Дюма Александр. Соратники Иегу

   — Без четверти двенадцать, — произнесли они в один голос.
   — Хорошо, — заметил Жорж, — на наших часах одно и то же время. Это добрый знак: быть может, в один прекрасный день мы с вами будем в таком же согласии, как наши часы.
   — Вы хотели мне что-то сказать, генерал?
   — Я хотел сказать, полковник, что сейчас без четверти двенадцать, а в шесть часов утра, еще до рассвета, мы должны быть за семь льё отсюда. Вы нуждаетесь в отдыхе?
   — Я?!
   — Да, вы можете поспать часок.
   — Благодарю, в этом нет надобности.
   — Тогда мы отправимся, когда вам будет угодно.
   — А ваши бойцы?
   — О! Мои бойцы уже готовы.
   — Где же они?
   — Да повсюду.
   — Мне хотелось бы их увидеть.
   — Вы их увидите.
   — Когда?
   — Когда пожелаете. О! Мои бойцы — народ скромный, они появляются только по моему знаку.
   — Значит, когда я захочу их увидеть…
   — Вы мне скажете, я подам знак, и они появятся.
   — Едем, генерал.
   — Едем.
   Молодые люди запахнулись в плащи и вышли. У самых дверей Ролан столкнулся с пятью солдатами. Они были в республиканской форме; у одного из них на рукавах виднелись нашивки сержанта.
   — Что это такое? — спросил Ролан.
   — Да ничего, — засмеялся Кадудаль.
   — Но что это за люди?
   — Сердце Короля и его подручные; они отправляются в поход, вы знаете зачем.
   — Так они рассчитывают в этом мундире…
   — О! Вы все узнаете, полковник: у меня нет от вас секретов.
   Кадудаль повернулся к группе солдат.
   — Сердце Короля! — крикнул он.
   К Кадудалю подошел человек с нашивками на рукавах.
   — Вы меня звали, генерал? — спросил мнимый сержант.
   — Да. Мне хочется знать, что за план ты придумал.
   — Он очень простой, генерал.
   — А ну, посмотрим!
   — Я обертываю вот эту бумагу вокруг шомпола.
   Сердце Короля показал большой конверт с красной печатью, без сомнения содержавший какой-то приказ республиканского начальства, перехваченный шуанами.
   — Затем предъявляю конверт часовым и говорю: «Приказ дивизионного генерала!» Прохожу через первый пост, спрашиваю, где дом гражданина комиссара, мне показывают, я говорю: «Спасибо» — ведь надобно всегда быть вежливым. Подхожу к дому, там стоит второй часовой. Повторяю ему все ту же басню, подымаюсь либо спускаюсь к гражданину Мильеру, смотря по тому, где он живет — на чердаке или в погребе. Вхожу к нему, и меня никто не останавливает, ведь вы сами понимаете: «Приказ дивизионного генерала!» Нахожу его в кабинете или где-нибудь еще, передаю ему конверт, а пока он его распечатывает, закалываю его кинжалом, который у меня в рукаве.
   — Так. Но что станет с тобой и твоими ребятами?
   — Это уж как Бог даст! Мы защищаем Божье дело, ему и позаботиться о нас!
   — Вот видите, — обратился Кадудаль к Ролану, — ничего не может быть проще! По коням, полковник! Счастливого тебе пути, Сердце Короля!
   — На какого из этих двух коней мне сесть? — спросил Ролан.
   — Берите любого: они друг друга стоят, и у каждого в седельной кобуре пара превосходных пистолетов английской работы.
   — Они все заряжены?
   — И заряжены на славу, полковник! Я никому не доверяю их заряжать.
   — Итак, вперед!
   Молодые люди вскочили в седла и поскакали по дороге в сторону Вана. Кадудаль указывал путь Ролану, а Золотая Ветвь, начальник штаба армии шуанов, как отрекомендовал его Жорж, скакал позади, шагах в двадцати от них.
   Проехав селение, Ролан бросил взгляд на дорогу, которая вела из Мюзийака в Ла-Трините.
   Прямая как стрела дорога казалась совершенно безлюдной.
   Когда они проскакали с пол-льё, Ролан спросил:
   — Где же, черт возьми, ваши солдаты?
   — Справа и слева, перед нами и позади нас.
   — Вы шутите! — вырвалось у Ролана.
   — Какие там шутки, полковник? Неужели, по-вашему, я так безрассуден, что пускаюсь в путь без разведчиков?
   — Вы, кажется, сказали, что, если я захочу посмотреть на ваших бойцов, мне останется только вас попросить.
   — Сказал.
   — Ну, так я хочу их видеть.
   — Весь отряд сразу или только часть?
   — Сколько вы берете их с собой?
   — Триста.
   — Тогда я хочу видеть сто пятьдесят.
   — Стой! — бросил Кадудаль.
   Он приложил обе руки к губам, и послышалось уханье филина, а затем крик совы, причем уханье полетело направо, а крик совы — налево.
   Через миг с правой и с левой стороны дороги из зарослей появились фигуры людей; перепрыгнув через канаву, идущую вдоль дороги, они выстроились двумя шеренгами.
   — Кто командует справа? — спросил Кадудаль.
   — Я, Усач. (И шуан шагнул к генералу.)
   — А кто слева?
   — Я, Поющий Зимой. (И к нему шагнул другой шуан.)
   — Сколько у тебя людей, Поющий Зимой?
   — Сто.
   — А у тебя, Усач?
   — Пятьдесят.
   — Значит, всего сто пятьдесят?
   — Так точно, — в один голос отвечали начальники бретонцев.
   — Ну что, полковник, вы столько и хотели видеть? — засмеялся Кадудаль.
   — Вы волшебник, генерал!
   — Э-э, нет! Я всего лишь бедный крестьянин, как и все мы, но я командую войском, и у нас каждый знает, что он делает, и всем сердцем предан Богу и королю!
   Тут он повернулся к своим бойцам:
   — Кто командует авангардом?
   — Лети-Стрелой, — ответили оба шуана.
   — А арьергардом?
   — Патронташ.
   Второй ответ прозвучал так же в один голос, как и первый.
   — Значит, мы можем спокойно продолжать свой путь?
   — Да, генерал, как если бы вы шли к мессе в свою сельскую церковь.
   — Так едем дальше, полковник! — обратился Кадудаль к Ролану.
   Он снова повернулся к шуанам:
   — Ступайте, ребята!
   В тот же миг все разом перескочили через канаву и скрылись в чаще.
   В течение нескольких секунд слышался шорох ветвей и шаги бойцов, пробиравшихся в кустах.
   Потом все стихло.
   — Ну что, — спросил Кадудаль, — теперь вы убедились, что с такими молодцами мне нечего бояться ваших синих, будь они даже самыми отчаянными храбрецами?
   Ролан молча вздохнул: он был того же мнения, что и Кадудаль.
   Они двинулись дальше.
   Не доезжая примерно льё до Ла-Трините, они увидели на дороге движущуюся точку, которая быстро увеличивалась.
   Превратившись в темное пятно, она остановилась.
   — Что это такое? — поинтересовался Ролан.
   — Разве вы не видите? Человек, — ответил Кадудаль.
   — Вижу. Но кто он?
   — Неужели вы не догадались по быстроте движения, что это гонец?
   — А почему он остановился?
   — Да потому, что заметил нас и не знает, идти ему вперед или повернуть назад.
   — Что же он будет делать?
   — Сейчас он колеблется, он ждет.
   — Чего?
   — Сигнала.
   — И он ответит на сигнал?
   — Прежде всего он послушается. Чего вы хотите? Чтобы он пошел вперед? Или двинулся вспять? Или в сторону?
   — Я хочу, чтобы он пошел вперед, тогда мы скорее услышим от него новости.
   Кадудаль так искусно стал подражать кукушке, что Ролан невольно стал оглядываться по сторонам.
   — Это я, — сказал Кадудаль, — не озирайтесь.
   — Значит, гонец, направится к нам?
   — Не направится, а уже подходит.
   И в самом деле, гонец ускорил шаги и через минуту-другую очутился перед своим генералом.
   — А! — воскликнул Жорж. — Это ты, Идущий-на-Штурм! Генерал наклонился к гонцу, и тот шепнул ему на ухо несколько слов.
   — Меня уже предупредил об этом Благословенный, — отвечал Кадудаль.
   И он повернулся к Ролану.
   — Он говорит, что через четверть часа в селении Ла-Трините произойдет важное событие. Вы должны при нем присутствовать. Поспешим!
   И Кадудаль пустил галопом своего коня.
   Ролан помчался вслед за ним.
   Въехав в селение, они различили вдалеке толпу, бурлящую на площади в свете смолистых факелов.
   Грозный гул и волнение толпы доказывали, что и действительно там происходило что-то необычное.
   — Пришпорим коней! — воскликнул Кадудаль. Ролан вонзил шпоры в бока своего скакуна. Заслышав лошадиный топот, крестьяне расступились: их было человек пятьсот или шестьсот, все до одного вооруженные.
   Кадудаль и Ролан въехали в освещенное пространство. Их окружали метавшиеся и кричавшие люди.
   Суматоха усиливалась; тесня друг друга, эти люди устремлялись на дорогу, что вела к селению Тридон.
   По этой улице медленно ехал дилижанс, сопровождаемый двенадцатью игуанами: двое шагали справа и слева от кучера, десять других наблюдали за дверцами.
   На середине площади дилижанс остановился.
   Крестьян так занимал дилижанс, что мало кто обратил внимание на Кадудаля.
   — Эй! — крикнул Жорж. — Что у вас тут происходит? Услышав знакомый голос, все обернулись и обнажили головы.
   — Круглоголовый! — разом выдохнула толпа.
   — Он самый, — отозвался Кадудаль. Один из крестьян подошел к Жоржу.
   — Разве вас не оповестили Благословенный и Идущий-на-Штурм? — спросил он.
   — Да. Так вы захватили этот дилижанс на пути из Плоэрмеля в Ван?
   — Да, мой генерал, его остановили между Трефлеаном и Сен-Нольфом.
   — Он там?
   — Надо думать.
   — Поступайте, как вам подскажет совесть; если это грех перед Богом, то берите его на себя: мое дело судить за грехи перед людьми. Я останусь здесь, но не намерен ни во что вмешиваться. Не будет вам от меня ни запрета, на помощи!
   — Ну, что он сказал, Рубака? — раздались со всех сторон голоса.
   — Он сказал: «Поступайте, как вам подскажет совесть, а я умываю руки».
   — Да здравствует Круглоголовый! — закричали крестьяне и ринулись к дилижансу.
   Кадудаль оставался неподвижным среди бурного людского потока.
   Ролан замер на месте рядом с ним. Его разбирало любопытство: он не понимал, что здесь происходит.
   Человек, говоривший с Жоржем, тот, кого называли Рубакой, отворил дверцу.
   Можно было разглядеть дрожавших от страха пассажиров, которые сбились в кучку в глубине дилижанса.
   — Если вы ни в чем не провинились ни перед королем, ни перед Богом, — загремел голос Рубаки, — то выходите спокойно. Мы никакие не разбойники, а христиане и роялисты.
   Как видно, это заявление успокоило путешественников: из дилижанса вышел мужчина, вслед за ним две женщины, потом третья с младенцем на руках и еще один мужчина. Каждого пассажира шуаны внимательно разглядывали и, убедившись, что это не тот, кто им нужен, пропускали:
   — Идите!
   В карете оставался только один человек. В дверцу сунули пылающий факел, и стало видно, что это священник.
   — Служитель Божий, — обратился к нему Рубака, — что ж ты не выходишь вместе с другими? Ведь я сказал, что мы роялисты и христиане. Или ты не слышал?
   Священник не шевельнулся, зубы у него так и стучали.
   — Чего ты так испугался? — продолжал Рубака. — Или твое одеяние тебе не защита? Человек в сутане не может согрешить ни против короля, ни против Церкви.
   Прелат съежился и глухо пробормотал:
   — Смилуйтесь, смилуйтесь!
   — Помиловать тебя? — удивился Рубака. — Выходит, ты сознаешь за собой вину, негодяй ты этакий!
   — О! — вырвалось у Ролана. — Господа роялисты и христиане, так-то вы обходитесь со служителем Божьим?
   — Это не служитель Божий, — возразил Кадудаль, — а слуга Сатаны.
   — Кто же он?
   — Безбожник и цареубийца! Он отрекся от Бога и подал голос за казнь короля — это член Конвента Одрен!
   Ролан содрогнулся.
   — Как же с ним поступят? — спросил он.
   — Он убил и будет убит! — отрезал Кадудаль.
   Тем временем шуаны вытащили Одрена из дилижанса.
   — Это и впрямь ты, ванский епископ! — продолжал Рубака.
   — Смилуйтесь! — взмолился Одрен.
   — Тебя-то мы и ждали! Нас оповестили, что ты едешь в этом дилижансе.
   — Смилуйтесь! — в третий раз возопил епископ.
   — У тебя есть с собой епископское облачение?
   — Есть, друзья мои.
   — Ну, так наряжайся, — давненько мы не видывали вашего брата.
   Из дилижанса выбросили дорожный сундук, принадлежавший Одрену, сорвав замок, вынули из него полное епископское облачение и передали прелату.
   Когда Одрен облачился, крестьяне стали в круг с ружьями в руках.
   Отражая пламя факелов, ружейные стволы отбрасывали зловещие молнии. Двое крестьян взяли епископа под руки и поставили в центре круга. Он был бледен как смерть.
   На минуту воцарилось гробовое молчание.
   Но вот послышался голос Рубаки.
   — Сейчас мы будем тебя судить! — заявил шуан. — Служитель Божий, ты изменил Церкви! Сын Франции, ты осудил на смерть своего короля!
   — Увы! Увы! — пролепетал Одрен.
   — Это правда?
   — Не смею отрицать…
   — Потому что отрицать это невозможно. Ну, что скажешь в свое оправдание?
   — Граждане…
   — Мы тебе не граждане! — громовым голосом прервал его Рубака, — мы роялисты!
   — Господа…
   — Никакие мы тебе не господа — мы шуаны!
   — Друзья мои…
   — Какие мы тебе друзья? Мы твои судьи! Тебя спрашивают судьи — отвечай!
   — Я раскаиваюсь во всем содеянном мною и прошу прощения у Бога и у людей!
   — Люди никогда тебя не простят! — раздался все тот же неумолимый голос. — Если мы сегодня тебя простим, то завтра ты примешься за старое. Кожу ты переменил, но сердце у тебя все такое же. От людей тебе нечего ждать, кроме смерти. А Бога можешь молить о милосердии.
   Цареубийца поник головой, у него подкашивались ноги. Но внезапно он выпрямился.
   — Да, я голосовал за смерть короля, — произнес он, — но с одной оговоркой.
   — Что еще за оговорка?
   — Я заявил, что его казнь надо отсрочить.
   — Отсроченная либо неотсроченная, казнь остается казнью. А ведь король-то ни в чем не был повинен!
   — Все так, все так, — согласился епископ, — но мне было страшно…
   — Ну, тогда ты не только цареубийца, не только отступник, но вдобавок еще и трус! Хоть мы и не священники, но будем справедливее тебя: ты обрек на смерть безвинного, а мы обрекаем на смерть виновного. Даем тебе десять минут, чтобы ты приготовился предстать перед Богом.
   У епископа вырвался крик ужаса, и он упал на колени. Колокола сельской церкви вдруг зазвонили как бы сами собой, и двое шуанов, знавших толк в церковной службе, принялись читать вслух отходную.
   Некоторое время у епископа язык не поворачивался произносить слова этой молитвы.
   Он бросал на своих судей растерянные, умоляющие взгляды, переводя взор с одного на другого, но ни одно лицо не выражало жалости.
   Пламя факелов металось на ветру, и в его скользящих отблесках все лица, напротив, казались грозными и свирепыми. Тогда Одрен решился присоединить свой голос к голосам людей, молившихся за него.
   Судьи выслушали отходную до конца.
   Тем временем крестьяне разжигали костер.
   — О! — воскликнул епископ, со все возрастающим ужасом наблюдавший за этими приготовлениями, — неужели у вас достанет жестокости обречь меня на такую смерть?
   — Нет, — отвечал непреклонный обвинитель, — огонь — это удел мучеников, а ты не заслужил такой смерти. Знай, отступник, твой час пробил!
   — О Боже мой, Боже мой! — вскричал приговоренный, простирая руки к небу.
   — Встань! — крикнул шуан.
   Одрен попытался было встать на ноги, но силы ему изменили, и он опять упал на колени.
   — Как! Вы допустите, чтобы это убийство совершилось у вас на глазах? — спросил Кадудаля Ролан.
   — Я же сказал, что умываю руки, — возразил Жорж.
   — Это слова Пилата. Но кровь Иисуса Христа так и не была смыта с его рук.
   — Потому что Иисус Христос был праведником, а этот человек не Иисус Христос, но Варавва.
   — Целуй свой крест! Целуй крест! — приказал Рубака.
   Прелат посмотрел на него обезумевшим взором: было ясно, что он уже ничего не видит и не слышит.
   — Нет, нет! — вскричал Ролан, порываясь спрыгнуть с коня. — Никто не посмеет сказать, что на моих глазах умертвили человека и я не встал на его защиту!
   Его слова были услышаны; со всех сторон раздался возмущенный ропот.
   Это еще больше раззадорило пылкого молодого человека.
   — А! Вот вы какие! — воскликнул Ролан.
   И он потянулся к седельной кобуре. Но Кадудаль с быстротой мысли схватил его за руку. Тщетно пытался Ролан вырвать ее из этих железных тисков.
   — Огонь! — скомандовал меж тем Кадудаль. Грянуло двадцать выстрелов, и безжизненное тело епископа рухнуло на землю.
   — Что вы сделали? — крикнул Ролан.
   — Я заставил вас сдержать свое слово, — ответил Кадудаль. — Ведь вы дали клятву не противиться, что бы вы ни увидели…
   — Так да погибнет всякий враг Бога и короля! — торжественно провозгласил Рубака.
   — Аминь! — в один голос, подобно зловещему хору, откликнулись все присутствующие.
   Они сорвали с убитого епископское облачение и швырнули в пламя костра, потом усадили остальных пассажиров в дилижанс, велели вознице сесть на коня и расступились, освобождая дорогу.
   — Поезжайте с Богом! — напутствовали пассажиров шуаны.
   Дилижанс быстро скрылся из виду.
   — А теперь в путь! — воскликнул Жорж. — Нам еще остается проделать четыре льё, а мы тут потеряли добрый час!
   И он добавил, обращаясь к шуанам, казнившим епископа:
   — Этот человек получил по заслугам! Человеческое правосудие и суд Божий свершились! Пусть над его телом отслужат панихиду и похоронят его по христианскому обряду! Вы слышите?
   И, не сомневаясь, что его приказ будет исполнен, Кадудаль пустил своего коня в галоп.
   Несколько мгновений Ролан колебался, последовать ли ему за Кадудалем. Но он решил выполнить свой долг.
   «Доведем дело до конца!» — сказал он себе.
   И, поскакав во весь опор, он живо догнал Кадудаля.
   Вскоре оба скрылись в темноте, которая все сгущалась по мере того, как они удалялись от площади, где факелы освещали недвижное тело прелата, а пламя пожирало его епископское облачение.

XXXIV. ТАКТИКА ЖОРЖА КАДУДАЛЯ

   Следуя за Жоржем, Ролан испытывал чувства, схожие с переживаниями не совсем пробудившегося человека, который все еще во власти сна, но уже начинает возвращаться к дневному сознанию: он тщится провести грань между сонным мечтанием и действительностью, но это ему не удается, и его не покидают сомнения.
   Был на свете человек, которому Ролан поклонялся почти как божеству и уже долгое время жил в лучах славы, осенявшей этого героя, видел, как другие повиновались его приказам, сам исполнял их мгновенно и бездумно, как восточный раб. И теперь он был крайне поражен, встретившись на противоположных концах Франции с двумя могущественными организациями, враждебными власти его кумира и боровшимися против нее. Представьте себе иудейского воина Иуды Маккавея, ревностного поклонника Иеговы, с детских лет слышавшего, как призывали Царя царей, Всемогущего, Бога Мстителя, Господа воинств, Предвечного, и внезапно столкнувшегося в Египте с культом таинственного Озириса или в Греции — с поклонением Юпитеру Громовержцу.
   Встречи в Авиньоне и Бурке с Морганом и Соратниками Иегу и все там увиденное, встречи с Кадудалем и шуанами и все пережитое в поселке Мюзийак и в селении Ла-Трините можно было сравнить с посвящением в некую неведомую религию; но, подобно отважным неофитам, которые, рискуя жизнью, стремились проникнуть в тайны посвящения, Ролан был полон решимости идти до конца.
   Впрочем, эти своеобразные натуры не могли не вызывать у Ролана известного восхищения, и не без удивления он наблюдал за титанами, восставшими против его божества. Он прекрасно сознавал, что людей, вонзивших кинжал в грудь сэра Джона в Сейонском монастыре и расстрелявших ванского епископа в селении Ла-Трините, никак нельзя было назвать заурядными.
   Что-то он еще увидит? Вскоре его любопытство будет удовлетворено: они скачут уже пять с половиной часов, и близится рассвет.
   Поднявшись на возвышенность над селением Тридон, они пустились через поля, повернули направо от Вана и приехали в Трефлеан. Кадудаля все время сопровождал его начальник штаба Золотая Ветвь. В Трефлеане их ждали Идущий-на-Штурм и Поющий Зимой. Жорж отдал им распоряжения и продолжал свой путь; повернув налево, они вскоре очутились на опушке небольшого леса, что тянется от Гран-Шана к Ларрё.
   Тут Кадудаль остановился, три раза крикнул, подражая уханью совы, и через какую-то минуту их окружили триста шуанов.
   Со стороны Трефлеана и Сен-Нольфа небо стало светлеть, принимая сероватый оттенок. Это были еще не солнечные лучи, а первые проблески нарождающегося дня.
   Густой туман стлался по земле, и уже в пятидесяти шагах ничего нельзя было разглядеть.
   Кадудаль не двигался с места: казалось, он ожидал какого-то знака.
   Вдруг шагах в пятистах раздалось пение петуха.
   Кадудаль стал прислушиваться, шуаны переглянулись, посмеиваясь.
   Петух снова запел, на этот раз ближе.
   — Это он, — сказал Кадудаль, — отвечайте.
   Совсем близко от Ролана послышалось рычание собаки; подражание было таким искусным, что молодой человек, хотя его и предупредил Жорж, невольно стал искать глазами свирепого пса.
   Вслед за тем в тумане смутно обозначилась фигура бегущего человека, и по мере приближения она вырисовывалась все отчетливее.
   Заметив всадников, человек направился к ним.
   Кадудаль сделал несколько шагов ему навстречу и приложил палец к губам, предлагая пришельцу говорить вполголоса.
   Добежав до генерала, гонец остановился.
   — Ну что, Терновник, — спросил Жорж, — они попались?
   — Как мышь в мышеловку! Если вам угодно, ни один не вернется в Ван!
   — Разумеется, угодно. Сколько их?
   — Сто человек, и командует ими самолично генерал.
   — Сколько повозок?
   — Семнадцать.
   — Далеко ли от нас?
   — Пожалуй, три четверти льё будет.
   — По какой дороге они идут?
   — По той, что ведет из Гран-Шана в Ван.
   — Значит, если мы растянемся цепью между Мёконом и Плескопом…
   — … то перережем им дорогу.
   — Это нам и нужно.
   По знаку Кадудаля к нему подошли четверо его помощников — Поющий Зимой, Идущий-на-Штурм, Лети-Стрелой и Патронташ.
   Он велел каждому из них встать во главе своего отряда.
   Каждый крикнул по-совиному и вскоре со своей полусотней бойцов скрылся из виду.
   Туман был до того густой, что отряд за отрядом исчезали в нем, не пройдя и пятидесяти шагов. С Кадудалем осталась сотня бойцов, Золотая Ветвь и Терновник.
   Жорж подъехал к Ролану.
   — Ну что, генерал, — спросил его тот, — все идет так, как вы хотели?
   — Да, пока что неплохо, полковник, — ответил шуан. — Через полчаса вы сможете и сами оценить положение.
   — Но разве в таком тумане что-нибудь разглядишь? Кадудаль осмотрелся по сторонам.
   — Через полчаса туман рассеется, — заметил он. — А покамест не хотите ли вы закусить да пропустить глоток-другой?
   — Признаюсь, — отвечал молодой полковник, — после этой скачки у меня разыгрался аппетит.
   — А у меня, — продолжал Жорж, — вошло в привычку всякий раз перед битвой завтракать в свое удовольствие.
   — Так вы будете сражаться?
   — По всей вероятности.
   — А с кем?
   — Да с республиканцами. Их ведет лично генерал Га-три, и едва ли он сдастся без сопротивления.
   — А республиканцы знают, что предстоит бой?
   — Им это и в голову не приходит.
   — Значит, вы преподнесете им сюрприз?
   — Не совсем. Ведь когда туман подымется, мы окажемся на виду у них, как и они у нас.
   Тут Кадудаль повернулся к игуану, исполнявшему в его войске обязанности провиантмейстера.
   — Бей-Синих, у тебя что-нибудь припасено нам на завтрак?
   Тот утвердительно кивнул, вошел в лес и вскоре появился из кустов, ведя за узду осла, у которого с каждого боку свисало по корзине. В одну минуту на холмике разостлали плащ и на нем разложили жареного цыпленка, кусок свежепросоленной свинины и лепешки из гречневой муки.
   Завтрак оказался роскошным: Бей-Синих раздобыл где-то бутылку вина и стакан.
   Кадудаль жестом пригласил Ролана к этому столу.
   Ролан спрыгнул с коня и передал поводья одному из шуанов. Кадудаль последовал его примеру.
   — А теперь, — обратился он к бойцам, — живей завтракать! Имейте в виду: кто не успеет поесть за эти полчаса, тот будет драться на пустой желудок.
   Шуаны мгновенно откликнулись на это приглашение, равносильное приказу: каждый вынул из сумки или из кармана ломоть хлеба или лепешку из гречневой муки и стал поспешно утолять голод. Между тем генерал разрезал пополам цыпленка и протянул Ролану его долю.
   Оба пили из одного стакана.
   Пока они завтракали, сидя рядом, точно двое друзей-охотников на привале, окончательно рассвело и, как предсказывал Кадудаль, туман начал мало-помалу рассеиваться.
   Вскоре можно было различить стоявшие на опушке деревья, потом полосу леса, тянувшуюся справа от Мёкона до Гран-Шана, а слева стала видна плескопская равнина, пересеченная ручьем; постепенно снижаясь, она простиралась в сторону Вана.
   Такое понижение местности говорило о близости океана.
   На дороге из Гран-Шана в Плескоп уже можно было разглядеть вереницу повозок, хвост которой терялся в лесу.
   Повозки стояли на месте, и легко было догадаться, что они встретили на своем пути какое-то препятствие.
   Действительно, на расстоянии одной восьмой льё от передней повозки дорогу перегородили две сотни шуанов, которыми командовали Идущий-на-Штурм, Поющий Зимой, Лети-Стрелой и Патронташ.
   Небольшой отряд республиканцев (как мы уже сказали, их было всего сто человек) остановился, выжидая, когда разойдется туман, чтобы определить численность неприятеля и составить себе представление о нем.
   Люди и повозки оказались в треугольнике, одну из сторон которого составил Кадудаль со своей сотней шуанов.