Дюма Александр. Соратники Иегу

   Но что сделали с телами тех двоих и с телом сэра Джона?
   Судьба противников англичанина Ролану была достаточно безразлична.
   Но он жаждал узнать, что стало с его другом.
   От пьедестала до наружной двери тянулся кровавый след.
   Значит, сэра Джона вынесли из часовни.
   Ролан рванул массивную дверь — она была заперта только на задвижку и сразу же отворилась.
   За порогом он снова обнаружил брызги крови; по измятому кустарнику он мог определить, куда направлялись люди, что несли тела.
   Их путь был отмечен сломанными ветками и примятой травой. Ролан пошел по этим следам и выбрался на опушку леса, вдоль которой тянулась дорога из Пон-д'Эна в Бурк.
   Тут следы кончились. Должно быть, сэр Джон, живой или мертвый, лежал в придорожной канаве.
   Какой-то мужчина шагал по дороге, удаляясь от замка Черных Ключей. Ролан направился к нему.
   — Скажите, вы ничего не видели на дороге? Вы никого не повстречали? — спросил он.
   — Как же, — ответил мужчина, — я видел двух крестьян, они несли человека на носилках.
   — О! — воскликнул Ролан. — И человек был живой?
   — Он был страсть какой бледный, лежал неподвижно, как покойник.
   — А кровь сочилась из ран?
   — Я видел капли крови на дороге.
   — В таком случае он жив! Ролан вынул из кармана золотой.
   — Вот тебе луидор, — сказал он. — Живо беги в Бурк, к доктору Милье. Скажи ему, чтобы он сел на коня и во весь опор мчался к замку Черных Ключей. Добавишь, что там человек при смерти.
   Поощренный вознаграждением, крестьянин бросился в сторону Бурка, а Ролан во весь дух устремился к замку.
   Теперь, когда наш читатель, по всей вероятности, не меньше Ролана жаждет узнать, что приключилось с сэром Джоном, мы поведаем ему о событиях минувшей ночи.
   На наших глазах сэр Джон около одиннадцати часов проник в здание, которое обычно называли домом послушников (или монастырским домиком) и которое было не чем иным, как часовней, воздвигнутой среди леса.
   Из ризницы он перешел на клирос.
   Кругом было пусто. Довольно яркая луна временами исчезала в облаках; ее голубоватые лучи проникали в часовню сквозь стрельчатые окна с разбитыми цветными стеклами.
   Сэр Джон прошел на середину клироса и остановился возле пьедестала. Минуты проходили за минутами, но на сей раз отбивали время часы не в монастыре, а в ближайшей деревне Перонназ.
   До полуночи дело обстояло так же, как и в дежурство Ролана: сэр Джон улавливал лишь смутные шорохи и случайные ночные звуки.
   Но вот пробило двенадцать. Сэр Джои с нетерпением ждал этого момента, ибо если что-то должно было случиться, то именно сейчас.
   Когда затих последний удар, в подземелье послышались глухие шаги и за решеткой подземного кладбища блеснул свет.
   Англичанин не спускал глаз с решетки. Она распахнулась, и появился монах с факелом в руке; лицо его было закрыто капюшоном.
   Он был в одежде картезианца.
   Вслед за ним вошел второй, третий… Сэр Джон насчитал двенадцать. Перед алтарем они разошлись в разные стороны. На клиросе находилось двенадцать сидений — шесть справа и шесть слева от сэра Джона.
   Монахи молча остановились перед сиденьями. Каждый из них вставил свой факел в отверстие в подлокотнике. Но вот вошел тринадцатый и встал перед алтарем.
   Ни один из монахов не разыгрывал роль привидения или призрака. Нет, это были вполне земные существа, живые люди.
   Сэр Джон стоял с пистолетом в каждой руке, прислонившись к пьедесталу, и с величайшим хладнокровием наблюдал все происходящее; ему было ясно, что его хотят окружить со всех сторон.
   Как и сэр Джон, все монахи хранили молчание.
   Монах, стоявший у алтаря, первым нарушил тишину.
   — Братья, — спросил он, — зачем собрались мстители?
   — Чтобы судить осквернителя святыни! — отвечали монахи.
   — Какое преступление он совершил?
   — Он задумал проникнуть в тайны Соратников Иегу.
   — Какую кару он заслужил?
   — Смертную казнь!
   Начальствующий монах несколько минут помолчал, как будто давая время обвиняемому воспринять всю тяжесть приговора. Потом он повернулся к англичанину, который по-прежнему был невозмутимо спокоен, словно присутствовал на каком-то спектакле.
   — Сэр Джон Тенли, — проговорил он, — вы иностранец, к тому же англичанин, и в силу этого вы должны были оставаться в стороне, не препятствуя Соратникам Иегу сводить счеты с правительством, которое они поклялись уничтожить. Но у вас недостало благоразумия, вы поддались пустому любопытству. Вы проникли в пещеру льва, и лев вас растерзает!
   Снова наступило безмолвие. Казалось, начальствующий ждал ответа, но, так как сэр Джон продолжал молчать, он добавил:
   — Сэр Джон Тенли, ты приговорен к смерти, готовься умереть!
   — Ха-ха! Я вижу, что попал в шайку разбойников. Если так, я смогу откупиться!
   Сэр Джон повернулся к начальствующему:
   — Какой назначите мне выкуп, атаман? Возмущенный ропот был ответом на дерзкие слова. Начальствующий простер к нему руку.
   — Ты заблуждаешься, сэр Джон, — ты имеешь дело не с шайкой разбойников, — сказал он не менее спокойно и хладнокровно, чем англичанин, — и я сейчас тебе докажу это. Если у тебя есть с собой крупная сумма или драгоценности, сделай нам распоряжения, и деньги и драгоценности будут переданы членам твоей семьи или лицу, которое ты назовешь.
   — А какая у меня гарантия, что моя последняя воля будет исполнена?
   — Мое слово!
   — Слово главаря убийц! Я ему не верю!
   — Ты и на сей раз ошибся, сэр Джон! Я никогда не был ни главарем убийц, ни атаманом шайки разбойников!
   — Тогда кто же ты?
   — Я избранник Небес, призванный совершить отмщение! Я посланец Иегу, царя Израиля, которому пророк Елисей повелел истребить дом Ахава!
   — Если вы действительно облечены столь высокой миссией, то почему вы прячете свои лица? Почему носите панцирь под монашеским одеянием? Истинные избранники сражаются с открытым лицом и, убивая, рискуют жизнью. Откиньте свои капюшоны, станьте передо мной с обнаженной грудью, и я признаю за вами достоинства, какие вы себе приписываете!
   — Вы слышали, братья? — спросил начальствующий. И, сбросив с себя рясу, он рывком распахнул на груди сюртук, жилет и рубашку.
   Остальные монахи последовали его примеру; теперь они стояли перед сэром Джоном с открытым лицом и обнаженной грудью.
   То были красивые молодые люди; самому старшему из них нельзя было дать и тридцати пяти лет.
   Их одежда поражала своей элегантностью, и, странное дело, ни у кого из них не было оружия.
   Это были прежде всего судьи.
   — Ты должен быть доволен, сэр Джон Тенли, — заявил начальствующий, — ты умрешь, но перед смертью сможешь исполнить высказанное тобою желание — смотреть нам в лицо и убить того, кого захочешь. Сэр Джон, я даю тебе пять минут, чтобы ты мог вверить свою душу Богу.
   Но сэр Джон, не заботясь о спасении души, стал спокойно осматривать свои пистолеты. Он проверил, в порядке ли запал, привел в действие курки, испытывая исправность пружин, и попробовал, прочно ли сидят пули. И, не ожидая, пока истекут дарованные ему пять минут, он обратился к Соратникам Иегу:
   — Господа, я готов. А вы?
   Молодые люди переглянулись и по знаку начальствующего двинулись прямо на сэра Джона, окружая его со всех сторон.
   Начальствующий по-прежнему стоял неподвижно у алтаря, наблюдая разыгравшуюся перед ним сцену.
   У сэра Джона было всего два пистолета, и он мог убить только двоих.
   Он наметил себе жертвы и выстрелил.
   Двое соратников Иегу упали, обагрив кровью церковные плиты. Остальные, словно ничего не произошло, не замедлили шага и надвигались на сэра Джона.
   Англичанин схватил пистолеты за стволы и стал наносить удары рукоятками.
   Он обладал богатырской силой, и с ним было не так-то легко справиться. Около десяти минут посреди клироса метался бесформенный клубок человеческих тел; потом это беспорядочное движение прекратилось. Соратники Иегу разошлись направо и налево, каждый к своему сиденью, а сэр Джон остался лежать на пьедестале, руки и ноги его были скручены веревками, какими опоясывались монахи.
   — Ты вверил свою душу Богу? — спросил начальствующий.
   — Да, убийца! — отвечал сэр Джон. — Я жду удара! Монах взял кинжал, лежавший на престоле, и поднял его высоко над головой. Подойдя к сэру Джону, он занес кинжал над его грудью.
   — Сэр Джон Тенли, — проговорил он, — ты отважный человек и, конечно, честный. Поклянись, что ты не обмолвишься ни единым словом о том, что ты видел здесь! Поклянись, что при любых обстоятельствах ни узнаешь ни одного из нас, — и мы оставим тебя в живых!
   — Как только я выйду отсюда, — ответил сэр Джон, — я немедленно донесу на вас! Как только окажусь на свободе, стану вас преследовать!
   — Поклянись! — повторил монах.
   — Нет, — отвечал англичанин.
   — Поклянись! — в третий раз приказал монах.
   — Никогда! — отрезал сэр Джон.
   — Ну, так умри, раз ты сам этого хочешь!
   И он вонзил кинжал по самую рукоятку в грудь сэра Джона. У англичанина не вырвалось ни единого вздоха: то ли он на редкость владел собой, то ли был мгновенно убит.
   — Правосудие свершилось! — торжественно провозгласил монах, сознавая, что исполнил свой долг.
   И, оставив кинжал в груди сэра Джона, он вернулся на свое место у алтаря.
   — Братья, — сказал он, — вам уже известно, что вы приглашены на бал жертв, который состоится в Париже, на Паромной улице, в доме номер тридцать пять, двадцать первого января, в годовщину смерти короля Людовика Шестнадцатого.
   И он удалился, а за ним в подземелье последовали десять монахов с факелами в руках. Два факела, оставленные на клиросе, освещали неподвижные тела.
   Через минуту вошли братья-прислужники, при свете факелов подняли два трупа, лежавшие на каменном полу, и унесли их в подземелье.
   Потом они вернулись, взяли тело сэра Джона и положили на носилки; отворив входную дверь, они вышли наружу и заперли ее за собою. Два монаха, шедшие перед носилками, захватили с собой факелы.
   А теперь, если читатели спросят нас, почему так по-разному обошлись с Роланом и с англичанином, почему к одному проявили снисходительность, а к другому жестокость, мы им ответим.
   Вспомните, что Морган позаботился о безопасности брата Амели: жизнь Ролана стала священной для Соратников Иегу, ни один из них не имел права его умертвить.

XIX. ДОМИК НА УЛИЦЕ ПОБЕДЫ

   Пока сэра Джона Тенли переносят в замок Черных Ключей, пока Ролан спешит домой, пока посланный Роланом крестьянин бежит в Бурк сообщить доктору Милье, что случилась беда и его присутствие необходимо в доме г-жи де Монтревель, мысленно перенесемся через пространство, отделяющее Бурк от Парижа, и через время, истекшее между 16 октября и 7 ноября, то есть между 24 вандемьера и 16 брюмера, и войдем в четыре часа пополудни в домик на улице Победы, который стал историческим благодаря знаменитому заговору 18 брюмера, созревшему в его стенах.
   Этот дом уцелел до наших дней и, кажется, сам удивляется, что после стольких смен правительств на его двойных дубовых дверях еще красуются консульские фасции; он стоит под номером 60 на правой стороне улицы и открыт для любопытных посетителей.
   Пройдем по длинной и узкой липовой аллее, что тянется от ворот к двери дома, пересечем переднюю, повернем по коридору направо и, поднявшись по лестнице из двадцати ступенек, войдем в рабочий кабинет с зелеными обоями, где все занавески, стулья, кресла и диванчики такого же цвета.
   Стены увешаны географическими картами и планами городов. По обеим сторонам камина высятся книжные шкафы кленового дерева; стулья, кресла, диванчики и столы завалены книгами; лишь с трудом можно примоститься на кончике стула, а на столах так тесно, что негде писать.
   Среди гор рапортов, писем, брошюр и книг сидит человек и, вырывая у себя волосы на голове от нетерпения, бьется над страницей с заметками, расшифровать которые куда труднее, чем иероглифы луксорского обелиска.
   Он уже впадал в отчаяние, когда дверь отворилась и вошел молодой офицер в мундире адъютанта.
   Секретарь поднял голову, и лицо его засияло.
   — А! Это вы, милый Ролан! — воскликнул он. — Я страшно рад видеть вас сразу по трем причинам: во-первых, я до смерти соскучился; во-вторых, генерал ждет вас с нетерпением и требует вас во что бы то ни стало; в-третьих, вы поможете мне разобрать слово, над которым я мучаюсь добрых десять минут… Но прежде всего обнимемся!
   Секретарь и адъютант дружески обнялись.
   — Что ж, посмотрим, на каком слове вы застряли, дорогой Бурьенн, — сказал адъютант.
   — Ах, мой друг, что за почерк! Разобрать несколько строк — значит заработать себе седой волос! Сегодня я дополз только до третьей страницы! Попробуйте-ка прочитать!
   Ролан взял листок из рук секретаря и, сосредоточившись, довольно бойко прочел:
   — «Параграф XI. Начиная от Асуана, до пункта, находящегося в трех льё к северу от Каира, Нил течет единым потоком…» — Тут он остановился. — Ну что же, все идет гладко. Что это вы говорили? Напротив, генерал старался писать разборчиво.
   — Продолжайте, продолжайте! — попросил Бурьенн. Молодой человек стал читать дальше:
   — «…У этого пункта, который называется…» А-а!..
   — Вот мы и наткнулись. Что вы скажете? Ролан повторил:
   — «…который называется…» Черт! «…который называется…»
   — Да, «который называется», а дальше?
   — А что вы мне дадите, Бурьенн, — воскликнул Ролан, — если я вам преподнесу разгадку?
   — Диплом о присвоении чина полковника: как только мне попадется подписанный бланк, я заполню пробел вашим именем.
   — Ну нет! Я не хочу расставаться с генералом! Лучше один хороший отец, чем пятьсот плохих детей. Отдаю вам эти три слова даром!
   — Как! Здесь три слова?
   — Это название никак не уложишь в два слова. Слушайте, кланяйтесь и благодарите! «У этого пункта, который называется Ventre della Vacca…»
   — А! Коровье Брюхо!.. Черт побери! Он и по-французски-то пишет неразборчиво, а уж если ему взбредет в голову писать по-итальянски, да еще на жаргоне его родного Аяччо!.. До сих пор я боялся сойти с ума, а теперь как бы мне не превратиться в идиота!.. Вот как это звучит.
   И он произнес всю фразу:
   — «Начиная от Асуана до пункта, находящегося в трех льё к северу от Каира, Нил течет единым потоком. У этого пункта, который называется Коровье Брюхо, он образует два рукава, на одном из них стоит Розетта, а на другом Дамьетта». Спасибо, Ролан!
   И Бурьенн дописал параграф до конца.
   — Скажите, — спросил Ролан, — наш генерал все еще не расстался со своим коньком — колонизацией Египта?
   — Нет, нет, и заодно он понемножку собирается править Францией. Мы будем колонизировать… на расстоянии.
   — Прошу вас, дорогой Бурьенн, расскажите мне, как обстоят дела, а то я будто из Мономотапы явился.
   — Скажите сначала: вы приехали по собственному желанию или вас вызвали?
   — Вызвали, еще как вызвали!
   — А кто?
   — Да сам генерал.
   — Приватная депеша?
   — Написанная его рукой. Вот, взгляните!
   Молодой человек вынул из кармана бумажку, где были нацарапаны всего две строчки, без подписи. Почерк был тот же, что в тетрадке, над которой усердствовал Бурьенн.
   Депеша гласила:
   «Отправляйся и будь в Париже 16 брюмера. Ты мне нужен».
   — Да, — сказал Бурьенн, — мне думается, это произойдет восемнадцатого.
   — Что произойдет?
   — Честное слово, вы меня спрашиваете, Ролан, о том, что мне самому неизвестно. Вы же знаете, что он не очень-то общителен. Что будет восемнадцатого брюмера? Пока не могу сказать, но ручаюсь, нечто произойдет.
   — Но вы-то догадываетесь?
   — Я думаю, что он хочет стать членом Директории вместо Сиейеса, а может быть, президентом вместо Гойе.
   — А как же Конституция Третьего года?
   — При чем тут Конституция Третьего года?
   — Там сказано, что членом Директории может быть человек не моложе сорока лет, а нашему генералу недостает ровно десяти годов.
   — Черт возьми! Тем хуже для Конституции — над ней совершат насилие, вот и все!
   — Но она еще совсем юная, Бурьенн. Разве допустимо совершать насилие над семилетней малюткой?
   — В руках гражданина Барраса, милый мой, все растет как на дрожжах, и семилетняя малютка уже стала опытной куртизанкой.
   Ролан покачал головой.
   — Ну что? — спросил Бурьенн.
   — Я не думаю, что наш генерал станет попросту одним из пяти членов Директории. Посудите сами, милый мой: пять французских королей — это уже не диктатура, это упряжка!
   — Во всяком случае, до сих пор у него можно было заметить лишь такие намерения. Но вы знаете, мой друг, когда имеешь дело с нашим генералом, приходится строить догадки…
   — Клянусь честью, я чересчур ленив, чтобы этим заниматься, Бурьенн. Я типичный янычар: все, что генерал ни сделает, для меня будет хорошо. На кой черт составлять свое мнение, развивать его и защищать? И без того жизнь — такая скучища!
   И Ролан подтвердил свой афоризм, зевнув во весь рот. Потом он добавил самым беспечным тоном:
   — Как вы полагаете, Бурьенн, мы поработаем саблями?
   — Весьма вероятно.
   — Значит, появятся шансы быть убитым, а мне только этого и нужно. А где генерал?
   — У госпожи Бонапарт. Он спустился четверть часа назад. Ему доложили о вашем приезде?
   — Нет. Мне хотелось сначала повидаться с вами. Но постойте, я слышу его шаги! Вот он!
   В этот момент дверь распахнулась и на пороге появился тот самый исторический персонаж, который в Авиньоне на наших глазах, сохраняя инкогнито, играл немногословную роль; на нем был живописный мундир главнокомандующего Египетской армией.
   Но Бонапарт был у себя дома и потому оставался с непокрытой головой. Ролан заметил, что у него еще глубже ввалились глаза и лицо как-то посерело.
   При виде адъютанта мрачный, или скорее задумчивый, взор Бонапарта блеснул радостью.
   — А! Это ты, Ролан! — воскликнул он. — Надежен, как сталь! Тебя зовут — ты появляешься. Добро пожаловать!
   И он протянул руку молодому человеку. Потом продолжал с еле уловимой улыбкой:
   — Что ты тут делаешь у Бурьенна?
   — Я жду вас, генерал.
   — А в ожидании вы болтаете, как две кумушки.
   — Признаюсь, генерал, я показал ему вашу депешу — приказ быть здесь шестнадцатого брюмера.
   — Как я написал тебе: шестнадцатого или семнадцатого?
   — Конечно, шестнадцатого, генерал, — семнадцатого было бы слишком поздно.
   — Почему семнадцатого поздно?
   — Да ведь, по словам Бурьенна, восемнадцатого вы намереваетесь предпринять какой-то важный шаг.
   — О-о! — прошептал Бурьенн. — Из-за этого вертопраха мне будет головомойка.
   — Вот как! Он тебе сказал о моих замыслах на восемнадцатое?
   Бонапарт подошел к Бурьенну и взял его за ухо.
   — Старая сплетница! — бросил он.
   — В самом деле, — обратился он к Ролану, — у меня намечено на восемнадцатое нечто весьма важное. Мы с женой обедаем у президента Гойе. Это прекрасный человек, в мое отсутствие он так радушно принимал Жозефину. Ты будешь обедать с нами, Ролан.
   Ролан взглянул на Бонапарта.
   — И вы для этого вызвали меня, генерал? — засмеялся он.
   — Да, для этого и, может быть, еще для чего-то другого. Пиши, Бурьенн. Бурьенн схватился за перо.
   — Ты готов?
   — Да, генерал.
   — «Дорогой президент, извещаю Вас, что мы с супругой и одним из моих адъютантов просим разрешения отобедать у Вас послезавтра, восемнадцатого брюмера.
   Разумеется, мы имеем в виду семейный обед…»
   — А дальше? — спросил Бурьенн.
   — Что дальше?
   — Написать: «Свобода, равенство и братство»?
   — «Или смерть», — добавил Ролан.
   — Не надо, — отвечал Бонапарт. — Дай мне перо. Он взял перо из рук Бурьенна и подписался:
   «Преданный вам Бонапарт».
   — Напиши адрес, Бурьенн, — сказал он, отодвигая листок, — и отправь с ординарцем.
   Бурьенн написал адрес, запечатал письмо и позвонил. Появился дежурный офицер.
   — Пошлите это с ординарцем, — приказал Бурьенн.
   — Скажите, что я жду ответа, — добавил Бонапарт. Офицер вышел.
   — Бурьенн, — заговорил генерал, указывая на Рола-на, — посмотри-ка на своего приятеля.
   — Я смотрю на него, генерал.
   — Ты знаешь, что он натворил в Авиньоне?
   — Надеюсь, он не избрал там нового папу?
   — Нет. Он швырнул тарелку в лицо одному субъекту.
   — Горячая голова!
   — Но это еще не все.
   — Я так и думал.
   — Он дрался с ним на дуэли.
   — И, разумеется, убил его? — вставил Бурьенн.
   — Да. А ты знаешь из-за чего?
   — Нет.
   Генерал пожал плечами.
   — Потому, что этот человек назвал меня грабителем. И он взглянул на Ролана с непередаваемым выражением какой-то насмешливой нежности.
   — Дурачок! — бросил он. Внезапно Бонапарт спросил:
   — Кстати, ты разузнал об англичанине?
   — Я как раз собираюсь вам о нем рассказать, генерал.
   — Он все еще во Франции?
   — Да, и одно время я даже опасался, что он останется здесь до того дня, когда труба Страшного суда заиграет зорю в Иосафатовой долине.
   — Что ж, ты его тоже чуть не убил?
   — О нет! Только не я! Мы с ним закадычные друзья, генерал! Он превосходный человек и при этом такой оригинал, что я попрошу вас проявить к нему капельку благосклонности.
   — Черт! К англичанину?! Бонапарт покачал головой:
   — Не люблю я англичан!
   — Я понимаю, вы не любите этот народ, но отдельные лица…
   — Ну так что же стряслось с твоим другом?
   — Его судили, вынесли ему приговор и казнили.
   — Что ты плетешь, черт подери!
   — Чистую правду, генерал.
   — Как! Его судили, вынесли приговор и гильотинировали?
   — О, не совсем так. Судить-то его судили, приговорить — приговорили, но не гильотинировали. Если бы его гильотинировали, он чувствовал бы себя еще хуже.
   — Что за чушь ты городишь! Какой трибунал его судил и вынес приговор?
   — Трибунал Соратников Иегу.
   — Что это еще за Соратники Иегу?
   — Как! Вы уже позабыли о нашем друге Моргане, о человеке в маске, что принес виноторговцу его двести луидоров?
   — Нет, — возразил Бонапарт, — я его не забыл. Бурьенн, ведь я тебе рассказывал о безумной смелости этого проходимца?
   — Да, генерал, — отвечал Бурьенн, — и я еще заметил, что на вашем месте я дознался бы, кто это такой.
   — О, генерал узнал бы это, если бы сам не помешал мне; я уже готов был схватить молодчика за горло и сорвать с него маску, когда генерал бросил мне хорошо знакомым вам тоном: «Ролан, сиди смирно!»
   — Да вернись ты к своему англичанину, болтун! — прервал его Бонапарт. — Этот Морган его убил, что ли?
   — Нет, не он… а его сообщники.
   — Но ты только что говорил о трибунале, о приговоре.
   — Ах, генерал, вы все такой же! — заметил Ролан, позволяя себе маленькую фамильярность, вынесенную из военного училища. — Вы хотите узнать, а сами не даете рта раскрыть!
   — Стань членом Совета пятисот, и будешь болтать в свое удовольствие.
   — Вот еще! В Совете пятисот у меня будет четыреста девяносто девять коллег, им как и мне, захочется говорить, и они будут перебивать меня на каждом шагу. Уж лучше вы меня перебивайте, чем какой-нибудь адвокатишка!
   — Да расскажешь ли ты, наконец?
   — Охотно. Представьте себе, генерал, в окрестностях Бурка есть картезианский монастырь…
   — Сейонский монастырь — я знаю.
   — Как! Вы знаете этот монастырь? — удивился Ролан.
   — Да ведь генерал знает все на свете! — заметил Бурьенн.
   — Ну что же, в твоем монастыре еще есть монахи?
   — Нет, теперь там бродят одни привидения.
   — Уж не хочешь ли ты мне рассказать историю о привидениях?
   — Да еще какую!
   — Черт возьми! Бурьенн знает, что я обожаю такие истории. Говори.
   — Так вот, к моей матушке пришли крестьяне и рассказали, что в монастыре появляются призраки. Разумеется, мы решили разузнать, в чем дело; и сэр Джон, и я, или, вернее, я, а затем сэр Джон, провели там ночь.
   — Где же это?
   — В картезианском монастыре.
   Бонапарт незаметно сделал большим пальцем знак креста, — эту привычку он приобрел еще на Корсике и сохранил ее до конца дней.
   — Вот как! И ты видел привидения? — спросил он.
   — Да, одно привидение я видел.
   — И как ты с ним обошелся?
   — Я выстрелил в него.
   — А потом?
   — А потом оно как ни в чем не бывало двинулось дальше.
   — И ты признал себя побежденным?
   — Это я-то? Как будто вы не знаете меня? Я стал его преследовать и снова в него выстрелил. Но оно лучше меня ориентировалось в полуразрушенном монастыре и ускользнуло.
   — Черт!
   — На другой день была очередь сэра Джона, нашего англичанина.
   — И он видел твое привидение?
   — Он видел кое-что почище: видел двенадцать монахов; они вошли в церковь и судили его за то, что он захотел проникнуть в их секреты; они приговорили его к смерти и закололи кинжалом.
   — И он не защищался?
   — Как лев! Он убил двоих!
   — И он умер?
   — Нет, но ему крепко досталось. Все же я надеюсь, что он выкарабкается. Представьте себе, генерал, его нашли на обочине дороги и отнесли к моей матери; у него в груди торчал кинжал, как жердь в винограднике.
   — А! Да ты, я вижу, рассказываешь мне сказки про судилище святой Феме! Только и всего!
   — А на лезвии кинжала, чтобы знали, кем нанесен удар, была надпись: «Соратники Иегу».
   — Хватит тебе! Разве что-нибудь подобное может происходить во Франции, в последний год восемнадцатого века? Я понимаю, еще в Германии, в средние века, во времена Отгонов и Генрихов!