Страница:
– Идти надо. Где Илан?
Ведьма поняла, что Торою уже более чем достаточно её восторгов и, путаясь в юбке, исчезла на пепелище, а через пару секунд вышла оттуда, неся в охапке спящего паренька и свой узелок. Маг принял ребёнка и, как ни в чём не бывало, зашагал в пургу. Вот только колдунья не знала одного – чародей чувствовал себя так, как будто только что оббежал по кругу весь Мирар.
Люция поспешила следом. Она всё-таки заметила, что маг как-то разом посерел лицом и осунулся. Видимо противостояние стоило ему немалых сил… Впрочем, это не удивило колдунью. «С другой стороны, – продолжала недоумевать девушка, – он же забрал могущество своих противников. Отчего в таком случае еле-еле идёт?» Но ведьма не осмелилась спросить об этом вслух и с молчаливой покорностью брела следом за волшебником, с трудом вытягивая из вязких сугробов совершенно окоченевшие ноги.
Путники прошли ещё пару кварталов. Торой чувствовал себя разбитым и неимоверно уставшим – голова кружилась, ноги подгибались. Это не просто злило мага. Это приводило его в неописуемую ярость. В конце концов, все последние дни он только и делал, что валился с ног от усталости – сначала Гриб Люции, потом колдовской сон, теперь вот ещё схватка с колдунами. За всю свою жизнь волшебнику не приходилось столь часто и долго бывать ослабшим. Непокорность собственного тела будила в низложенном чародее настоящее бешенство. Рассудок его был ясен, мысли не путались, но руки, ноги и глаза упрямо отказывались служить.
Торой едва плёлся сквозь пургу. Он увязал в снегу, с трудом вытягивал ноги из зыбучих ловушек сугробов, оскальзывался, и даже не мог отвести душу, крепко выругавшись – язык онемел и присох к нёбу… Тщетные попытки хоть чего-нибудь пробормотать закончились для мага тем, что он наглотался колючих снежинок, но так и не смог прохрипеть ни звука. Однако вынужденное молчание помогало беречь дыхание, и Торой, в конце концов, смирился с временной немотой. А очень скоро он и вовсе забыл сокрушаться об утрате речи – изнеможение, сковавшее тело, всё равно не позволяло произнести ни звука.
Сначала волшебник не понимал, что с ним происходит, почему всё тело покрылось липким потом, а спящий на руках Илан весом стал соперничать с каменной глыбой. В первые мгновения маг никак не мог взять в толк, что именно напоминают ему эти ощущения. И лишь спустя некоторое время до него дошло – точь-в-точь (правда, тогда было легче) он чувствовал себя после низложения, когда из него вырвали способности к волшебству. Так же подгибались ноги, отказывалось повиноваться тело, суматошная ноющая боль ломила каждый сустав, выкручивала каждую мышцу… Да, всё было так же. Только, сейчас неведомая хворь, будто голодный острозубый зверёк, вгрызлась ещё и в позвоночник, ударила в виски, и, наконец, застряла комком в гортани. И комок этот, ну никак не позволял раздышаться.
Через несколько мгновений после такого неожиданного откровения маг догадался, в чём заключалась причина нынешней валившей его с ног немочи. Всё оказалось до крайности просто – дарованная Книгой Сила, не являлась безвозмездной, как было решил самонадеянный волшебник. Старинный фолиант Рогона оказался так же коварен, как и всё наследие древнего мага. Да, Книга каким-то странным образом дарила Могущество, но, судя по всему, взамен забирала жизненные силы.
И теперь Торой расплачивался за щедрую помощь. Хорошо ещё, что он сумел поймать Удар двух чернокнижников. Маг почти физически ощущал, как могущество братьев-близнецов покидало тело и уходило, словно вода в песок. Книга вобрала чужую мощь жадно, почти плотоядно, но полученного ей было явно недостаточно, и теперь она тянула душу из Тороя. Низложенный маг прекрасно понимал, что, не оторви он от нападавших такой львиный кусок Силы, то, скорее всего, лежал бы теперь мёртвый точнёхонько на месте недавней схватки. А сейчас, он, по крайней мере, мог идти, хотя и чувствовал, что тело почти не подчиняется и слабнет с каждым мгновением.
Молодая колдунья брела по правую руку мага и бросала на своего спутника настороженные косые взгляды. От неё, конечно, не укрылись ни болезненно заострившиеся черты его лица, ни смертельная бледность тяжелобольного, ни заплетающийся шаг. Девушка видела, как глаза мага стекленеют, утрачивая всякую мысль и, уж конечно, Люция понимала – идёт он, скорее из упрямства, нежели осмысленно.
– Люция, – Торой едва смог разлепить пересохшие губы и выговорить это короткое имя, но дальше дело пошло легче, и он продолжил, – помнишь, ты говорила, что ведьмы берут Силу из окружающего мира?
Девушка остановилась, вытерла мокрое от снега лицо, отчего окончательно и бесповоротно стала похожа на закопчённую головёшку, и с готовностью ответила:
– Ну да… А зачем тебе?
Колдунья пытливо наблюдала за своим спутником. Про такого доходягу, как он, её бабка сказала бы безо всяких сантиментов: «Не жилец, к полудню можно смело могилу рыть». Наставница всегда была остра на язык, что верно, то верно…
Тем временем спутник ведьмы замолчал. Мысли у него в голове путались, а боль в висках и вовсе мешала сосредоточиться. Торой думал, чтобы такое соврать, чтобы выглядело это как можно убедительнее. Наконец, поразмыслив, он с усилием выговорил:
– А ты могла бы попробовать разбудить кого-нибудь? Скажем, мы с тобой сейчас завернём в какую-нибудь таверну и поэкспериментируем, пока ещё есть время…
Ведьма, обрадованная, было, возможностью поговорить, нахохлилась и исподлобья зыркнула на мага.
– Мудрёно говоришь, – недовольно буркнула она на деревенском просторечье, – слова больно умные, не понимаю я.
Торой невольно усмехнулся, видя, как совсем по-девчоночьи обиженно сельская колдунка надула губы. Определённо, ей не нравилось чувствовать себя невежественной дурёхой. Волшебник поправился и с натугой закончил:
– Я имел в виду, что тебе надо попробовать разбудить кого-нибудь из спящих.
Озадаченная Люция побрела рядом с Тороем, силясь оценить масштаб предложения и свои скромные (если не сказать – посредственные) возможности. Наконец, колдунья не выдержала:
– Кого это ты решил разбудить?
Нотки подозрения в её голосе рассмешили мага. Эх, и прохвостка, прежде чем согласиться, пытается вызнать, уж не собрался ли коварный чародей облапошить её каким-то хитро вывернутым способом. Поэтому волшебник, вместо ответа, только дёрнул плечом и поудобнее перехватил Илана. Мальчишка лежал у него на руках, закутанный в одеяло, неподвижный и безучастный ко всему – морозу, непогоде, разговорам двух посторонних людей. Позавидуешь, пожалуй, такой безмятежности… Если бы не здоровый румянец на щеках, да не сладкое посапывание, запросто можно было бы подумать, что это и не ребёнок вовсе, а искусно сделанная восковая кукла. Только вот, восковые куклы весят не в пример меньше. Маг снова подивился тяжести паренька и прохрипел, наконец, на вопрос своей спутницы:
– Видишь ли, мы не можем долго идти пешком, слишком тяжело пробираться по сугробам. Нужно найти лошадь, вот только сейчас в городе спят все, от людей, до мышей. И добрые скакуны – не исключение. Но, поскольку ты ведьма, может быть, ты используешь свои волшебные способности и сможешь разбудить какого-нибудь коня? Всё-таки, у ведьм для этого больше уловок, да и волшебство своей товарки тебе проще развеять, чем мне. Я в подобных женских штуках мало что понимаю…
Маг замолчал, утомлённый слишком длинной речью, а ведьма снова озадачилась. Что ж, предложение Тороя было вполне объяснимым. Девушке и самой не очень-то нравилось тащиться по колено в сугробах, спотыкаясь и оскальзываясь. Лошадка была бы очень кстати. Вот только – разрушить такое могучее колдунство? Вряд ли у неё получится… Хотя, почему бы и не попробовать? Вреда-то не будет. Тем более, рядом есть волшебник, который в случае чего подскажет, что и как делать. Девушка согласно кивнула и бесстрашно шмыгнула носом, мол, по рукам.
Люция хотела было спросить у Тороя, отчего он так бледен, но метель взвыла с утроенной яростью, и вновь погнала навстречу путникам клубы позёмки. Ведьма едва успела заслониться рукавом от очередного порыва ветра, что швырнул ей в лицо пригоршню колючих снежинок.
К счастью, путь по занесённым тёмным улицам продолжался недолго. Очень скоро Люция заметила, что её спутник (который, как она наивно полагала, будет ей помогать в колдовстве) еле-еле переставляет ноги. Потому-то колдунья первой заприметила маленький трактир (Торой уже ничего, кроме пара, вырывающегося из собственного рта, примечать не мог) с неброской, но красивой вывеской: «Сытая кошка». Трактир этот оказался как нельзя кстати. Городские ворота находились всего в паре кварталов – рукой подать – да и уставшие ноги настойчиво требовали отдыха. У ведьмы уже набились полные башмаки снега. Мало того, полы одежды совершенно оледенели – случайно задевая ногой загрубевший от мороза подол, девушка слышала, как хрустит смёрзшаяся ткань. Что уж говорить о незащищённых руках – кожа на пальцах была готова вот-вот лопнуть от нестерпимой стужи.
Только Тороя, похоже, ничуть не волновали подобные мелочи. Маг дышал тяжело и прерывисто. Он уже больше не разговаривал с ведьмой, только болезненно и упрямо сжимал ставшие совершенно бескровными губы, отчаянно злился на собственную слабость и, похоже, был на грани потери сознания. Видя состояние спутника, девушка решила взять власть в свои руки.
– Идём, – Голосом, не терпящим возражений, сказала Люция и повернула к «Сытой кошке».
Маг покорно поплёлся следом – в глазах у него двоилось, к горлу подкатывала тошнота, а силы таяли с каждым шагом… Он уже почти не видел решительно шагающую впереди хрупкую девушку, которая с остервенением вытаскивала ноги из сугробов и еле волочила тяжёлый узел. Кое-как поднявшись за своей неказистой спутницей по ступенькам, волшебник ввалился в трактир и сразу же рухнул у входа на широкую скамью. Он с трудом положил Илана рядом и закрыл глаза, перед которыми сразу же замельтешили цветные пятна. А в следующее мгновенье к пылающим вискам прикоснулись ледяные пальцы ведьмы. Девушка осторожно ощупала лоб волшебника и тихо произнесла:
– Давай-ка, выкладывай, что с тобой такое? Не скажешь правду, брошу здесь и дальше пойду одна, а ты валяйся тут, пока какие-нибудь новые колдуны не отыщут. Говори. – Потребовала она непреклонно.
Торою было плохо. Настолько плохо, что он готов был выложить ей всё, любые тайны самой невероятной секретности, даже те, которых не знал. Но, несмотря на это, волшебник какой-то частью рассудка, не до конца затравленной болью, понимал – Люция ведьма – ей нельзя доверять. Однако врать он уже попросту не мог. Даже самое слабое умственное усилие приносило вполне осязаемую физическую боль. Поэтому Торой поступил как всякий хитрец – сказал лишь половину правды. И тем удовлетворился.
– Я обессилен. Слишком много потратил на тех колдунов. А могущество, которое я отобрал у них, не может восполнить потерю. Понимаешь теперь, почему нам нужны лошади?
Ведьма кивнула и сосредоточенно принялась кусать бледные губы. Да уж, она знала, что такое – надорвать магические силы. Однажды, ещё в далёком детстве, она тоже вот так «переколдовала» и валялась после этого в горячке едва ли не седмицу, попивала заговоренные травяные чаи и мучалась от непереносимой слабости. Люция исподлобья смотрела на своего спутника, который всего некоторое время назад был так силён, а теперь казался беспомощнее младенца. Он сидел, закрыв глаза, – бледный и совершенно безучастный ко всему. Девушка осторожно прикоснулась к его запястью – живчик под её пальцами трепетал едва заметно, почти неслышно. Ах, если бы она могла хоть чем-то помочь своему волшебнику, хоть как-то поставить на ноги! Имелось, конечно, у ведьм несколько зелий, которые вполне могли бы справиться с этой задачей, но, чтобы приготовить их, требовалось время и немалое, а путникам нужно было как можно скорее уносить ноги… Потому-то Люция оставила Тороя отдыхать на лавке, а сама поспешила в конюшню. Пока маг ещё не совсем сморился, нужно было поторапливаться, иначе уснёт – не добудишься.
Конюшни, как и следовало ожидать, находились на заднем дворе. Люция не без труда открыла дверь в стойло – снега намело так много, что ведьме пришлось, ругаясь сквозь зубы, долго утаптывать сугроб. Ах, как же ей хотелось выпить чашку горячего травяного отвара, лечь в тёплую постель и забыться уютным ласковым, словно материнские объятия, сном! Однако пришлось лишь шмыгнуть красным носом, постучать ногой об ногу, чтобы стряхнуть с башмаков налипший снег, и войти в полумрак конюшни.
Внутри в лицо ведьме ударил знакомый каждой деревенской девчонке запах конского пота, навоза и опилок. В стойле безмятежно дрыхли три лошадки. Они стояли неподвижно, а из красивых, едва заметно трепетавших ноздрей, вырывались облачка пара. Собственно, только по этим облачкам и можно было понять, что несчастные создания, с заиндевевшими от инея гривами, всё-таки живы. Девушка некоторое время смотрела на распряжённых лошадок, соображая, что же, собственно, ей теперь с ними делать, а потом отбросила излишние сомнения, открыла самое первое стойло и, погладила спящего пегого конька по красивой умной морде. Животное фыркнуло, но глаз не открыло, хотя и силилось разлепить сомкнутые колдовским сном веки.
Ведьма наклонилась к уху жеребца и зашептала единственное, памятное ей с детства заклинание, которое можно было применить к лошади. Вообще-то незатейливый заговор (или, как его называли ведьмы – «словоречие») существовал для того, чтобы придать сил загнанному коню, заставить его пробежать чуть больше, чем это возможно, но… Вдруг повезёт? Люция прижалась губами к конскому уху, вдохнула исходящее от лошади тепло – такое родное, успокаивающее – и нараспев заговорила:
На семи холмах по семи мостов,
На семи мостах только вороны,
Говорю, твержу семь старинных слов,
Надо их разнесть во все стороны.
У семи дорог по семи колей,
У семи колей упряжных не счесть —
Семь небес, семь солнц, семь лихих коней,
По семи ветрам мою пустят весть.
Семь старинных чар, семь старинных сил
Заберу у них, чтоб тебе вернуть.
Семью семь колей, что ногами взрыл
Колдовством моим твой облегчат путь.
Юная колдунья замерла. Она не верила, что её заклинание хоть как-то подействует на коня, всё ж таки чародейство, сковавшее Мирар, было слишком сильным, навряд ли его мог развеять старый, известный каждой ведьме заговор… Но… Внезапно конь дёрнул ухом и прянул в сторону, испугавшись неведомо чего. А самое главное, самое главное – пегий жеребец открыл глаза, оказавшиеся на удивление выразительными и умными.
Люция ловко ухватила пегого за гриву и осторожно погладила, чтобы успокоить. Конь немного нервно погарцевал, но вскоре угомонился. Девушка же не стала терять время и направилась к следующему стойлу. Там крепко спала рыжая мохноногая кобылица с длинной чёрной гривой. Люция снова принялась шептать над ухом у животного слова старинного заклятья. И снова лошадь испуганно прянула, а потом успокоилась, но задрожала всем телом. Животные чувствовали колдовство, чувствовали, что оно витает повсюду, исходит из каждой доски конюшни, из каждого студёного дуновения ветра. Они чувствовали и нервничали, как могут нервничать перед магией только бессловесные уязвимые твари. Ведьма поцокала языком, потрепала лошадей по мордам и обругала себя за то, что не догадалась взять на конюшню даже половинки лепёшки. Было бы, чем угостить коняшек, угостить, успокоить и подольститься. Ладно, не время убиваться, она всенепременно одарит лошадей угощением, но просто чуть попозже…
Некоторое время Люция ещё провозилась, седлая и взнуздывая лошадей, поправляя попоны, затягивая подпругу. Она всё время косилась на жеребца и кобылку, которые уже мирно здоровались и заинтересованно обнюхивали друг друга. Колдунья боялась, как бы кони снова не погрузились в колдовской сон, но те, похоже, делать этого не собирались. Они с удовольствием и нетерпением топтались на месте и, кажется, были только рады пуститься в путь и согреться. Закончив седлать лошадок, юная ведьма, весьма довольная собой, поспешила обратно в таверну расталкивать Тороя.
Девушка ворвалась в «Сытую кошку», дрожа от холода. Внутри заведения было ненамного теплее, но всё же здесь, по крайней мере, не дул этот пронизывающий студёный ветер. Ведьма подышала на застывшие ладони и лишь после этого обратила внимание на своего спутника. Он был бледен, едва ли не сер, черты лица болезненно заострились, а под глазами залегли фиолетовые тени. Колдунья испуганно принялась тормошить мага, поскуливая от отчаяния. Однако тот очнулся на удивление быстро. Открыл подёрнутые мукой глаза и спросил хрипло:
– Ну, как?
– Получилось, – отряхивая с себя снег, ответила Люция, – разбудила. А ты сможешь ехать верхом?
Она с сомнением посмотрела на волшебника, он с трудом разлепил губы и ответил едва слышно, но всё-таки уверенно:
– Смогу. Ты бы носки поменяла. Промокла, небось, в своих башмачках…
Люция с удивлением посмотрела на едва дышащего мужчину. Странно… Вот ведь странно… Она никак не предполагала в Торое такой трепетной заботы.
Колдунья ещё некоторое время провозилась, меняя носки, потом наскоро перекусила (волшебник на её предложение поесть только вяло отмахнулся) и, наконец, бодро поднялась на ноги. Торой услышал шевеление ведьмы и понял, что настала пора двигаться в дальнейший путь. Беспамятство мешало сосредоточиться, валило с ног, путало мысли, волшебник мало что соображал. Но, когда две настойчивых руки подхватили его под мышки, он разлепил смыкающиеся веки и потащился туда, куда его настоятельно увлекали. Маг был кроток, как ягнёнок, и исполнен всяческого смирения. Кажется, совершенно того не осознавая, он привычным движением сгрёб со скамьи спящего Илана, вышел с ним на улицу и, пошатываясь, побрёл туда, куда его, словно покорного вола, направляла ведьма. Настоящее в бурной свистопляске пёстрых пятен виделось Торою каким-то размытым, словно он на самом деле не бодрствовал, а спал и видел утомительный, совершенно пустой и суматошный сон. Маг пытался потрясти головой, прогнать наваждение и вернуть себе ощущение реальности, но ничего не получалось, а тело, скованное странной хворью, совершенно не слушалось…
Люция смотрела, как волшебник, шатаясь, будто пьяный, несёт ребёнка и упрямо молчит. Она видела, как он пытается придти в себя, как упрямо борется со слабостью. Видела ведьма и то, что в этой борьбе Торой явно проигрывает. Девушка осторожно подвела чародея к лошадям, что, засыпанные снегом, дожидались путников во дворе. Волшебник, по-прежнему шатаясь, остановился возле пегого жеребца и замер. Люция осторожно тронула его за плечо, мол, забирайся в седло… Тут маг повернулся к ней и, глядя перед собой невидящими глазами, сказал помертвелым, лишённым интонаций голосом:
– Садись ты первая. Я подам мальчишку.
Колдунья уже собралась следовать его приказу, как волшебник удержал её – с неожиданной силой схватил за запястье и едва слышно произнёс:
– Погоди…
Люция с удивлением наблюдала за тем, как Торой бухнулся на колени в сугроб, уложил рядом Илана и принялся рыться в её узелке. Судя по всему, маг уже ничего не соображал. Девушка хотела, было, отобрать у него узелок и со всей строгостью потребовать, чтобы он забирался на лошадь, но волшебник неожиданно извлёк из узелка просторную шерстяную тунику. Шатаясь, он подошёл к рыжей кобылке, набросил тунику на холодное кожаное седло и сказал, повернувшись к Люции:
– Теперь садись.
Ведьма залилась краской. И впрямь, как бы она сейчас села в ледяное седло? Юбка, это тебе не штаны – под себя подоткнёшь, ноги будут голые, по конскому крупу расправишь… ещё хуже.
Красная, как свёкла, колдунья кое-как взгромоздилась в седло и немного поёрзала, поправляя шерстяную подстилку. Торой несколькими движениями расправил её юбки так, чтобы девушка не сверкала голыми лодыжками, а после этого поднял со снега спящего розовощёкого Илана и кое-как передал ребёнка ведьме. Волшебник вообще обращался со спящим мальчишкой, словно с тюком гороха. Люция же не обратила на это внимания, она раздумывала про себя о странном поведении мага, его неожиданной заботе и внимательности… Странно. Очень странно… Этот его поцелуй… Теперь вот ухаживания, опять же в полубессознательном состоянии…
Девушка рассеянно следила за тем, как маг вскарабкивается на смирного пегого конька. Да, да, именно вскарабкивается. Еле-еле поставив ногу в стремя, волшебник потратил остаток сил на то чтобы оттолкнуться от земли и забросить себя в седло. Жеребец вытерпел все эти ёрзанья на своей спине и покорно двинулся туда, куда направил его всадник – к воротам.
Люция так и не догадалась о том, что Торой изо всех оставшихся сил борется с обмороком. Волшебник уже ничего не соображал. Он с трудом сознавал, что, кажется, о чём-то разговаривает с ведьмой, даже что-то делает, но что именно – не понимал. Маг действовал, скорее по наитию, нежели осмысленно. И, разумеется, он не видел, как они выехали из Мирара. Он вообще ничего не видел. Все силы волшебника уходили на то, чтобы хоть как-то удержаться в седле и не рухнуть в снег. Ведьма ехала рядом, держа перед собой ребёнка. Этого ребёнка Торой ненавидел бы самой лютой ненавистью, будь он в состоянии испытывать хоть какие-то чувства, кроме усталости да боли.
Дорога казалась чародею бесконечной. Снег по-прежнему летел в лицо, но даже это не отрезвляло, ледяной ветер со свистом залетал под одежду, конь фыркал и послушно брёл через сугробы. Маг покачивался в седле, слушал, как поскрипывает на морозе упряжь, вяло сжимал в руках уздечку и был безразличен ко всему. Для него в целом мире не осталось ничего, кроме дикого, сковывающего всё тело изнеможения и огромных белых пятен перед глазами. Ведьма давно поняла, что от её спутника в ближайшие часы не будет никакого толку. Поэтому она подхватила уздцы пегого, и теперь обе лошади шли рядом. Люция же из-за этого, нет-нет, а случайно задевала ногой стремя Тороя. Сей факт отчего-то повергал девушку в смущение, близкое к панике… И только магу было совершенно всё равно – касается его ноги прекрасная нимфа или вздорная деревенская ведьма с красными от мороза носом и щеками.
Дорога, ведущая прочь из Мирара, оказалась полностью засыпана снегом, окрестные леса, насколько хватало глаз, тоже. Недобрые предрассветные сумерки по-прежнему висели над флуаронскими землями. Зябкие потёмки расплескались по белым снегам, запутались в кронах деревьев, обступили городские стены и просочились в каждый дом, принося с собой холод и безмолвие. Солнце не поднималось над горизонтом, а по сугробам скользили знобкие синие тени, какие бывают только на рассвете. И рассвет плыл над королевством Флуаронис, засыпанным снегом, насколько хватало глаз. Плыл, но никак не мог превратиться в день. Ведьме было страшно. Она боялась, что Торой уже не очухается, и она останется вовсе без защитника. Она боялась, что никогда не наступит лето и тепло. Она боялась, что заснёт сама в этом заснеженном лесу, заснёт и никогда не проснётся. А ещё пуще девчонка боялась, что заснут лошади…
И всё-таки, несмотря на все свои опасения, Люция уверенно правила к лесу. Она боялась выходить на открытую дорогу, поскольку чувствовала себя там куда более уязвимой, чем в лесной чаще. Дорога проглядывалась далеко вперёд и всякий, бредущий по ней, был очень заметен, а в лесу… В лесу колдунье затеряться проще простого, она поведёт лошадей окраинами чащобы, чтобы вечером, при первой возможности, выйти к какой-нибудь деревне и там заночевать. Правда, бросая короткие взгляды на Тороя, ведьма чувствовала, что привал и остановку на ночлег придётся делать многим раньше. Вон как волшебник качался в седле – словно смертельно раненый. И всё же держался достойно, не жаловался. Хотя, может, он не жаловался потому, что попросту не мог произнести ни слова?
Тем временем обледенелые стены Мирара, его замёрзшие на ветру флюгера, шпили, башни и крыши, покрытые снегом – остались далеко позади. Мёртвый, заметённый сугробами город, медленно таял за спинами путников, отступая в сиреневый сумрак. Ветер со свистом гнал к столице новые снежные тучи, нёс колючую позёмку и завывал тоскливо, словно оплакивая оставшихся в городе и спящих беспробудным сном людей. Люция боялась оборачиваться. От этого ей становилось не по себе. Правильно говаривала бабка, вразумляя воспитанницу: «Чтобы испугаться – три раза обернись через плечо». Это было правдой – только начни испуганно бросать взгляды за спину и сама на себя нагонишь такого страху, что всем ведьмакам и ведьмам не по силам.
И вот, памятуя, давнее наставление, юная ведьма предпочитала погрузиться в мысли о плачевном состоянии Тороя. Тема эта тоже была невесёлая, но заставить себя думать о чём-то другом или, тем паче, снова затравленно оглядываться по сторонам, колдунья просто не могла.
Ведьма поняла, что Торою уже более чем достаточно её восторгов и, путаясь в юбке, исчезла на пепелище, а через пару секунд вышла оттуда, неся в охапке спящего паренька и свой узелок. Маг принял ребёнка и, как ни в чём не бывало, зашагал в пургу. Вот только колдунья не знала одного – чародей чувствовал себя так, как будто только что оббежал по кругу весь Мирар.
Люция поспешила следом. Она всё-таки заметила, что маг как-то разом посерел лицом и осунулся. Видимо противостояние стоило ему немалых сил… Впрочем, это не удивило колдунью. «С другой стороны, – продолжала недоумевать девушка, – он же забрал могущество своих противников. Отчего в таком случае еле-еле идёт?» Но ведьма не осмелилась спросить об этом вслух и с молчаливой покорностью брела следом за волшебником, с трудом вытягивая из вязких сугробов совершенно окоченевшие ноги.
Путники прошли ещё пару кварталов. Торой чувствовал себя разбитым и неимоверно уставшим – голова кружилась, ноги подгибались. Это не просто злило мага. Это приводило его в неописуемую ярость. В конце концов, все последние дни он только и делал, что валился с ног от усталости – сначала Гриб Люции, потом колдовской сон, теперь вот ещё схватка с колдунами. За всю свою жизнь волшебнику не приходилось столь часто и долго бывать ослабшим. Непокорность собственного тела будила в низложенном чародее настоящее бешенство. Рассудок его был ясен, мысли не путались, но руки, ноги и глаза упрямо отказывались служить.
* * *
Ветер тонко и жалобно выл. Вдоль по улице сквозь предрассветный полумрак стремительно неслись клочья позёмки. Когда снежному вихрю наскучивало гнать их вперёд, колючие крупинки с шелестом осыпались на лиловые сугробы. Однако покой они обретали ненадолго. Очень скоро очередной порыв вновь подхватывал их и со свистом мчал дальше, швыряя о стены домов, бросая в заметённые стволы деревьев, покрытые инеем фонарные столбы и уличные скамьи. Где-то впереди жалобно скрипел на промёрзших петлях ставень.Торой едва плёлся сквозь пургу. Он увязал в снегу, с трудом вытягивал ноги из зыбучих ловушек сугробов, оскальзывался, и даже не мог отвести душу, крепко выругавшись – язык онемел и присох к нёбу… Тщетные попытки хоть чего-нибудь пробормотать закончились для мага тем, что он наглотался колючих снежинок, но так и не смог прохрипеть ни звука. Однако вынужденное молчание помогало беречь дыхание, и Торой, в конце концов, смирился с временной немотой. А очень скоро он и вовсе забыл сокрушаться об утрате речи – изнеможение, сковавшее тело, всё равно не позволяло произнести ни звука.
Сначала волшебник не понимал, что с ним происходит, почему всё тело покрылось липким потом, а спящий на руках Илан весом стал соперничать с каменной глыбой. В первые мгновения маг никак не мог взять в толк, что именно напоминают ему эти ощущения. И лишь спустя некоторое время до него дошло – точь-в-точь (правда, тогда было легче) он чувствовал себя после низложения, когда из него вырвали способности к волшебству. Так же подгибались ноги, отказывалось повиноваться тело, суматошная ноющая боль ломила каждый сустав, выкручивала каждую мышцу… Да, всё было так же. Только, сейчас неведомая хворь, будто голодный острозубый зверёк, вгрызлась ещё и в позвоночник, ударила в виски, и, наконец, застряла комком в гортани. И комок этот, ну никак не позволял раздышаться.
Через несколько мгновений после такого неожиданного откровения маг догадался, в чём заключалась причина нынешней валившей его с ног немочи. Всё оказалось до крайности просто – дарованная Книгой Сила, не являлась безвозмездной, как было решил самонадеянный волшебник. Старинный фолиант Рогона оказался так же коварен, как и всё наследие древнего мага. Да, Книга каким-то странным образом дарила Могущество, но, судя по всему, взамен забирала жизненные силы.
И теперь Торой расплачивался за щедрую помощь. Хорошо ещё, что он сумел поймать Удар двух чернокнижников. Маг почти физически ощущал, как могущество братьев-близнецов покидало тело и уходило, словно вода в песок. Книга вобрала чужую мощь жадно, почти плотоядно, но полученного ей было явно недостаточно, и теперь она тянула душу из Тороя. Низложенный маг прекрасно понимал, что, не оторви он от нападавших такой львиный кусок Силы, то, скорее всего, лежал бы теперь мёртвый точнёхонько на месте недавней схватки. А сейчас, он, по крайней мере, мог идти, хотя и чувствовал, что тело почти не подчиняется и слабнет с каждым мгновением.
Молодая колдунья брела по правую руку мага и бросала на своего спутника настороженные косые взгляды. От неё, конечно, не укрылись ни болезненно заострившиеся черты его лица, ни смертельная бледность тяжелобольного, ни заплетающийся шаг. Девушка видела, как глаза мага стекленеют, утрачивая всякую мысль и, уж конечно, Люция понимала – идёт он, скорее из упрямства, нежели осмысленно.
– Люция, – Торой едва смог разлепить пересохшие губы и выговорить это короткое имя, но дальше дело пошло легче, и он продолжил, – помнишь, ты говорила, что ведьмы берут Силу из окружающего мира?
Девушка остановилась, вытерла мокрое от снега лицо, отчего окончательно и бесповоротно стала похожа на закопчённую головёшку, и с готовностью ответила:
– Ну да… А зачем тебе?
Колдунья пытливо наблюдала за своим спутником. Про такого доходягу, как он, её бабка сказала бы безо всяких сантиментов: «Не жилец, к полудню можно смело могилу рыть». Наставница всегда была остра на язык, что верно, то верно…
Тем временем спутник ведьмы замолчал. Мысли у него в голове путались, а боль в висках и вовсе мешала сосредоточиться. Торой думал, чтобы такое соврать, чтобы выглядело это как можно убедительнее. Наконец, поразмыслив, он с усилием выговорил:
– А ты могла бы попробовать разбудить кого-нибудь? Скажем, мы с тобой сейчас завернём в какую-нибудь таверну и поэкспериментируем, пока ещё есть время…
Ведьма, обрадованная, было, возможностью поговорить, нахохлилась и исподлобья зыркнула на мага.
– Мудрёно говоришь, – недовольно буркнула она на деревенском просторечье, – слова больно умные, не понимаю я.
Торой невольно усмехнулся, видя, как совсем по-девчоночьи обиженно сельская колдунка надула губы. Определённо, ей не нравилось чувствовать себя невежественной дурёхой. Волшебник поправился и с натугой закончил:
– Я имел в виду, что тебе надо попробовать разбудить кого-нибудь из спящих.
Озадаченная Люция побрела рядом с Тороем, силясь оценить масштаб предложения и свои скромные (если не сказать – посредственные) возможности. Наконец, колдунья не выдержала:
– Кого это ты решил разбудить?
Нотки подозрения в её голосе рассмешили мага. Эх, и прохвостка, прежде чем согласиться, пытается вызнать, уж не собрался ли коварный чародей облапошить её каким-то хитро вывернутым способом. Поэтому волшебник, вместо ответа, только дёрнул плечом и поудобнее перехватил Илана. Мальчишка лежал у него на руках, закутанный в одеяло, неподвижный и безучастный ко всему – морозу, непогоде, разговорам двух посторонних людей. Позавидуешь, пожалуй, такой безмятежности… Если бы не здоровый румянец на щеках, да не сладкое посапывание, запросто можно было бы подумать, что это и не ребёнок вовсе, а искусно сделанная восковая кукла. Только вот, восковые куклы весят не в пример меньше. Маг снова подивился тяжести паренька и прохрипел, наконец, на вопрос своей спутницы:
– Видишь ли, мы не можем долго идти пешком, слишком тяжело пробираться по сугробам. Нужно найти лошадь, вот только сейчас в городе спят все, от людей, до мышей. И добрые скакуны – не исключение. Но, поскольку ты ведьма, может быть, ты используешь свои волшебные способности и сможешь разбудить какого-нибудь коня? Всё-таки, у ведьм для этого больше уловок, да и волшебство своей товарки тебе проще развеять, чем мне. Я в подобных женских штуках мало что понимаю…
Маг замолчал, утомлённый слишком длинной речью, а ведьма снова озадачилась. Что ж, предложение Тороя было вполне объяснимым. Девушке и самой не очень-то нравилось тащиться по колено в сугробах, спотыкаясь и оскальзываясь. Лошадка была бы очень кстати. Вот только – разрушить такое могучее колдунство? Вряд ли у неё получится… Хотя, почему бы и не попробовать? Вреда-то не будет. Тем более, рядом есть волшебник, который в случае чего подскажет, что и как делать. Девушка согласно кивнула и бесстрашно шмыгнула носом, мол, по рукам.
Люция хотела было спросить у Тороя, отчего он так бледен, но метель взвыла с утроенной яростью, и вновь погнала навстречу путникам клубы позёмки. Ведьма едва успела заслониться рукавом от очередного порыва ветра, что швырнул ей в лицо пригоршню колючих снежинок.
К счастью, путь по занесённым тёмным улицам продолжался недолго. Очень скоро Люция заметила, что её спутник (который, как она наивно полагала, будет ей помогать в колдовстве) еле-еле переставляет ноги. Потому-то колдунья первой заприметила маленький трактир (Торой уже ничего, кроме пара, вырывающегося из собственного рта, примечать не мог) с неброской, но красивой вывеской: «Сытая кошка». Трактир этот оказался как нельзя кстати. Городские ворота находились всего в паре кварталов – рукой подать – да и уставшие ноги настойчиво требовали отдыха. У ведьмы уже набились полные башмаки снега. Мало того, полы одежды совершенно оледенели – случайно задевая ногой загрубевший от мороза подол, девушка слышала, как хрустит смёрзшаяся ткань. Что уж говорить о незащищённых руках – кожа на пальцах была готова вот-вот лопнуть от нестерпимой стужи.
Только Тороя, похоже, ничуть не волновали подобные мелочи. Маг дышал тяжело и прерывисто. Он уже больше не разговаривал с ведьмой, только болезненно и упрямо сжимал ставшие совершенно бескровными губы, отчаянно злился на собственную слабость и, похоже, был на грани потери сознания. Видя состояние спутника, девушка решила взять власть в свои руки.
– Идём, – Голосом, не терпящим возражений, сказала Люция и повернула к «Сытой кошке».
Маг покорно поплёлся следом – в глазах у него двоилось, к горлу подкатывала тошнота, а силы таяли с каждым шагом… Он уже почти не видел решительно шагающую впереди хрупкую девушку, которая с остервенением вытаскивала ноги из сугробов и еле волочила тяжёлый узел. Кое-как поднявшись за своей неказистой спутницей по ступенькам, волшебник ввалился в трактир и сразу же рухнул у входа на широкую скамью. Он с трудом положил Илана рядом и закрыл глаза, перед которыми сразу же замельтешили цветные пятна. А в следующее мгновенье к пылающим вискам прикоснулись ледяные пальцы ведьмы. Девушка осторожно ощупала лоб волшебника и тихо произнесла:
– Давай-ка, выкладывай, что с тобой такое? Не скажешь правду, брошу здесь и дальше пойду одна, а ты валяйся тут, пока какие-нибудь новые колдуны не отыщут. Говори. – Потребовала она непреклонно.
Торою было плохо. Настолько плохо, что он готов был выложить ей всё, любые тайны самой невероятной секретности, даже те, которых не знал. Но, несмотря на это, волшебник какой-то частью рассудка, не до конца затравленной болью, понимал – Люция ведьма – ей нельзя доверять. Однако врать он уже попросту не мог. Даже самое слабое умственное усилие приносило вполне осязаемую физическую боль. Поэтому Торой поступил как всякий хитрец – сказал лишь половину правды. И тем удовлетворился.
– Я обессилен. Слишком много потратил на тех колдунов. А могущество, которое я отобрал у них, не может восполнить потерю. Понимаешь теперь, почему нам нужны лошади?
Ведьма кивнула и сосредоточенно принялась кусать бледные губы. Да уж, она знала, что такое – надорвать магические силы. Однажды, ещё в далёком детстве, она тоже вот так «переколдовала» и валялась после этого в горячке едва ли не седмицу, попивала заговоренные травяные чаи и мучалась от непереносимой слабости. Люция исподлобья смотрела на своего спутника, который всего некоторое время назад был так силён, а теперь казался беспомощнее младенца. Он сидел, закрыв глаза, – бледный и совершенно безучастный ко всему. Девушка осторожно прикоснулась к его запястью – живчик под её пальцами трепетал едва заметно, почти неслышно. Ах, если бы она могла хоть чем-то помочь своему волшебнику, хоть как-то поставить на ноги! Имелось, конечно, у ведьм несколько зелий, которые вполне могли бы справиться с этой задачей, но, чтобы приготовить их, требовалось время и немалое, а путникам нужно было как можно скорее уносить ноги… Потому-то Люция оставила Тороя отдыхать на лавке, а сама поспешила в конюшню. Пока маг ещё не совсем сморился, нужно было поторапливаться, иначе уснёт – не добудишься.
Конюшни, как и следовало ожидать, находились на заднем дворе. Люция не без труда открыла дверь в стойло – снега намело так много, что ведьме пришлось, ругаясь сквозь зубы, долго утаптывать сугроб. Ах, как же ей хотелось выпить чашку горячего травяного отвара, лечь в тёплую постель и забыться уютным ласковым, словно материнские объятия, сном! Однако пришлось лишь шмыгнуть красным носом, постучать ногой об ногу, чтобы стряхнуть с башмаков налипший снег, и войти в полумрак конюшни.
Внутри в лицо ведьме ударил знакомый каждой деревенской девчонке запах конского пота, навоза и опилок. В стойле безмятежно дрыхли три лошадки. Они стояли неподвижно, а из красивых, едва заметно трепетавших ноздрей, вырывались облачка пара. Собственно, только по этим облачкам и можно было понять, что несчастные создания, с заиндевевшими от инея гривами, всё-таки живы. Девушка некоторое время смотрела на распряжённых лошадок, соображая, что же, собственно, ей теперь с ними делать, а потом отбросила излишние сомнения, открыла самое первое стойло и, погладила спящего пегого конька по красивой умной морде. Животное фыркнуло, но глаз не открыло, хотя и силилось разлепить сомкнутые колдовским сном веки.
Ведьма наклонилась к уху жеребца и зашептала единственное, памятное ей с детства заклинание, которое можно было применить к лошади. Вообще-то незатейливый заговор (или, как его называли ведьмы – «словоречие») существовал для того, чтобы придать сил загнанному коню, заставить его пробежать чуть больше, чем это возможно, но… Вдруг повезёт? Люция прижалась губами к конскому уху, вдохнула исходящее от лошади тепло – такое родное, успокаивающее – и нараспев заговорила:
На семи холмах по семи мостов,
На семи мостах только вороны,
Говорю, твержу семь старинных слов,
Надо их разнесть во все стороны.
У семи дорог по семи колей,
У семи колей упряжных не счесть —
Семь небес, семь солнц, семь лихих коней,
По семи ветрам мою пустят весть.
Семь старинных чар, семь старинных сил
Заберу у них, чтоб тебе вернуть.
Семью семь колей, что ногами взрыл
Колдовством моим твой облегчат путь.
Юная колдунья замерла. Она не верила, что её заклинание хоть как-то подействует на коня, всё ж таки чародейство, сковавшее Мирар, было слишком сильным, навряд ли его мог развеять старый, известный каждой ведьме заговор… Но… Внезапно конь дёрнул ухом и прянул в сторону, испугавшись неведомо чего. А самое главное, самое главное – пегий жеребец открыл глаза, оказавшиеся на удивление выразительными и умными.
Люция ловко ухватила пегого за гриву и осторожно погладила, чтобы успокоить. Конь немного нервно погарцевал, но вскоре угомонился. Девушка же не стала терять время и направилась к следующему стойлу. Там крепко спала рыжая мохноногая кобылица с длинной чёрной гривой. Люция снова принялась шептать над ухом у животного слова старинного заклятья. И снова лошадь испуганно прянула, а потом успокоилась, но задрожала всем телом. Животные чувствовали колдовство, чувствовали, что оно витает повсюду, исходит из каждой доски конюшни, из каждого студёного дуновения ветра. Они чувствовали и нервничали, как могут нервничать перед магией только бессловесные уязвимые твари. Ведьма поцокала языком, потрепала лошадей по мордам и обругала себя за то, что не догадалась взять на конюшню даже половинки лепёшки. Было бы, чем угостить коняшек, угостить, успокоить и подольститься. Ладно, не время убиваться, она всенепременно одарит лошадей угощением, но просто чуть попозже…
Некоторое время Люция ещё провозилась, седлая и взнуздывая лошадей, поправляя попоны, затягивая подпругу. Она всё время косилась на жеребца и кобылку, которые уже мирно здоровались и заинтересованно обнюхивали друг друга. Колдунья боялась, как бы кони снова не погрузились в колдовской сон, но те, похоже, делать этого не собирались. Они с удовольствием и нетерпением топтались на месте и, кажется, были только рады пуститься в путь и согреться. Закончив седлать лошадок, юная ведьма, весьма довольная собой, поспешила обратно в таверну расталкивать Тороя.
Девушка ворвалась в «Сытую кошку», дрожа от холода. Внутри заведения было ненамного теплее, но всё же здесь, по крайней мере, не дул этот пронизывающий студёный ветер. Ведьма подышала на застывшие ладони и лишь после этого обратила внимание на своего спутника. Он был бледен, едва ли не сер, черты лица болезненно заострились, а под глазами залегли фиолетовые тени. Колдунья испуганно принялась тормошить мага, поскуливая от отчаяния. Однако тот очнулся на удивление быстро. Открыл подёрнутые мукой глаза и спросил хрипло:
– Ну, как?
– Получилось, – отряхивая с себя снег, ответила Люция, – разбудила. А ты сможешь ехать верхом?
Она с сомнением посмотрела на волшебника, он с трудом разлепил губы и ответил едва слышно, но всё-таки уверенно:
– Смогу. Ты бы носки поменяла. Промокла, небось, в своих башмачках…
Люция с удивлением посмотрела на едва дышащего мужчину. Странно… Вот ведь странно… Она никак не предполагала в Торое такой трепетной заботы.
Колдунья ещё некоторое время провозилась, меняя носки, потом наскоро перекусила (волшебник на её предложение поесть только вяло отмахнулся) и, наконец, бодро поднялась на ноги. Торой услышал шевеление ведьмы и понял, что настала пора двигаться в дальнейший путь. Беспамятство мешало сосредоточиться, валило с ног, путало мысли, волшебник мало что соображал. Но, когда две настойчивых руки подхватили его под мышки, он разлепил смыкающиеся веки и потащился туда, куда его настоятельно увлекали. Маг был кроток, как ягнёнок, и исполнен всяческого смирения. Кажется, совершенно того не осознавая, он привычным движением сгрёб со скамьи спящего Илана, вышел с ним на улицу и, пошатываясь, побрёл туда, куда его, словно покорного вола, направляла ведьма. Настоящее в бурной свистопляске пёстрых пятен виделось Торою каким-то размытым, словно он на самом деле не бодрствовал, а спал и видел утомительный, совершенно пустой и суматошный сон. Маг пытался потрясти головой, прогнать наваждение и вернуть себе ощущение реальности, но ничего не получалось, а тело, скованное странной хворью, совершенно не слушалось…
Люция смотрела, как волшебник, шатаясь, будто пьяный, несёт ребёнка и упрямо молчит. Она видела, как он пытается придти в себя, как упрямо борется со слабостью. Видела ведьма и то, что в этой борьбе Торой явно проигрывает. Девушка осторожно подвела чародея к лошадям, что, засыпанные снегом, дожидались путников во дворе. Волшебник, по-прежнему шатаясь, остановился возле пегого жеребца и замер. Люция осторожно тронула его за плечо, мол, забирайся в седло… Тут маг повернулся к ней и, глядя перед собой невидящими глазами, сказал помертвелым, лишённым интонаций голосом:
– Садись ты первая. Я подам мальчишку.
Колдунья уже собралась следовать его приказу, как волшебник удержал её – с неожиданной силой схватил за запястье и едва слышно произнёс:
– Погоди…
Люция с удивлением наблюдала за тем, как Торой бухнулся на колени в сугроб, уложил рядом Илана и принялся рыться в её узелке. Судя по всему, маг уже ничего не соображал. Девушка хотела, было, отобрать у него узелок и со всей строгостью потребовать, чтобы он забирался на лошадь, но волшебник неожиданно извлёк из узелка просторную шерстяную тунику. Шатаясь, он подошёл к рыжей кобылке, набросил тунику на холодное кожаное седло и сказал, повернувшись к Люции:
– Теперь садись.
Ведьма залилась краской. И впрямь, как бы она сейчас села в ледяное седло? Юбка, это тебе не штаны – под себя подоткнёшь, ноги будут голые, по конскому крупу расправишь… ещё хуже.
Красная, как свёкла, колдунья кое-как взгромоздилась в седло и немного поёрзала, поправляя шерстяную подстилку. Торой несколькими движениями расправил её юбки так, чтобы девушка не сверкала голыми лодыжками, а после этого поднял со снега спящего розовощёкого Илана и кое-как передал ребёнка ведьме. Волшебник вообще обращался со спящим мальчишкой, словно с тюком гороха. Люция же не обратила на это внимания, она раздумывала про себя о странном поведении мага, его неожиданной заботе и внимательности… Странно. Очень странно… Этот его поцелуй… Теперь вот ухаживания, опять же в полубессознательном состоянии…
Девушка рассеянно следила за тем, как маг вскарабкивается на смирного пегого конька. Да, да, именно вскарабкивается. Еле-еле поставив ногу в стремя, волшебник потратил остаток сил на то чтобы оттолкнуться от земли и забросить себя в седло. Жеребец вытерпел все эти ёрзанья на своей спине и покорно двинулся туда, куда направил его всадник – к воротам.
Люция так и не догадалась о том, что Торой изо всех оставшихся сил борется с обмороком. Волшебник уже ничего не соображал. Он с трудом сознавал, что, кажется, о чём-то разговаривает с ведьмой, даже что-то делает, но что именно – не понимал. Маг действовал, скорее по наитию, нежели осмысленно. И, разумеется, он не видел, как они выехали из Мирара. Он вообще ничего не видел. Все силы волшебника уходили на то, чтобы хоть как-то удержаться в седле и не рухнуть в снег. Ведьма ехала рядом, держа перед собой ребёнка. Этого ребёнка Торой ненавидел бы самой лютой ненавистью, будь он в состоянии испытывать хоть какие-то чувства, кроме усталости да боли.
Дорога казалась чародею бесконечной. Снег по-прежнему летел в лицо, но даже это не отрезвляло, ледяной ветер со свистом залетал под одежду, конь фыркал и послушно брёл через сугробы. Маг покачивался в седле, слушал, как поскрипывает на морозе упряжь, вяло сжимал в руках уздечку и был безразличен ко всему. Для него в целом мире не осталось ничего, кроме дикого, сковывающего всё тело изнеможения и огромных белых пятен перед глазами. Ведьма давно поняла, что от её спутника в ближайшие часы не будет никакого толку. Поэтому она подхватила уздцы пегого, и теперь обе лошади шли рядом. Люция же из-за этого, нет-нет, а случайно задевала ногой стремя Тороя. Сей факт отчего-то повергал девушку в смущение, близкое к панике… И только магу было совершенно всё равно – касается его ноги прекрасная нимфа или вздорная деревенская ведьма с красными от мороза носом и щеками.
Дорога, ведущая прочь из Мирара, оказалась полностью засыпана снегом, окрестные леса, насколько хватало глаз, тоже. Недобрые предрассветные сумерки по-прежнему висели над флуаронскими землями. Зябкие потёмки расплескались по белым снегам, запутались в кронах деревьев, обступили городские стены и просочились в каждый дом, принося с собой холод и безмолвие. Солнце не поднималось над горизонтом, а по сугробам скользили знобкие синие тени, какие бывают только на рассвете. И рассвет плыл над королевством Флуаронис, засыпанным снегом, насколько хватало глаз. Плыл, но никак не мог превратиться в день. Ведьме было страшно. Она боялась, что Торой уже не очухается, и она останется вовсе без защитника. Она боялась, что никогда не наступит лето и тепло. Она боялась, что заснёт сама в этом заснеженном лесу, заснёт и никогда не проснётся. А ещё пуще девчонка боялась, что заснут лошади…
И всё-таки, несмотря на все свои опасения, Люция уверенно правила к лесу. Она боялась выходить на открытую дорогу, поскольку чувствовала себя там куда более уязвимой, чем в лесной чаще. Дорога проглядывалась далеко вперёд и всякий, бредущий по ней, был очень заметен, а в лесу… В лесу колдунье затеряться проще простого, она поведёт лошадей окраинами чащобы, чтобы вечером, при первой возможности, выйти к какой-нибудь деревне и там заночевать. Правда, бросая короткие взгляды на Тороя, ведьма чувствовала, что привал и остановку на ночлег придётся делать многим раньше. Вон как волшебник качался в седле – словно смертельно раненый. И всё же держался достойно, не жаловался. Хотя, может, он не жаловался потому, что попросту не мог произнести ни слова?
Тем временем обледенелые стены Мирара, его замёрзшие на ветру флюгера, шпили, башни и крыши, покрытые снегом – остались далеко позади. Мёртвый, заметённый сугробами город, медленно таял за спинами путников, отступая в сиреневый сумрак. Ветер со свистом гнал к столице новые снежные тучи, нёс колючую позёмку и завывал тоскливо, словно оплакивая оставшихся в городе и спящих беспробудным сном людей. Люция боялась оборачиваться. От этого ей становилось не по себе. Правильно говаривала бабка, вразумляя воспитанницу: «Чтобы испугаться – три раза обернись через плечо». Это было правдой – только начни испуганно бросать взгляды за спину и сама на себя нагонишь такого страху, что всем ведьмакам и ведьмам не по силам.
И вот, памятуя, давнее наставление, юная ведьма предпочитала погрузиться в мысли о плачевном состоянии Тороя. Тема эта тоже была невесёлая, но заставить себя думать о чём-то другом или, тем паче, снова затравленно оглядываться по сторонам, колдунья просто не могла.