Дюма Александр. Соратники Иегу

   Всадник спешивается, проходит по дорожке и открывает дверь комнаты, где сидит за столом Кадудаль.
   — А! Это ты, Сердце Короля! — воскликнул генерал. — Откуда ты?
   — Из Пуансе, генерал!
   — Какие новости?
   — Письмо Тиффожа.
   — Давай.
   Жорж поспешно взял письмо из рук Сердца Короля.
   — Вот как! — сказал он. И перечитал письмо.
   — А ты видел того, кто должен ко мне приехать? — спросил Кадудаль.
   — Да, генерал, — отвечал гонец.
   — Что это за человек?
   — Красивый малый лет этак двадцати шести-двадцати семи.
   — А какой у него вид?
   — Решительный!
   — Хорошо. Когда он приезжает?
   — Скорее всего сегодня ночью.
   — Ты предупредил о нем дозорных на дороге?
   — Да. Его пропустят.
   — Еще раз предупреди их: с ним ничего не должно случиться — его жизнь оберегает Морган.
   — Будет исполнено, генерал.
   — Что еще?
   — Авангард республиканцев занял Ла-Рош-Бернар.
   — Сколько их?
   — Да с тысячу, пожалуй. Они привезли гильотину, с ними правительственный комиссар Мильер.
   — Ты уверен, что это он?
   — Я сам видел их в походе. Комиссар скакал рядом с полковником, я его сразу узнал. Он велел казнить моего брата, и я поклялся, что убью его своими руками!
   — И ты готов рисковать жизнью, чтобы сдержать свою клятву?
   — Только бы подвернулся случай.
   — Что ж, может, он скоро подвернется.
   Но вот снова раздался стук копыт мчавшейся галопом лошади.
   — А! — сказал Сердце Короля. — Должно быть, это тот, кого вы ждете.
   — Нет, — возразил Кадудаль, — этот едет из Вана. Вскоре стало ясно, что Жорж был прав.
   Второй всадник, в свою очередь, остановился у ворот, спрыгнул на землю и вошел в комнату.
   Вождь роялистов тут же узнал его, хотя он был закутан с головы до ног в широченный плащ.
   — Это ты, Благословенный? — спросил Жорж.
   — Да, мой генерал.
   — Откуда ты?
   — Из Вана, куда вы меня послали наблюдать за синими.
   — Ну, так что поделывают синие?
   — Они боятся умереть с голоду, если вы осадите город, — у них нехватка провианта, — и генерал Гатри задумал сегодня в ночь захватить склады в Гран-Шане. Он будет самолично командовать налетом и, чтобы было удобнее, возьмет с собой всего сто человек.
   — Ты устал, Благословенный?
   — Ничуть, генерал.
   — А твой конь?
   — Он мчался во весь дух, но, пожалуй, проскачет галопом еще четыре или пять льё.
   — Пусть отдохнет два часа, дай ему двойную порцию овса, и он проделает десять.
   — Ну что ж, это можно.
   — Через два часа ты отправишься в Гран-Шан, будешь там чуть свет и передашь мой приказ все вывезти из селения. Я беру на себя генерала Гатри и его отряд. Это все, что ты хотел мне сказать?
   — Нет, у меня есть еще для вас новость.
   — Какая?
   — Ван получит нового епископа.
   — А! Так нам возвращают наших епископов?
   — Похоже, что так. Но если они все такие, как этот, то на кой черт они нам!
   — Кто же он?
   — Одрен!
   — Цареубийца?
   — Одрен-отступник!
   — А когда он приезжает?
   — Сегодня в ночь, а может, завтра.
   — Я не поеду к нему навстречу, но уж если он попадет в лапы к нашим молодцам…
   Благословенный и Сердце Короля разразились хохотом.
   — Тсс! — произнес Кадудаль. Все трое стали прислушиваться.
   — На сей раз это он, — заметил Кадудаль.
   Со стороны Ла-Рош-Бернара раздавался стук копыт: лошадь мчалась галопом.
   — Наверняка он самый! — подхватил Сердце Короля.
   — Ну, друзья мои, теперь ступайте… Ты, Благословенный, поскорее в Гран-Шан!.. А ты, Сердце Короля, оставайся во дворе и возьми с собой человек тридцать: может, мне понадобится разослать в разные стороны гонцов. Между прочим, прикажи, чтобы принесли поужинать — самые лучшие блюда, какие только найдутся в селении.
   — На сколько человек, генерал?
   — На двоих.
   — Вы куда-то идете?
   — Нет, только навстречу тому, кто приехал.
   Двое или трое парней уже вывели во двор лошадей, на которых прискакали гонцы.
   Оба гонца тотчас же удалились.
   Жорж подошел к воротам как раз в тот момент, когда всадник осадил коня и в нерешительности озирался.
   — Пожалуйте сюда, сударь, — обратился к нему Жорж.
   — Кто вы? — спросил всадник.
   — Тот, кого вы ищете.
   — Откуда вы знаете, кого я ищу?
   — Я полагаю, что вам нужен Жорж Кадудаль, или Круглоголовый.
   — Вот именно.
   — Это я. Добро пожаловать, господин Ролан де Монтревель!
   — О! — воскликнул удивленный молодой человек.
   Он спешился и, казалось, искал глазами, кому бы доверить коня.
   — Бросьте поводья на шею коню и не беспокойтесь о нем. Вам приведут его, когда он вам понадобится. В Бретани ничего не пропадет: народ у нас честный.
   Ролан, ни слова не говоря, бросил поводья и последовал за Кадудалем.
   — Я иду впереди, чтобы показать вам дорогу, полковник, — сказал предводитель шуанов.
   Они вошли в лачугу, где невидимая рука уже разожгла огонь в очаге.

XXXII. БЕЛЫЙ И СИНИЙ

   Войдя, как мы сказали, вслед за Жоржем, Ролан стал с беззаботным любопытством оглядываться по сторонам.
   Он сразу же убедился, что, кроме них, в комнате никого не было.
   — Это ваша штаб-квартира? — с улыбкой спросил Ролан, протягивая ноги поближе к огню.
   — Да, полковник.
   — Ну и странная же у вас охрана! Жорж, в свою очередь, улыбнулся.
   — Вы так говорите, потому что от Ла-Рош-Бернара до самого Мюзийака дорога была безлюдна?
   — Ну да, я не встретил ни души.
   — Но это отнюдь не значит, что дорога не охраняется.
   — Впрочем, может быть, ее охраняют совы и филины, они перелетали с дерева на дерево, словно сопровождая меня, генерал… Если так, то я беру свои слова назад.
   — Так оно и есть, — ответил Кадудаль, — меня сторожат филины и совы, ведь у них замечательные глаза, они имеют то преимущество перед людьми, что видят ночью.
   — Хорошо, что я догадался расспросить в Ла-Рош-Бернаре, как проехать в Мюзийак, а то ни один черт не показал бы мне дорогу.
   — Где бы вы ни спросили на дороге, как разыскать Жоржа Кадудаля, вам тут же ответили бы: «В селении Мюзийак, четвертый дом справа». Вы никого не видели, полковник, а между тем в настоящее время около полутора тысяч человек знают, что полковник Ролан, адъютант первого консула, ведет переговоры с сыном мельника из Ле-Герно.
   — Но, если им известно, что я полковник на службе у Республики и адъютант первого консула, как же они меня пропустили?
   — Да потому что получили приказ.
   — Так вы знали, что я направляюсь к вам?
   — Мне было известно не только то, что вы едете ко мне, но и зачем вы едете.
   Ролан пристально посмотрел на своего собеседника.
   — Выходит, что мне можно ничего вам не говорить и вы ответили бы мне, даже если бы я молчал?
   — Кое-что сказал бы.
   — Черт возьми! Любопытно знать, насколько ваша полиция лучше нашей!
   — Сейчас я вам это докажу, полковник.
   — Слушаю вас, и, поверьте, мне очень приятно сидеть здесь у доброго очага, который, кажется, тоже меня ждал.
   — Вы не ошиблись, полковник, здесь вас приветствует даже огонь в очаге.
   — Да, но он, как и вы, ни слова не говорит о цели моего приезда…
   — Вы оказали мне честь, приехав со мной совещаться, полковник, но первоначально вас направили только к аббату Бернье. На беду, аббат Бернье переоценил свои возможности: в письме, посланном своему другу Мартену Дюбуа, он предложил первому консулу свое посредничество.
   — Простите, — прервал его Ролан, — но вы сообщаете
   нечто мне неизвестное: что аббат Бернье писал генералу Бонапарту.
   — Я сказал, что он написал своему другу Мартену Дюбуа — это не одно и то же… Мои люди перехватили письмо и принесли его мне; я велел снять копию с письма и отослать его. Я уверен, что оно дошло по назначению: это доказывает ваш приезд к генералу Эдувилю.
   — Вы знаете, что теперь в Нанте командует не генерал Эдувиль, а генерал Брюн?
   — Да, и вы могли бы также сказать, кто командует в Ла-Рош-Бернаре: сегодня около шести часов вечера в этот город вступила тысяча солдат-республиканцев, а с ними гильотина и гражданин правительственный комиссар Тома Мильер. Раз уж приехала машина, то при ней должен быть палач.
   — Так вы говорите, генерал, что я приезжал к аббату Бернье?
   — Да. Аббат Бернье предложил свое посредничество; но он позабыл, что сейчас две Вандеи: правобережная и левобережная, и если вы договоритесь в Пуансе с д'Отишаном, Шатийоном и Сюзаннетом, то это еще не все, — надобно еще договориться с Фротте, Бурмоном и Кадудалем… Но где? Это никому не известно.
   — Кроме вас, генерал!
   — Тогда вы, со свойственным вам рыцарским благородством, вызвались привезти мне договор, подписанный двадцать пятого. Аббат Бернье, д'Отишан, Шатийон и Сюзаннет подписали вам пропуск, и вот вы здесь.
   — Клянусь честью, генерал, должен признать, что вы превосходно осведомлены. Первый консул от всей души желает мира и знает, что в вашем лице имеет дело с отважным и честным противником. Но поскольку он не может с вами увидеться — ведь вы, вероятно, не захотите поехать в Париж, — он направил меня к вам.
   — Другими словами, к аббату Бернье.
   — Генерал, не все ли вам равно, если я даю слово, что первый консул утвердит все, о чем мы с вами договоримся? Каковы же ваши условия мира?
   — О! Они весьма простые, полковник: пусть первый консул вернет трон его величеству Людовику Восемнадцатому, станет его коннетаблем, его главнокомандующим, главой всех его сухопутных и морских сил, и я первый стану его солдатом.
   — Первый консул уже дал свой ответ.
   — Вот почему я решил сам ему ответить.
   — Когда же?
   — Сегодня ночью, если представится случай.
   — Каким же это образом?
   — Я возобновлю военные действия.
   — Но ведь вам известно, что Шатийон, д'Отишан и Сюзаннет сложили оружие?
   — Они вожди вандейцев и от имени вандейцев могут делать все, что им угодно, а я вождь шуанов и от имени шуанов буду поступать так, как найду нужным.
   — Так, значит, генерал, вы обрекаете на уничтожение этот злополучный край!
   — Это подвиг мученичества, на который я призываю христиан и роялистов.
   — Генерал Брюн сейчас в Нанте, и с ним восемь тысяч пленных, которых нам только что вернули англичане после своих поражений при Алкмаре и Кастрикуме.
   — На этот раз пленным повезло: синие нас приучили никого не брать в плен. Что до числа наших врагов, это нас не слишком заботит.
   — Если генерал Брюн, присоединив эти восемь тысяч пленных к двадцати тысячам, которых он получает от генерала Эдувиля, здесь ничего не добьется, то первый консул сам двинется на вас во главе сотни тысяч солдат.
   Кадудаль усмехнулся.
   — Мы постараемся ему доказать, что достойны чести с ним сражаться.
   — Он сожжет ваши города!
   — Мы засядем в хижинах.
   — Он испепелит ваши хижины!
   — Мы переселимся в леса.
   — Подумайте как следует, генерал.
   — Окажите мне честь, полковник, останьтесь со мной на сорок восемь часов, и вы увидите, что я уже все обдумал.
   — Охотно соглашаюсь.
   — Только, полковник, не требуйте от меня больше, чем я могу вам предложить: вы будете спать под соломенной крышей или, закутавшись в плащ, под ветвистым дубом, получите от меня коня, чтобы меня сопровождать, и охранную грамоту, когда покинете меня.
   — Согласен.
   — Дайте слово, полковник, что вы не станете протестовать, какие бы я ни давал приказы, и не помешаете мне доводить задуманное до конца.
   — Мне не терпится посмотреть, как вы будете действовать, и я охотно даю вам слово, генерал.
   — И вы сдержите его, что бы ни происходило у вас на глазах?
   — Что бы ни происходило у меня на глазах! Я уже не буду действующим лицом и ограничусь ролью зрителя. Мне хочется доложить первому консулу: «Я сам это видел».
   Кадудаль улыбнулся.
   — Ну, так вы увидите, — сказал он.
   Тут двери распахнулись и двое крестьян внесли накрытый стол, на котором дымился суп с капустой и соблазнительно белел большой кусок сала, а в огромном кувшине, стоящем между двумя стаканами, пенился, переливаясь через край, только что нацеженный из бочки сидр. Лепешки из гречневой муки составляли десерт этого скромного ужина.
   На столе было два прибора.
   — Вы видите, господин де Монтревель, — проговорил Кадудаль, — мои молодцы надеются, что вы окажете мне честь отужинать со мною.
   — Готов исполнить их желание! Честное слово, я сам попросил бы у вас поесть, если бы вы мне не предложили, а если бы вы отказали, то я попытался бы силой вырвать у вас свою долю!
   — Ну, так прошу к столу!
   Молодой полковник уселся с довольным видом.
   — Прошу прощения за такой ужин, — улыбнулся Кадудаль, — я ведь не получаю полевых денег, как ваши генералы, и меня кормят мои бойцы. Что ты еще нам дашь, Бей-Синих?
   — Фрикасе из цыпленка, генерал.
   — Вот меню вашего ужина, господин де Монтревель.
   — Да это настоящий пир! Теперь я опасаюсь только одного, генерал…
   — Чего именно?
   — Пока мы будем есть, все будет хорошо, но вот когда мы станем пить…
   — Вы не любите сидр? Ах, черт возьми, мне прямо неловко перед вами. Сидр и вода — единственные мои напитки.
   — Не в этом дело: за чье здоровье мы будем пить?
   — Только и всего, сударь? — с достоинством сказал Кадудаль. — Мы выпьем за здоровье нашей общей матери, Франции. Мы оба служим ей верой и правдой, хотя и ставим себе разные цели. За Францию, сударь! — провозгласил он, наполняя стаканы.
   — За Францию, генерал! — отвечал Ролан, чокаясь с Жоржем.
   Веселые, со спокойной совестью, они придвинули к себе тарелки и с буйным аппетитом молодости — старшему из них не было и тридцати лет — набросились на суп.

XXXIII. «ОКО ЗА ОКО, ЗУБ ЗА ЗУБ»

   По окончании ужина Кадудаль и Ролан, облокотившись на стол и протянув ноги к огню, пылавшему в очаге, испытали приятное чувство удовлетворения — обычное следствие трапезы, приправами к которой служат аппетит и молодость.
   — Генерал, — проговорил Ролан, — вы обещали показать мне кое-что интересное, о чем я смогу доложить первому консулу.
   — А вы мне обещали, что не будете противиться ничему.
   — Да, но я хочу оговориться: если то, что я увижу, вызовет мое возмущение, я буду вправе удалиться.
   — В таком случае, полковник, останется только оседлать вашего коня или моего, если ваш выбьется из сил, и вы свободны!
   — Прекрасно.
   — Вам повезло, — продолжал Кадудаль, — дело в том, что я здесь не только генерал, но и вершитель правосудия и мне давно уже предстоит учинить расправу над одним человеком. Вы сказали мне, полковник, что генерал Брюн прибыл в Нант, я это знал. Вы сообщили мне, что его авангард находится в четырех льё отсюда в Ла-Рош-Бернаре, и опять-таки я об этом знал; но вам, вероятно, неизвестно, что авангардом командует не военный, такой же, как мы с вами, а гражданин Тома Мильер, правительственный комиссар. Должно быть, вы не знаете и того, что гражданин Тома Мильер в сражении не пользуется, как мы, пушками, ружьями, штыками, пистолетами и саблями, но пускает в ход машину, которая изобретена одним из ваших республиканских филантропов и называется гильотиной.
   — Не может быть, сударь, — воскликнул Ролан, — чтобы в правление первого консула вели войну столь гнусным способом!
   — Поймите же меня, полковник: я не говорю, что первый консул так ведет войну, я утверждаю, что так поступают от его имени.
   — Кто же этот изверг, который на войне злоупотребляет вверенной ему властью и чей штаб состоит из палачей?
   — Я уже сказал вам, что его зовут гражданин Тома Мильер. Наведите о нем справки, полковник, и ручаюсь, во всей Вандее и во всей Бретани вы услышите только одно. Начиная с первого восстания вандейцев и бретонцев, уже добрых шесть лет, этот Мильер неистово проводит политику террора; для него террор не кончился с падением Робеспьера. Донося своему начальству или сам пользуясь услугами доносчиков, он без всякого суда расстреливает или гильотинирует бретонских или вандейских солдат, их родителей, их друзей, их братьев, их сестер, их жен, их дочерей, вплоть до раненых и умирающих. Взять хотя бы Домре, — он оставил там несмываемое кровавое пятно: у него на глазах было казнено больше восьмидесяти человек; сыновей убивали в объятиях их матерей, и несчастные женщины до сих пор простирают к небу окровавленные руки, моля о мщении! Он свирепствовал всякий раз, как усмиряли Вандею или Бретань, но так и не утолил жажду крови, что сжигает его нутро: в тысяча восьмисотом он все тот же, что и в тысяча семьсот девяносто третьем. Так вот, этого человека… Ролан взглянул на генерала.
   — Этого человека, — продолжал Жорж с невозмутимым спокойствием, — которого общество до сих пор оставляет безнаказанным, я приговорил сам: этот человек умрет.
   — Как! Он умрет в Ла-Рош-Бернаре, среди республиканцев, несмотря на охраняющих его убийц и палачей?
   — Его час пробил: он умрет!
   Это было сказано весьма торжественно, и Ролан уже более не сомневался, что приговор не только вынесен, но и будет приведен в исполнение.
   На минуту он задумался.
   — И вы считаете, что вправе судить и приговаривать к смерти этого человека, как бы виновен он ни был?
   — Да. Потому что он судил и приговаривал к смерти не преступников, а ни в чем не повинных людей.
   — А что, если я вам скажу: вернувшись в Париж, я добьюсь, чтобы этого палача привлекли к суду и покарали по заслугам, — поверите ли вы моему слову?
   — Поверю, но вот что вам отвечу: взбесившийся зверь вырывается из клетки, — закоренелый убийца сбежит из тюрьмы! К тому же, кто из людей не ошибается? Мы знаем случаи, когда осуждали безвинных и оправдывали виновных. Мое правосудие надежнее вашего, полковник, потому что это суд Божий! Человек этот умрет!
   — Но какое вы имеете право утверждать, что через вас совершается Божий суд? Ведь вы, как и все люди, можете ошибаться!
   — Да потому, что мой суд вдохновлен судом Божьим. О! Мильер не вчера был осужден!
   — Отчего же так?
   — Как-то раз, во время страшной грозы, когда непрерывно грохотал гром и поминутно вспыхивали молнии, я поднял руку к небу и сказал Господу: «Боже мой! Ты, чей взор мечет молнии и чей голос гремит как гром, если этот человек должен умереть, — пусть на десять минут угаснут твои молнии и смолкнет твой гром! Тишина и темнота в небесах да будут твоим ответом!» И, взяв в руку часы, я стал отсчитывать минуты. И что же? В течение одиннадцати минут не вспыхнула ни одна молния и не прогремел гром…
   Однажды в ужасную бурю я увидел, как на скалистый мыс несется лодка, а в ней сидит человек. Казалось, вот-вот она опрокинется. Вдруг волна подхватила ее, как дыхание ребенка подхватывает перышко, и швырнула на утес. Лодка разлетелась в щепки, человек уцепился руками за утес. Все закричали: «Он погиб!» Тут стояли его отец и двое братьев, но ни один из них не отважился его спасать. Я поднял руки к небу и сказал: «Боже мой! Если ты, так же как и я, осудил Мильера, то я спасу этого человека и с твоей помощью спасусь сам!» Я разделся, обвязал себе руку веревкой и поплыл к утесу. Его отец и братья держали другой конец веревки. Казалось, море затихло подо мной. Я добрался до утеса и схватил утопающего. Он благополучно доплыл до берега. Я мог бы добраться так же, как и он, привязав веревку к утесу. Но я отшвырнул ее прочь и доверился Богу и волнам; и волны донесли меня до берега так плавно и бережно, как воды Нила принесли колыбель Моисея к ногам дочери фараона…
   И еще. Я скрывался в лесу Гран-Шана и со мной было пятьдесят человек. У селения Сен-Нольф стоял вражеский часовой. Я вышел из лесу в одиночку и вверил свою жизнь Богу с такими словами: «Господи, если ты осудил Мильера на смерть, то пускай этот часовой выстрелит в меня и промахнется, а я вернусь к своим, не причинив вреда часовому, потому что в этот миг ты будешь с ним!» Я пошел прямо на республиканца. В двадцати шагах он выстрелил в меня и промахнулся. Видите дыру в моей шляпе, она в каком-нибудь дюйме от моей головы. Десница Божья направила пулю. Это произошло вчера. Я думал, что Мильер в Нанте. Сегодня вечером мне сообщили, что он со своей гильотиной находится в Ла-Рош-Бернаре. Тогда я сказал: «Господь привел его сюда, здесь он умрет!»
   Ролан не без уважения выслушал рассказ суеверного предводителя бретонцев. Его не удивляла наивная поэтическая вера этого человека, который вырос на берегу бурного моря и расхаживал среди дольменов Карнака. Ему стало ясно, что Мильер действительно обречен на смерть и что его может спасти только Бог, который, казалось, трижды подтвердил приговор, вынесенный Кадудалем.
   Полковнику оставалось задать последний вопрос:
   — Как же вы его убьете?
   — О! Это пустяки! — отвечал Кадудаль. — Ему не миновать смертельного удара!
   В этот миг вошел один из крестьян, приносивших ужин.
   — Бей-Синих! — обратился к нему Жорж. — Позови Сердце Короля, мне надобно сказать ему два слова.
   Через две минуты бретонец предстал перед своим генералом.
   — Сердце Короля, — спросил Кадудаль, — ведь это ты мне недавно говорил, что изверг Тома Мильер сейчас в Ла-Рош-Бернаре?
   — Я видел, как он въехал туда вместе с республиканским полковником, а тому, сдается мне, его соседство было не очень-то по нутру.
   — И ты прибавил, что вслед за ним катилась гильотина?
   — Я вам сказал, что гильотина ехала между двух пушек, и мне кажется, если бы пушки могли с ней разлучиться, они бросили бы ее одну.
   — Какие меры предосторожности принимает Мильер, когда живет в каком-нибудь городе?
   — При нем всегда телохранители, он приказывает баррикадировать улицы, что ведут к его дому, у него всегда под рукой пара пистолетов.
   — Несмотря на эту охрану, на эти баррикады, на эти пистолеты, сможешь ты до него добраться?
   — Смогу, генерал.
   — Я приговорил этого человека за его преступления: он должен умереть!
   — А! — воскликнул Сердце Короля. — Наконец-то пробил час расплаты!
   — Берешься ты привести в исполнение мой приговор?
   — Берусь, генерал!
   — Ступай, Сердце Короля, возьми с собой сколько тебе нужно молодцов… Придумай какую хочешь хитрость… только доберись до него и убей!
   — А если я погибну, генерал…
   — Будь спокоен, кюре из Ле-Герно отслужит по тебе сколько положено месс, чтобы твоя бедная душа не мучилась! Но ты не умрешь, Сердце Короля!
   — Хорошо, хорошо, генерал! Главное, что отслужат мессы, — мне только этого и надобно. Я уже кое-что придумал.
   — Когда ты поедешь?
   — Сегодня в ночь.
   — Когда он умрет?
   — Завтра.
   — Ступай, и пусть через полчаса триста человек будут готовы следовать за мной.
   Сердце Короля вышел все с тем же невозмутимым видом.
   — Видите, — сказал Кадудаль, — каковы люди, которыми я командую? Скажите, господин де Монтревель, первому консулу так же преданно служат, как и мне?
   — Да, некоторые ему очень преданы.
   — Ну а мне не то что некоторые, а все до одного.
   Тут вошел Благословенный и вопросительно посмотрел на Жоржа.
   — Да, — кивнул Жорж. Благословенный вышел.
   — Вы никого не видели на дороге, когда ехали сюда? — сказал Жорж.
   — Ни души.
   — Я потребовал триста человек, и через полчаса они будут здесь. Если бы я потребовал пятьсот, тысячу, две тысячи, они явились бы через те же полчаса.
   — Но на сколько человек можете вы рассчитывать? — поинтересовался Ролан.
   — Вы хотите знать численный состав моего войска? Это проще простого. Я не скажу сам: вы мне не поверите. Сейчас вам скажет другой.
   Он отворил дверь и позвал:
   — Золотая Ветвь!
   Золотая Ветвь мигом появился.
   — Это мой начальник штаба, — с улыбкой отрекомендовал его Кадудаль. — Он исполняет при мне те же обязанности, что генерал Бертье при первом консуле. Золотая Ветвь!
   — Мой генерал?
   — Сколько человек расставлено между Ла-Рош-Бернаром и Мюзийаком, вдоль дороги, по которой ехал к нам этот господин?
   — Шестьсот в арзальских ландах, шестьсот в марзанской вересковой поросли, триста в Пеоле, триста в Билье.
   — Всего тысяча восемьсот. Сколько между Нуайалем и Мюзийаком?
   — Четыреста.
   — Две тысячи двести. А между Мюзийаком и Ваном?
   — Пятьдесят в Те, триста в Ла-Тринитё, шестьсот между Ла-Тринитё и Мюзийаком.
   — Три тысячи двести. А между Амбоном и Ле-Герно?
   — Тысяча двести.
   — Четыре тысячи четыреста. А в нашем поселке, вокруг меня, в домах, в садах, в погребах?
   — Около шестисот, генерал.
   — Спасибо, Золотая Ветвь.
   Жорж кивнул головой, Золотая Ветвь вышел.
   — Вы видите, — спокойно сказал Кадудаль, — примерно пять тысяч. Так вот, с этими пятью тысячами местных жителей, что знают каждое дерево, каждый камень, каждый куст, я могу вести войну со ста тысячами, которые первый консул грозится бросить против меня.
   Ролан улыбнулся.
   — Ну как, полковник?! А?
   — Боюсь, что вы немного прихвастнули, генерал, вы так расхваливаете своих бойцов!
   — Нисколько. Ведь меня поддерживает все население. Стоит вашим генералам сделать шаг, как я сейчас же узнаю об этом, стоит им послать ординарца, как его перехватят. Куда бы они ни спрятались, я их разыщу. У нас здесь сама земля — роялистка и христианка. Если некому будет сказать, она мне сообщит: «Синие вот здесь прошли, убийцы спрятались вон там!» Ну да, впрочем, вы сами увидите.
   — Как увижу?
   — Мы отправляемся в экспедицию за шесть льё. Который час?
   Собеседники одновременно взглянули на свои часы.