Страница:
Остроухий ведьмак склонил голову к плечу и спокойно поинтересовался:
– Без этого ты мне не поверишь?
Торой отрицательно покачал головой.
Алех тонко улыбнулся и ответил:
– Правильно. – К эльфу постепенно возвращались прежние замашки бессмертного и умудрённого опытом столетий. – Что ж… Я клянусь тебе перед лицом Вечности в том, что не причастен к произошедшему в королевствах, не знаю того, кто устроил подобное, и ни в коей мере не потворствовал и не потворствую произошедшему.
Волшебник удовлетворённо кивнул, однако гаденькое недоверие всё-таки не изжило себя совсем. Торой прекрасно помнил, как несколько лет назад один эльф тоже давал ему подобную клятву, но при этом так умело, манипулировал словами, что умудрился обойти зарок.
– Торой… – Тихо позвал Алех. – Я не обману тебя. Всё, что я делал, я делал ради того, чтобы ты сохранил свои способности и не погиб от неведомых чар.
Маг нервно заходил по комнате:
– Допустим, я тебе верю, но в таком случае, ответь – зачем? Зачем ты так рисковал? Я – человек, а ты – эльф! Эльф не может рисковать всем ради человека, который в лучшем случае проживёт всего-то семьдесят или восемьдесят лет!
Бессмертный грустно улыбнулся, осторожно потрогал налившийся бордовым синяк и убеждённо ответил.
– Может. Мой лучший друг был человеком. Он умер три с половиной века назад, но мне до сих пор его не хватает.
Торой вздрогнул:
– Это ты о Рогоне?
– О нём. – И эльф повернулся к ведьме. – Люция, если у тебя есть златолист, можно добавить и его, он отлично заживляет.
И ведьмак пустился в пространный рассказ о лекарских свойствах болотного растения. Девчонка слушала, открыв рот, и заворожено наблюдала за умелыми действиями бессмертного колдуна. Он же, ничуть не смущаясь, ловко растирал в старинной ступке травы, неспешно читал заклинания и даже успевал пояснять каждое из своих действий, ну, ни дать, ни взять – наставник перед классом учеников-лоботрясов. Алех говорил неторопливо и понятно, время от времени с изящной небрежностью отбрасывал с плеч волосы и даже шутил. Люция против воли залюбовалась остроухим нелюдем, который, погрузившись в тонкости ведьмачьего искусства, утратил свойственную своему племени надменную спесь. Торой перехватил очарованный взгляд колдунки и усмехнулся – да уж, Алех настоящий эльф, при желании может без труда обворожить любую барышню, даже будучи украшенный синяком.
Маг отвлёкся, отыскивая глазами притихших мальчишек – Элукс и Илан давно уже навели порядок перед балконной дверью и теперь клевали носами на широкой тахте – между ними, недовольно посверкивая на эльфа глазами, лежала обсохшая «кошенька». Торой подумал о том, что неплохо было бы дать животине какое-нибудь имя, впрочем, она весьма бойко отзывалась на «кошеньку», а потому придумывание клички казалось делом излишним. Понаблюдав за бессмертным ещё какое-то время, пушистая трёхцветка решила, что после её сокрушительного нападения он присмирел и может считаться неопасным. Удовлетворённая этим фактом животина беззаботно зевнула и свернулась калачиком между двумя мальчишками.
А Люция, обрадованная появлением собеседника, который охотно отвечал на все её многочисленные вопросы, продолжала выведывать у эльфа тонкости колдовства.
– А как ты превратился в летучую мышь?
«Надо же, – приревновал незаметно для себя Торой, – а мы уже на «ты».
– Ну… – Замялся остроухий ведьмак, – Видишь ли… Это достаточно сложно, если ты в совершенстве владеешь умением летать на помеле…
Колдунка горестно вздохнула:
– Нет, не владею. Бабка не успела меня толком научить…
Алех на это только беззаботно пожал плечами:
– Я научу, если будет время. Думаю, за два-три года при должном старании ты всё освоишь…
Ведьма посмотрела на него едва ли не с обожанием.
– Алех. – Прервал идиллическую беседу Торой. – А как ты нас нашёл?
Эльф приложил компресс с наговоренными травами к синяку и, откинувшись на спинку кресла, ответил:
– Очень просто. Я всего лишь поставил себя на твоё место. И решил, что ты отправишься именно в Гелинвир – самое надёжное укрытие, как-никак. А потом, уже здесь, в Фариджо, я обнаружил след твоего волшебства – этот дождь. Он буквально весь пронизан импульсами магии. Ну и ещё я видел некую яблоню во дворе одной старой деревенской бабки…
Чародей улыбнулся, вспомнив Ульну.
За окном тем временем забрезжил рассвет. Алех опасливо покосился на высокие створки и тихо, с надеждой, спросил:
– Ты уже убрал тела?
Торой кивнул. Он знал, как сильно эльфы боятся смерти и всех её проявлений, а потому не удивился, услышав в голосе бессмертного плохо скрываемую дрожь.
– Алех, как ты думаешь, кто затеял всю эту канитель с зеркалом? Кому это могло понадобиться?
Бессмертный озадаченно помолчал, придерживая компресс, а потом со вздохом ответил:
– Не знаю. Нам остаётся только одно – ждать.
Торой вскочил:
– Но мы не можем ждать! Да и, самое главное, чего ждать? Ты знаешь? Кто бы и зачем это ни устроил, но он явно не сентиментальничает, а идёт к поставленной цели, невзирая на средства. Это жестокий и беспринципный человек, для которого смерть сотен неповинных людей – недостойная внимания мелочь. Честно говоря, я даже подумал, что это ты…
Алех насмешливо приподнял бровь, словно вопрошая, мол, чем обязан?
– Да потому, – ответил Торой на безмолвный вопрос, – что только эльфы могут вот так, безжалостно, вершить чужие судьбы, особенно, если это судьбы человеческие. А, когда Рогон сказал мне, что ты был ведьмаком, то…
– Можешь не продолжать. – Обиженно прервал его Алех, переплетя красивые пальцы, – Фантазия у тебя всегда была отменная. Могу представить, каким чудовищем ты меня возомнил.
Волшебник уныло кивнул. Люция присела на подлокотник его кресла и ободряюще потрепала по плечу. От эльфа не укрылся этот знак внимания, и он почему-то грустно вздохнул, как будто неожиданная ласка напомнила ему что-то не очень весёлое.
– Люция, если у тебя под рукой ещё есть травы, поделись, я приготовлю что-нибудь от горла. – Вежливо попросил бессмертный, которому уже порядком надоело хрипеть не своим голосом.
Юная ведьма проворно начала ковыряться в своём узелке, попутно вытащив из него давешнюю тарелку, при помощи которой Торой недавно наблюдал за Ихвелью.
Увидев тарелку, Алех отчего-то резво вскочил, совершенно забыв про компресс. Тряпка с травами шлёпнулась на пол, и Торой с удивлением увидел, что от синяка, так ловко наставленного им эльфу, не осталось и следа.
– Откуда у тебя это? – Сдавленным голосом поинтересовался ведьмак, поворачивая в руках колдовское блюдо то так, то эдак. – Откуда?!
Он буквально впился в девчонку глазами, требуя немедленного ответа.
– От б-б-бабки… – Испуганно выдохнула Люция и тут же принялась оправдываться, неправильно истолковав волнение Алеха. – Это моё, я не украла! Когда бабку сожгли, я…
– КТО? – Едва ли не взревел эльф. – КТО была твоя бабка?
Люция отскочила в сторону от сумасшедшего ведьмака, а на тахте проснулись и испуганно начали озираться сонные мальчишки, даже «кошенька» и та бодро встряхнулась, снова приготовившись к бою.
– Прекрати на неё орать, иначе наставлю тебе второй синяк. – Зло отчеканил Торой, которому совершенно не нравилось смотреть как Люция затравленно вжимается в стену.
Усилием воли эльф взял себя в руки и с расстановкой спросил:
– Люция, скажи мне, кто была твоя бабка?
Девушка растерянно захлопала глазами:
– Не знаю… Просто бабка… Старая ведьма, мы рядом с флуаронской деревенькой жили, ей меня подкинули ещё в младенчестве…
– Как? – Взвыл от нетерпения бессмертный, которого почему-то начала бить нервная дрожь. – Как её звали?
– Я не знаю! – В отчаянье крикнула Люция. – НЕ ЗНАЮ! Я называла её бабушкой, а деревенские или госпожой, или старой каргой – заглазно.
Торой, которому изрядно надоела вся эта истерия, схватил эльфа за плечи и круто развернул к себе, встряхнув так, что у бессмертного только зубы щёлкнули.
– Да объясни ты толком, в чём дело, хватит её пугать! Она не пленница, а ты не на допросе!
Люция испуганно хлопала глазами – вот так откровенно Торой заступался за неё впервые. Ведьме было и приятно и жутковато – ну как сейчас затеют драку?
– Прекрати! – Она отцепила Тороевы руки от плеч ведьмака.
Алех высвободился и, потрясая блюдом, словно шаман бубном, зачастил:
– Такая тарелка всего одна. Понимаешь, одна? И это я, я её сделал! Для женщины, которая была мне очень дорога. И это произошло три столетия назад.
Торой зло выдохнул и ответил:
– Я думаю, этой женщиной никак не могла оказаться наставница Люции. Она, конечно, была стара, но явно не настолько. Наверное, твоё блюдо просто украли или передали по наследству.
Алех смотрел на Тороя огромными, потемневшими от горя глазами. И это горе показалось волшебнику знакомым – такой взгляд бывает у того, кто навсегда потерял любимого человека.
– Нет. Она не могла передать его по наследству. Ровно как его не могли бы у неё украсть. – Отчаянно выдохну эльф. – Я… я сделал так, чтобы это блюдо перестало существовать, случись что-то подобное. О, Силы Древнего Леса, она… она жива!
Торой не знал, чему больше удивляться – тому, что эльф, входящий некогда в состав Великого Магического Совета, употребил свойственное лишь колдунам и ведьмам славословие или выражению его глаз, слишком живому, слишком человеческому и столь чуждому равнодушным бессмертным – выражению любви и отчаяния. Алех прижал уродливое блюдо к груди и судорожно вздохнул.
Мальчишки некоторое время таращились с софы на взрослых, а потом, усталые и сонные, снова свернулись калачиками и дружно засопели. Эльф же опустился в кресло и, поглаживая тонкими пальцами потрескавшуюся эмаль старой тарелки, жадно всмотрелся в безыскусный узор.
– Покажи мне её… – Тихо попросил, нет, приказал он колдовскому блюду. – Покажи мне её!
А память сердца оглушила, ослепила и навалилась всей своей тяжестью.
Окажись где-нибудь поблизости случайный грибник, ему осталось бы лишь недоумевать, откуда здесь – так далеко от нахоженных трактов – взялись неведомые путники, да мало того, что взялись, так ещё и лагерем встали? Впрочем, случайного грибника в такой глуши вовек не сыскать, а потому дивиться на чудаковатых странников было некому.
Маленький лагерь безмятежно спал. Его обитатели знали – никто не потревожит их покой, а значит им вполне можно позволить себе как следует отдохнуть перед долгой дорогой.
И лишь полог одного из шатров оказался откинут, несмотря на рань. Его обитательница стояла у подножия корявого старого дуба и задумчиво смотрела куда-то вдаль. Девушка была красива и очень молода. Такая просто не может страдать бессонницей! Она и не страдала. Размышляла.
Вожделенная цель, к которой она шла так долго, была уже совсем близко. Час-другой и обитатели маленького лагеря проснутся и начнут собираться в путь. Дорога предстояла неблизкая, но – Духи Древнего Леса свидетели! – она станет последней неблизкой дорогой в её долгой жизни.
Та, которую любимый мужчина когда-то называл Фиалкой за удивительный цвет глаз, едва сдержалась, чтобы унять резво забившееся от нетерпения сердце. Скоро, совсем скоро… Фиалка вздохнула и задумчиво провела рукой по кудрявым пепельным волосам. Уже который день она не могла думать ни о чём другом, как о своей Цели.
Старое зеркало – уродливое и опасное – лежало в шатре, завёрнутым в плотную ткань. Оно уже частично выполнило своё предназначение, и как выполнило! Сегодня утром Фиалка снова не без радости заглянула в мрачные глубины, и, конечно, не увидела ничего, кроме разноцветных сполохов. Да и понятно, что может отразить мерцающая гладь, поглотившая в себя столько чужой Силы?
Ведьма глубоко вдохнула сладкий лесной воздух, такой утешительный и родной. Как же хорошо… Вот только не мучили бы настрадавшееся сердце воспоминания. Но, увы, воспоминания всегда были рядом. И чем больше времени проходило, тем ярче и болезненнее они почему-то становились. Фиалка даже подумала – а ведь то далёкое утро было очень похоже на сегодняшнее – такое же приветное и мирное.
И память услужливо раскрыла объятия: «Ты хочешь вернуться туда? Так возвращайся».
И ведьма вернулась.
И вот, та, которую любимый ласково называл Фиалкой, открыла глаза и сладко потянулась, радуясь новому дню. Она никак не могла поверить в то, что отныне её счастье обрело свободу – больше никогда не станут на пути седобородые маги или влиятельная родня избранника, не замаячит вдали сомнительная будущность опозорить единственного любимого мужчину своим недостойным происхождением. Фиалка повернулась к спящему рядом (нет, не мужу) любовнику. Да и разве может отпрыск дворянского рода взять в жёны пускай и очень смазливую ведьму-полукровку?
Он спал. О, Духи Древнего Леса, как же он был красив! Не той приторно-совершенной красотой, скажем, эльфов, а особенной людской красотой, которая далеко не так идеальна и безупречна, а потому стократ более притягательна. Фиалка осторожно поцеловала спящего в щёку, уколола губы о жёсткую щетину и хихикнула. Сонная рука ласково погладила голое девичье плечо. Он не проснётся. Пока. Он ведь не ведьма, которой по природе своей начертано вставать с восходом солнца, когда каждая травинка, каждый листик полны сладчайшего сока, а значит и колдовской Силы.
Фиалка легко выскользнула из-под одеяла, неспешно оделась и уселась возле стола – расчёсывать спутавшиеся за ночь пепельные кудри. Маленькое зеркальце в изящной серебряной оправе – всё, что осталось от «прошлой» жизни – услужливо отразило немного припухшее со сна, но по-прежнему заманчиво хорошенькое лицо. Фиалка как раз закончила распутывать гребешком последнюю непослушную прядь, когда за окном послышался приглушённый топот лошадиных копыт. Увы, совсем спрятаться от мира никогда не получится…
Она вышла на крыльцо, прикрывая глаза ладонью – так слепило радостное солнце, пробивавшееся сквозь густые кроны. Всадник спешился и изящным движением перебросил поводья через голову лоснящегося гнедого жеребца. Фиалка узнала раннего гостя сразу – не помешали и не ввели в заблуждение ни яркое солнце, ни просторный, даже бесформенный дорожный плащ странника. Скользящая лёгкость движений, грациозность, с какой всадник покинул седло, сверкнувшие на солнце светлые волосы позволили бы ей узнать его из тысяч.
Он подошёл к крыльцу и даже не сразу поклонился – впился в Фиалку долгим пронзительным взглядом. О, как же любили эти бездонные зелёные глаза! С какой надеждой и жаждой смотрели они на молодую ведьму. Наконец утренний гость отвесил учтивый полупоклон – белокурые волосы качнулись, приоткрыв на мгновение красивые продолговатые уши. Стоящая на пороге вежливо склонила голову в ответ. Она знала, эльф никогда не стал бы беспокоить затаившихся в чаще попусту, раз приехал – значит, привёз какие-то важные известия.
– Я разбудил тебя? – Тихо спросил он.
В мягком голосе было столько неизбывной и трудно скрываемой тоски, что сердце Фиалки (да, да, то самое сердце, которому, как известно, не прикажешь) дрогнуло. На мгновение она представила этого эльфа на месте своего мужчины – как бы она чувствовала себя, если бы, проснувшись, увидела не обожаемые до яростной дрожи черты своего любовника, а вот это безукоризненно прекрасное эльфийское лицо? И тут же поняла – подобное попросту невозможно. Невозможно по той простой причине, что случись в этой жизни подобная перестановка и она – Фиалка – задохнётся от точно такой же нестерпимой боли и тоски, от какой сейчас задыхается перед нею эльф.
«Почему не я? – Безмолвно вопрошали плотно сомкнутые губы бессмертного. – Почему не я? Как могло такое случиться? Ведь никто и никогда не полюбит тебя так, как люблю я! И, если мы не предназначены друг для друга, тогда зачем судьба свела нас вместе? Неужели только для того, что бы один из нас страдал, а другой чувствовал себя виноватым в этом страдании? За что? Или почему? Да, почему, почему ты не любишь меня?»
Тишину леса нарушал только шелест ветвей. Эльф молчал. И стоящая на пороге женщина тоже не произнесла ни слова. Они оба знали, что такова их участь. С одной стороны – его несчастная любовь, которую так трудно (да и стыдно тоже) скрывать от лучшего друга. С другой стороны – её временно счастливая любовь к другому мужчине, любовь, которой не суждено продлиться долго.
– Я проснулась раньше. – Негромко ответила Фиалка на отзвучавший едва ли ни вечность назад вопрос.
Эльф поднялся по ступенькам крыльца и сказал:
– Эйлик хочет встретиться с твоим мужем.
Фиалка грустно улыбнулась столь трогательной эльфийской щепетильности – этот бессмертный никогда, никогда не унизит её даже намёком на то бесстыдное положение, в котором она живёт – положение любовницы. Как никогда не оскорбит её признанием в своих чувствах, или даже намёком, подначкой, на возможный роман. Всё, что он чувствует к ней, никогда не будет облечено в признание. Конечно, если не считать за признание горящие тщательно скрываемым обожанием глаза. Впрочем, это обожание способна разглядеть только женщина. Да и то при условии, что женщина эта очень, даже слишком проницательна. А ведь он и впрямь любит её. Любит так сильно, что это чувство изумляет и обезоруживает. За что? За что её вот так любить – безродную, пускай и такую смазливую ведьму?
– Эйлик? – Удивилась она. – Что ему нужно?
Остроухий бессмертный выразительно пожал плечами:
– Не знаю, с ним встречался Зэн-Зин, а поскольку он скоро будет здесь, то всё нам и объяснит.
Фиалка кивнула.
– Подожди тут, я пойду, разбужу мужа. – Она в который уже раз охотно поддержала предложенную игру в приличия, ровно как и свой надуманный статус замужней особы.
Эльф послушно остался ждать на крыльце, проводив красавицу ведьму взглядом полным нежности и боли.
Он открыл глаза и сказал (не спросил, а именно сказал), подчёркивая уже свершившийся факт:
– Кто-то приехал.
Фиалка кивнула и улыбнулась. Да, завтракать они сегодня будут в компании.
Зэн-Зин примчался на взмыленном жеребце (это же надо так лететь через чащу!) спустя час. У крыльца вылил себе на голову ковш воды из кадушки и, роняя капли, ввалился в дом, где мирно завтракали трое его друзей.
– О, не успели проснуться, сразу давай животы набивать? Дорогая, так ты растолстеешь, и ненаглядный тебя бросит.
Новоприбывший улыбался, стряхивая со стриженых ёжиком чёрных волос воду. Раскосые глаза насмешливо блестели на круглом, словно луна, лице – поди, угадай в таком жизнерадостном балагуре чернокнижника. А вон она – татуировка в виде распахнутого человеческого глаза – аккурат на внутренней стороне ладони, во всей своей красе. И как ни пугай Зэн-Зина военными патрулями да магами, а татуировку эту он прятать не станет – такой вот бедовый, не гляди, что росту в нём – на полголовы только и больше, чем в гноме, а телосложение, словно у мальчишки-подростка.
Девушка за столом улыбнулась появлению бодрого гостя и ответила:
– Он никогда меня не бросит.
Фиалка сказала это слишком твердо и тут же почувствовала, как болезненно сжалось сердце, ведающее об этой самоуверенной лжи. Эльф на другом конце стола уронил взгляд в кружку с травяным отваром.
– Ну, тогда пойдёт по миру, покупая ткань для твоих нарядов. – Быстро нашёлся узкоглазый гость. – Небось, аршин по десять надо будет извести на одни только юбки. Обнищаете.
И он уселся за стол, не дожидаясь приглашения. Ловко съел пару сырных лепёшек, не стесняясь дурных манер, со вкусом облизал испачканные в топлёном масле пальцы и сказал, наконец:
– Эйлик, спасу нет, как хочет с тобой, мой магический друг, свидеться. До печёнок меня достал, так просил всё устроить, говорит, есть у него какая-то совершенно потрясающая идея. Итель, налей мне что ли молока, а то в горле пересохло… И ещё пару лепёшек дай.
Фиалка, а точнее, ведьма Итель поднялась на негнущихся ногах из-за стола и направилась к печи, с трудом борясь со слезами. Мало им всем того, что её мужа (а, да чего уж расшаркиваться перед самой собой, так и говори – любовника!) изгнали из Великого Магического Совета за вольнодумие! Мало им того, что от него навсегда отказалась высокородная семья за связь с чернокнижниками и ведьмой-простолюдинкой (уж тут неизвестно, что позорнее, то что простолюдинка или то что ведьма)! Теперь эти пламенные борцы с режимом надумали ещё какую-то гадость! Почему, почему нельзя оставить их в покое. Почему нельзя дать им жить тихо и уединённо? Зачем всё это?
Она кусала губы и в то же самое время баюкала в сердце ответ на все эти многочисленные вопросы – да потому, что Рогон не может иначе, выше его сил – прозябать в какой-то глуши, прячась о мира и людей. Его Сила, его ум, его желание всё постичь и изменить никогда не дадут Ители возможности спокойно сидеть у очага и вязать очередные штанишки для очередного ребёнка. Да, сейчас он пошёл на поводу у своей любовницы, оставив Гелинвир. Даже на некоторое время отошёл от дел и вот уже который месяц живёт в этой идиллической глуши, прячется, говоря проще.
Но… Но следовало признать, Рогон – он прежде всего великий маг, и только потом – муж, отец, сын… А ещё он совершенно не знает, как больно Ители, что их и без того коротенькая жизнь будет потрачена на волшебство, чернокнижие и некромантию. Зачем оно вообще нужно – волшебство? И ведьма, в который раз глотая слёзы, прокляла твердолобый Магический Совет, лишивший её мужа (любовника, любовника) возможности не идти наперекор всем и вся, а спокойно созидать, не прячась и не путая следы.
Мужчины негромко говорили о чём-то, Рогон был спокоен и серьёзен, Алех с интересом слушал Зэн-Зина, даже голову на бок склонил – так увлёкся. А узкоглазый кин-чианец продолжал убеждённо вещать, уписывая сырные лепёшки. Итель не слушала. Она вообще ушла из домика, чтобы ничего не слышать, не видеть и не знать. Это на самом деле страшно – знать куда, когда и, самое главное, от кого снова придётся бежать.
И уселся рядом на траву, чтобы помочь Ители управиться с грязными глиняными мисками. Взял одну, что побольше, погрузил в прозрачную воду, несколькими уверенными движениями протёр её песком, и вот уже сверкающая тарелка опустилась на примятую траву рядом с другой помытой утварью.
В этом был весь Рогон. Он никогда не гнушался даже самой чёрной работы. Мог, ничуть не смущаясь своего высокого происхождения, колоть дрова, разжигать очаг, чистить овощи для похлёбки или увлечённо починять хромоногую лавку.
Первое время Итель удивлялась этой его непритязательности, потом привыкла. Только с изумлением отметила про себя, что муж-волшебник крайне редко делает работу по дому, при помощи магии. Он вообще редко прибегал к чарам, разве только в случае самой острой необходимости. А в любое другое время предпочитал всё постигать сам. На первых порах, конечно, сделанные им лавки рассыпались прямо под своими неосторожными седоками, а потом – ничего – выдерживали. С посудой, кстати, получилось точно также, как и с лавками – первый раз вымытая плошка мало чем отличалась от грязной, зато теперь – ну просто загляденье. Такая уж была у Рогона привычка – если за что-то брался, старался до тех пор, пока не делал всё безупречно. Да, он стал бы идеальным мужем, если бы не оказался волшебником.
Итель вздохнула и ответила:
– Потому что я не хочу, чтобы Эйлик и Аранхольд приезжали сюда. Я вообще не хочу видеть никого из Совета…
Он насмешливо вздёрнул бровь:
– И меня? – Серо-зелёные глаза искрились.
Фиалка пожала плечами:
– Ну, ты же больше не ходишь в состав Совета.
Рогон рассмеялся и спросил:
– Без этого ты мне не поверишь?
Торой отрицательно покачал головой.
Алех тонко улыбнулся и ответил:
– Правильно. – К эльфу постепенно возвращались прежние замашки бессмертного и умудрённого опытом столетий. – Что ж… Я клянусь тебе перед лицом Вечности в том, что не причастен к произошедшему в королевствах, не знаю того, кто устроил подобное, и ни в коей мере не потворствовал и не потворствую произошедшему.
Волшебник удовлетворённо кивнул, однако гаденькое недоверие всё-таки не изжило себя совсем. Торой прекрасно помнил, как несколько лет назад один эльф тоже давал ему подобную клятву, но при этом так умело, манипулировал словами, что умудрился обойти зарок.
– Торой… – Тихо позвал Алех. – Я не обману тебя. Всё, что я делал, я делал ради того, чтобы ты сохранил свои способности и не погиб от неведомых чар.
Маг нервно заходил по комнате:
– Допустим, я тебе верю, но в таком случае, ответь – зачем? Зачем ты так рисковал? Я – человек, а ты – эльф! Эльф не может рисковать всем ради человека, который в лучшем случае проживёт всего-то семьдесят или восемьдесят лет!
Бессмертный грустно улыбнулся, осторожно потрогал налившийся бордовым синяк и убеждённо ответил.
– Может. Мой лучший друг был человеком. Он умер три с половиной века назад, но мне до сих пор его не хватает.
Торой вздрогнул:
– Это ты о Рогоне?
– О нём. – И эльф повернулся к ведьме. – Люция, если у тебя есть златолист, можно добавить и его, он отлично заживляет.
И ведьмак пустился в пространный рассказ о лекарских свойствах болотного растения. Девчонка слушала, открыв рот, и заворожено наблюдала за умелыми действиями бессмертного колдуна. Он же, ничуть не смущаясь, ловко растирал в старинной ступке травы, неспешно читал заклинания и даже успевал пояснять каждое из своих действий, ну, ни дать, ни взять – наставник перед классом учеников-лоботрясов. Алех говорил неторопливо и понятно, время от времени с изящной небрежностью отбрасывал с плеч волосы и даже шутил. Люция против воли залюбовалась остроухим нелюдем, который, погрузившись в тонкости ведьмачьего искусства, утратил свойственную своему племени надменную спесь. Торой перехватил очарованный взгляд колдунки и усмехнулся – да уж, Алех настоящий эльф, при желании может без труда обворожить любую барышню, даже будучи украшенный синяком.
Маг отвлёкся, отыскивая глазами притихших мальчишек – Элукс и Илан давно уже навели порядок перед балконной дверью и теперь клевали носами на широкой тахте – между ними, недовольно посверкивая на эльфа глазами, лежала обсохшая «кошенька». Торой подумал о том, что неплохо было бы дать животине какое-нибудь имя, впрочем, она весьма бойко отзывалась на «кошеньку», а потому придумывание клички казалось делом излишним. Понаблюдав за бессмертным ещё какое-то время, пушистая трёхцветка решила, что после её сокрушительного нападения он присмирел и может считаться неопасным. Удовлетворённая этим фактом животина беззаботно зевнула и свернулась калачиком между двумя мальчишками.
А Люция, обрадованная появлением собеседника, который охотно отвечал на все её многочисленные вопросы, продолжала выведывать у эльфа тонкости колдовства.
– А как ты превратился в летучую мышь?
«Надо же, – приревновал незаметно для себя Торой, – а мы уже на «ты».
– Ну… – Замялся остроухий ведьмак, – Видишь ли… Это достаточно сложно, если ты в совершенстве владеешь умением летать на помеле…
Колдунка горестно вздохнула:
– Нет, не владею. Бабка не успела меня толком научить…
Алех на это только беззаботно пожал плечами:
– Я научу, если будет время. Думаю, за два-три года при должном старании ты всё освоишь…
Ведьма посмотрела на него едва ли не с обожанием.
– Алех. – Прервал идиллическую беседу Торой. – А как ты нас нашёл?
Эльф приложил компресс с наговоренными травами к синяку и, откинувшись на спинку кресла, ответил:
– Очень просто. Я всего лишь поставил себя на твоё место. И решил, что ты отправишься именно в Гелинвир – самое надёжное укрытие, как-никак. А потом, уже здесь, в Фариджо, я обнаружил след твоего волшебства – этот дождь. Он буквально весь пронизан импульсами магии. Ну и ещё я видел некую яблоню во дворе одной старой деревенской бабки…
Чародей улыбнулся, вспомнив Ульну.
За окном тем временем забрезжил рассвет. Алех опасливо покосился на высокие створки и тихо, с надеждой, спросил:
– Ты уже убрал тела?
Торой кивнул. Он знал, как сильно эльфы боятся смерти и всех её проявлений, а потому не удивился, услышав в голосе бессмертного плохо скрываемую дрожь.
– Алех, как ты думаешь, кто затеял всю эту канитель с зеркалом? Кому это могло понадобиться?
Бессмертный озадаченно помолчал, придерживая компресс, а потом со вздохом ответил:
– Не знаю. Нам остаётся только одно – ждать.
Торой вскочил:
– Но мы не можем ждать! Да и, самое главное, чего ждать? Ты знаешь? Кто бы и зачем это ни устроил, но он явно не сентиментальничает, а идёт к поставленной цели, невзирая на средства. Это жестокий и беспринципный человек, для которого смерть сотен неповинных людей – недостойная внимания мелочь. Честно говоря, я даже подумал, что это ты…
Алех насмешливо приподнял бровь, словно вопрошая, мол, чем обязан?
– Да потому, – ответил Торой на безмолвный вопрос, – что только эльфы могут вот так, безжалостно, вершить чужие судьбы, особенно, если это судьбы человеческие. А, когда Рогон сказал мне, что ты был ведьмаком, то…
– Можешь не продолжать. – Обиженно прервал его Алех, переплетя красивые пальцы, – Фантазия у тебя всегда была отменная. Могу представить, каким чудовищем ты меня возомнил.
Волшебник уныло кивнул. Люция присела на подлокотник его кресла и ободряюще потрепала по плечу. От эльфа не укрылся этот знак внимания, и он почему-то грустно вздохнул, как будто неожиданная ласка напомнила ему что-то не очень весёлое.
– Люция, если у тебя под рукой ещё есть травы, поделись, я приготовлю что-нибудь от горла. – Вежливо попросил бессмертный, которому уже порядком надоело хрипеть не своим голосом.
Юная ведьма проворно начала ковыряться в своём узелке, попутно вытащив из него давешнюю тарелку, при помощи которой Торой недавно наблюдал за Ихвелью.
Увидев тарелку, Алех отчего-то резво вскочил, совершенно забыв про компресс. Тряпка с травами шлёпнулась на пол, и Торой с удивлением увидел, что от синяка, так ловко наставленного им эльфу, не осталось и следа.
– Откуда у тебя это? – Сдавленным голосом поинтересовался ведьмак, поворачивая в руках колдовское блюдо то так, то эдак. – Откуда?!
Он буквально впился в девчонку глазами, требуя немедленного ответа.
– От б-б-бабки… – Испуганно выдохнула Люция и тут же принялась оправдываться, неправильно истолковав волнение Алеха. – Это моё, я не украла! Когда бабку сожгли, я…
– КТО? – Едва ли не взревел эльф. – КТО была твоя бабка?
Люция отскочила в сторону от сумасшедшего ведьмака, а на тахте проснулись и испуганно начали озираться сонные мальчишки, даже «кошенька» и та бодро встряхнулась, снова приготовившись к бою.
– Прекрати на неё орать, иначе наставлю тебе второй синяк. – Зло отчеканил Торой, которому совершенно не нравилось смотреть как Люция затравленно вжимается в стену.
Усилием воли эльф взял себя в руки и с расстановкой спросил:
– Люция, скажи мне, кто была твоя бабка?
Девушка растерянно захлопала глазами:
– Не знаю… Просто бабка… Старая ведьма, мы рядом с флуаронской деревенькой жили, ей меня подкинули ещё в младенчестве…
– Как? – Взвыл от нетерпения бессмертный, которого почему-то начала бить нервная дрожь. – Как её звали?
– Я не знаю! – В отчаянье крикнула Люция. – НЕ ЗНАЮ! Я называла её бабушкой, а деревенские или госпожой, или старой каргой – заглазно.
Торой, которому изрядно надоела вся эта истерия, схватил эльфа за плечи и круто развернул к себе, встряхнув так, что у бессмертного только зубы щёлкнули.
– Да объясни ты толком, в чём дело, хватит её пугать! Она не пленница, а ты не на допросе!
Люция испуганно хлопала глазами – вот так откровенно Торой заступался за неё впервые. Ведьме было и приятно и жутковато – ну как сейчас затеют драку?
– Прекрати! – Она отцепила Тороевы руки от плеч ведьмака.
Алех высвободился и, потрясая блюдом, словно шаман бубном, зачастил:
– Такая тарелка всего одна. Понимаешь, одна? И это я, я её сделал! Для женщины, которая была мне очень дорога. И это произошло три столетия назад.
Торой зло выдохнул и ответил:
– Я думаю, этой женщиной никак не могла оказаться наставница Люции. Она, конечно, была стара, но явно не настолько. Наверное, твоё блюдо просто украли или передали по наследству.
Алех смотрел на Тороя огромными, потемневшими от горя глазами. И это горе показалось волшебнику знакомым – такой взгляд бывает у того, кто навсегда потерял любимого человека.
– Нет. Она не могла передать его по наследству. Ровно как его не могли бы у неё украсть. – Отчаянно выдохну эльф. – Я… я сделал так, чтобы это блюдо перестало существовать, случись что-то подобное. О, Силы Древнего Леса, она… она жива!
Торой не знал, чему больше удивляться – тому, что эльф, входящий некогда в состав Великого Магического Совета, употребил свойственное лишь колдунам и ведьмам славословие или выражению его глаз, слишком живому, слишком человеческому и столь чуждому равнодушным бессмертным – выражению любви и отчаяния. Алех прижал уродливое блюдо к груди и судорожно вздохнул.
Мальчишки некоторое время таращились с софы на взрослых, а потом, усталые и сонные, снова свернулись калачиками и дружно засопели. Эльф же опустился в кресло и, поглаживая тонкими пальцами потрескавшуюся эмаль старой тарелки, жадно всмотрелся в безыскусный узор.
– Покажи мне её… – Тихо попросил, нет, приказал он колдовскому блюду. – Покажи мне её!
А память сердца оглушила, ослепила и навалилась всей своей тяжестью.
* * *
Пока эльф, волею судеб вернувшийся в Гелинвир, лихорадочно сжимал в руках столь ценное для него блюдо, за десятки вёрст от магической столицы взошло солнце. На самой окраине королевства Флуаронис, называемой в народе Приграничьем, первые робкие лучики боязливо скользнули по янтарным стволам сосен, приласкали кучерявую зелень кустов бузины и весело рассыпались по белым полотнищам разбитых на опушке шатров.Окажись где-нибудь поблизости случайный грибник, ему осталось бы лишь недоумевать, откуда здесь – так далеко от нахоженных трактов – взялись неведомые путники, да мало того, что взялись, так ещё и лагерем встали? Впрочем, случайного грибника в такой глуши вовек не сыскать, а потому дивиться на чудаковатых странников было некому.
Маленький лагерь безмятежно спал. Его обитатели знали – никто не потревожит их покой, а значит им вполне можно позволить себе как следует отдохнуть перед долгой дорогой.
И лишь полог одного из шатров оказался откинут, несмотря на рань. Его обитательница стояла у подножия корявого старого дуба и задумчиво смотрела куда-то вдаль. Девушка была красива и очень молода. Такая просто не может страдать бессонницей! Она и не страдала. Размышляла.
Вожделенная цель, к которой она шла так долго, была уже совсем близко. Час-другой и обитатели маленького лагеря проснутся и начнут собираться в путь. Дорога предстояла неблизкая, но – Духи Древнего Леса свидетели! – она станет последней неблизкой дорогой в её долгой жизни.
Та, которую любимый мужчина когда-то называл Фиалкой за удивительный цвет глаз, едва сдержалась, чтобы унять резво забившееся от нетерпения сердце. Скоро, совсем скоро… Фиалка вздохнула и задумчиво провела рукой по кудрявым пепельным волосам. Уже который день она не могла думать ни о чём другом, как о своей Цели.
Старое зеркало – уродливое и опасное – лежало в шатре, завёрнутым в плотную ткань. Оно уже частично выполнило своё предназначение, и как выполнило! Сегодня утром Фиалка снова не без радости заглянула в мрачные глубины, и, конечно, не увидела ничего, кроме разноцветных сполохов. Да и понятно, что может отразить мерцающая гладь, поглотившая в себя столько чужой Силы?
Ведьма глубоко вдохнула сладкий лесной воздух, такой утешительный и родной. Как же хорошо… Вот только не мучили бы настрадавшееся сердце воспоминания. Но, увы, воспоминания всегда были рядом. И чем больше времени проходило, тем ярче и болезненнее они почему-то становились. Фиалка даже подумала – а ведь то далёкое утро было очень похоже на сегодняшнее – такое же приветное и мирное.
И память услужливо раскрыла объятия: «Ты хочешь вернуться туда? Так возвращайся».
И ведьма вернулась.
* * *
Солнечное утро прокралось в окно неказистого домика, затерянного в густой чаще Кин-Чианского леса. О, как отличался этот лес от мрачных еловых чащ! Каким чужим и непонятным казался первые дни! Огромные – в несколько обхватов – деревья, с гладкими, лоснящимися стволами, диковинные кустарники с глянцевитыми листьями, неведомые ягоды и ароматные травы… Хорошо ещё, что Знание ведьмы всегда поможет отличить целебную траву от ядовитой а съедобную ягоду от какой-нибудь природной отравы. И вообще, лес кажется чужым только первую седмицу, пока не привыкнешь к неведомым шелестам, не научишься отыскивать дорогу к дому в незнакомой чаще. Но лишь только узнаешь, что гладкая кора высоких исполинов прекрасно исцеляет ушибы и ссадины, что листья диковинного кустарника на самом деле ароматная пряность, а из сладких ягод можно варить духмяные морсы – тут же поймёшь, что любой лес, он для ведьмы всегда родной дом.И вот, та, которую любимый ласково называл Фиалкой, открыла глаза и сладко потянулась, радуясь новому дню. Она никак не могла поверить в то, что отныне её счастье обрело свободу – больше никогда не станут на пути седобородые маги или влиятельная родня избранника, не замаячит вдали сомнительная будущность опозорить единственного любимого мужчину своим недостойным происхождением. Фиалка повернулась к спящему рядом (нет, не мужу) любовнику. Да и разве может отпрыск дворянского рода взять в жёны пускай и очень смазливую ведьму-полукровку?
Он спал. О, Духи Древнего Леса, как же он был красив! Не той приторно-совершенной красотой, скажем, эльфов, а особенной людской красотой, которая далеко не так идеальна и безупречна, а потому стократ более притягательна. Фиалка осторожно поцеловала спящего в щёку, уколола губы о жёсткую щетину и хихикнула. Сонная рука ласково погладила голое девичье плечо. Он не проснётся. Пока. Он ведь не ведьма, которой по природе своей начертано вставать с восходом солнца, когда каждая травинка, каждый листик полны сладчайшего сока, а значит и колдовской Силы.
Фиалка легко выскользнула из-под одеяла, неспешно оделась и уселась возле стола – расчёсывать спутавшиеся за ночь пепельные кудри. Маленькое зеркальце в изящной серебряной оправе – всё, что осталось от «прошлой» жизни – услужливо отразило немного припухшее со сна, но по-прежнему заманчиво хорошенькое лицо. Фиалка как раз закончила распутывать гребешком последнюю непослушную прядь, когда за окном послышался приглушённый топот лошадиных копыт. Увы, совсем спрятаться от мира никогда не получится…
Она вышла на крыльцо, прикрывая глаза ладонью – так слепило радостное солнце, пробивавшееся сквозь густые кроны. Всадник спешился и изящным движением перебросил поводья через голову лоснящегося гнедого жеребца. Фиалка узнала раннего гостя сразу – не помешали и не ввели в заблуждение ни яркое солнце, ни просторный, даже бесформенный дорожный плащ странника. Скользящая лёгкость движений, грациозность, с какой всадник покинул седло, сверкнувшие на солнце светлые волосы позволили бы ей узнать его из тысяч.
Он подошёл к крыльцу и даже не сразу поклонился – впился в Фиалку долгим пронзительным взглядом. О, как же любили эти бездонные зелёные глаза! С какой надеждой и жаждой смотрели они на молодую ведьму. Наконец утренний гость отвесил учтивый полупоклон – белокурые волосы качнулись, приоткрыв на мгновение красивые продолговатые уши. Стоящая на пороге вежливо склонила голову в ответ. Она знала, эльф никогда не стал бы беспокоить затаившихся в чаще попусту, раз приехал – значит, привёз какие-то важные известия.
– Я разбудил тебя? – Тихо спросил он.
В мягком голосе было столько неизбывной и трудно скрываемой тоски, что сердце Фиалки (да, да, то самое сердце, которому, как известно, не прикажешь) дрогнуло. На мгновение она представила этого эльфа на месте своего мужчины – как бы она чувствовала себя, если бы, проснувшись, увидела не обожаемые до яростной дрожи черты своего любовника, а вот это безукоризненно прекрасное эльфийское лицо? И тут же поняла – подобное попросту невозможно. Невозможно по той простой причине, что случись в этой жизни подобная перестановка и она – Фиалка – задохнётся от точно такой же нестерпимой боли и тоски, от какой сейчас задыхается перед нею эльф.
«Почему не я? – Безмолвно вопрошали плотно сомкнутые губы бессмертного. – Почему не я? Как могло такое случиться? Ведь никто и никогда не полюбит тебя так, как люблю я! И, если мы не предназначены друг для друга, тогда зачем судьба свела нас вместе? Неужели только для того, что бы один из нас страдал, а другой чувствовал себя виноватым в этом страдании? За что? Или почему? Да, почему, почему ты не любишь меня?»
Тишину леса нарушал только шелест ветвей. Эльф молчал. И стоящая на пороге женщина тоже не произнесла ни слова. Они оба знали, что такова их участь. С одной стороны – его несчастная любовь, которую так трудно (да и стыдно тоже) скрывать от лучшего друга. С другой стороны – её временно счастливая любовь к другому мужчине, любовь, которой не суждено продлиться долго.
– Я проснулась раньше. – Негромко ответила Фиалка на отзвучавший едва ли ни вечность назад вопрос.
Эльф поднялся по ступенькам крыльца и сказал:
– Эйлик хочет встретиться с твоим мужем.
Фиалка грустно улыбнулась столь трогательной эльфийской щепетильности – этот бессмертный никогда, никогда не унизит её даже намёком на то бесстыдное положение, в котором она живёт – положение любовницы. Как никогда не оскорбит её признанием в своих чувствах, или даже намёком, подначкой, на возможный роман. Всё, что он чувствует к ней, никогда не будет облечено в признание. Конечно, если не считать за признание горящие тщательно скрываемым обожанием глаза. Впрочем, это обожание способна разглядеть только женщина. Да и то при условии, что женщина эта очень, даже слишком проницательна. А ведь он и впрямь любит её. Любит так сильно, что это чувство изумляет и обезоруживает. За что? За что её вот так любить – безродную, пускай и такую смазливую ведьму?
– Эйлик? – Удивилась она. – Что ему нужно?
Остроухий бессмертный выразительно пожал плечами:
– Не знаю, с ним встречался Зэн-Зин, а поскольку он скоро будет здесь, то всё нам и объяснит.
Фиалка кивнула.
– Подожди тут, я пойду, разбужу мужа. – Она в который уже раз охотно поддержала предложенную игру в приличия, ровно как и свой надуманный статус замужней особы.
Эльф послушно остался ждать на крыльце, проводив красавицу ведьму взглядом полным нежности и боли.
* * *
– Милый… Милый, проснись. – Пепельная прядь щекотнула покрывшуюся за ночь щетиной мужскую щёку.Он открыл глаза и сказал (не спросил, а именно сказал), подчёркивая уже свершившийся факт:
– Кто-то приехал.
Фиалка кивнула и улыбнулась. Да, завтракать они сегодня будут в компании.
Зэн-Зин примчался на взмыленном жеребце (это же надо так лететь через чащу!) спустя час. У крыльца вылил себе на голову ковш воды из кадушки и, роняя капли, ввалился в дом, где мирно завтракали трое его друзей.
– О, не успели проснуться, сразу давай животы набивать? Дорогая, так ты растолстеешь, и ненаглядный тебя бросит.
Новоприбывший улыбался, стряхивая со стриженых ёжиком чёрных волос воду. Раскосые глаза насмешливо блестели на круглом, словно луна, лице – поди, угадай в таком жизнерадостном балагуре чернокнижника. А вон она – татуировка в виде распахнутого человеческого глаза – аккурат на внутренней стороне ладони, во всей своей красе. И как ни пугай Зэн-Зина военными патрулями да магами, а татуировку эту он прятать не станет – такой вот бедовый, не гляди, что росту в нём – на полголовы только и больше, чем в гноме, а телосложение, словно у мальчишки-подростка.
Девушка за столом улыбнулась появлению бодрого гостя и ответила:
– Он никогда меня не бросит.
Фиалка сказала это слишком твердо и тут же почувствовала, как болезненно сжалось сердце, ведающее об этой самоуверенной лжи. Эльф на другом конце стола уронил взгляд в кружку с травяным отваром.
– Ну, тогда пойдёт по миру, покупая ткань для твоих нарядов. – Быстро нашёлся узкоглазый гость. – Небось, аршин по десять надо будет извести на одни только юбки. Обнищаете.
И он уселся за стол, не дожидаясь приглашения. Ловко съел пару сырных лепёшек, не стесняясь дурных манер, со вкусом облизал испачканные в топлёном масле пальцы и сказал, наконец:
– Эйлик, спасу нет, как хочет с тобой, мой магический друг, свидеться. До печёнок меня достал, так просил всё устроить, говорит, есть у него какая-то совершенно потрясающая идея. Итель, налей мне что ли молока, а то в горле пересохло… И ещё пару лепёшек дай.
Фиалка, а точнее, ведьма Итель поднялась на негнущихся ногах из-за стола и направилась к печи, с трудом борясь со слезами. Мало им всем того, что её мужа (а, да чего уж расшаркиваться перед самой собой, так и говори – любовника!) изгнали из Великого Магического Совета за вольнодумие! Мало им того, что от него навсегда отказалась высокородная семья за связь с чернокнижниками и ведьмой-простолюдинкой (уж тут неизвестно, что позорнее, то что простолюдинка или то что ведьма)! Теперь эти пламенные борцы с режимом надумали ещё какую-то гадость! Почему, почему нельзя оставить их в покое. Почему нельзя дать им жить тихо и уединённо? Зачем всё это?
Она кусала губы и в то же самое время баюкала в сердце ответ на все эти многочисленные вопросы – да потому, что Рогон не может иначе, выше его сил – прозябать в какой-то глуши, прячась о мира и людей. Его Сила, его ум, его желание всё постичь и изменить никогда не дадут Ители возможности спокойно сидеть у очага и вязать очередные штанишки для очередного ребёнка. Да, сейчас он пошёл на поводу у своей любовницы, оставив Гелинвир. Даже на некоторое время отошёл от дел и вот уже который месяц живёт в этой идиллической глуши, прячется, говоря проще.
Но… Но следовало признать, Рогон – он прежде всего великий маг, и только потом – муж, отец, сын… А ещё он совершенно не знает, как больно Ители, что их и без того коротенькая жизнь будет потрачена на волшебство, чернокнижие и некромантию. Зачем оно вообще нужно – волшебство? И ведьма, в который раз глотая слёзы, прокляла твердолобый Магический Совет, лишивший её мужа (любовника, любовника) возможности не идти наперекор всем и вся, а спокойно созидать, не прячась и не путая следы.
Мужчины негромко говорили о чём-то, Рогон был спокоен и серьёзен, Алех с интересом слушал Зэн-Зина, даже голову на бок склонил – так увлёкся. А узкоглазый кин-чианец продолжал убеждённо вещать, уписывая сырные лепёшки. Итель не слушала. Она вообще ушла из домика, чтобы ничего не слышать, не видеть и не знать. Это на самом деле страшно – знать куда, когда и, самое главное, от кого снова придётся бежать.
* * *
– Фиалка… – Он поцеловал её в кудрявый затылок, когда она остервенело намывала в ручье посуду, оставшуюся после завтрака. – Почему ты сегодня такая неразговорчивая?И уселся рядом на траву, чтобы помочь Ители управиться с грязными глиняными мисками. Взял одну, что побольше, погрузил в прозрачную воду, несколькими уверенными движениями протёр её песком, и вот уже сверкающая тарелка опустилась на примятую траву рядом с другой помытой утварью.
В этом был весь Рогон. Он никогда не гнушался даже самой чёрной работы. Мог, ничуть не смущаясь своего высокого происхождения, колоть дрова, разжигать очаг, чистить овощи для похлёбки или увлечённо починять хромоногую лавку.
Первое время Итель удивлялась этой его непритязательности, потом привыкла. Только с изумлением отметила про себя, что муж-волшебник крайне редко делает работу по дому, при помощи магии. Он вообще редко прибегал к чарам, разве только в случае самой острой необходимости. А в любое другое время предпочитал всё постигать сам. На первых порах, конечно, сделанные им лавки рассыпались прямо под своими неосторожными седоками, а потом – ничего – выдерживали. С посудой, кстати, получилось точно также, как и с лавками – первый раз вымытая плошка мало чем отличалась от грязной, зато теперь – ну просто загляденье. Такая уж была у Рогона привычка – если за что-то брался, старался до тех пор, пока не делал всё безупречно. Да, он стал бы идеальным мужем, если бы не оказался волшебником.
Итель вздохнула и ответила:
– Потому что я не хочу, чтобы Эйлик и Аранхольд приезжали сюда. Я вообще не хочу видеть никого из Совета…
Он насмешливо вздёрнул бровь:
– И меня? – Серо-зелёные глаза искрились.
Фиалка пожала плечами:
– Ну, ты же больше не ходишь в состав Совета.
Рогон рассмеялся и спросил: