагаю, что было бы нелишним успокоить короля, а также всех тех, кто остался в гостиной, а если ваше величество позволит…
   – Тереза! – обратилась королева к принцессе де Ламбаль. – Скажите королю, что я пришла в себя; проследите, чтобы мне никто не мешал: мне надо поговорить с доктором Жильбером.
   Принцесса повиновалась с покорностью, которая угадывалась не только в ее характере, но и во внешности.
   Приподнявшись на локте, королева проводила ее взглядом, выждала, чтобы дать ей возможность выполнить поручение, и, видя, что поручение в самом деле выполнено благодаря предупредительности принцессы де Ламбаль и она может говорить с доктором свободно, она повернулась к нему и пристально посмотрела ему в глаза.
   – Доктор! – молвила королева. – Вас не удивляет, что вы оказываетесь рядом со мной в трудные минуты моей жизни?
   – Увы, ваше величество, я не знаю, должен ли я благодарить за это случай или жаловаться на судьбу, – отвечал Жильбер.
   – Почему, сударь?
   – Потому что я слишком хорошо умею читать в чужом сердце, чтобы заметить, что это не зависит ни от вашего желания, ни от вашей воли.
   – Я потому и назвала это случаем… Вы знаете, что я люблю откровенность. Однако во время событий последнего времени, заставивших нас действовать сообща, доктор, вы доказали мне настоящую преданность, я вам очень благодарна и никогда этого не забуду.
   Жильбер в ответ поклонился.
   Королева следила за его движением и выражением его лица.
   – Я тоже физиономистка, – заметила она, – знаете ли вы, что ответили мне сейчас, не проронив ни слова?