Страница:
Старуха удовлетворённо кивнула, словно доподлинно знала ответ, а потом вздохнула горестно, видимо, прощаясь с несбыточной мечтой:
– Значит, и об другом врут люди…
Маг насторожился:
– О чём «об другом»?
– Дык, об огнях неземных, которые, не чета нашим свечам да лучинам, – она кивнула на сундучок, – сами сияют и свету от них, как днём.
Губы против воли растянулись в улыбке – в Торое проснулась прямо-таки неудержимая тяга сотворить доброе дело, аж руки зачесались. Он знал, что народ в Фариджо хоть и живёт не в пример лучше и богаче других, а чудесами не избалован.
Лёгкий щелчок заставил Ульну изумлённо воззриться на всклокоченного усталого молодца, мол, чего это он? А потом в воздухе расцвёл лепесток необычайно яркого белого пламени…
Бабка несколько минут сидела неподвижно и строго взирала на чудо. Этакая реакция волшебника разочаровала, он надеялся, что старушка выразит своё удивление более живо, ну там… хоть ахнет, что ли.
А потом из воспалённых глаз Ульны выкатились две сиротливых слезы. По глубоким желобам морщин они скатились к подбородку и сорвались на пол. Сухая подрагивающая ладонь быстро отёрла лицо и уж теперь-то реакция ночной гостьи оправдала сотворение огонька – бабка расцвела в улыбке и прошептала:
– Стало быть, вон оно как… Теперь и помирать можно…
От последнего заявления сердце волшебника захолодело – ничего себе, это что ж, она теперь к праотцам отойти надумала, главное чудо света узрев? Вот так отблагодарил хозяев дома за постой, вот так уважил старушку! Маг лихорадочно соображал, что бы такое придумать, дабы многочисленная родня не нашла под утро вместо живой и вполне ещё бодрой бабушки хладный труп на остывших простынях.
– Э-э-э, бабуля, ты погоди с этим… – Растерянно протянул волшебник, – Давай, знаешь что… Я тебе его подарю! Ну, будет у вас в деревне неземной огонёк, станете пользоваться себе на радость и другим на зависть. А?
Ульна растерянно зашевелила морщинистыми губами:
– То есть, как это подаришь? Иль навсегда?
У волшебника отлегло от сердца:
– А то! – Несколько хвастливо заявил он.
– Ой… Ой… Ты эта, милок, погоди, – засуетилась старушка, – я под его мисочку принесу, новую, Кайве о прошлом годе из городу привёз. Я мигом! Только ты его не гаси, а то, мало ли, вдруг в следующий раз не разгорится…
Волшебник согласно кивнул:
– Тащи свою миску, бабуль.
Ульна резво подскочила, забыв и по больные ноги и про костную немочь, да припустила за миской, что твоя молодуха. Торой улыбнулся. Не прошло пяти минут, как за дверью снова поспешно зашаркали.
Бабка вошла в комнату, прижимая к груди расписную фарфоровую пиалу. От происходящего у старушки захватывало дух – это ж надо, неземной огонь на всю деревню! «Жирейные» теперь от зависти удавятся! Ульна на всякий случай протёрла миску уголком безукоризненно чистого передника и с благоговением протянула волшебнику. Маг ловко зачерпнул висящий в воздухе лепесток пламени и передал его в руки хранительнице.
– Сынок, а сколько он гореть-то будет?
Торой почесал лоб, размышляя, и, наконец, сказал:
– На твой век хватит, бабуль, так что ты уж подольше живи, чтобы всю деревню порадовать.
Мысленно волшебник завязал бесплотный узелок, соединив старую могучую яблоню, растущую во дворе, и свой дар невидимой нитью. Мощное и ещё вполне сильное дерево запросто поделится своей Силой с маленьким светляком, да и само не зачахнет. Метод, конечно, был запретный – из чернокнижия, волшебникам-то не разрешалось пользоваться иной Силой, кроме своей, и уж тем более тянуть Могущество из земли… Ну да ладно, пёс с ними, с запретами, пускай добрая старушка, а с ней и вся деревня, порадуются.
– Но учти, бабусь, из селенья дальше, чем на версту огонь уносить нельзя – погаснет. – Предупредил Торой.
Это было правдой – порвётся тонкая нить Силы и развеется волшебство, но это тоже только на пользу – не украдут диковину завистливые люди.
– Что ты, что ты! – Замахала Ульна руками. – Да, чтоб мы его кому отдали!
Она едва не с трепетом приняла пиалу из рук чародея и собралась, было уже идти, но на пороге обернулась и спросила нерешительно:
– Милок, а как его потише-то сделать, ну, когда спать ложимся?
Торой уже откинулся на кровать и даже задул бесполезную теперь в доме Ульны свечу, но всё же ответил сонным голосом:
– Ты ему скажи «тише» или «громче»…
Бабка поклонилась сначала засыпающему кудеснику, потом огоньку и прошептала: «Тише». Светляк послушно убавил яркость и слабо-слабо замерцал. Едва дверь за старушкой закрылась, до мага донеслось: «Громче!» и в щель из-под двери пролился луч ослепительного света.
«Ну, теперь до утра практиковаться будет», – успел подумать Торой, прежде чем провалиться в сладкий крепкий сон.
«Шлёп, шлёп», – стучали нудные дождливые капли по капюшону кожаного плаща.
«Звяк, звяк», – уныло отзывались стремена.
Скукота. Только жирная грязь весело брызжет во все стороны. Подол нового ещё платья навсегда потерял презентабельный вид – промок и покрылся плюхами мокрой земли вперемешку с глиной. Бе!
Да, похоже, дождь в Фариджо зарядил так же надолго, как в своё время зима в соседнем Флуаронис. Ну, никак не везло путешественникам на погоду. Хоть плачь!
Люция уныло покачивалась в седле и смотрела в пелену нудного серого дождя. Дорога вилась через лес. С отяжелелых еловых лап стекала вода, низкое небо грозило задеть верхушки деревьев (а может, и задело – зацепилось, да так и осталось тут, изливать горькие слёзы). Лошади нет-нет, да оскальзывались в грязюке, вот и приходилось держать ухо востро, дабы не свалиться в мерзкую жижу, прямо под копыта собственному коню. Гадкая влажность забиралась под одежду. Холодно не было, но платье и кожаный плащ противно липли к телу. Ещё жутко хотелось спать, а нудная рысца прямо-таки убаюкивала.
Несколько раз ведьма даже принималась клевать носом, но была пристыжена бодрым Тороем, который незамедлительно поставил ей в пример Илана. Мальчишка и не думал спать, он сидел на спине смирного гнедого коня аккурат перед магом и выспрашивал волшебника о всевозможных магических закавыках. Вопросы сыпались из паренька один за другим. То он хотел знать, почему они едут в Гелминвир на лошадях, а не переносятся по воздуху («Потому что Гелинвир – магическая крепость и волшебством к ней не подберёшься – погибнешь – очень сильна защита», – терпеливо объяснял Торой), то просил рассказать подробнее об Искусниках, то спрашивал, почему плакала старая Ульна.
Бабка и впрямь прослезилась, отправляя странников в дорогу – обняла, расцеловала, поклонилась, вручила увесистый мешок с провизией и долго-долго смотрела вслед. Вообще, провожали волшебника и его спутников всей деревней, поскольку к моменту пробуждения чужестранцев маленькое поселение гудело, как улей. О чудесном неземном огоньке знали уже все – от младенцев до дворовых псов. Несмотря на дождь и раннее утро, жители выстроились вдоль улицы и прощально махали вслед удаляющимся всадникам. Выглядело это очень впечатляюще. Люция даже позволила себе на миг представить, что она – знатная особа, которую вышли провожать в дальнюю дорогу верные простолюдины.
Странников снабдили всем необходимым – добротными плащами, лошадьми, провиантом. А Илану даже вручили берестяной короб сливочных тянучек (любимое лакомство Тороева детства). Стоит ли говорить, что денег за лошадей и одежду с путников не взяли?
Когда деревня осталась позади, и кони перешли на резвую рысь – быстрее по этакой скользкой грязи ехать было опасно – полный страдания и отчаяния вопль долетел до слуха чуткой колдунки. Остановив свою кобылку, ведьма оглянулась. Сквозь пелену дождя ей посчастливилось разглядеть некий комок грязи, пронзительно орущий и скачущий по глинистой жиже, словно невиданных размеров кузнечик. Люция уже решила на всякий случай испугаться, но не пришлось – комком грязи оказалась кошка-трёхцветка со двора Ульны (стало быть, прикипела к внучку зеркальщика). Собственно, теперь она была одноцветка – эдакая бурая ошмётина мокрой глины.
– Кошенька! – Радостно завопил Илан.
А Торой застонал от ужаса. Чего-чего, а только грязной кошки не хватало в их пёстрой компании. В результате сливочные тянучки были высыпаны в мешок с едой, а грязная и мокрая «кошенька» уложена в квадратный берестяной короб. На руках у мальчишки заморенная животина успокоилась и уснула. Так и ехали вчетвером навстречу неизвестности.
Она ещё плаксиво подбавила в голос слезы, чтобы Торой почувствовал себя окончательно виноватым. Удалось пробудить в этом чёрством сухаре совесть или нет, ведьма так и не поняла, но, во всяком случае, маг покладисто согласился:
– Ты права. Давайте сделаем привал, да и лошади отдохнут.
Но всё же пришлось проехать ещё немного вперёд, в поисках относительно сухой поляны. Тут уж выросшая в чаще колдунка не сплоховала. Она ловко заприметила старый раскидистый ельник и уверенно углубилась в самую его чащу, отыскав к всеобщему удивлению совершенно сухую, усыпанную мелкой коричневой хвоей полянку. Точнее даже не полянку, а местечко среди трёх близко выросших и свившихся ветвями исполинов.
Костёр, разумеется, разводить не стали, да и не было в том нужды. Расстелив белоснежный рушник, девушка проворно разложила на нём припасы. Трапеза прошла в полном молчании – путники слишком проголодались, чтобы без толку чесать языком. «Кошенька», слопав кусок варёной курицы, принялась тщательно вылизываться. Это, конечно, мало что исправило.
Наконец, даже Люция, обладавшая, как подметил Торой, отменным аппетитом, благодушно откинулась к толстому стволу могучей ели и сыто зевнула.
– Эх, сейчас бы вздремнуть… – мечтательно протянула она.
Торой забросил в рот сливочную тянучку и ответил:
– Я бы не вздремнуть хотел, а посмотреть, что там с Ихвелью…
Ведьма дернулась, и вся её блаженная истома ушла в никуда:
– С Ихвелью? – Окрысилась она неизвестно на что, – Соскучился уже? Ну, на, посмотри…
Волшебник проигнорировал последнее замечание и, лениво жуя излюбленное лакомство, почесывал за ухом грязную «кошеньку»:
– Ну, да, с Ихвелью. Мне любопытно, как отреагирует наша неизвестная ведьма на её провал. Близнецы-то поумнее были, а вот Ихвель исключительно по собственной дурости ушла несолоно хлебавши. Да чего ты там ищешь? – Наконец, соизволил он полюбопытствовать.
Ответом было молчание и резво дрыгающиеся локти колдунки – она сосредоточенно шарила в своём тощем узелке.
– Так… это что? – бормотала девчонка себе под нос, – А, это сон-трава, это златолист… Это чего такое? Ага, мешок с наговоренной полынью… Что-то мало её, ах, ну да, я же часть Ульне отсыпала, суставы подлечить… Да где же?..
Маг с любопытством наблюдал за поисками. Наконец, Люция издала победный вопль и извлекла на свет плоское блюдо с примитивнейшей росписью по краю.
– На! – Девушка, ничего не объясняя, бросила тарелку на колени чародею.
Он взял её и бесцельно покрутил в руках.
– И что?
– Сейчас увидишь, дай мне тянучку!
Илан, заинтригованный происходящим, быстро раскошелился аж на две вязкие, словно оконная замазка, конфеты. Вопреки ожиданиям, колдунья их есть не стала, а принялась мять и что-то нашёптывать с самым таинственным видом.
Торой тем временем с любопытством разглядывал уродливое блюдо. В руках мага оказалась самая заурядная старая тарелка, размером с две растопыренных мужских ладони – бортики невысокие, рисунок выцветший, незатейливый – какие-то убогие завитушки. Видать, блюдо было металлическое, просто покрытое сверху особой глазурью. Такая посуда стоила сущие медяки и потому являлась крайне недолговечной. Вот и эта тарелка возраст имела самый неопределённый, то ли сто лет, то ли год. Эмаль по краешкам обколота, кое-где отбитые за время верной службы кусочки были и вовсе непростительно велики. Места сколов приобрели ржавый темно-коричневый цвет, собственно и вся тарелка была покрыта тонкой коричневой сеточкой трещин – словом, ужас, что такое.
– На! – Ведьма швырнула скатанный из тянучки шарик на тарелку, ловко покачала блюдо в руках, чтобы комок покатился вдоль низкого бортика, и отдала всю эту странность Торою.
– Скажи, кого хочешь видеть, и мысленно представь. – Зло приказала она.
– А что это? – По-прежнему недоумевая, спросил волшебник, брезгливо отбрасывая на хвою шарик из тянучки.
– Это? Не видишь что ли? Тарелка.
Чародей нахмурился и ехидно произнёс, почтительно склонившись к блюду:
– Что ж, хочу увидеть Ихвель. – И сразу же насмешливо перевёл взгляд на ведьму.
– Хочешь, так смотри. – Буркнула она и отвернулась.
Не понимая внезапной обиды спутницы, маг перевёл взгляд на блюдо.
И тут же очень близко увидел перед собой лицо Ихвели – испуганное и виноватое. На левой скуле колдуньи расцветало багровое пятно пощёчины.
Илан взвизгнул от восторга и навалился на локоть мага, чтобы получше разглядеть то, что показывало блюдо. Взрослый этому не воспрепятствовал, поскольку буквально окаменел от потрясения. Меж тем, действие в блюде разворачивалось – получившая оплеуху ведьма развернулась и бросилась бежать, выскочила из какого-то шатра, понеслась по лужайке. Вот промелькнули два одинаковых лица – близнецы-чернокнижники. И снова на переднем плане спина Ихвели, несущейся, Сила знает куда – видимо в близлежащий лесок, выплеснуть злость.
– Что это… – Прохрипел Торой, жадно вглядываясь в изображение.
Надо сказать, картинка была нечёткая, по краям (видимо из-за сколов на блюде) размытая, да ещё и вся покрытая никуда не исчезнувшей паутиной трещин.
– А звук где? – Невпопад спросил маг и порывисто ослабил ворот сорочки.
– Нету звука. – Сварливо и зло ответила Люция. – Блюдо это, а не хрустальный шар. Звук ему ещё подавай…
И она пренебрежительно фыркнула.
Торой вцепился в тарелку и жадно следил за разворачивающимся действом. Впрочем, действо было наискучнейшим – Ихвель прибежала на опушку леса и принялась орать от злости (точнее, беззвучно открывать рот), распугивая птицу и дичь вёрст на сто вокруг. Не без приятности в сердце волшебник подумал, что чаще всего в этих воплях наверняка слышится именно его имя. Закончив пугать своим ором окрестных белок, ведьма взялась яростно топать ногами. Дивное зрелище…
Наконец, Торою прискучило наблюдать за однообразным представлением. Волшебник уже хотел попросить тарелку показать что-нибудь ещё, как изображение само собой погасло – эмаль снова стала непрозрачной и грязно-белой, а вместо Ихвели проявились дурацкие завитушки.
– Люция, – выдохнул волшебник, – и всё это время ты молчала??? У тебя была такая… такая… штука и ты молчала?!
В ответ на его возмущение колдунка только насупилась и буркнула:
– А когда было сказать-то? То от чернокнижников убегаем, то от смерти тебя спасаю, то от ведьмы прячемся, то бурю останавливаем, то вы с Иланом языками чешете – слова не вставишь. Когда говорить?
Он ударил кулаком по пружинистой хвое, на которой сидел:
– Уж, ради этого могла бы найти секунду! Я тебе рассказал всё без утайки, а ты…
Маг даже побледнел от злости, и Илан, испугавшись за няньку, вцепился в его руку.
– Хватит на меня орать. – Сухо отчеканила ведьма. – Ишь, разошёлся. Думаешь, рассказал мне о своих видениях и я тебе всё выложу на блюдечке с голубой каёмочкой?
Лишнее упоминание о блюдечке прозвучало в высшей степени цинично. Чародей, словно разгневанный аспид, зашипел сквозь зубы:
– Я надеялся – откровенность в обмен на откровенность, уважение – в ответ на уважение, но видимо и вправду – волшебник да ведьма взаимоисключающие понятия! Ты такая же вероломная, как все твои товарки!
Люция вскочила на ноги, не вытерпев оскорбления:
– Да ты, ты… Ты вообще!.. Только издеваешься надо мной постоянно!
– Когда? Когда я над тобой издевался? – Уже не на шутку начал выходить из себя маг, совершенно забыв, что изначально предмет ссоры был совсем иным.
– А хотя бы сегодня! Когда я Ульне траву заговоренную отдала, ты что себе под нос пробормотал? – И она передразнила Тороя, – «Надеюсь, наша милая Люция ничего не перепутала, а то вместо исцеления суставов старушка покроется леопардовой шерстью».
В глазах ведьмы полыхнула недобрая искра. Девчонка была слишком упряма и горда, а потому не любила, когда кто-то вот так – носом – тыкал её в горькую правду жизни и собственную неумелость.
Девушка гневно топнула ногой (совсем как недавно Ихвель где-то на далёкой опушке). И, конечно, как это всегда бывает, всплеск сильных эмоций сам собой породил отголосок колдовской силы – над левым плечом лесной колдуньи с готовностью вспыхнул, злобно переливаясь, болотный огонёк. Он всем своим видом выражал полную решимость вступить в битву с грубияном и невеждой, осмелившимся обидеть хозяйку. Ну? Кто тут хочет схлопотать?
Разумеется, вреда от этого огонька никакого, по-хорошему его можно было бы сравнить, ну, к примеру со слезами или смехом – самая обычная освобождённая эмоция, только колдовского свойства.
Торой неуверенно покосился направо и увидел, как к его плечу точно так же стекает из ниоткуда язычок ослепительно белого пламени. В отличие от болотного сгустка Силы он не переливался и не трепетал свирепыми сполохами, а горел ровно и безмятежно. Однако становилось ясно, если какая зелёная нечисть и рванёт к его волшебнику, бита она за то будет нещадно. Ага, и такое тоже бывало – когда сталкиваются две чужеродных Силы, запросто может получиться эдакий магический пинок или подножка.
Как и следовало ожидать, трусоватый ведьмин огонёк отпрянул, но воинственности своей не утратил, и даже отчаянно замерцал, выказывая тем самым презрение к неприятелю. Торою подумалось, что, будь зелёный светляк человеком, он бы, наверное, корчил сейчас противнику гнусные рожи. А так вон – только мигает. Впрочем, волшебный язычок белого пламени в ответ на оскорбление лишь ярче вспыхнул, будто ногой топнул: «Ух, я тебя!..» Зелёный же светляк продолжил вздорно мерцать и переливаться – нарочно, что ли злил?
– Стоп! – Крикнул Торой, поняв, что сам спровоцировал пустую перебранку и ненужные всплески Силы, напав на Люцию с обвинениями. – Стоп! Мы вообще-то про блюдо говорили!
И он схватил с земли злосчастную тарелку:
– Просто объясни, почему ты молчала? Мы могли бы не убегать, могли бы давно выяснить, что там за ведьма такая и чего приключилось в Гелинвире…
Говорил он уже спокойнее и белый огонёк сам собою погас. Болотный светляк, успокоенный ровным голосом волшебника и некоторой попыткой хозяйки взять себя в руки, тоже растворился в воздухе мерцающими зелёными искрами.
– Больно ты шустрый. – Осекла чародея Люция. – Так бы тебе всё и явилось. Много ты понимаешь в ведьмачьем колдовстве. Это блюдо моей наставнице по наследству перешло, и показать оно может только тех, кого ты хоть раз видел. А не всякую тварь по первому требованию.
Волшебник поник. И впрямь, размечтался, да и на девчонку зря накинулся, всё ж таки не дура она, коли знала бы о пользе тарелки, сама давно бы предложила ей воспользоваться, как-никак, интерес у них общий. А он – хорош гусь – разохотился увидеть всё, не сходя с места. Не бывает так. Даже в чернокнижии. Торой виновато вздохнул.
– Прости. Прости меня, Люция. – Он уверенно шагнул к обиженной ведьме и обнял её за подрагивающие плечи. – Не сердись. Обещаю, больше не стану над тобой насмехаться. Только давай, условимся, ты тоже не будешь преподносить сюрпризы, вроде этого.
Колдунка кивнула и ткнулась лбом в плечо волшебника. Очень скоро их обоих обняли маленькие, но не по-детски сильные руки Илана. Впрочем, идиллия с объятиями длилась весьма непродолжительное время. Торой отпустил ведьму (по справедливости сказать, с лёгким сожалением, которое не успел толком осознать), ведьма (с сожалением вполне осознанным) тоже отстранилась. Последним дал свободу примирившимся взрослым Илан. И тут же шмыгнул к блюду.
Однако маг быстро перехватил инициативу в свои руки.
– Значит, говоришь, нужно знать того, кого хочешь видеть? Так…
Он задумался. Выходит, вполне можно посмотреть на Алеха и… ну и на Гелинвир тоже!
– Торой… – Голос ведьмы прозвучал виновато и слабо. – Торой, тебе что, не рассказывали в детстве сказок?
Он встрепенулся:
– А при чём здесь…
– Ну как же! – Всплеснула руками колдунья, – Блюдце может показывать только любимых или тех, кто ими был. Я же говорю тебе, оно совершенно бесполезное. Храню в память о бабке, и потому, что старое очень. Да ещё, вдобавок ко всему, действует через раз. Теперь повторно можно будет воспользоваться не раньше, чем через седмицу.
Волшебник глупо посмотрел на девушку, а потом в сердцах плюнул себе под ноги:
– Ну и дрянь! – От души прокомментировал он.
С воплем: «Ты обещал надо мной не смеяться!», Люция выхватила древнюю реликвию из рук мага и безо всякого сожаления опустила колдовскую диковину ему на голову. Волшебник не успел увернуться. По полянке разнёсся гулкий стук, и несколько отбитых кусочков эмали отлетели на высохшую хвою. Но всё же старинная тарелка (как и вполне молодая голова мага) выдержала столь непочтительное отношение к своей персоне.
– Люция, ты чего? Убьёшь! – Торой отобрал у ведьмы древнее блюдо и спрятал его обратно в узелок. – Больно же.
Он потёр ушибленный лоб и хмыкнул, всё-таки редкий образчик вредности и вздорности достался ему в спутницы.
Илан безмятежно спал, уютно прижавшись к Тороевой груди, «кошенька» в свою очередь тоже дрыхла, спрятавшись под плащом паренька. А когда чавканье грязи под копытами стало превращаться в сладкую колыбельную и для колдунки, девушка нарушила тишину, так сказать «во избежание»:
– Послушай, Торой, а как в Гелинвире отнесутся к тому, что ты… ну, что ты приедешь с ведьмой?
Она не спросила, отчего волшебник решил отвезти Илана именно в магическую столицу – и без того понятно – отчего. Потому вопрос о собственной будущности её волновал куда как сильнее. Всё же Илана в Гелинвире ждало надёжное укрытие, а вот, чем встретит город волшебников лесную колдунью, оставалось только гадать.
– Ну, я думаю, глупо ожидать тёплого приёма. Но, если тебя это утешит, меня там тоже встретят без объятий и поцелуев. Впрочем, на фоне случившихся событий, нам всё равно будут рады – в конце концов, мы привезём мальчика, который заинтересует Великий Магический Свет и сможем рассказать много нового о случившемся в Мираре и деревеньке Ульны. В любом случае, не бойся, в стенах Гелинвира не принято вершить суд над кем бы то ни было, кроме как над магами.
Ведьма вздохнула. Она не боялась суда, понимала, что не накинутся лучшие чародейные умы государств на глупую ведьму-неумёху, больно она им нужна.
– Я не суда боюсь, а… – Эти слова дались ей с трудом, Люция горько осеклась и поправила на голове мокрый капюшон, – ну…
Торой придержал своего конька и поравнялся с лошадкой спутницы, ступающей чуть позади. Мокрые животинки весело затрусили бок о бок, даже чавканье копыт слилось в единый звук.
– О, Сила Всемогущая… – Простонал волшебник, – Только не говори, что ты боишься общественного порицания. Милая моя, я бы в это поверил, если бы плохо тебя знал, но мы уже достаточно знакомы и я в курсе – ты достаточно заносчива, дабы не обращать внимания на эти глупости! Но, если и впрямь боишься, что волшебники станут бросать косые взгляды – успокойся, я никому не позволю насмехаться над своей спасительницей.
Из всей этой речи ведьма уловила только два слова: «милая моя». Моя. Девушка вскинула глаза на волшебника, который ничего не замечая, продолжал что-то говорить убеждённо и слегка насмешливо. Сквозь неплотную кисею мелкого дождя Торой казался циничным лесным призраком. Циничным, потому что призраки обычно не путешествуют со спящими детьми и кошками на смирных невзрачных лошадках.
«Всё неправильно! – Вдруг подумала Люция. – Всё совершенно неправильно! И я ненавижу эту дурацкую, неправильную жизнь! То ли дело, в сказках, там, что ни девушка, то всегда раскрасавица, если ведьма, значит сильная и ловкая, а в спутниках у неё обязательно могучий волшебник на тонконогом гнедом рысаке и с мечом у пояса! И они не тащат с собой ребёнка и ещё грязную кошку. Зачем вообще здесь кошка? И почему мы убегаем от ведьмы? Мы должны бы были на неё охотиться, рваться в битву и победить, а в итоге всё наоборот – она охотится на нас, мы убегаем и вовсе не знаем, что делать. О, Силы Древнего Леса! Почему всё так страшно, сложно и непредсказуемо!»
– Значит, и об другом врут люди…
Маг насторожился:
– О чём «об другом»?
– Дык, об огнях неземных, которые, не чета нашим свечам да лучинам, – она кивнула на сундучок, – сами сияют и свету от них, как днём.
Губы против воли растянулись в улыбке – в Торое проснулась прямо-таки неудержимая тяга сотворить доброе дело, аж руки зачесались. Он знал, что народ в Фариджо хоть и живёт не в пример лучше и богаче других, а чудесами не избалован.
Лёгкий щелчок заставил Ульну изумлённо воззриться на всклокоченного усталого молодца, мол, чего это он? А потом в воздухе расцвёл лепесток необычайно яркого белого пламени…
Бабка несколько минут сидела неподвижно и строго взирала на чудо. Этакая реакция волшебника разочаровала, он надеялся, что старушка выразит своё удивление более живо, ну там… хоть ахнет, что ли.
А потом из воспалённых глаз Ульны выкатились две сиротливых слезы. По глубоким желобам морщин они скатились к подбородку и сорвались на пол. Сухая подрагивающая ладонь быстро отёрла лицо и уж теперь-то реакция ночной гостьи оправдала сотворение огонька – бабка расцвела в улыбке и прошептала:
– Стало быть, вон оно как… Теперь и помирать можно…
От последнего заявления сердце волшебника захолодело – ничего себе, это что ж, она теперь к праотцам отойти надумала, главное чудо света узрев? Вот так отблагодарил хозяев дома за постой, вот так уважил старушку! Маг лихорадочно соображал, что бы такое придумать, дабы многочисленная родня не нашла под утро вместо живой и вполне ещё бодрой бабушки хладный труп на остывших простынях.
– Э-э-э, бабуля, ты погоди с этим… – Растерянно протянул волшебник, – Давай, знаешь что… Я тебе его подарю! Ну, будет у вас в деревне неземной огонёк, станете пользоваться себе на радость и другим на зависть. А?
Ульна растерянно зашевелила морщинистыми губами:
– То есть, как это подаришь? Иль навсегда?
У волшебника отлегло от сердца:
– А то! – Несколько хвастливо заявил он.
– Ой… Ой… Ты эта, милок, погоди, – засуетилась старушка, – я под его мисочку принесу, новую, Кайве о прошлом годе из городу привёз. Я мигом! Только ты его не гаси, а то, мало ли, вдруг в следующий раз не разгорится…
Волшебник согласно кивнул:
– Тащи свою миску, бабуль.
Ульна резво подскочила, забыв и по больные ноги и про костную немочь, да припустила за миской, что твоя молодуха. Торой улыбнулся. Не прошло пяти минут, как за дверью снова поспешно зашаркали.
Бабка вошла в комнату, прижимая к груди расписную фарфоровую пиалу. От происходящего у старушки захватывало дух – это ж надо, неземной огонь на всю деревню! «Жирейные» теперь от зависти удавятся! Ульна на всякий случай протёрла миску уголком безукоризненно чистого передника и с благоговением протянула волшебнику. Маг ловко зачерпнул висящий в воздухе лепесток пламени и передал его в руки хранительнице.
– Сынок, а сколько он гореть-то будет?
Торой почесал лоб, размышляя, и, наконец, сказал:
– На твой век хватит, бабуль, так что ты уж подольше живи, чтобы всю деревню порадовать.
Мысленно волшебник завязал бесплотный узелок, соединив старую могучую яблоню, растущую во дворе, и свой дар невидимой нитью. Мощное и ещё вполне сильное дерево запросто поделится своей Силой с маленьким светляком, да и само не зачахнет. Метод, конечно, был запретный – из чернокнижия, волшебникам-то не разрешалось пользоваться иной Силой, кроме своей, и уж тем более тянуть Могущество из земли… Ну да ладно, пёс с ними, с запретами, пускай добрая старушка, а с ней и вся деревня, порадуются.
– Но учти, бабусь, из селенья дальше, чем на версту огонь уносить нельзя – погаснет. – Предупредил Торой.
Это было правдой – порвётся тонкая нить Силы и развеется волшебство, но это тоже только на пользу – не украдут диковину завистливые люди.
– Что ты, что ты! – Замахала Ульна руками. – Да, чтоб мы его кому отдали!
Она едва не с трепетом приняла пиалу из рук чародея и собралась, было уже идти, но на пороге обернулась и спросила нерешительно:
– Милок, а как его потише-то сделать, ну, когда спать ложимся?
Торой уже откинулся на кровать и даже задул бесполезную теперь в доме Ульны свечу, но всё же ответил сонным голосом:
– Ты ему скажи «тише» или «громче»…
Бабка поклонилась сначала засыпающему кудеснику, потом огоньку и прошептала: «Тише». Светляк послушно убавил яркость и слабо-слабо замерцал. Едва дверь за старушкой закрылась, до мага донеслось: «Громче!» и в щель из-под двери пролился луч ослепительного света.
«Ну, теперь до утра практиковаться будет», – успел подумать Торой, прежде чем провалиться в сладкий крепкий сон.
* * *
«Хлюп, хлюп», – чавкали лошадиные копыта.«Шлёп, шлёп», – стучали нудные дождливые капли по капюшону кожаного плаща.
«Звяк, звяк», – уныло отзывались стремена.
Скукота. Только жирная грязь весело брызжет во все стороны. Подол нового ещё платья навсегда потерял презентабельный вид – промок и покрылся плюхами мокрой земли вперемешку с глиной. Бе!
Да, похоже, дождь в Фариджо зарядил так же надолго, как в своё время зима в соседнем Флуаронис. Ну, никак не везло путешественникам на погоду. Хоть плачь!
Люция уныло покачивалась в седле и смотрела в пелену нудного серого дождя. Дорога вилась через лес. С отяжелелых еловых лап стекала вода, низкое небо грозило задеть верхушки деревьев (а может, и задело – зацепилось, да так и осталось тут, изливать горькие слёзы). Лошади нет-нет, да оскальзывались в грязюке, вот и приходилось держать ухо востро, дабы не свалиться в мерзкую жижу, прямо под копыта собственному коню. Гадкая влажность забиралась под одежду. Холодно не было, но платье и кожаный плащ противно липли к телу. Ещё жутко хотелось спать, а нудная рысца прямо-таки убаюкивала.
Несколько раз ведьма даже принималась клевать носом, но была пристыжена бодрым Тороем, который незамедлительно поставил ей в пример Илана. Мальчишка и не думал спать, он сидел на спине смирного гнедого коня аккурат перед магом и выспрашивал волшебника о всевозможных магических закавыках. Вопросы сыпались из паренька один за другим. То он хотел знать, почему они едут в Гелминвир на лошадях, а не переносятся по воздуху («Потому что Гелинвир – магическая крепость и волшебством к ней не подберёшься – погибнешь – очень сильна защита», – терпеливо объяснял Торой), то просил рассказать подробнее об Искусниках, то спрашивал, почему плакала старая Ульна.
Бабка и впрямь прослезилась, отправляя странников в дорогу – обняла, расцеловала, поклонилась, вручила увесистый мешок с провизией и долго-долго смотрела вслед. Вообще, провожали волшебника и его спутников всей деревней, поскольку к моменту пробуждения чужестранцев маленькое поселение гудело, как улей. О чудесном неземном огоньке знали уже все – от младенцев до дворовых псов. Несмотря на дождь и раннее утро, жители выстроились вдоль улицы и прощально махали вслед удаляющимся всадникам. Выглядело это очень впечатляюще. Люция даже позволила себе на миг представить, что она – знатная особа, которую вышли провожать в дальнюю дорогу верные простолюдины.
Странников снабдили всем необходимым – добротными плащами, лошадьми, провиантом. А Илану даже вручили берестяной короб сливочных тянучек (любимое лакомство Тороева детства). Стоит ли говорить, что денег за лошадей и одежду с путников не взяли?
Когда деревня осталась позади, и кони перешли на резвую рысь – быстрее по этакой скользкой грязи ехать было опасно – полный страдания и отчаяния вопль долетел до слуха чуткой колдунки. Остановив свою кобылку, ведьма оглянулась. Сквозь пелену дождя ей посчастливилось разглядеть некий комок грязи, пронзительно орущий и скачущий по глинистой жиже, словно невиданных размеров кузнечик. Люция уже решила на всякий случай испугаться, но не пришлось – комком грязи оказалась кошка-трёхцветка со двора Ульны (стало быть, прикипела к внучку зеркальщика). Собственно, теперь она была одноцветка – эдакая бурая ошмётина мокрой глины.
– Кошенька! – Радостно завопил Илан.
А Торой застонал от ужаса. Чего-чего, а только грязной кошки не хватало в их пёстрой компании. В результате сливочные тянучки были высыпаны в мешок с едой, а грязная и мокрая «кошенька» уложена в квадратный берестяной короб. На руках у мальчишки заморенная животина успокоилась и уснула. Так и ехали вчетвером навстречу неизвестности.
* * *
– Всё, дальше я не поеду! – Возмутилась Люция. – Если хочешь показать лучший результат в конной рыси по глине – дело твоё, а с меня хватит! Я устала, проголодалась и вообще, вы там всё время чешете языками, а я тут тащусь рядом в молчании, как круглая дура!Она ещё плаксиво подбавила в голос слезы, чтобы Торой почувствовал себя окончательно виноватым. Удалось пробудить в этом чёрством сухаре совесть или нет, ведьма так и не поняла, но, во всяком случае, маг покладисто согласился:
– Ты права. Давайте сделаем привал, да и лошади отдохнут.
Но всё же пришлось проехать ещё немного вперёд, в поисках относительно сухой поляны. Тут уж выросшая в чаще колдунка не сплоховала. Она ловко заприметила старый раскидистый ельник и уверенно углубилась в самую его чащу, отыскав к всеобщему удивлению совершенно сухую, усыпанную мелкой коричневой хвоей полянку. Точнее даже не полянку, а местечко среди трёх близко выросших и свившихся ветвями исполинов.
Костёр, разумеется, разводить не стали, да и не было в том нужды. Расстелив белоснежный рушник, девушка проворно разложила на нём припасы. Трапеза прошла в полном молчании – путники слишком проголодались, чтобы без толку чесать языком. «Кошенька», слопав кусок варёной курицы, принялась тщательно вылизываться. Это, конечно, мало что исправило.
Наконец, даже Люция, обладавшая, как подметил Торой, отменным аппетитом, благодушно откинулась к толстому стволу могучей ели и сыто зевнула.
– Эх, сейчас бы вздремнуть… – мечтательно протянула она.
Торой забросил в рот сливочную тянучку и ответил:
– Я бы не вздремнуть хотел, а посмотреть, что там с Ихвелью…
Ведьма дернулась, и вся её блаженная истома ушла в никуда:
– С Ихвелью? – Окрысилась она неизвестно на что, – Соскучился уже? Ну, на, посмотри…
Волшебник проигнорировал последнее замечание и, лениво жуя излюбленное лакомство, почесывал за ухом грязную «кошеньку»:
– Ну, да, с Ихвелью. Мне любопытно, как отреагирует наша неизвестная ведьма на её провал. Близнецы-то поумнее были, а вот Ихвель исключительно по собственной дурости ушла несолоно хлебавши. Да чего ты там ищешь? – Наконец, соизволил он полюбопытствовать.
Ответом было молчание и резво дрыгающиеся локти колдунки – она сосредоточенно шарила в своём тощем узелке.
– Так… это что? – бормотала девчонка себе под нос, – А, это сон-трава, это златолист… Это чего такое? Ага, мешок с наговоренной полынью… Что-то мало её, ах, ну да, я же часть Ульне отсыпала, суставы подлечить… Да где же?..
Маг с любопытством наблюдал за поисками. Наконец, Люция издала победный вопль и извлекла на свет плоское блюдо с примитивнейшей росписью по краю.
– На! – Девушка, ничего не объясняя, бросила тарелку на колени чародею.
Он взял её и бесцельно покрутил в руках.
– И что?
– Сейчас увидишь, дай мне тянучку!
Илан, заинтригованный происходящим, быстро раскошелился аж на две вязкие, словно оконная замазка, конфеты. Вопреки ожиданиям, колдунья их есть не стала, а принялась мять и что-то нашёптывать с самым таинственным видом.
Торой тем временем с любопытством разглядывал уродливое блюдо. В руках мага оказалась самая заурядная старая тарелка, размером с две растопыренных мужских ладони – бортики невысокие, рисунок выцветший, незатейливый – какие-то убогие завитушки. Видать, блюдо было металлическое, просто покрытое сверху особой глазурью. Такая посуда стоила сущие медяки и потому являлась крайне недолговечной. Вот и эта тарелка возраст имела самый неопределённый, то ли сто лет, то ли год. Эмаль по краешкам обколота, кое-где отбитые за время верной службы кусочки были и вовсе непростительно велики. Места сколов приобрели ржавый темно-коричневый цвет, собственно и вся тарелка была покрыта тонкой коричневой сеточкой трещин – словом, ужас, что такое.
– На! – Ведьма швырнула скатанный из тянучки шарик на тарелку, ловко покачала блюдо в руках, чтобы комок покатился вдоль низкого бортика, и отдала всю эту странность Торою.
– Скажи, кого хочешь видеть, и мысленно представь. – Зло приказала она.
– А что это? – По-прежнему недоумевая, спросил волшебник, брезгливо отбрасывая на хвою шарик из тянучки.
– Это? Не видишь что ли? Тарелка.
Чародей нахмурился и ехидно произнёс, почтительно склонившись к блюду:
– Что ж, хочу увидеть Ихвель. – И сразу же насмешливо перевёл взгляд на ведьму.
– Хочешь, так смотри. – Буркнула она и отвернулась.
Не понимая внезапной обиды спутницы, маг перевёл взгляд на блюдо.
И тут же очень близко увидел перед собой лицо Ихвели – испуганное и виноватое. На левой скуле колдуньи расцветало багровое пятно пощёчины.
Илан взвизгнул от восторга и навалился на локоть мага, чтобы получше разглядеть то, что показывало блюдо. Взрослый этому не воспрепятствовал, поскольку буквально окаменел от потрясения. Меж тем, действие в блюде разворачивалось – получившая оплеуху ведьма развернулась и бросилась бежать, выскочила из какого-то шатра, понеслась по лужайке. Вот промелькнули два одинаковых лица – близнецы-чернокнижники. И снова на переднем плане спина Ихвели, несущейся, Сила знает куда – видимо в близлежащий лесок, выплеснуть злость.
– Что это… – Прохрипел Торой, жадно вглядываясь в изображение.
Надо сказать, картинка была нечёткая, по краям (видимо из-за сколов на блюде) размытая, да ещё и вся покрытая никуда не исчезнувшей паутиной трещин.
– А звук где? – Невпопад спросил маг и порывисто ослабил ворот сорочки.
– Нету звука. – Сварливо и зло ответила Люция. – Блюдо это, а не хрустальный шар. Звук ему ещё подавай…
И она пренебрежительно фыркнула.
Торой вцепился в тарелку и жадно следил за разворачивающимся действом. Впрочем, действо было наискучнейшим – Ихвель прибежала на опушку леса и принялась орать от злости (точнее, беззвучно открывать рот), распугивая птицу и дичь вёрст на сто вокруг. Не без приятности в сердце волшебник подумал, что чаще всего в этих воплях наверняка слышится именно его имя. Закончив пугать своим ором окрестных белок, ведьма взялась яростно топать ногами. Дивное зрелище…
Наконец, Торою прискучило наблюдать за однообразным представлением. Волшебник уже хотел попросить тарелку показать что-нибудь ещё, как изображение само собой погасло – эмаль снова стала непрозрачной и грязно-белой, а вместо Ихвели проявились дурацкие завитушки.
– Люция, – выдохнул волшебник, – и всё это время ты молчала??? У тебя была такая… такая… штука и ты молчала?!
В ответ на его возмущение колдунка только насупилась и буркнула:
– А когда было сказать-то? То от чернокнижников убегаем, то от смерти тебя спасаю, то от ведьмы прячемся, то бурю останавливаем, то вы с Иланом языками чешете – слова не вставишь. Когда говорить?
Он ударил кулаком по пружинистой хвое, на которой сидел:
– Уж, ради этого могла бы найти секунду! Я тебе рассказал всё без утайки, а ты…
Маг даже побледнел от злости, и Илан, испугавшись за няньку, вцепился в его руку.
– Хватит на меня орать. – Сухо отчеканила ведьма. – Ишь, разошёлся. Думаешь, рассказал мне о своих видениях и я тебе всё выложу на блюдечке с голубой каёмочкой?
Лишнее упоминание о блюдечке прозвучало в высшей степени цинично. Чародей, словно разгневанный аспид, зашипел сквозь зубы:
– Я надеялся – откровенность в обмен на откровенность, уважение – в ответ на уважение, но видимо и вправду – волшебник да ведьма взаимоисключающие понятия! Ты такая же вероломная, как все твои товарки!
Люция вскочила на ноги, не вытерпев оскорбления:
– Да ты, ты… Ты вообще!.. Только издеваешься надо мной постоянно!
– Когда? Когда я над тобой издевался? – Уже не на шутку начал выходить из себя маг, совершенно забыв, что изначально предмет ссоры был совсем иным.
– А хотя бы сегодня! Когда я Ульне траву заговоренную отдала, ты что себе под нос пробормотал? – И она передразнила Тороя, – «Надеюсь, наша милая Люция ничего не перепутала, а то вместо исцеления суставов старушка покроется леопардовой шерстью».
В глазах ведьмы полыхнула недобрая искра. Девчонка была слишком упряма и горда, а потому не любила, когда кто-то вот так – носом – тыкал её в горькую правду жизни и собственную неумелость.
Девушка гневно топнула ногой (совсем как недавно Ихвель где-то на далёкой опушке). И, конечно, как это всегда бывает, всплеск сильных эмоций сам собой породил отголосок колдовской силы – над левым плечом лесной колдуньи с готовностью вспыхнул, злобно переливаясь, болотный огонёк. Он всем своим видом выражал полную решимость вступить в битву с грубияном и невеждой, осмелившимся обидеть хозяйку. Ну? Кто тут хочет схлопотать?
Разумеется, вреда от этого огонька никакого, по-хорошему его можно было бы сравнить, ну, к примеру со слезами или смехом – самая обычная освобождённая эмоция, только колдовского свойства.
Торой неуверенно покосился направо и увидел, как к его плечу точно так же стекает из ниоткуда язычок ослепительно белого пламени. В отличие от болотного сгустка Силы он не переливался и не трепетал свирепыми сполохами, а горел ровно и безмятежно. Однако становилось ясно, если какая зелёная нечисть и рванёт к его волшебнику, бита она за то будет нещадно. Ага, и такое тоже бывало – когда сталкиваются две чужеродных Силы, запросто может получиться эдакий магический пинок или подножка.
Как и следовало ожидать, трусоватый ведьмин огонёк отпрянул, но воинственности своей не утратил, и даже отчаянно замерцал, выказывая тем самым презрение к неприятелю. Торою подумалось, что, будь зелёный светляк человеком, он бы, наверное, корчил сейчас противнику гнусные рожи. А так вон – только мигает. Впрочем, волшебный язычок белого пламени в ответ на оскорбление лишь ярче вспыхнул, будто ногой топнул: «Ух, я тебя!..» Зелёный же светляк продолжил вздорно мерцать и переливаться – нарочно, что ли злил?
– Стоп! – Крикнул Торой, поняв, что сам спровоцировал пустую перебранку и ненужные всплески Силы, напав на Люцию с обвинениями. – Стоп! Мы вообще-то про блюдо говорили!
И он схватил с земли злосчастную тарелку:
– Просто объясни, почему ты молчала? Мы могли бы не убегать, могли бы давно выяснить, что там за ведьма такая и чего приключилось в Гелинвире…
Говорил он уже спокойнее и белый огонёк сам собою погас. Болотный светляк, успокоенный ровным голосом волшебника и некоторой попыткой хозяйки взять себя в руки, тоже растворился в воздухе мерцающими зелёными искрами.
– Больно ты шустрый. – Осекла чародея Люция. – Так бы тебе всё и явилось. Много ты понимаешь в ведьмачьем колдовстве. Это блюдо моей наставнице по наследству перешло, и показать оно может только тех, кого ты хоть раз видел. А не всякую тварь по первому требованию.
Волшебник поник. И впрямь, размечтался, да и на девчонку зря накинулся, всё ж таки не дура она, коли знала бы о пользе тарелки, сама давно бы предложила ей воспользоваться, как-никак, интерес у них общий. А он – хорош гусь – разохотился увидеть всё, не сходя с места. Не бывает так. Даже в чернокнижии. Торой виновато вздохнул.
– Прости. Прости меня, Люция. – Он уверенно шагнул к обиженной ведьме и обнял её за подрагивающие плечи. – Не сердись. Обещаю, больше не стану над тобой насмехаться. Только давай, условимся, ты тоже не будешь преподносить сюрпризы, вроде этого.
Колдунка кивнула и ткнулась лбом в плечо волшебника. Очень скоро их обоих обняли маленькие, но не по-детски сильные руки Илана. Впрочем, идиллия с объятиями длилась весьма непродолжительное время. Торой отпустил ведьму (по справедливости сказать, с лёгким сожалением, которое не успел толком осознать), ведьма (с сожалением вполне осознанным) тоже отстранилась. Последним дал свободу примирившимся взрослым Илан. И тут же шмыгнул к блюду.
Однако маг быстро перехватил инициативу в свои руки.
– Значит, говоришь, нужно знать того, кого хочешь видеть? Так…
Он задумался. Выходит, вполне можно посмотреть на Алеха и… ну и на Гелинвир тоже!
– Торой… – Голос ведьмы прозвучал виновато и слабо. – Торой, тебе что, не рассказывали в детстве сказок?
Он встрепенулся:
– А при чём здесь…
– Ну как же! – Всплеснула руками колдунья, – Блюдце может показывать только любимых или тех, кто ими был. Я же говорю тебе, оно совершенно бесполезное. Храню в память о бабке, и потому, что старое очень. Да ещё, вдобавок ко всему, действует через раз. Теперь повторно можно будет воспользоваться не раньше, чем через седмицу.
Волшебник глупо посмотрел на девушку, а потом в сердцах плюнул себе под ноги:
– Ну и дрянь! – От души прокомментировал он.
С воплем: «Ты обещал надо мной не смеяться!», Люция выхватила древнюю реликвию из рук мага и безо всякого сожаления опустила колдовскую диковину ему на голову. Волшебник не успел увернуться. По полянке разнёсся гулкий стук, и несколько отбитых кусочков эмали отлетели на высохшую хвою. Но всё же старинная тарелка (как и вполне молодая голова мага) выдержала столь непочтительное отношение к своей персоне.
– Люция, ты чего? Убьёшь! – Торой отобрал у ведьмы древнее блюдо и спрятал его обратно в узелок. – Больно же.
Он потёр ушибленный лоб и хмыкнул, всё-таки редкий образчик вредности и вздорности достался ему в спутницы.
* * *
Дождь не перестал даже к ночи. Когда совсем стемнело, Торой зажёг над головами спутников яркий огонёк, слегка приглушив его сияние, чтобы оно не отражалось в лужах и не слепило лошадей. Лепесток белого пламени реял в дождливой пелене, рассеивая мрак шагов на пять вокруг. Выносливые деревенские лошадки снова бы охотно взяли резвую рысь, но утомлённые путешественники заставили их перейти на шаг. Послушные животные терпеливо брели вперёд, вытягивая крепкие ноги из размокшей земли. Лес был жуток – тёмный, полный шелеста дождя, странных звуков и скрипа тяжёлых ветвей. Однако путники оставались безмятежны – волшебник не относился к числу пугливых впечатлительных натур, Люция выросла в чаще, а мальчик…Илан безмятежно спал, уютно прижавшись к Тороевой груди, «кошенька» в свою очередь тоже дрыхла, спрятавшись под плащом паренька. А когда чавканье грязи под копытами стало превращаться в сладкую колыбельную и для колдунки, девушка нарушила тишину, так сказать «во избежание»:
– Послушай, Торой, а как в Гелинвире отнесутся к тому, что ты… ну, что ты приедешь с ведьмой?
Она не спросила, отчего волшебник решил отвезти Илана именно в магическую столицу – и без того понятно – отчего. Потому вопрос о собственной будущности её волновал куда как сильнее. Всё же Илана в Гелинвире ждало надёжное укрытие, а вот, чем встретит город волшебников лесную колдунью, оставалось только гадать.
– Ну, я думаю, глупо ожидать тёплого приёма. Но, если тебя это утешит, меня там тоже встретят без объятий и поцелуев. Впрочем, на фоне случившихся событий, нам всё равно будут рады – в конце концов, мы привезём мальчика, который заинтересует Великий Магический Свет и сможем рассказать много нового о случившемся в Мираре и деревеньке Ульны. В любом случае, не бойся, в стенах Гелинвира не принято вершить суд над кем бы то ни было, кроме как над магами.
Ведьма вздохнула. Она не боялась суда, понимала, что не накинутся лучшие чародейные умы государств на глупую ведьму-неумёху, больно она им нужна.
– Я не суда боюсь, а… – Эти слова дались ей с трудом, Люция горько осеклась и поправила на голове мокрый капюшон, – ну…
Торой придержал своего конька и поравнялся с лошадкой спутницы, ступающей чуть позади. Мокрые животинки весело затрусили бок о бок, даже чавканье копыт слилось в единый звук.
– О, Сила Всемогущая… – Простонал волшебник, – Только не говори, что ты боишься общественного порицания. Милая моя, я бы в это поверил, если бы плохо тебя знал, но мы уже достаточно знакомы и я в курсе – ты достаточно заносчива, дабы не обращать внимания на эти глупости! Но, если и впрямь боишься, что волшебники станут бросать косые взгляды – успокойся, я никому не позволю насмехаться над своей спасительницей.
Из всей этой речи ведьма уловила только два слова: «милая моя». Моя. Девушка вскинула глаза на волшебника, который ничего не замечая, продолжал что-то говорить убеждённо и слегка насмешливо. Сквозь неплотную кисею мелкого дождя Торой казался циничным лесным призраком. Циничным, потому что призраки обычно не путешествуют со спящими детьми и кошками на смирных невзрачных лошадках.
«Всё неправильно! – Вдруг подумала Люция. – Всё совершенно неправильно! И я ненавижу эту дурацкую, неправильную жизнь! То ли дело, в сказках, там, что ни девушка, то всегда раскрасавица, если ведьма, значит сильная и ловкая, а в спутниках у неё обязательно могучий волшебник на тонконогом гнедом рысаке и с мечом у пояса! И они не тащат с собой ребёнка и ещё грязную кошку. Зачем вообще здесь кошка? И почему мы убегаем от ведьмы? Мы должны бы были на неё охотиться, рваться в битву и победить, а в итоге всё наоборот – она охотится на нас, мы убегаем и вовсе не знаем, что делать. О, Силы Древнего Леса! Почему всё так страшно, сложно и непредсказуемо!»