Дюма Александр. Соратники Иегу

   — Для меня это будет большая честь, генерал. Этим вы докажете, что считаете меня опасным противником.
   Жорж отвесил поклон первому консулу и вышел.
   — Ну что, генерал, — спросил Ролан, когда двери за Кадудалем затворились, — не правда ли, этот человек именно таков, как я его описывал?
   — Да, — произнес Бонапарт задумчиво, — жаль только, что он не понимает современного положения вещей; но даже его фанатическая преданность ложным принципам доказывает благородство его натуры. Вероятно, он пользуется огромным влиянием среди своих. — И он добавил вполголоса: — И все же придется с этим покончить…
   Затем обратился к Ролану:
   — Ну, а как у тебя?
   — А я уже все кончил, — ответил молодой адъютант.
   — А, значит, Соратники Иегу?..
   — Их больше не существует, генерал: три четверти убиты, остальные в тюрьме.
   — А ты цел и невредим?
   — Не говорите об этом, генерал! Я начинаю верить, что, сам того не подозревая, вступил в сделку с дьяволом.
   В тот же вечер, как он и сказал первому консулу, Кадудаль уехал в Англию.
   Получив известие о благополучном прибытии в Лондон вождя бретонцев, Людовик XVIII написал ему следующее послание:
   «К моему величайшему удовлетворению, мне стало известно, что Вы, генерал, наконец вырвались из рук тирана, который, не сумев оценить благородства Вашей натуры, дерзнул предложить Вам перейти к нему на службу. Я горько сокрушался, что неблагоприятное стечение обстоятельств принудило Вас вступить с ним в переговоры, но при этом не испытывал ни малейшего беспокойства: я слишком хорошо знаю величие души моих верных бретонцев и особенно Вашей. Ныне Вы наконец свободны. Вы находитесь при дворе брата моего, и мои надежды возродились с новой силой. Мне нет надобности пояснять эти слова истинному французу, каковым Вы являетесь.
   Людовик».
   К этому посланию были приложены указ о присвоении Кадудалю чина генерал-лейтенанта и орденская лента Святого Людовика.

LI. РЕЗЕРВНАЯ АРМИЯ

   Первый консул достиг всего, чего желал: Соратники Иегу были истреблены, в Вандее — восстановлено спокойствие.
   Предлагая Англии заключить мир, Бонапарт на самом деле думал о войне: он ясно понимал, что, рожденный войною, он мог возвыситься только на поле сражения. Он словно предвидел, что когда-нибудь поэт назовет его титаном битв.
   Но как начать войну?
   Одна из статей Конституции VIII года запрещала первому консулу лично командовать армией и покидать пределы Франции.
   В любой конституции непременно встретится какая-нибудь нелепая статья, хорошо еще, если только одна!
   Первый консул нашел выход из положения.
   Он устроил военный лагерь у Дижона; армия, сформированная в этих лагерях, была названа Резервной.
   Основные силы, около тридцати тысяч человек, были стянуты из Вандеи и Бретани. К ним присоединились двадцать тысяч новобранцев. Командующим Резервной армией был назначен генерал Бертье.
   План, задуманный Бонапартом, о котором он однажды сообщил Ролану в кабинете Люксембургского дворца, остался без изменений.
   Он замыслил снова завоевать Италию в одном лишь сражении; это сражение должно было завершиться триумфальной победой.
   Моро, в благодарность за содействие в перевороте 18 брюмера, получил высокий военный пост, о котором мечтал: он был назначен главнокомандующим Рейнской армией, армией в восемьдесят тысяч солдат.
   Ожеро возглавлял Галло-Батавскую армию, насчитывающую двадцать пять тысяч штыков.
   Наконец, Массена командовал Итальянской армией, осажденной в Генуе, и отчаянно оборонялся в этом городе, который штурмовал с суши австрийский генерал Отт, а с моря — адмирал Кейт.
   Пока в Италии отбивали атаки, Моро перешел в наступление на Рейне и наголову разбил противника в Штоккахе и Мёскирхе. Первая победа в этой кампании должна была послужить сигналом для выступления в поход Резервной армии, после второй победы не оставалось сомнений в целесообразности военных действий.
   Но как переправить Резервную армию в Италию?
   Первой мыслью Бонапарта было совершить восхождение в кантон Вале и выйти через Симплонский перевал.
   Таким путем можно было обогнуть Пьемонт и вступить в Милан; но подобный переход потребовал бы слишком много времени и происходил бы у всех на виду.
   Бонапарт отказался от этого маршрута; в его планы входило застигнуть австрийцев врасплох и вывести всю армию на равнины Пьемонта, прежде чем неприятель заподозрит, что она переправилась через Альпы. Он задумал переход через перевал Большой Сен-Бернар. Потому-то он и послал отцам монахам монастыря, расположенного на вершине горы, пятьдесят тысяч франков, которыми, как мы помним, завладели Соратники Иегу.
   После этого Бонапарт отправил еще пятьдесят тысяч франков, и та сумма благополучно дошла по назначению.
   На пятьдесят тысяч франков монахам было велено накопить обильные запасы провианта, дабы пятидесятитысячная армия могла подкрепиться во время однодневного привала.
   В соответствии с планом, к концу апреля вся артиллерия двинулась в горы через Лозанну, Вильнёв, Мартиньи и Сен-Пьер.
   Генерал Мармон, командующий артиллерией, был послан вперед, чтобы следить за перевозкой орудий.
   Переправить артиллерию казалось задачей почти неосуществимой. Однако ее необходимо было выполнить.
   Таких примеров в истории еще не было. Ни Ганнибалу с его слонами, с его нумидийцами и галлами, ни Карлу Великому с воинами-франками не приходилось преодолевать подобных трудностей.
   Во время первой Итальянской кампании, в 1796 году, армия не поднималась на Альпы, она их обогнула; от Ниццы до Кераско войска шли по дороге, проходящей по «Карнизу».
   На этот раз перед ними стояла поистине титаническая задача!
   Вначале необходимо было удостовериться, что в Альпах нет засады: даже без австрийских войск горные кручи были достаточно грозным врагом!
   Ланн с авангардом был отправлен вперед, на разведку; он прошел через перевал Большой Сен-Бернар без артиллерии, без обозов и с ходу взял Шатийон.
   Австрийцы не оставили в Пьемонте никакого заслона, кроме кавалерийских баз и нескольких сторожевых постов.
   Итак, перед армией не стояло никаких препятствий, кроме преград, воздвигнутых самой природой. И Бонапарт дал приказ выступить в поход.
   Для перевозки артиллерии заготовили сани; но, как ни узки были их полозья, они оказались слишком широки для горных троп.
   Необходимо было изобрести другой способ.
   Тогда выдолбили сосновые бревна и вставили туда орудия, сняв их с лафетов; сверху прикрепили канаты тяги, снизу — рычаги для управления движением.
   Двадцать гренадеров впряглись спереди и волокли пушки за канаты, двадцать других несли их походное снаряжение вместе со своим. Каждым отрядом командовал артиллерийский офицер, облеченный неограниченной властью, а в случае необходимости, даже над их жизнью и смертью.
   В подобных обстоятельствах медь ценится куда дороже пушечного мяса. Перед началом восхождения каждому выдали по паре новых сапог и по двадцать сухарей. Солдаты переобулись и повесили связки сухарей себе на шею. Первый консул, заняв пост у подножия горы, давал каждому отряду сигнал к отправлению.
   Необходимо самому, пешком или верхом на муле, совершить путешествие по горным кручам, самому измерить взглядом зияющие бездны, чтобы представить себе невероятные трудности перехода: без устали карабкаться по крутым откосам, по узким тропинкам, по острым камням, изодрать обувь до дыр, изрезать ноги до крови!
   Время от времени солдаты останавливались передохнуть и снова пускались в путь без единой жалобы.
   Подошли к подножию ледников; прежде чем подняться туда, бойцы снова получили сапоги; от обуви, выданной утром, остались одни ошметки. Солдаты сжевали по сухарю, хлебнули водки из дорожной фляги и двинулись дальше.
   Никто не знал, куда ведет тропа. Одни спрашивали, сколько дней продлится переход, другие в шутку осведомлялись, будет ли разрешено сделать привал на луне.
   Наконец достигли границы вечных снегов.
   Там тащить орудия волоком стало легче; бревна скользили по снегу, и дело пошло быстрее.
   Приведем один пример, чтобы дать представление, какой неограниченной властью обладал артиллерист, стоявший во главе отряда.
   Генерал Шамберлак, поравнявшись с солдатами, тянувшими пушки, нашел, что они идут слишком медленно, и, желая их поторопить, подошел к канониру и отдал приказ начальственным тоном.
   — Здесь командую я! — оборвал его артиллерист. — Я отвечаю за орудие, я указываю путь. Ступайте своей дорогой!
   Генерал замахнулся, точно собираясь схватить дерзкого за шиворот.
   Но тот пригрозил ему, отступив на шаг:
   — Не трогайте меня, генерал, не то я ударю вас рычагом по голове и сброшу в пропасть.
   Генерал отступил.
   После неслыханно тяжелого перехода передовые отряды достигли подошвы горы, на вершине которой возвышался монастырь.
   Здесь остались следы дороги, проложенной дивизией Ланна: подъем был очень крутым, и его солдаты вырубили нечто вроде гигантской лестницы.
   По этой лестнице отряд за отрядом взобрались на вершину.
   Там их поджидали монахи монастыря святого Бернара. Они проводили в трапезную каждый взвод поочередно. Вдоль длинных коридоров тянулись столы, обильно уставленные корзинами с хлебом и бутылками с вином и заваленные головками грюйерского сыра.
   Покидая монастырь, солдаты горячо жали руки монахам и ласкали их собак. На первых порах спуск казался значительно легче, чем восхождение, и офицеры заявили, что настал их черед тащить артиллерию. Однако на этот раз орудия увлекали за собой людей, многим приходилось скользить вниз гораздо быстрее, чем им хотелось бы.
   Генерал Ланн со своей дивизией по-прежнему шел в авангарде. Он спустился в долину, не дожидаясь поддержки артиллерии. Он с ходу взял Аосту и получил приказ повернуть на Ивреа, к равнинам Пьемонта.
   Но тут встретилось препятствие, которого никто не предвидел: это был форт Бар.
   Селение Бар расположено в восьми льё от Аосты. По дороге на Ивреа, позади селения, узкую долину почти наглухо замыкает скалистый холм; справа, между холмом и горным хребтом, протекает Дора.
   Эта речка, или, вернее, бурный поток, заполняет все ущелье.
   Слева — та же картина; только вместо реки там пролегает дорога. С этой стороны и возведен форт Бар; он занимает всю вершину холма и спускается до половины его склона.
   Как случилось, что никто не подумал об этом препятствии, прямо-таки непреодолимом?
   Сделать пролом в стене снизу, из ущелья, было невозможно, обойти крепость сверху, карабкаясь по скалам, — немыслимо. Обследовав местность, нашли и выровняли горную тропу, по которой могла пройти пехота и кавалерия, но перевезти по ней пушки, даже сняв их с лафетов, как на перевале Сен-Бернар, нечего было и пытаться.
   Бонапарт велел установить на дороге два орудия и открыть огонь по крепости, но оказалось, что они не пробивают стен. Вдобавок пушечное ядро из форта попало в одно из орудий и вывело его из строя.
   Первый консул приказал взять крепость штурмом. Построившись в селении и захватив с собой штурмовые лестницы, колонны беглым шагом устремились к крепостному валу и заняли позиции в нескольких пунктах. Для успешной атаки требовалась не только быстрота, но и полная тишина: надо было захватить противника врасплох. Вместо этого полковник Дюфур, командир одной из колонн, велел трубить атаку и храбро ринулся на приступ.
   Колонна была отброшена, а командира сразило пулей наповал.
   Тогда отобрали лучших стрелков, снабдили их запасом зарядов и провианта; они прокрались между скалами и залегли на площадке высоко над фортом.
   Сверху они обнаружили другую площадку, несколько ниже, откуда была хорошо видна крепость. С большим трудом туда втащили две пушки и выдвинули их на боевую позицию. Эти два орудия с одной стороны и стрелки — с другой начали обстреливать неприятеля.
   Тем временем генерал Мармон предложил первому консулу новый план, настолько дерзкий, что враги никак не могли его предугадать. Он посоветовал просто-напросто перевезти артиллерию ночью, по большой дороге, под самой крепостной стеной.
   На дороге рассыпали солому, навоз и шерсть из всех матрасов, какие только могли отыскать в селении; затем обернули жгутами сена колеса, цепи и все громыхающие части повозок. Наконец, выпрягли лошадей из пушек и зарядных ящиков, и каждое орудие вместо коня потащили цугом команды по полсотни человек.
   Такая упряжка имела двойное преимущество: во-первых, лошади могли заржать, тогда как солдаты всеми силами старались соблюдать тишину; во-вторых, из-за убитой лошади задержался бы весь обоз, а убитого солдата просто оттащили бы в сторону, заменили другим, и не было бы никакого затора.
   Во главе каждой команды поставили артиллерийского офицера и сержанта; им обещали по шестьсот франков за перевозку каждого орудия мимо крепости.
   Генерал Мармон, предложивший этот смелый план, сам руководил операцией.
   К счастью, темные грозовые тучи заволокли все небо.
   Первые шесть орудий и шесть зарядных ящиков благополучно прибыли по назначению; из крепости не раздалось ни одного выстрела.
   Солдаты повернули назад той же дорогой, ступая на цыпочках друг за другом; но на этот раз неприятель услышал шум и, желая узнать причину, начал метать гранаты.
   По счастью, они пролетали мимо, через дорогу.
   Зачем же, спрашивается, преодолев столь опасный путь, бойцы должны были возвращаться обратно?
   Чтобы забрать свои ружья и боевое снаряжение. Их могли бы избавить от опасного перехода, погрузив поклажу на зарядные ящики, но все предусмотреть невозможно. Лучшее тому доказательство, как никто не вспомнил о форте Бар.
   После того как путь был проверен, перевозка артиллерии продолжалась, хотя теперь это становилось крайне опасным. Форт, словно вулкан, изрыгал дым и пламя; однако врагам приходилось стрелять отвесно вниз, и залпы производили больше шуму, чем причиняли вреда.
   В каждой команде погибло по пять-шесть человек, то есть каждый десятый из пятидесяти, зато артиллерия была переправлена без потерь, а это решало судьбу всей Итальянской кампании.
   Впоследствии обнаружили, что можно было преодолеть Альпы через перевал Малый Сен-Бернар и перевезти всю артиллерию, не снимая с лафетов ни одного орудия. Правда, этот переход, менее трудный, был бы далеко не столь результативным.
   Наконец армия вышла на роскошные равнины Пьемонта.
   На реке Тичино к ней присоединился корпус в двенадцать тысяч штыков из Рейнской армии генерала Моро, который после двух одержанных им побед мог предоставить это пополнение Итальянской армии. Корпус совершил переход через Сен-Готардский перевал, и Бонапарт, получив подкрепление, вступил в Милан без единого выстрела.
   Но невольно встает вопрос, каким образом первый консул сумел обойти статью Конституции VIII года, запрещавшую ему покидать пределы Франции и лично командовать армией?
   Сейчас мы расскажем об этом.
   Накануне своего отъезда из Парижа, то есть 5 мая, или по тогдашнему календарю 15 флореаля, он вызвал к себе обоих консулов, министров и приказал Люсьену:
   — Приготовьте к завтрашнему дню циркуляр и разошлите префектам.
   Потом обратился к Фуше:
   — Завтра вы опубликуете этот циркуляр в газетах: там будет сказано, что я выехал в Дижон, чтобы произвести смотр Резервной армии. Вы добавите в виде предположения, что оттуда я, возможно, проследую в Женеву. Непременно подчеркните, что мое отсутствие продлится не долее двух недель. Если случится что-нибудь непредвиденное, я тотчас же возвращусь. Возлагаю на всех вас попечение об интересах Франции. Надеюсь, что вскоре обо мне заговорят в Вене и Лондоне.
   И 6 мая он уехал.
   Разумеется, Бонапарт уже тогда замышлял вывести армию на равнины Пьемонта и дать там генеральное сражение. В победе он не сомневался. Потом, если его будут обвинять в нарушении Конституции, он ответит, как некогда Сципион в сенате: «В этот день и в этот самый час я победил карфагенян! Поднимемся на Капитолий и воздадим хвалу богам!»
   Выехав из Парижа 6 мая, главнокомандующий уже 26-го того же месяца расположился лагерем между Турином и Казале. Весь этот день лил дождь; к вечеру погода переменилась, темное грозовое небо, как это бывает в Италии, в один миг просветлело, и в ясной лазури засверкали звезды.
   Первый консул подал Ролану знак следовать за ним. Они вышли из городка Кивассо и направились дальше по берегу реки. В ста шагах от последних домов лежало дерево, сваленное грозой. Бонапарт уселся на него как на удобную скамейку и жестом пригласил Ролана занять место рядом.
   Главнокомандующий явно собирался сообщить что-то с глазу на глаз своему адъютанту.
   С минуту они оба хранили молчание.
   Первым заговорил Бонапарт.
   — Ты помнишь, Ролан, наш разговор в Люксембургском дворце? — спросил он.
   — Генерал! — воскликнул Ролан со смехом. — У нас было столько разговоров в Люксембургском дворце! Между прочим, именно там вы мне сказали, что весной мы вторгнемся в Италию и разобьем генерала Мел аса в Торре-ди-Гарофоло или в Сан-Джулиано. Так оно и будет?
   — Да, но я имел в виду другое.
   — Может быть, вы напомните мне, генерал?
   — Речь шла о браке.
   — Ну да, о замужестве моей сестры. Теперь это уже решено, генерал.
   — Не о замужестве твоей сестры, Ролан, а о твоей женитьбе.
   — Ну вот! — вздохнул Ролан с горькой усмешкой. — Я думал, генерал, что с этим вопросом уже покончено.
   И он порывисто поднялся с места. Бонапарт удержал его за руку.
   — Когда я говорил с тобой о браке, — продолжал он серьезным тоном, — знаешь, кого я прочил тебе в жены?
   — Нет, генерал.
   — Я имел в виду мою сестру Каролину.
   — Вашу сестру?
   — Да. Тебя это удивляет?
   — Я и думать не смел, что вы можете оказать мне такую честь.
   — Ты неблагодарен, Ролан, или ты скрываешь от меня свои мысли. Ты же знаешь, что я тебя люблю.
   — О, мой генерал! — воскликнул Ролан.
   Глубоко тронутый, он схватил первого консула за руки и крепко сжал их.
   — Так вот, я хотел сделать тебя своим зятем.
   — Ваша сестра и Мюрат любили друг друга, генерал, — возразил Ролан, — поэтому хорошо, что ваш план не осуществился! К тому же, — добавил он глухим голосом, — я как будто уже говорил вам, что никогда не женюсь.
   Бонапарт усмехнулся:
   — Скажи уж прямо, что станешь траппистом!
   — Клянусь честью, генерал, если вы восстановите монастыри и если мне не удастся погибнуть в бою — в боях у нас, слава Богу, недостатка не будет, — то, пожалуй, я так и закончу свои дни.
   — В чем же дело? Несчастная любовь? Измена женщины?
   — Что вы! — возмутился Ролан. — Вы считаете меня влюбленным волокитой? Этого еще не хватало! Неужели я так низко пал в вашем мнении?
   — Ты на меня в обиде? Ты, за кого я хотел выдать мою сестру?!
   — К сожалению, теперь это уже невозможно! Ваши сестры замужем: младшая за генералом Леклерком, вторая за князем Баччиоки, старшая за Мюратом.
   — Стало быть, теперь ты спокоен и доволен, — засмеялся Бонапарт. — Тебе уже не грозит опасность породниться со мной.
   — Что вы, генерал! — смутился Ролан.
   — Я вижу, ты не честолюбив.
   — Генерал, позвольте мне любить вас за все то, что вы для меня сделали, а не за то, что собираетесь сделать.
   — А что, если я в своих личных интересах хочу привязать тебя не только узами дружбы, но и узами родства? Что, если я скажу: в моих планах на будущее я не слишком-то рассчитываю на своих братьев, зато ни минуты не сомневаюсь в тебе?
   — В отношении моей преданности вы будете правы.
   — Во всех отношениях! Чего, по-твоему, я могу ожидать от Леклерка? Это посредственность. От Баччиоки? Он не француз. От Мюрата? У него львиное сердце, но шальная голова. И все же мне придется со временем дать им титулы принцев, раз они женаты на моих сестрах. А что я дам тебе?
   — Вы сделаете меня маршалом Франции.
   — Дальше?
   — Что дальше? По-моему, это и так великолепно!
   — Тогда ты станешь одним из двенадцати, вместо того чтобы стать единственным.
   — Считайте меня просто верным другом, позвольте всегда говорить вам правду в глаза, и я ручаюсь, что вы выделите меня из толпы.
   — Для тебя этого, может быть, достаточно, для меня мало, — возразил Бонапарт.
   Ролан молчал.
   — У меня нет больше сестер, это верно, — продолжал первый консул, — но я придумал для тебя нечто лучшее, чем стать моим братом.
   Ролан по-прежнему хранил молчание.
   — Есть на свете, Ролан, прелестная девушка, которую я люблю как родную дочь. Недавно ей исполнилось семнадцать лет. Тебе двадцать шесть, ты уже бригадный генерал, еще до конца кампании ты станешь дивизионным генералом. Так вот, Ролан, по окончании похода мы возвратимся в Париж, и ты женишься на…
   — Постойте, генерал, — перебил его Ролан, — вот идет Бурьенн, он ищет вас.
   В самом деле, секретарь первого консула уже подходил к собеседникам.
   — Это ты, Бурьенн? — не без досады произнес Бонапарт.
   — Да, генерал… Курьер из Франции.
   — Ну?
   — Письмо от госпожи Бонапарт.
   — Хорошо, давайте сюда! — сказал первый консул, поспешно вставая.
   Он чуть не вырвал письмо из рук Бурьенна.
   — А для меня ничего нет? — спросил Ролан.
   — Ничего.
   — Странно! — удивился молодой человек.
   Взошла луна, и при ярком свете ее — в Италии она особенно прекрасна — Бонапарт без труда разбирал письмо.
   При чтении первых двух страниц лицо его было ясно и безмятежно. Бонапарт обожал свою жену; письма, опубликованные впоследствии королевой Гортензией, служат тому неоспоримым доказательством. Чувства, волновавшие Бонапарта, Ролан пытался угадать по выражению его лица.
   Но когда Бонапарт подошел к концу письма, чело его омрачилось, брови нахмурились, и он украдкой бросил взгляд на Ролана.
   — О! — заметил молодой человек. — Очевидно, речь идет обо мне. Бонапарт продолжал читать и ничего не отвечал.
   Окончив чтение, он сложил письмо и спрятал в боковой карман сюртука, затем повернулся к Бурьенну.
   — Хорошо, — сказал он, — мы скоро вернемся. Вероятно, я отправлю курьера. Подожди меня и очини перья.
   Отвесив поклон, секретарь повернул обратно по дороге в Кивассо.
   Тут Бонапарт подошел к Ролану и положил ему руку на плечо.
   — Мне положительно не везет, когда я собираюсь кого-нибудь женить, — усмехнулся он.
   — А что случилось? — спросил Ролан.
   — Свадьба твоей сестры расстроилась.
   — Она отказала?
   — Нет, не она.
   — Как не она? Неужели лорд Тенли?!
   — Да.
   — Возможно ли? Он отверг мою сестру, после того как просил ее руки у меня, у моей матери, у вас, у нее самой?!
   — Постой, не приходи в ярость! Попытайся разобраться, не кроется ли здесь какая-то тайна.
   — Не вижу никакой тайны, это просто оскорбление.
   — О! Узнаю твой буйный нрав. Теперь мне понятно, почему ни твоя мать, ни сестра не решились тебе написать. Но Жозефина нашла, что дело это важное и тебе следует о нем знать. Поэтому она сообщила мне эту новость и просила известить тебя, если я сочту уместным. Как видишь, я не колебался.
   — Благодарю от всей души, генерал… А лорд Тенли объяснил причину отказа?
   — Объяснил, но совершенно неубедительно.
   — В чем же дело?
   — Это не может быть истинной причиной.
   — Почему?
   — Стоит взглянуть на него и поговорить с ним пять минут, чтобы в этом убедиться.
   — Но что же он сказал, в конце концов, почему взял назад данное им слово?
   — Сказал, что твоя сестра не настолько богата, как он предполагал. Ролан разразился нервным смехом, свидетельствующим о крайнем раздражении.
   — О! — вскричал он. — Ведь я первым делом предупредил его об этом.
   — О чем?
   — Что у моей сестры нет ни су. Разве мы, дети республиканских генералов, можем быть богаты?
   — И что же он ответил?
   — Что он достаточно богат и его денег хватит на двоих.
   — Вот видишь, значит, причина отказа вовсе не в этом.
   — Но согласитесь, что ваш адъютант не может стерпеть оскорбления, нанесенного его сестре, и не призвать обидчика к ответу!
   — В подобных случаях, дорогой Ролан, человек, считающий себя оскорбленным, должен сам взвесить все за и против.
   — Как вы полагаете, генерал, через сколько дней произойдет решающее сражение?
   Бонапарт задумался.
   — Недели через две или три, — ответил он.
   — Генерал, прошу дать мне отпуск на две недели.
   — С одним условием.
   — С каким?
   — По дороге ты заедешь в Бурк и узнаешь у сестры истинную причину разрыва.
   — Я как раз намеревался это сделать.
   — Тогда нельзя терять времени.
   — Как видите, я не теряю ни минуты, — ответил молодой человек, собираясь уходить.
   — Постой, постой! Ты возьмешься доставить в Париж мои депеши?
   — Понимаю: я тот самый курьер, о котором вы только что говорили Бурьенну.
   — Вот именно.
   — Тогда пойдемте.
   — Погоди. Те молодые люди, которых ты арестовал…
   — Соратники Иегу?
   — Да… Так вот, все они вроде бы происходят из знатных семейств, это скорее фанатики, нежели преступники. Кажется, твоя мать, выступая свидетельницей на процессе, стала жертвой хитрых козней судьи и считает себя виновницей их сурового приговора.
   — Это возможно. Матушка, как вам известно, подверглась нападению разбойников и разглядела лицо их главаря.
   — Теперь твоя мать через посредство Жозефины умоляет меня помиловать несчастных безумцев; это ее подлинные слова. Они подали кассационную жалобу. Ты приедешь в Париж раньше, чем кассация будет отклонена, и если сочтешь нужным, прикажешь от моего имени министру юстиции отсрочить приговор. Когда ты вернешься, мы решим окончательно, что можно сделать.