Дюма Александр. Соратники Иегу

   При виде незнакомца он удовлетворенно вскрикнул, словно зритель, радующийся неожиданной развязке. Он напряженно прислушивался, смотрел во все глаза и не упускал пришельца из виду, пока за ним не захлопнулась дверь; после этого англичанин выхватил из кармана записную книжку.
   — Сударь, — обратился он к сидевшему рядом с ним аббату, — не будете ли вы так добры повторить слово в слово все, что сказал джентльмен, который только что вышел? Я не полагаюсь на свою память.
   И, припоминая вместе с аббатом, он не без удовольствия записал все сказанное соратником Иегу гражданину Жану Пико.
   Тут у него вырвались восторженные слова, причем английский акцент придавал его речи особое своеобразие:
   — О! Поистине только во Франции можно встретить нечто подобное! Франция — самая замечательная в мире страна! Я счастлив, господа, что путешествую по Франции и знакомлюсь с французами.
   В словах этого серьезного человека звучало такое искреннее восхищение, что оставалось его только поблагодарить, даже будь он потомком победителей в битвах при Креси, при Пуатье или под Азенкуром.
   Младший путешественник отвечал на эту любезность беспечным, чуть насмешливым тоном, очевидно ему свойственным.
   — Клянусь честью, у нас с вами, милорд, общие вкусы! Я говорю «милорд», так как догадываюсь, что вы англичанин.
   — Да, сударь, — отвечал джентльмен, — я имею честь быть англичанином.
   — Так вот, — продолжал молодой человек, — подобно вам, я счастлив, что путешествую по Франции и вижу столько любопытного! Надо жить под управлением граждан Гойе, Мулена, Роже Дюко, Сиейеса и Барраса, чтобы столкнуться с такой вопиющей нелепостью!.. Представьте себе, что лет через пятьдесят кто-нибудь расскажет о том, как в городе, где тридцать тысяч жителей, среди бела дня разбойник с большой дороги, в маске, с двумя пистолетами и саблей на боку, принес честному торговцу двести луидоров, похищенных у него накануне. Если рассказчик добавит, что это произошло за табльдотом, где сидели двадцать или двадцать пять человек, и что сей благородный бандит благополучно удалился, ибо никто из присутствующих не вцепился ему в горло, — то я готов держать пари, что этого рассказчика за такой анекдот назовут наглым лжецом!
   И, откинувшись на спинку стула, молодой человек расхохотался, но его смех был таким нервным и пронзительным, что все с удивлением стали смотреть на него, а его спутник не спускал с него глаз, и в его взгляде сквозило почти отцовское беспокойство.
   Гражданин Альфред де Баржоль, как и все, был взволнован этим неестественным смехом, в котором звучала скорее горечь, даже скорбь, чем радость. Он дал умолкнуть последним раскатам и лишь тогда возразил Ролану:
   — Сударь, позвольте вам заметить, что человек, которого вы только что видели, отнюдь не разбойник с большой дороги.
   — Скажите же, как его назвать!
   — По всей вероятности, это молодой человек из знатной семьи, как и мы с вами.
   — Граф де Горн, которого регент велел колесовать на Гревской площади, тоже был родом из знатной семьи, — недаром вся парижская знать съехалась в своих экипажах смотреть на его казнь.
   — Если я не ошибаюсь, граф де Горн убил одного еврея и похитил у него вексель, по которому не мог уплатить, а между тем никто не дерзнет сказать, что один из Соратников Иегу тронул кого-нибудь хоть пальцем!
   — Ну хорошо, допустим, Соратники действуют в благотворительных целях, хотят уравнять бедных с богатыми, исправить то, что называется капризом случая, искоренить общественное зло — но, выступая в роли разбойника на манер Карла Моора, ваш друг Морган… ведь сей честный гражданин сказал, что его фамилия Морган?
   — Да, — отозвался англичанин.
   — Так вот, ваш друг Морган тем не менее вор! Гражданин Альфред де Баржоль сразу побледнел.
   — Я не могу назвать гражданина Моргана своим другом, — возразил он, — но счел бы за честь его дружбу!
   — Еще бы нет! — усмехнулся Ролан. — Ведь как сказал господин де Вольтер:
   Дружить с великими — бесценный дар богов! ^{note 5}
   — Ролан! Ролан! — тихонько одернул его старший путешественник.
   — Ах, генерал, — ответил младший, быть может умышленно назвав так своего спутника — ради Бога, позвольте мне продолжить с этим господином спор, который так меня интересует!
   Спутник пожал плечами.
   — Дело в том, гражданин, — продолжал Ролан с какой-то странной настойчивостью, — что я хочу кое в чем разобраться: два года назад я покинул Францию; за это время очень многое изменилось — костюмы, нравы, манера говорить, и смысл слов также мог измениться. Скажите же, как назвать на теперешнем языке человека, который останавливает дилижанс и захватывает находящиеся там деньги?
   — Сударь, — отвечал дворянин, как видно готовый вести спор до конца, — я называю это военным действием, и ваш спутник, которого вы сейчас назвали генералом, как военный подтвердит, что, помимо удовольствия убивать или быть убитым, военачальники во все века поступали именно так, как поступил гражданин Морган.
   — Как! — воскликнул молодой путешественник, и глаза его метнули молнию. — Вы осмеливаетесь сравнивать?..
   — Пусть этот господин разовьет свою теорию, Ролан, — проговорил темноволосый, чьи глаза, в противоположность расширенным и сверкающим глазам его спутника, прятались под длинными черными ресницами, словно скрывая его переживания.
   — А! Я вижу, — отрывисто сказал Ролан, — что и вы заинтересовались нашим спором.
   Затем, круто повернувшись к своему противнику, он добавил:
   — Продолжайте, сударь, продолжайте, — генерал разрешает.
   Молодой дворянин покраснел так же заметно, как побледнел минуту назад, и, стиснув зубы, поставив локти на стол, опершись подбородком на кулаки, весь подавшись в сторону противника, заговорил с провансальским акцентом, который выявлялся все отчетливей по мере того, как разгорался спор.
   — Поскольку генерал разрешает, — начал де Баржоль, делая особенное ударение на слове «генерал», — я имею честь ему сказать, а также и вам, гражданин, следующее: помнится, я вычитал у Плутарха, что, когда Александр Македонский отправился в поход на Индию, у него было с собой восемнадцать или двадцать талантов золотом, что составляет сто или сто двадцать тысяч франков. Так неужели вы думаете, что на эти деньги он прокормил свою армию, выиграл сражение на Гранике, покорил Малую Азию, завоевал Тир, Газу, Сирию, Египет, построил Александрию, проник в Ливию, заставил оракула Амона провозгласить его сыном Юпитера, добрался до самого Гифасиса и, когда солдаты отказались идти дальше, возвратился в Вавилон и там превзошел в роскоши, в разврате и в изнеженности самых богатых, развращенных и сластолюбивых царей Азии? Что же, по-вашему, он получал деньги из Македонии? Неужели вы думаете, что царь Филипп, один из самых бедных царей бедной Греции, выплачивал по долговым обязательствам, предъявленным ему сыном? Ничуть не бывало! Александр действовал подобно Моргану. Правда, он не останавливал дилижансов на большой дороге, зато подвергал разграблению города, заставлял царей платить выкуп, накладывал контрибуции на завоеванные им страны.
   Перейдем к Ганнибалу. Вы, конечно, знаете, с какими средствами он выступил из Карфагена? У него даже не было восемнадцати или двадцати талантов, какими располагал его предшественник Александр. Но, испытывая нужду в деньгах, он захватил и разграбил в мирное время и вопреки договорам город Сагунт, таким образом разбогател и смог отправиться в поход. Извините, на сей раз я опираюсь не на Плутарха, а на Корнелия Непота. Не буду распространяться о том, как Ганнибал спустился с Пиренеев, перешел через Альпы, а также о трех битвах, которые он выиграл, всякий раз завладевая сокровищами побежденных, но остановлюсь на пяти-шести годах, какие он провел в Кампании. Неужели вы думаете, что он платил капуанцам за прокорм войска и что карфагенские банкиры, которые с ним разругались, высылали ему деньги? Нет! Война вскармливает войну — такова система Моргана, гражданин!
   Теперь возьмем Цезаря. О, тут совсем другое дело! Он отправился в Испанию, имея что-то около тридцати миллионов долга, возвратился оттуда почти с тем же долгом, отправился в Галлию, провел десять лет у наших предков. За эти десять лет он переслал в Рим более ста миллионов. Переправившись через Альпы, он перешел Рубикон, устремился прямо в Капитолий, взломал двери храма Сатурна, где хранились сокровища, и взял на свои личные нужды (отнюдь не на нужды республики!) три тысячи фунтов золота в слитках. А когда он умер, — тот, кому двадцать лет назад кредиторы не давали выйти из его домишка на виа Субура, — то оставил по две или три тысячи сестерциев на каждого гражданина, десять или двенадцать миллионов Кальпурнии и тридцать или сорок миллионов Октавию. Опять-таки система Моргана, с той лишь разницей, что Морган — я в этом уверен! — умрет, не присвоив себе ни сокровищ галлов, ни золота Капитолия…
   Теперь перескочим через тысячу восемьсот лет и займемся генералом Буонапарте…
   Молодой аристократ, как и все враги завоевателя Италии, умышленно делал ударение на буквах «у» и «е», которые Бонапарт выбросил из своей фамилии. Это нарочитое произношение привело в ярость Ролана, и он готов был броситься на Баржоля, но спутник удержал его.
   — Успокойся, — сказал он, — успокойся, Ролан; я уверен, что гражданин Баржоль не скажет, что генерал Буонапарте, как он его называет, — грабитель.
   — Нет, я этого не скажу, но одна итальянская пословица скажет вместо меня.
   — Посмотрим, что это за пословица, — проговорил генерал, не давая раскрыть рта Ролану и устремив на дворянина свой ясный, спокойный и глубокий взор.
   — Вот она во всей своей простоте: «Francesi non sono tutti ladroni, ma buona parte». Это означает: «Не все французы воры, но…»
   — … большая часть? — спросил Ролан.
   — Нет, «Буонапарте», — ответил Альфред де Баржоль. Едва эти дерзкие слова сорвались с его уст, как тарелка, которую вертел в руках Ролан, полетела в оскорбителя и угодила ему в лоб.
   Женщины вскрикнули, мужчины вскочили со своих мест.
   Ролан разразился характерным для него нервным смехом и опустился на стул.
   Молодой аристократ сохранял спокойствие, хотя струйка крови, сбегая от брови, текла по его щеке.
   В этот момент вошел кондуктор и сказал, как обычно:
   — Ну, граждане пассажиры, занимайте места!
   И пассажиры, спеша покинуть комнату, где разыгралась ссора, устремились к дверям.
   — Извините, сударь, — обратился к Ролану де Баржоль, — надеюсь, вы не едете в этом дилижансе?
   — Нет, сударь, я приехал в почтовой карете, но не беспокойтесь, я и не думаю уезжать.
   — И я тоже, — заявил англичанин. — Распрягайте лошадей, я остаюсь.
   — А я уезжаю, — сказал со вздохом темноволосый молодой человек, которого Ролан величал генералом. — Ты знаешь, мой друг, что так надо, что мое присутствие там совершенно необходимо. Но, клянусь, я ни за что не покинул бы тебя, если бы не обстоятельства…
   Когда он произносил эти слова, его голос, до сих пор твердый, металлического тембра, выдал отнюдь не характерное для него волнение.
   Напротив, Ролан был в приподнятом состоянии духа; казалось, этот по натуре воинственный человек ликует, видя, что близится опасность, которую он если и не сам вызвал, то, по крайней мере, не собирался избежать.
   — Ничего, генерал, — отозвался он. — Мы должны были расстаться в Лионе, ведь вы, по своей доброте, дали мне месячный отпуск, чтобы я мог съездить в Бурк к своим родным. Нам с вами не придется проехать вместе каких-нибудь шестьдесят льё, вот и все. Мы свидимся в Париже. Если вам понадобится преданный человек, готовый для вас на все, вспомните обо мне!
   — Не беспокойся, Ролан, — ответил генерал.
   Он стал внимательно вглядываться в лица двух противников.
   — Прежде всего, — обратился он к своему спутнику, и в его голосе звучала неизъяснимая нежность, — не давай себя убить и, если можно, не убивай своего противника. Судя по всему, это храбрый молодой человек, а мне хочется, чтобы в один прекрасный день все мужественные люди стояли за меня.
   — Постараюсь, генерал, будьте спокойны. В этот миг появился хозяин.
   — Почтовая карета, следующая в Париж, подана, — объявил он.
   — Генерал взял со стула свою шляпу и трость. Ролан вышел вслед за ним с непокрытой головой, чтобы все видели, что он не уезжает со своим спутником.
   Альфред де Баржоль и не подумал его останавливать. Впрочем, было ясно: его противник скорее из тех людей, что ищут ссоры, чем из тех, что ее избегают.
   Ролан проводил генерала до кареты.
   — И все-таки, — произнес генерал, усаживаясь, — мне очень грустно, Ролан, что я оставляю тебя здесь одного и у тебя не будет секунданта из числа твоих друзей.
   — Не беспокойтесь об этом, генерал; я не останусь без секунданта: всегда найдется любопытный, которому захочется посмотреть, как один человек убивает другого.
   — До свидания, Ролан. Ты слышишь, я не говорю тебе «Прощай», а только «До свидания»!
   — Да, дорогой генерал, — отвечал молодой человек, видимо растроганный, — слышу и благодарю.
   — Обещай, что ты напишешь мне о себе, как только покончишь с этим делом, или что кто-нибудь известит меня, если ты не будешь в состоянии сам написать.
   — О! Не тревожьтесь, генерал, — не пройдет и четырех дней, как вы получите от меня письмо, — отвечал Ролан и добавил с глубокой горечью в голосе: — Разве вы не заметили, что надо мной тяготеет рок, который не дает мне умереть!
   — Ролан! — строго осадил его генерал. — Опять?!
   — Ничего, ничего… — Ролан встряхнул головой и придал своему лицу выражение беззаботной веселости, какое, очевидно, было ему свойственно до того, как с ним приключилось какое-то несчастье, заставившее его в таком юном возрасте желать смерти.
   — Так. Между прочим, постарайся кое-что разузнать.
   — Что именно, генерал?
   — Как может этот англичанин сейчас, когда мы ведем войну с Англией, разгуливать по Франции так свободно и спокойно, как будто он у себя на родине?
   — Хорошо, я выясню.
   — Каким образом?
   — Пока еще не могу сказать, но если я дал слово, то разузнаю, даже если мне придется спросить об этом его самого.
   — Ах ты задира! Смотри не ввяжись в новую историю!
   — Во всяком случае, поскольку он наш враг, это уже будет не дуэль, а бой.
   — Ну, еще раз до свидания. Обними меня.
   Ролан в порыве искренней благодарности бросился на шею генералу.
   — О, как я был бы счастлив, генерал… — воскликнул он, — не будь я так несчастен!
   Генерал посмотрел на него с глубокой нежностью.
   — Когда-нибудь ты поведаешь мне о своем несчастье, не так ли, Ролан? — попросил он.
   Ролан разразился тем горестным смехом, который мы уже слышали.
   — О нет, ни за что! — ответил он. — Вы стали бы смеяться надо мной! Генерал поглядел на него как на человека, потерявшего рассудок.
   — Ну что ж, — сказал он, — надо принимать людей такими, какие они есть.
   — Особенно, если они совсем не такие, какими кажутся.
   — Ты считаешь меня Эдипом и задаешь мне загадки, Ролан.
   — О! Если вы разгадаете эту загадку, генерал, я преклонюсь перед вами, будто перед царем Фив. Но из-за таких пустяков я забываю, что для вас драгоценна каждая минута и я напрасно вас задерживаю.
   — Ты прав. Есть у тебя какие-нибудь поручения, которые я мог бы исполнить в Париже?
   — Три. Передайте мой привет Бурьенну, мой поклон вашему брату Люсьену и мое глубокое почтение госпоже Бонапарт.
   — Все будет исполнено.
   — Где я найду вас в Париже?
   — В моем доме на улице Победы, а может быть…
   — Может быть…
   — Кто знает? Может быть, в Люксембургском дворце… Тут генерал откинулся назад, как бы сожалея, что столь многое высказал Ролану, хотя считал его своим лучшим другом.
   — По дороге в Оранж! — крикнул он. — И как можно быстрей!
   Заждавшийся приказания возница хлестнул лошадей; карета сорвалась с места, с оглушительным грохотом понеслась по улице и исчезла в Ульских воротах.

III. АНГЛИЧАНИН

   Ролан стоял неподвижно, следя глазами за удаляющейся каретой, и, когда она скрылась из виду, еще долго не сходил с места.
   Потом он тряхнул головой, как бы прогоняя облачко, омрачившее его чело, вернулся в гостиницу и попросил, чтобы ему отвели комнату.
   — Проводите господина в третий номер, — приказал хозяин горничной. Горничная сняла ключ с широкой черной доски, на которой в два ряда висели белые номера, и жестом пригласила молодого путешественника следовать за ней.
   — Пришлите ко мне наверх бумагу, перо и чернила, — обратился он к хозяину, — и если господин де Баржоль осведомится, где я нахожусь, сообщите ему номер моей комнаты.
   Хозяин обещал выполнить желания Ролана, и тот вслед за горничной поднялся по лестнице, насвистывая «Марсельезу». Спустя пять минут он сидел за столом: ему уже принесли бумагу, перо и чернила.
   Но не успел он написать первую строчку, как в дверь постучали три раза.
   — Войдите, — сказал он, поворачивая кресло так, чтобы оказаться лицом к посетителю, в полной уверенности, что это г-н де Баржоль или один из его друзей.
   Дверь отворилась плавным движением, словно под действием механизма, и на пороге появился англичанин.
   — А! — воскликнул Ролан, радуясь его приходу, позволявшему исполнить обещание, данное генералу. — Это вы!
   — Да, — ответил англичанин, — это я.
   — Добро пожаловать!
   — О! Хорошо, что вы говорите «Добро пожаловать», а то я не был уверен, следует ли мне приходить.
   — Почему же?
   — Из-за Абукира. Ролан засмеялся.
   — Были две битвы при Абукире: одну мы проиграли, другую выиграли.
   — Я имею в виду ту, что вы проиграли.
   — Хорошо, — сказал Ролан. — Мы деремся, уничтожаем друг друга на поле битвы, но это не мешает нам пожимать руки один другому, встречаясь на нейтральной почве. Повторяю: добро пожаловать, особенно если вы скажете мне о цели вашего прихода.
   — Благодарю вас, но прежде всего прочтите вот это. И англичанин вынул из кармана листок бумаги.
   — Что это такое? — спросил Ролан.
   — Мой паспорт.
   — На что мне ваш паспорт? — возмутился Ролан. — Я не жандарм.
   — Нет, но поскольку я пришел предложить вам свои услуги, то вы могли бы от них отказаться, если бы не знали, кто я такой.
   — Ваши услуги, сударь?
   — Да. Но сначала прочитайте. И Ролан прочел следующее:
   «От имени Французской республики Исполнительная Директория предлагает представлять сэру Джону Тенли, эсквайру, свободный проезд по всей территории Республики и в случае надобности оказывать оному помощь и содействие.
   Подписано: Фуше».
   — Читайте дальше.
   «Настоятельно рекомендую всем официальным лицам сэра Джона Тенли как филантропа и друга свободы.
   Подписано: Баррас».
   — Вы прочли?
   — Да, прочел, а что дальше?
   — О! Что дальше?.. Мой отец лорд Тенли оказал важные услуги господину Баррасу, вот почему господин Баррас разрешает мне путешествовать по Франции, а я очень рад, что могу разъезжать по всей Франции, ведь это так любопытно!
   — Да, я помню, сэр Джон: мы уже имели честь слышать это за столом.
   — Правда, я это сказал и прибавил, что очень люблю французов.
   Ролан поклонился.
   — Особенно генерала Бонапарта, — продолжал сэр Джон.
   — Вы очень любите генерала Бонапарта?
   — Я восхищаюсь им: это большой, великий человек!
   — Клянусь честью, сэр Джон, я сожалею, что он не слышит, как восторгается им англичанин.
   — О! Будь он здесь, я бы этого не сказал.
   — Почему же?
   — Чтобы он не подумал, что я говорю это, желая ему угодить. Я это говорю, потому что таково мое убеждение.
   — Я в этом не сомневаюсь, милорд, — согласился Ролан, не зная, к чему клонит англичанин; вычитав из паспорта все, что ему было нужно, он решил проявлять сдержанность.
   — И когда я увидел, — продолжал англичанин все так же флегматично, — когда я увидел, что вы приняли сторону генерала Бонапарта, это меня порадовало.
   — В самом деле?
   — Весьма порадовало, — и англичанин утвердительно покачал головой.
   — Тем лучше.
   — Но когда я увидел, что вы бросили тарелку в лицо господину Альфреду де Баржолю, это меня огорчило.
   — Это вас огорчило, милорд? Но почему?
   — Потому что у нас в Англии джентльмен никогда не бросит тарелку в лицо другому джентльмену.
   — Ах, милорд, — сказал Ролан, вставая и хмуря брови, — уж не для того ли вы пришли, чтобы читать мне мораль?
   — О нет, я пришел, чтобы спросить вас: может быть, вам трудно найти секунданта?
   — Честное слово, сэр Джон, так оно и есть, и как раз в момент, когда вы ко мне постучались, я ломал голову, раздумывая, кого бы мне попросить о такой услуге.
   — Если вам угодно, — предложил англичанин, — я буду вашим секундантом.
   — Бог ты мой! — воскликнул Ролан. — От всей души принимаю ваше предложение!
   — Это и есть та услуга, которую я хотел вам оказать. Ролан протянул ему руку.
   — Благодарю, — произнес он. Англичанин поклонился.
   — Вы поступили правильно, милорд, — продолжал Ролан, — сообщив мне, кто вы такой, прежде чем предложить свои услуги, и теперь, когда я их принял, мне надлежит в свою очередь сказать вам, кто я.
   — О! Как вам будет угодно.
   — Мое имя Луи де Монтревель, я адъютант генерала Бонапарта.
   — Адъютант генерала Бонапарта? Я очень этому рад!
   — Теперь вы понимаете, почему я слишком горячо, быть может, встал на защиту моего генерала.
   — Нет, не слишком горячо; но тарелка…
   — Да, я знаю, можно было бросить ему вызов, не прибегая к тарелке; но как тут быть? Я держал ее в руке, не зная, что с ней делать, и швырнул ее в лицо господину де Баржолю; она вырвалась у меня из рук против моей воли.
   — Вы ему об этом не скажете?
   — О, будьте спокойны, это я говорю вам, именно вам, имея в виду вашу щепетильность.
   — Очень хорошо. Так вы будете драться на дуэли?
   — Во всяком случае, для этого я и остался.
   — А каким оружием?
   — Это вас не касается, милорд.
   — То есть как это меня не касается?
   — Нет. Господин де Баржоль подвергся оскорблению, ему и выбирать род оружия.
   — Так, значит, вы примете любое оружие, какое он предложит?
   — Не я, сэр Джон, а вы от моего лица, поскольку вы оказываете мне честь быть моим секундантом.
   — А если он изберет пистолеты, то на каком расстоянии и как именно желаете вы стреляться?
   — Это уж ваше дело, милорд. Не знаю, как у вас в Англии, но у нас во Франции дуэлянты ни во что не вмешиваются: секундантам предоставляется все устраивать; как бы они ни договорились, все будет принято.
   — Значит, вы примете все условия, какие я вам предложу?
   — Безоговорочно, милорд. Англичанин поклонился.
   — День и час дуэли?
   — О, как можно скорее! Уже два года, как я не видел своих родных, и, признаюсь, мне не терпится их обнять.
   Англичанин с удивлением посмотрел на Ролана: тот говорил таким уверенным тоном, точно не сомневался, что он останется в живых.
   В эту минуту в дверь постучались и послышался голос хозяина гостиницы:
   — Можно войти?
   После ответа Ролана дверь распахнулась и вошел хозяин, держа в руке карточку, которую он протянул своему постояльцу. Молодой человек взял карточку и прочел вслух:
   — «Шарль де Валансоль».
   — По поручению господина Альфреда де Баржоля, — доложил хозяин.
   — Прекрасно! — бросил Ролан и добавил, передавая карточку англичанину: — Возьмите, это касается именно вас, мне незачем видеться с этим господином — в этом краю не существует граждан!… Господин де Валансоль — секундант господина де Баржоля, а вы — мой; так улаживайте вдвоем это дело. Но главное, — продолжал он, сжимая руку англичанина и пристально глядя на него, — чтобы это было всерьез! Я отвергну ваши условия лишь в том случае, если не будет смертельной опасности для нас обоих.
   — Будьте спокойны, — ответил англичанин, — я устрою все так, как если бы делал для самого себя.
   — В добрый час! Ступайте и, когда все будет улажено, возвращайтесь ко мне; я никуда не отлучусь.
   Сэр Джон последовал за хозяином гостиницы; Ролан снова сел за стол, повернув кресло в обратную сторону.
   Он взял перо и принялся писать.
   Когда сэр Джон возвратился, Ролан уже успел написать и запечатать два письма и надписывал адрес на третьем.
   Движением руки он попросил англичанина подождать, пока он не покончит с письмами, чтобы всецело уделить ему внимание.
   Надписав конверт, он запечатал письмо и повернулся к сэру Джону.
   — Ну что, — спросил он, — все улажено?
   — Да, — отвечал англичанин, — и это не стоило мне труда, ведь вы имеете дело с настоящим джентльменом.
   — Тем лучше, — заметил Ролан.
   И он приготовился слушать дальше.