Страница:
– Люция? Люция, ты слушаешь? – Торой наклонился к спутнице, которая отрешённо смотрела в пустоту и сосредоточенно шевелила губами. В первый миг волшебник испугался – уж не вторгся ли снова в сознание девушки кто-то из свиты страшной аметистовой ведьмы, но потом колдунка сморгнула и встрепенулась:
– А? Что ты сказал?
– Посмотри. – Он сделал неопределённый взмах рукой. – Мы приехали.
Колдунья, придерживая капюшон плаща, повернулась в ту сторону, куда указывал маг.
Оказывается, лес уже остался позади, и теперь путники выехали на опушку, а прямо перед ними, аккурат посреди просторного луга, возвышалась чёрная громада, возносящаяся куда-то в необозримую мерцающую дождём высоту. Девушка запрокинула голову, и мелкие капли сразу же окропили пылающее от восторга и благоговейного страха лицо.
Каменные стены Гелинвира, блестели от влаги и казались бесконечно высокими. Торой знал, что где-то за ними в рыхлые тяжёлые тучи возносятся зубчатые башни и конические крыши Академии, изящная полусфера Залы Собраний, прямоугольные угловые флигели с площадками для наблюдения за звёздами и, конечно, изящные каменные дуги, которые по незнанию можно было принять за акведуки. На самом же деле это были узкие ажурные мосты, что, словно нити паутины, соединяли между собою башни и флигели, стены Академии и замковые покои. Изогнутые воздушные тротуары протягивались от самых верхних этажей до угловых башен и, уровень за уровнем, спускались к земле.
Но, конечно, Люция всего этого не знала, да и разглядеть не могла – кромешная темень, освещаемая только мерцанием волшебного огонька, пелена дождя и низкое чёрное небо не способствовали улучшению обзора. Тем не менее, даже невооружённым глазом было видно – Гелинвир вовсе не город, а большая неприступная крепость, окружённая (скорее из дани традиции, нежели из соображений безопасности) глубоким рвом с водой. Несмотря на поздний час, широкий мост был опущен, словно здешние волшебники ждали незваных гостей.
Ведьма судорожно вздохнула – величественные стены магической столицы, окаймляющий крепость ров с маслянисто мерцающей водой, мост на широких толстых цепях и высокие кованые ворота – всё это произвело на неискушённую лесную жительницу должное впечатление.
– С ума сойти… – Только и выдавила она.
– Согласен, и впрямь жутковатое зрелище. – Подхватил Торой, неправильно истолковав выдох спутницы. – Никогда не видел Гелинвир таким тёмным и безжизненным. Похоже, волшебники экономят силы перед решительной битвой и не растрачивают себя на волшебные огоньки. Едем.
Он причмокнул губами, призывая свою лошадку продолжить путь. Люция замешкалась лишь на секунду, очарованная увиденным, а потом, звякнув уздечкой, поспешила следом.
И Элукс, одной рукой размазывая по щекам слёзы, а другой вцепившись в папашину пятерню, что так больно драла волосы, захлёбывался от единодушия:
– Да-а-а…
Он всегда соглашался с папашей. Иначе и нельзя было – тумаки у бати были, ой, какие тяжёлые, а уж, коли до розог дойдёт, и вовсе дней пять будешь спать на животе. Впрочем, так сильно папаша лупцевал отпрыска редко, один пёс – толку от этого не было никакого. Элукс в силу врождённого тупоумия науку усваивал непрочно, так что при хорошем раскладе колотить его приходилось не реже двух раз в седмицу. Потому родитель выискал более простой, но не менее действенный способ – таскание за вихры, тут ведь двойная польза – и память у отпрыска сразу освежается, и не хворает он после взбучки, почитай сутки.
Да, Элукс был не только дурнем, каких свет не видывал, но ещё и до крайности болезным, чуть что – и в горячке. Какие уж тут розги. Гончар Ванто – он же папаша Элукса – часто за кружкой пива жаловался друзьям-приятелям, что «не получился» у него младшенький. Без малого, пятнадцать годков сровнялось Элуксу, а как был дурак слабоумный, так дураком и остался – чуть что, плачет, чуть что, болеет, всё своё немудрёное добро – краски, да кисти – в беспорядке содержит и вообще, толку от него, как от лейки в дождливый день. Тьфу.
Только покойница матушка жалела младшенького, который, ну ни дать, ни взять, был её точной копией – безответный, тихий, с застенчивой мягкой улыбкой. Да и слабоумным Элукс ей не казался – обычный мальчишка-мечтатель, такому сподручней было бы девкой родиться. Целыми днями сидит себе Элукс, с кистями да красками и отцовские горшки с кувшинами расписывает. И так это у него ладно получается, что только ах. С детства мальчик рисовать любил – сядет в тени под дровяницей и чертит, чертит палочкой по земле разные картинки. Папаша, как сие заприметил, так быстро в городе справил и кисти и краски, отдал просиявшему сынишке, да сказал для поощрения: «Хоть какая польза от тебя будет, дармоеда проклятого!»
А Элукс и рад-радёхонек – всё ему хотелось любовь бати да братьев старших заслужить. И так он горшки с кувшинами и кринками расписывал, что вся деревня диву давалась. А уж когда выяснилось, что именно в этих горшках молоко подолгу не скисает – заказов у гончара Ванто стало, ой, как много. Что и говорить, малохольный сынок знатно повысил барыши отцу.
И всё бы хорошо, если б не разбрасывал Элукс повсюду вещи – то кисть где обронит, то слюдяную пластину, на которой краски свои мешает, то горшочек с охрой забудет в мастерской, то кувшин почти доразукрашенный разобьёт, то ещё чего. А батя, он жутко непорядок презирал, или, может, просто на дух не выносил вечно рассеянного и кроткого младшенького.
Как матушка померла, Элуксу и вовсе – хоть в петлю лезь – совсем папаня залютовал, почитай, что не день, то взбучка. Всё никак не мог отпрыск в голову взять, с чего это батя эдак зверствует. И только в деревне поговаривали, мол, слишком уж сильно парень на мать похож, видать, сдают у гончара нервы с тоски, жену-то свою он всю жизнь побивал…
А Элукс тайком убегал на матушкину могилу и плакал там, обняв убогий холмик, плакал и рассказывал родимой, как ему без неё плохо, как одиноко. Но вот однажды пришёл конец мучению – через деревню проходил волшебник из Фариджо. Настоящий то был волшебник, в серой мантии с капюшоном, при посохе, в общем, сразу видно – уважаемый человек, хотя и гном – лицо сморщенное, а росту едва нашему горшечнику по пояс. И (на счастье Элукса) папаша как раз о тот момент сынка за вихры таскал посередь улицы. Это всё потому, что Элукс – курицыно племя – грузил в телегу горшки для продажи, да и споткнулся на очередном подходе – перебил всё, что нёс.
И вот, значит, таскает батя сына за вихры, тот, как водится тихонько подвывает, а уж вырваться (какое там!) не осмеливается. Тут подходит волшебник к дюжему Ванто (не гляди, что гном низкорослый – не убоялся) и говорит, эдак тихо, ласково:
– За что, почтенный, мальчика наказуешь?
А папаша, возьми, да и гаркни, мол, надоел дармоед проклятый, всю душу вымотал, никакого от него порядку, вред один, хоть бы провалился сквозь землю супостат!
Ну, волшебник-недомерок посмотрел-посмотрел на гончара, да на клочья Элуксовых волос, что по ветру летали, стукнул посохом об землю и сказал: «Будь по-твоему, добрый человек». И исчез Элукс. Мир вокруг закружился, завертелся, сердце к горлу подпрыгнуло, а земля, как есть расступилась, и провалился непутёвый в чернеющую бездну, изрытую корнями…
А когда сын гончара осмелился и глаза-то разлепил – сидел уж он на опушке леса, а рядом – давешний волшебник. Ни тебе бездны, ни тебе страха, ни гневливого папаши.
Так мальчишка попал в ученики к потомственному гномьему магу-ремесленнику Айе. И началась с той поры для Элукса совсем другая жизнь – уже никто не бил его за неуклюжесть, не ругал за нерасторопность, не порол и не называл курицыным племенем. Айе оказался учителем терпеливым и ласковым, рассказал своему наперснику много интересного. Оказывается, у каждого над головой такая штука есть, вроде сияния, обычным глазом не видная, по которой можно определить – маг перед тобой или обычный человек. И вот Айе, как увидел Элукса, так понял, мальчишка хоть и не чародей, но будущий ремесленник, то есть, хотя магию творить и не может, но кое-какие волшебные вещи делать вполне способен. Вот, стало быть, почему молоко-то в его кринках не скисало!
И начал Айе помогать примерному мальчику в постижении науки волшебства и красок. Элукс, хотя и был тугодумом, учился прилежно – его старательности и кропотливости многие могли позавидовать. Острым умом мальчик не блистал и в Академии Гелинвира, куда привёл его наставник, часто становился предметом добродушных подшучиваний. Впрочем, в силу покладистости и мягкости характера, Элукс на шутки не обижался, да и вообще был тих, застенчив и незаметен.
Так прошёл год. За это время сын гончара постиг тонкую науку рисования и должен был сдать свой первый экзамен. Нужно сказать, не имелось в Гелинвире равных ему в росписи посуды и тканей. А потому, успешно выдержав экзамен, Элукс мог бы устроиться ко двору какого-нибудь государя, дабы расписывать посуду, в которой не портится еда, баночки для хранения кремов, что, благодаря Силе юного художника, омолаживали бы увядшие лица герцогинь и графинь с удвоенной силой, и прочая, прочая, прочая. Элукс с нетерпением ждал этого знаменательного поворота в своей жизни, очень ему мечталось заниматься любимым делом. Деньги его не интересовали, зато хотелось вернуться в родную деревню в нарядном дорогом платье, с подарками для отца и братьев. Может, хоть после этого папаша поверит в то, что он – Элукс – вовсе не курицыно племя?
Тайком мальчик даже позволял себе помечтать, как прослезится батяня, как обнимет его, как станет трясти ему руку, как почтительно будут глядеть деревенские на бывшего растяпу, да обращаться к нему на «вы». Кстати, о растяпах, даже тут, в Гелинвире, где Элукса никто не обижал, никак он не мог приучить себя держать вещи в порядке – вечно терял кисти или баночки с красками, постоянно забывал прибираться в комнате, часто путал сапоги, надевая правый на левую ногу, а левый на правую, натягивал задом наперед одежду… И лишь в одном Элукс никогда не ошибался – в выборе красок и рисунка для очередной своей работы, в чём, в чём, а в этом он был прихотлив и дотошен. Но вот, назавтра, должно было состояться первое испытание Элукса, испытание, которое либо подтвердит его звание мага-ремесленника, либо отодвинет его получение ещё на год.
Айе заранее предупредил:
– Будь внимателен, мальчик мой, задание может оказаться самым неожиданным, самым странным, главное, помни – выполнять нужно всё тщательно и аккуратно. – И добавил, – Впрочем, я в тебе уверен.
Однако он забыл, что нет для Элукса слова страшнее чем «аккуратность». Накануне испытания мальчик ничего не ел и трясся, как осиновый лист на ветру – жутко боялся провалить экзамен. Не то чтобы ему претило оставаться в Гелинвире ещё на год, нет, просто он не хотел расстраивать учителя, который так в него верил. Надо ли говорить, что весь день накануне испытания Элукса трясло от ужаса? Трясло так, что с ним приключилась «медвежья болезнь» и мальчик полдня просидел в нужнике, стыдясь и ужасаясь.
А вечером, когда юный подмастерье, наконец, рухнул на кровать, чтобы забыться спасительным сном, и вовсе приключилась беда…
Так плохо Элуксу не было никогда в жизни, даже тогда, три года назад, когда отец отработал его розгами, и пришлось проваляться в бреду и горячке двое суток. Да, даже тогда не было так плохо – жуткая боль сковала всё тело, страшная слабость рвала его на части, сознание вскипало от непередаваемой муки, словно кто-то неведомый жадно вытягивал из тщедушного тела Элукса саму жизнь. Вытягивал медленно и мучительно.
«Это всё оттого, что я очень волнуюсь, боюсь провалить испытание», – пытался утешить себя мальчик, но утешения не помогали. Незадачливый подмастерье, то падал в мучительное забытьё, то выныривал из него на сырых от пота простынях в наполненную болью реальность. Последняя острая вспышка боли ослепила Элукса настолько, что он закричал. И потерял сознание.
Очнулся на утро, когда солнечный лучик пощекотал ему лоб. Мальчик встал совершенно разбитым, впрочем, это не имело значения, ведь он должен был идти на Испытание. Элукс оделся, стараясь не перепутать сапоги и не напялить рубаху наизнанку, он также умылся и причесался, и только после всего этого, пошатываясь, вышел из комнаты. В коридорах Академии царила тишина.
«Странно, может быть, испытание заключалось именно в этом? – Думал потом Элукс, – Всё-таки, учеников принято проверять на их слабостях, Айе предупреждал, что поблажек не будет. Неужели?»
О, да, теперь он понял – главное для мага-ремесленника уметь не только творить (а уж это он умел, поверьте), главное уметь поддерживать порядок. Лишь теперь, наутро, он осознал всю тонкость своего экзаменационного задания. О, маги-наставники так мудры! Они-то знали, что слабое место Элукса именно порядок, а потому оставили его один на один с хаосом. И вещами. Да, юный подмастерье решил называть это именно так.
И мальчик засучил рукава. Он плакал от жалости к себе и страха, что не успеет всё прибрать до той поры, когда маги вернутся проверить его работу. Ах, если он промешкает, отсрочится долгожданная работа и визит с подарками к отцу! А как расстроится Айе?! Элукс, закусив губу, решительно принялся за уборку.
Как много было вокруг разбросанных вещей! И ни одна из них не лежала на своём месте. Сначала Элукс ломал голову над тем, где вообще у этих вещей может быть место, а потом сообразил, что вещи набросаны нарочно для того, чтобы он – маг-подмастерье – собрал их все и… Ну, что делают с ненужными вещами? Правильно, сжигают. А когда вернутся волшебники, Гелинвир будет чист и прекрасен и он, Элукс, с гордостью примет мантию мага-ремесленника – одним из первых в своей группе!
Так сын горшечника впервые в жизни занялся наведением порядка по чёткой отлаженной системе. Он мысленно разбил Гелинвир на части и принялся методично очищать каждый уголок. Сперва, конечно, взялся за Академию. Начал с самого верхнего этажа. О, сколько здесь было вещей! Так много! И все валялись, где придётся. Элукс размазывал по щекам слёзы боли (ага, ночной недуг ещё не отпустил самоотверженного подмастерье) и страха – страха не успеть справиться со всеми вещами.
Элукс вытаскивал вещи и аккуратно складывал их в центре большого двора Академии, думал – если не успею сжечь хлам, так пусть наставники увидят хотя бы, как аккуратно я всё подготовил.
Вещи, проклятые вещи! Такие странные, такие разные… Впрочем, Элукс не позволял себе задумываться над тем, почему вещи столь необычны. Его дело собрать и сложить, всё остальное – потом. Отвлекаться на частности не время. Хорошо хоть вещи оказались не слишком тяжёлыми, иначе он бы совсем выдохся. Впрочем, они были очень коварными, неповоротливыми и вечно норовили доставить мальчику неприятность – то ударялись о дверные косяки и пугали его глухим стуком, то падали из ослабших рук, то цеплялись за камни, когда он, выбившись из сил, волоком тащил их по мощёным тротуарам-мостам.
Элукс работал весь день, прервавшись лишь несколько раз, чтобы попить. К вечеру он, конечно, не успел убрать весь Гелинвир и с замиранием сердца ждал возвращения наставников. Но наставники не пришли. Видать понимали, что работы слишком много для одного маленького тщедушного рисовальщика. Ужасно страшно было собирать вещи в темноте – мальчик не мог зажечь волшебный огонёк, попросту не умел – а свечей в Гелинвире не держали.
Всю ночь Элукс метался в тревожном сне, ему мерещилось, что вещи ожили и снова разбегаются по своим прежним местам, чтобы он, проснувшись наутро, обнаружил прежний беспорядок. Вещи всегда от него разбегались, потому-то он был таким неуклюжим и неаккуратным. Впрочем, не в этот раз, не в этот раз.
Наутро, конечно, все вещи лежали там, где он их оставил, и Элукс с удвоенным рвением кинулся продолжать работу. Его шатало от усталости, боли и голода, но он не позволил себе отвлечься на еду – только вода и работа. Правда, под вечер, когда мальчик дошёл до уборки трапезной, он всё же не удержался и за несколько минут, давясь и кашляя, съел три огромных сухих лепёшки, жадно запивая их перебродившим квасом.
Ночью ему снова стало плохо. Впрочем, это, наверное, от кваса. Элукс уже даже не плакал… А, когда стало совсем-совсем невмоготу, кто-то вдруг склонился над измученным подмастерьем (он испугался – неужели учителя, неужели не успел?!). Это оказалась мама. Она пригладила потные волосы, поцеловала больной лоб, и мальчик провалился в спасительный сон.
Наутро всё повторилось – тщательная уборка, усталость, паника, боязнь не успеть и вещи, вещи, вещи, все – не на своих местах. Элукс таскал их и бубнил: «Вы должны быть на своих местах, я вам покажу ваши места, запомните их и будьте там, я не хочу провалить экзамен». Иногда он падал от усталости и плакал, жалея себя. Днём разразилась гроза. Потом заладил нудный дождь. А ведь Элукс почти закончил. К вечеру последняя неправильно лежащая вещь нашла своё пристанище в центре двора Академии. Мальчик, стоя под дождём – усталый мокрый и жалкий – заплакал, он притащил в потёмках последнюю вещь, но у него не было огня, чтобы сжечь хлам. Да и если бы был, как сожжёшь под дождём?
Он упал на колени рядом с кучей барахла и зашептал: «Мама, мамочка, мне сейчас очень, очень нужен огонь, мне очень нужен огонь».
И вдруг, о, чудо! Тихо отворилась огромная створка ворот, и лёгкий волшебный свет пролился в темноту дождливой ночи. Элукс, по-прежнему стоя на коленях с последней вещью у ног, поднял голову и с благоговением воззрился на огонёк. О, счастье, пришедшие были не магами наставникам, они были чужаками! Значит, он успеет, успеет сжечь хлам до возвращения учителей!!!
Элукс улыбнулся вошедшим и не понял, отчего они глядят на него с таким ужасом. Девушка, ведущая в поводу двух смирных лошадок, смотрела из-под капюшона кожаного плаща, беззвучно открывая и закрывая рот. Словно рыба. Это было очень смешно. Элукс даже захихикал. Мужчина, над головой которого реял огонёк, держал на руках спящего ребёнка и с не меньшим ужасом взирал на довольного, расплывшегося в улыбке ученика Академии.
– Друзья мои! – Торжественно провозгласил Элукс, дивясь своему красноречию, – Как я рад, что вы пришли! У меня теперь есть огонь!
Вот тут-то девушка и закричала. Точнее, попыталась закричать, но с губ сорвался лишь невнятный хрип. Элукс удивился – неужели, груда вещей, о которых он все эти дни запрещал себе думать иначе, как о вещах, выглядит так ужасно?
– Вы пришли. – Тихо сказал он без прежней истеричности в голосе. – Как я рад, что вы пришли. Я собрал их всех. Теперь здесь полный порядок.
И Элукс разрыдался от облегчения, повалившись прямо на мокрые камни мостовой.
Шестнадцатилетний мальчик лежал на скользких булыжниках мостовой рядом с грудой аккуратно сложенных человеческих тел.
Тела в мокрых одеждах были ужасны – высохшие и сморщенные, застывшие в неестественных конвульсивных позах боли и страдания, все, как один похожие на корявые ветки валежника.
Люция честно пыталась закричать, зайтись душераздирающим воплем, однако у неё ничего не получалось – крик застрял в горле, душил, стискивал грудь, но не выплёскивался наружу. Только руки, держащие поводья лошадей, разжались сами собой. «Хорошо хоть Илан спит», – успела подумать девушка, прежде чем провалиться в глубокий обморок.
Пришлые негромко переговаривались за столом. Такие спокойные. А ведь они заняли комнату в одном из замковых покоев! Что будет, если волшебники вернутся и увидят, что в Гелинвире хозяйничают перехожие бродяги?! Но черноволосый маг, имя которого Элукс всё никак не мог запомнить, весьма уверенно себя здесь чувствовал и, по всей видимости, совершенно никого и ничего не опасался. Может, это его покои? Эта мысль странно озадачила Элукса, и он застыл в кресле, так и не опустив ладонь на угодливо выгнутую спину кошки. Мальчик замер, приоткрыв рот.
Люция, собиравшая на стол, нет-нет да оборачивалась на скорбного рассудком паренька и жалостливо вздыхала. У неё всё никак не шли из головы воспоминания о первых секундах «знакомства» с Элуксом – измученный бледный мальчишка, стоящий в луже рядом с грудой человеческих тел…
По спине ведьмы пробежал липкий морозец – события дождливого вчера предстали перед внутренним взором во всей красе. А они-то с Тороем гадали, отчего ворота в Гелинвир оказались открыты? Это уже потом, очутившись внутри, странники поняли, что попросту некому было накладывать привратное заклятие и поднимать на ночь мост. А уж когда Люция увидела сумасшедшего мальчика возле кучи иссушенных тел, тогда она и вовсе перестала чему бы то ни было удивляться. И ещё крепко-накрепко решила – что бы ни случилось, от Тороя ни ногой! Даром, что заносчивый гордец и насмешник.
Конечно, рассматривать покойников у ведьмы не было никакого желания, но взгляд против воли сам собой возвращался к страшным останкам. Хорошо хоть потёмки да дождливая пелена удачно скрыли подробности. Собственно, по чести сказать, останки-то и похожи не были на человеческие. Во всяком случае, колдунка никогда не видела, чтобы мертвецов эдак скорчило да сморщило. Жители Гелинвира совершенно не походили на людей, скорее на неумело сделанные и слишком большие балаганные куклы – вывернутые руки со скрюченными пальцами были подобны костлявым птичьим лапкам, а лица и вовсе казались сушеными тыквами – одинаково маленькие и сморщенные. Бр-р-р-р!
Юный гелинвирец же, рыдавший в луже, ничего внятного рассказать о случившемся не смог, только мычал да хихикал, переходя попеременно то на бессвязное бормотанье, то на безутешный плач. И лишь по пятнам краски на мокрой испачканной одежде Торой предположил, что мальчик, возможно, рисовальщик – будущий маг-ремесленник. Однако скорбный рассудком паренёк не смог ни подтвердить, ни опровергнуть этой догадки, он лишь покачивался из стороны в сторону, бестолково открывал рот, да монотонно повторял, что теперь в Гелинвире царит порядок и всё благодаря ему, Элуксу. Собственно, только так странники и узнали имя несчастного.
К счастью для взрослых, ни бормотанье Элукса, ни обморок Люции не разбудили спящего крепким сном Илана. Измученный долгим странствием мальчик был избавлен от лицезрения ужасающих скрюченных тел.
Люция зябко вздрогнула, потёрла руками плечи, а потом громко зашептала на ухо Торою:
– Послушай, неужели Элукс единственный, кто выжил? И неужели он один собрал эти… эти… тела?
Волшебник, не отвлекаясь от сосредоточенного смешивания в старой пиале каких-то загадочных порошков (хорошо хоть в покоях магов всякого чародейного добра было навалом) вполголоса сказал в ответ:
– Мне и самому трудно поверить, но, как видишь, мальчик не вполне твёрд разумом, что неудивительно – почти трое суток провести с мертвецами.
Он поморщился от отвращения. Ведьма подивилась эдакой чувствительности, как-никак, Торой всё же не брезговал чернокнижием, а где чернокнижие, там и до некромантии недалеко. А уж, прямо скажем, с чего бы некроманту бояться покойников? И тут же Люция вздрогнула сама да с ещё большей жалостью поглядела на безмятежно улыбающегося мальчика с труднопроизносимым именем Элукс. Бедняжка…
– Как ты думаешь, что здесь произошло? – Снова зашептала ведьма. – Ну, почему они все умерли и стали похожи на сушеные грибы?
Горькая усмешка тронула губы волшебника, подивившегося сравнению скукорженных человеческих тел с сушеными грибами.
– Я не знаю, Люция. – Честно признался маг, высыпая загадочные порошки в пиалу с бульоном. – Но думаю, Элукс поможет кое-что прояснить.
По склонённой набок голове ведьмы волшебник понял – Люция не сообразила, что именно он имеет в виду – тратить же время на объяснения Торою было попросту жаль. А потому он занялся делом, подарив ведьме увлекательную возможность теряться в догадках. И Люции, увы, не осталось ничего иного, как молча и досадливо наблюдать за странными манипуляциями. Маг тем временем подошёл к рисовальщику, осторожно, но настойчиво согнал с его коленей «кошеньку» и вложил в безвольные руки пиалу с бульоном.
– Послушай, мальчик, ты очень устал, убираясь здесь, ведь так? – Голос чародея, казалось, наполнился тихим шелестом ветра, таким тихим, таким убаюкивающим…
Странное дело, Люция неожиданно почувствовала, как её измученное долгой конной поездкой тело начинает отзываться на этот вкрадчивый голос покорной слабостью и обволакивающим рассудок безразличием. Волшебство! Девушка встряхнулась и быстро-быстро принялась доставать из мешка остатки провизии – нужно срочно себя чем-то занять, иначе Тороевы чары коснутся не только подмастерья. Однако против воли девушка всё ещё продолжала прислушиваться к голосу-шелесту.
– А? Что ты сказал?
– Посмотри. – Он сделал неопределённый взмах рукой. – Мы приехали.
Колдунья, придерживая капюшон плаща, повернулась в ту сторону, куда указывал маг.
Оказывается, лес уже остался позади, и теперь путники выехали на опушку, а прямо перед ними, аккурат посреди просторного луга, возвышалась чёрная громада, возносящаяся куда-то в необозримую мерцающую дождём высоту. Девушка запрокинула голову, и мелкие капли сразу же окропили пылающее от восторга и благоговейного страха лицо.
Каменные стены Гелинвира, блестели от влаги и казались бесконечно высокими. Торой знал, что где-то за ними в рыхлые тяжёлые тучи возносятся зубчатые башни и конические крыши Академии, изящная полусфера Залы Собраний, прямоугольные угловые флигели с площадками для наблюдения за звёздами и, конечно, изящные каменные дуги, которые по незнанию можно было принять за акведуки. На самом же деле это были узкие ажурные мосты, что, словно нити паутины, соединяли между собою башни и флигели, стены Академии и замковые покои. Изогнутые воздушные тротуары протягивались от самых верхних этажей до угловых башен и, уровень за уровнем, спускались к земле.
Но, конечно, Люция всего этого не знала, да и разглядеть не могла – кромешная темень, освещаемая только мерцанием волшебного огонька, пелена дождя и низкое чёрное небо не способствовали улучшению обзора. Тем не менее, даже невооружённым глазом было видно – Гелинвир вовсе не город, а большая неприступная крепость, окружённая (скорее из дани традиции, нежели из соображений безопасности) глубоким рвом с водой. Несмотря на поздний час, широкий мост был опущен, словно здешние волшебники ждали незваных гостей.
Ведьма судорожно вздохнула – величественные стены магической столицы, окаймляющий крепость ров с маслянисто мерцающей водой, мост на широких толстых цепях и высокие кованые ворота – всё это произвело на неискушённую лесную жительницу должное впечатление.
– С ума сойти… – Только и выдавила она.
– Согласен, и впрямь жутковатое зрелище. – Подхватил Торой, неправильно истолковав выдох спутницы. – Никогда не видел Гелинвир таким тёмным и безжизненным. Похоже, волшебники экономят силы перед решительной битвой и не растрачивают себя на волшебные огоньки. Едем.
Он причмокнул губами, призывая свою лошадку продолжить путь. Люция замешкалась лишь на секунду, очарованная увиденным, а потом, звякнув уздечкой, поспешила следом.
* * *
– Запомни, Элукс. – Говаривал папаша, таская за русые вихры безвольного рохлю сына, – Запомни и никогда не забывай – вещи должны лежать на своих местах. Все вещи. Понимаешь ты это, курицыно племя?И Элукс, одной рукой размазывая по щекам слёзы, а другой вцепившись в папашину пятерню, что так больно драла волосы, захлёбывался от единодушия:
– Да-а-а…
Он всегда соглашался с папашей. Иначе и нельзя было – тумаки у бати были, ой, какие тяжёлые, а уж, коли до розог дойдёт, и вовсе дней пять будешь спать на животе. Впрочем, так сильно папаша лупцевал отпрыска редко, один пёс – толку от этого не было никакого. Элукс в силу врождённого тупоумия науку усваивал непрочно, так что при хорошем раскладе колотить его приходилось не реже двух раз в седмицу. Потому родитель выискал более простой, но не менее действенный способ – таскание за вихры, тут ведь двойная польза – и память у отпрыска сразу освежается, и не хворает он после взбучки, почитай сутки.
Да, Элукс был не только дурнем, каких свет не видывал, но ещё и до крайности болезным, чуть что – и в горячке. Какие уж тут розги. Гончар Ванто – он же папаша Элукса – часто за кружкой пива жаловался друзьям-приятелям, что «не получился» у него младшенький. Без малого, пятнадцать годков сровнялось Элуксу, а как был дурак слабоумный, так дураком и остался – чуть что, плачет, чуть что, болеет, всё своё немудрёное добро – краски, да кисти – в беспорядке содержит и вообще, толку от него, как от лейки в дождливый день. Тьфу.
Только покойница матушка жалела младшенького, который, ну ни дать, ни взять, был её точной копией – безответный, тихий, с застенчивой мягкой улыбкой. Да и слабоумным Элукс ей не казался – обычный мальчишка-мечтатель, такому сподручней было бы девкой родиться. Целыми днями сидит себе Элукс, с кистями да красками и отцовские горшки с кувшинами расписывает. И так это у него ладно получается, что только ах. С детства мальчик рисовать любил – сядет в тени под дровяницей и чертит, чертит палочкой по земле разные картинки. Папаша, как сие заприметил, так быстро в городе справил и кисти и краски, отдал просиявшему сынишке, да сказал для поощрения: «Хоть какая польза от тебя будет, дармоеда проклятого!»
А Элукс и рад-радёхонек – всё ему хотелось любовь бати да братьев старших заслужить. И так он горшки с кувшинами и кринками расписывал, что вся деревня диву давалась. А уж когда выяснилось, что именно в этих горшках молоко подолгу не скисает – заказов у гончара Ванто стало, ой, как много. Что и говорить, малохольный сынок знатно повысил барыши отцу.
И всё бы хорошо, если б не разбрасывал Элукс повсюду вещи – то кисть где обронит, то слюдяную пластину, на которой краски свои мешает, то горшочек с охрой забудет в мастерской, то кувшин почти доразукрашенный разобьёт, то ещё чего. А батя, он жутко непорядок презирал, или, может, просто на дух не выносил вечно рассеянного и кроткого младшенького.
Как матушка померла, Элуксу и вовсе – хоть в петлю лезь – совсем папаня залютовал, почитай, что не день, то взбучка. Всё никак не мог отпрыск в голову взять, с чего это батя эдак зверствует. И только в деревне поговаривали, мол, слишком уж сильно парень на мать похож, видать, сдают у гончара нервы с тоски, жену-то свою он всю жизнь побивал…
А Элукс тайком убегал на матушкину могилу и плакал там, обняв убогий холмик, плакал и рассказывал родимой, как ему без неё плохо, как одиноко. Но вот однажды пришёл конец мучению – через деревню проходил волшебник из Фариджо. Настоящий то был волшебник, в серой мантии с капюшоном, при посохе, в общем, сразу видно – уважаемый человек, хотя и гном – лицо сморщенное, а росту едва нашему горшечнику по пояс. И (на счастье Элукса) папаша как раз о тот момент сынка за вихры таскал посередь улицы. Это всё потому, что Элукс – курицыно племя – грузил в телегу горшки для продажи, да и споткнулся на очередном подходе – перебил всё, что нёс.
И вот, значит, таскает батя сына за вихры, тот, как водится тихонько подвывает, а уж вырваться (какое там!) не осмеливается. Тут подходит волшебник к дюжему Ванто (не гляди, что гном низкорослый – не убоялся) и говорит, эдак тихо, ласково:
– За что, почтенный, мальчика наказуешь?
А папаша, возьми, да и гаркни, мол, надоел дармоед проклятый, всю душу вымотал, никакого от него порядку, вред один, хоть бы провалился сквозь землю супостат!
Ну, волшебник-недомерок посмотрел-посмотрел на гончара, да на клочья Элуксовых волос, что по ветру летали, стукнул посохом об землю и сказал: «Будь по-твоему, добрый человек». И исчез Элукс. Мир вокруг закружился, завертелся, сердце к горлу подпрыгнуло, а земля, как есть расступилась, и провалился непутёвый в чернеющую бездну, изрытую корнями…
А когда сын гончара осмелился и глаза-то разлепил – сидел уж он на опушке леса, а рядом – давешний волшебник. Ни тебе бездны, ни тебе страха, ни гневливого папаши.
Так мальчишка попал в ученики к потомственному гномьему магу-ремесленнику Айе. И началась с той поры для Элукса совсем другая жизнь – уже никто не бил его за неуклюжесть, не ругал за нерасторопность, не порол и не называл курицыным племенем. Айе оказался учителем терпеливым и ласковым, рассказал своему наперснику много интересного. Оказывается, у каждого над головой такая штука есть, вроде сияния, обычным глазом не видная, по которой можно определить – маг перед тобой или обычный человек. И вот Айе, как увидел Элукса, так понял, мальчишка хоть и не чародей, но будущий ремесленник, то есть, хотя магию творить и не может, но кое-какие волшебные вещи делать вполне способен. Вот, стало быть, почему молоко-то в его кринках не скисало!
И начал Айе помогать примерному мальчику в постижении науки волшебства и красок. Элукс, хотя и был тугодумом, учился прилежно – его старательности и кропотливости многие могли позавидовать. Острым умом мальчик не блистал и в Академии Гелинвира, куда привёл его наставник, часто становился предметом добродушных подшучиваний. Впрочем, в силу покладистости и мягкости характера, Элукс на шутки не обижался, да и вообще был тих, застенчив и незаметен.
Так прошёл год. За это время сын гончара постиг тонкую науку рисования и должен был сдать свой первый экзамен. Нужно сказать, не имелось в Гелинвире равных ему в росписи посуды и тканей. А потому, успешно выдержав экзамен, Элукс мог бы устроиться ко двору какого-нибудь государя, дабы расписывать посуду, в которой не портится еда, баночки для хранения кремов, что, благодаря Силе юного художника, омолаживали бы увядшие лица герцогинь и графинь с удвоенной силой, и прочая, прочая, прочая. Элукс с нетерпением ждал этого знаменательного поворота в своей жизни, очень ему мечталось заниматься любимым делом. Деньги его не интересовали, зато хотелось вернуться в родную деревню в нарядном дорогом платье, с подарками для отца и братьев. Может, хоть после этого папаша поверит в то, что он – Элукс – вовсе не курицыно племя?
Тайком мальчик даже позволял себе помечтать, как прослезится батяня, как обнимет его, как станет трясти ему руку, как почтительно будут глядеть деревенские на бывшего растяпу, да обращаться к нему на «вы». Кстати, о растяпах, даже тут, в Гелинвире, где Элукса никто не обижал, никак он не мог приучить себя держать вещи в порядке – вечно терял кисти или баночки с красками, постоянно забывал прибираться в комнате, часто путал сапоги, надевая правый на левую ногу, а левый на правую, натягивал задом наперед одежду… И лишь в одном Элукс никогда не ошибался – в выборе красок и рисунка для очередной своей работы, в чём, в чём, а в этом он был прихотлив и дотошен. Но вот, назавтра, должно было состояться первое испытание Элукса, испытание, которое либо подтвердит его звание мага-ремесленника, либо отодвинет его получение ещё на год.
Айе заранее предупредил:
– Будь внимателен, мальчик мой, задание может оказаться самым неожиданным, самым странным, главное, помни – выполнять нужно всё тщательно и аккуратно. – И добавил, – Впрочем, я в тебе уверен.
Однако он забыл, что нет для Элукса слова страшнее чем «аккуратность». Накануне испытания мальчик ничего не ел и трясся, как осиновый лист на ветру – жутко боялся провалить экзамен. Не то чтобы ему претило оставаться в Гелинвире ещё на год, нет, просто он не хотел расстраивать учителя, который так в него верил. Надо ли говорить, что весь день накануне испытания Элукса трясло от ужаса? Трясло так, что с ним приключилась «медвежья болезнь» и мальчик полдня просидел в нужнике, стыдясь и ужасаясь.
А вечером, когда юный подмастерье, наконец, рухнул на кровать, чтобы забыться спасительным сном, и вовсе приключилась беда…
Так плохо Элуксу не было никогда в жизни, даже тогда, три года назад, когда отец отработал его розгами, и пришлось проваляться в бреду и горячке двое суток. Да, даже тогда не было так плохо – жуткая боль сковала всё тело, страшная слабость рвала его на части, сознание вскипало от непередаваемой муки, словно кто-то неведомый жадно вытягивал из тщедушного тела Элукса саму жизнь. Вытягивал медленно и мучительно.
«Это всё оттого, что я очень волнуюсь, боюсь провалить испытание», – пытался утешить себя мальчик, но утешения не помогали. Незадачливый подмастерье, то падал в мучительное забытьё, то выныривал из него на сырых от пота простынях в наполненную болью реальность. Последняя острая вспышка боли ослепила Элукса настолько, что он закричал. И потерял сознание.
Очнулся на утро, когда солнечный лучик пощекотал ему лоб. Мальчик встал совершенно разбитым, впрочем, это не имело значения, ведь он должен был идти на Испытание. Элукс оделся, стараясь не перепутать сапоги и не напялить рубаху наизнанку, он также умылся и причесался, и только после всего этого, пошатываясь, вышел из комнаты. В коридорах Академии царила тишина.
«Странно, может быть, испытание заключалось именно в этом? – Думал потом Элукс, – Всё-таки, учеников принято проверять на их слабостях, Айе предупреждал, что поблажек не будет. Неужели?»
О, да, теперь он понял – главное для мага-ремесленника уметь не только творить (а уж это он умел, поверьте), главное уметь поддерживать порядок. Лишь теперь, наутро, он осознал всю тонкость своего экзаменационного задания. О, маги-наставники так мудры! Они-то знали, что слабое место Элукса именно порядок, а потому оставили его один на один с хаосом. И вещами. Да, юный подмастерье решил называть это именно так.
И мальчик засучил рукава. Он плакал от жалости к себе и страха, что не успеет всё прибрать до той поры, когда маги вернутся проверить его работу. Ах, если он промешкает, отсрочится долгожданная работа и визит с подарками к отцу! А как расстроится Айе?! Элукс, закусив губу, решительно принялся за уборку.
Как много было вокруг разбросанных вещей! И ни одна из них не лежала на своём месте. Сначала Элукс ломал голову над тем, где вообще у этих вещей может быть место, а потом сообразил, что вещи набросаны нарочно для того, чтобы он – маг-подмастерье – собрал их все и… Ну, что делают с ненужными вещами? Правильно, сжигают. А когда вернутся волшебники, Гелинвир будет чист и прекрасен и он, Элукс, с гордостью примет мантию мага-ремесленника – одним из первых в своей группе!
Так сын горшечника впервые в жизни занялся наведением порядка по чёткой отлаженной системе. Он мысленно разбил Гелинвир на части и принялся методично очищать каждый уголок. Сперва, конечно, взялся за Академию. Начал с самого верхнего этажа. О, сколько здесь было вещей! Так много! И все валялись, где придётся. Элукс размазывал по щекам слёзы боли (ага, ночной недуг ещё не отпустил самоотверженного подмастерье) и страха – страха не успеть справиться со всеми вещами.
Элукс вытаскивал вещи и аккуратно складывал их в центре большого двора Академии, думал – если не успею сжечь хлам, так пусть наставники увидят хотя бы, как аккуратно я всё подготовил.
Вещи, проклятые вещи! Такие странные, такие разные… Впрочем, Элукс не позволял себе задумываться над тем, почему вещи столь необычны. Его дело собрать и сложить, всё остальное – потом. Отвлекаться на частности не время. Хорошо хоть вещи оказались не слишком тяжёлыми, иначе он бы совсем выдохся. Впрочем, они были очень коварными, неповоротливыми и вечно норовили доставить мальчику неприятность – то ударялись о дверные косяки и пугали его глухим стуком, то падали из ослабших рук, то цеплялись за камни, когда он, выбившись из сил, волоком тащил их по мощёным тротуарам-мостам.
Элукс работал весь день, прервавшись лишь несколько раз, чтобы попить. К вечеру он, конечно, не успел убрать весь Гелинвир и с замиранием сердца ждал возвращения наставников. Но наставники не пришли. Видать понимали, что работы слишком много для одного маленького тщедушного рисовальщика. Ужасно страшно было собирать вещи в темноте – мальчик не мог зажечь волшебный огонёк, попросту не умел – а свечей в Гелинвире не держали.
Всю ночь Элукс метался в тревожном сне, ему мерещилось, что вещи ожили и снова разбегаются по своим прежним местам, чтобы он, проснувшись наутро, обнаружил прежний беспорядок. Вещи всегда от него разбегались, потому-то он был таким неуклюжим и неаккуратным. Впрочем, не в этот раз, не в этот раз.
Наутро, конечно, все вещи лежали там, где он их оставил, и Элукс с удвоенным рвением кинулся продолжать работу. Его шатало от усталости, боли и голода, но он не позволил себе отвлечься на еду – только вода и работа. Правда, под вечер, когда мальчик дошёл до уборки трапезной, он всё же не удержался и за несколько минут, давясь и кашляя, съел три огромных сухих лепёшки, жадно запивая их перебродившим квасом.
Ночью ему снова стало плохо. Впрочем, это, наверное, от кваса. Элукс уже даже не плакал… А, когда стало совсем-совсем невмоготу, кто-то вдруг склонился над измученным подмастерьем (он испугался – неужели учителя, неужели не успел?!). Это оказалась мама. Она пригладила потные волосы, поцеловала больной лоб, и мальчик провалился в спасительный сон.
Наутро всё повторилось – тщательная уборка, усталость, паника, боязнь не успеть и вещи, вещи, вещи, все – не на своих местах. Элукс таскал их и бубнил: «Вы должны быть на своих местах, я вам покажу ваши места, запомните их и будьте там, я не хочу провалить экзамен». Иногда он падал от усталости и плакал, жалея себя. Днём разразилась гроза. Потом заладил нудный дождь. А ведь Элукс почти закончил. К вечеру последняя неправильно лежащая вещь нашла своё пристанище в центре двора Академии. Мальчик, стоя под дождём – усталый мокрый и жалкий – заплакал, он притащил в потёмках последнюю вещь, но у него не было огня, чтобы сжечь хлам. Да и если бы был, как сожжёшь под дождём?
Он упал на колени рядом с кучей барахла и зашептал: «Мама, мамочка, мне сейчас очень, очень нужен огонь, мне очень нужен огонь».
И вдруг, о, чудо! Тихо отворилась огромная створка ворот, и лёгкий волшебный свет пролился в темноту дождливой ночи. Элукс, по-прежнему стоя на коленях с последней вещью у ног, поднял голову и с благоговением воззрился на огонёк. О, счастье, пришедшие были не магами наставникам, они были чужаками! Значит, он успеет, успеет сжечь хлам до возвращения учителей!!!
Элукс улыбнулся вошедшим и не понял, отчего они глядят на него с таким ужасом. Девушка, ведущая в поводу двух смирных лошадок, смотрела из-под капюшона кожаного плаща, беззвучно открывая и закрывая рот. Словно рыба. Это было очень смешно. Элукс даже захихикал. Мужчина, над головой которого реял огонёк, держал на руках спящего ребёнка и с не меньшим ужасом взирал на довольного, расплывшегося в улыбке ученика Академии.
– Друзья мои! – Торжественно провозгласил Элукс, дивясь своему красноречию, – Как я рад, что вы пришли! У меня теперь есть огонь!
Вот тут-то девушка и закричала. Точнее, попыталась закричать, но с губ сорвался лишь невнятный хрип. Элукс удивился – неужели, груда вещей, о которых он все эти дни запрещал себе думать иначе, как о вещах, выглядит так ужасно?
– Вы пришли. – Тихо сказал он без прежней истеричности в голосе. – Как я рад, что вы пришли. Я собрал их всех. Теперь здесь полный порядок.
И Элукс разрыдался от облегчения, повалившись прямо на мокрые камни мостовой.
Шестнадцатилетний мальчик лежал на скользких булыжниках мостовой рядом с грудой аккуратно сложенных человеческих тел.
Тела в мокрых одеждах были ужасны – высохшие и сморщенные, застывшие в неестественных конвульсивных позах боли и страдания, все, как один похожие на корявые ветки валежника.
Люция честно пыталась закричать, зайтись душераздирающим воплем, однако у неё ничего не получалось – крик застрял в горле, душил, стискивал грудь, но не выплёскивался наружу. Только руки, держащие поводья лошадей, разжались сами собой. «Хорошо хоть Илан спит», – успела подумать девушка, прежде чем провалиться в глубокий обморок.
* * *
Давно уже Элуксу не было так хорошо и уютно – в очаге горел, потрескивая огонь, непогода свирепо подвывала за окном, но ни ветер, ни дождь не тревожили больше юного рисовальщика. Красивая пятнистая кошка лежала на коленях у мага-подмастерья и громко мурлыкала. Элукс блаженно (и слегка глуповато) улыбался да монотонно поглаживал красавицу трёхцветку по пушистой спине.Пришлые негромко переговаривались за столом. Такие спокойные. А ведь они заняли комнату в одном из замковых покоев! Что будет, если волшебники вернутся и увидят, что в Гелинвире хозяйничают перехожие бродяги?! Но черноволосый маг, имя которого Элукс всё никак не мог запомнить, весьма уверенно себя здесь чувствовал и, по всей видимости, совершенно никого и ничего не опасался. Может, это его покои? Эта мысль странно озадачила Элукса, и он застыл в кресле, так и не опустив ладонь на угодливо выгнутую спину кошки. Мальчик замер, приоткрыв рот.
Люция, собиравшая на стол, нет-нет да оборачивалась на скорбного рассудком паренька и жалостливо вздыхала. У неё всё никак не шли из головы воспоминания о первых секундах «знакомства» с Элуксом – измученный бледный мальчишка, стоящий в луже рядом с грудой человеческих тел…
По спине ведьмы пробежал липкий морозец – события дождливого вчера предстали перед внутренним взором во всей красе. А они-то с Тороем гадали, отчего ворота в Гелинвир оказались открыты? Это уже потом, очутившись внутри, странники поняли, что попросту некому было накладывать привратное заклятие и поднимать на ночь мост. А уж когда Люция увидела сумасшедшего мальчика возле кучи иссушенных тел, тогда она и вовсе перестала чему бы то ни было удивляться. И ещё крепко-накрепко решила – что бы ни случилось, от Тороя ни ногой! Даром, что заносчивый гордец и насмешник.
Конечно, рассматривать покойников у ведьмы не было никакого желания, но взгляд против воли сам собой возвращался к страшным останкам. Хорошо хоть потёмки да дождливая пелена удачно скрыли подробности. Собственно, по чести сказать, останки-то и похожи не были на человеческие. Во всяком случае, колдунка никогда не видела, чтобы мертвецов эдак скорчило да сморщило. Жители Гелинвира совершенно не походили на людей, скорее на неумело сделанные и слишком большие балаганные куклы – вывернутые руки со скрюченными пальцами были подобны костлявым птичьим лапкам, а лица и вовсе казались сушеными тыквами – одинаково маленькие и сморщенные. Бр-р-р-р!
Юный гелинвирец же, рыдавший в луже, ничего внятного рассказать о случившемся не смог, только мычал да хихикал, переходя попеременно то на бессвязное бормотанье, то на безутешный плач. И лишь по пятнам краски на мокрой испачканной одежде Торой предположил, что мальчик, возможно, рисовальщик – будущий маг-ремесленник. Однако скорбный рассудком паренёк не смог ни подтвердить, ни опровергнуть этой догадки, он лишь покачивался из стороны в сторону, бестолково открывал рот, да монотонно повторял, что теперь в Гелинвире царит порядок и всё благодаря ему, Элуксу. Собственно, только так странники и узнали имя несчастного.
К счастью для взрослых, ни бормотанье Элукса, ни обморок Люции не разбудили спящего крепким сном Илана. Измученный долгим странствием мальчик был избавлен от лицезрения ужасающих скрюченных тел.
Люция зябко вздрогнула, потёрла руками плечи, а потом громко зашептала на ухо Торою:
– Послушай, неужели Элукс единственный, кто выжил? И неужели он один собрал эти… эти… тела?
Волшебник, не отвлекаясь от сосредоточенного смешивания в старой пиале каких-то загадочных порошков (хорошо хоть в покоях магов всякого чародейного добра было навалом) вполголоса сказал в ответ:
– Мне и самому трудно поверить, но, как видишь, мальчик не вполне твёрд разумом, что неудивительно – почти трое суток провести с мертвецами.
Он поморщился от отвращения. Ведьма подивилась эдакой чувствительности, как-никак, Торой всё же не брезговал чернокнижием, а где чернокнижие, там и до некромантии недалеко. А уж, прямо скажем, с чего бы некроманту бояться покойников? И тут же Люция вздрогнула сама да с ещё большей жалостью поглядела на безмятежно улыбающегося мальчика с труднопроизносимым именем Элукс. Бедняжка…
– Как ты думаешь, что здесь произошло? – Снова зашептала ведьма. – Ну, почему они все умерли и стали похожи на сушеные грибы?
Горькая усмешка тронула губы волшебника, подивившегося сравнению скукорженных человеческих тел с сушеными грибами.
– Я не знаю, Люция. – Честно признался маг, высыпая загадочные порошки в пиалу с бульоном. – Но думаю, Элукс поможет кое-что прояснить.
По склонённой набок голове ведьмы волшебник понял – Люция не сообразила, что именно он имеет в виду – тратить же время на объяснения Торою было попросту жаль. А потому он занялся делом, подарив ведьме увлекательную возможность теряться в догадках. И Люции, увы, не осталось ничего иного, как молча и досадливо наблюдать за странными манипуляциями. Маг тем временем подошёл к рисовальщику, осторожно, но настойчиво согнал с его коленей «кошеньку» и вложил в безвольные руки пиалу с бульоном.
– Послушай, мальчик, ты очень устал, убираясь здесь, ведь так? – Голос чародея, казалось, наполнился тихим шелестом ветра, таким тихим, таким убаюкивающим…
Странное дело, Люция неожиданно почувствовала, как её измученное долгой конной поездкой тело начинает отзываться на этот вкрадчивый голос покорной слабостью и обволакивающим рассудок безразличием. Волшебство! Девушка встряхнулась и быстро-быстро принялась доставать из мешка остатки провизии – нужно срочно себя чем-то занять, иначе Тороевы чары коснутся не только подмастерья. Однако против воли девушка всё ещё продолжала прислушиваться к голосу-шелесту.