Херберт Фрэнк. Дети Дюны

Долгое время после того, как он ушел, Лито вглядывался в проход. Ему
слышны были звуки за пределами его помещения, тихие голоса стоявших на
страже. В уме Лито держалась история Намри о видении-мираже. Далеко надо
было добираться по пустыне до того места. Теперь не имеет значения,
Джакуруту это или нет. Намри - не контрабандист. Он - кто-то намного
могущественней. И от игры, в которую играл Намри, попахивало леди
Джессикой - явный душок Бене Джессерит. Поняв это, Лито почуял опасность
со всех сторон. Но темный проход, в который ушел Намри, был единственным
выходом из комнаты. И за проходом был незнакомый съетч - а за съетчем
пустыня. Жесткая суровость пустыни, ее упорядоченный хаос с миражами и
песчаными дюнами, виделись Лито частью ловушки, в которую он попал. Он мог
бы пересечь пустыню опять - но куда приведет его бегство? Мысль эта была
как стоячая вода. Она не утолит его жажду.

38

Представление Времени текущим в одном направлении, в
котором пребывает погруженным обыденный ум; дает оценку
всего происходящего, как последовательную фиксируемую
словами схему. Эта ловушка ума порождает очень близорукие
концепции воздействия и последствий, постоянное состояние
непланируемых реакций на кризисы.
Льет-Кайнз. Арракинские конспекты.

"Слова и движения одновременно", - напомнила себе Джессика и
направила мысли на необходимые умственные приготовления к близкой встрече.
Это было вскоре после завтрака, золотое солнце Салузы Второй едва
начинало касаться дальней стены закрытого сада в ее окне. Оделась она
вдумчиво: черное облачение с капюшоном Преподобной Матери, но на облачении
- окаймляющие манжеты и края гербы Атридесов, вышитые золотом. Джессика
осторожно оправила складки своего платья, повернулась спиной к окну, держа
левую руку на талии, чтобы ясно был виден ястребиный мотив гербов.
Фарадин заметил гербы Атридесов, отпустил, войдя, замечание, по этому
поводу, но не показал ни гнева, ни удивления. Джессика заметила оттенок
добродушного юмора в его голосе и подивилась этому. Как она и
предполагала, он оделся в серое трико. Он сел на предложенный ему
Джессикой низкий зеленый диван, расслабился, рука под голову.
"Почему я ей доверяю?" - недоумевал он. - "Ведь это же ведьма Бене
Джессерит!"
Джессика, увидевшая контраст между его расслабленной позой и
выражением его лица, угадала его мысль, улыбнулась и сказала:
- Ты доверяешь мне, потому что знаешь, что наша сделка выгодна, и
хочешь того, чему я могу тебя научить.
Увидев, как хмурая тень скользнула по его лбу, она махнула левой ой,
чтобы его успокоить:
- Нет, я не читаю мыслей. Я читаю по лицу, по телу, по манерам, тону
голоса, положению рук. Это может всякий, освоивший Путь Бене Джессерит.
- И ты будешь меня учить?
- Я уверена, ты штудировал отчеты о нас. Есть в них где нибудь, чтобы
мы не выполнили прямо обещанного?
- Нигде нет, но...
- Частично, мы до сих пор существуем благодаря тому полному доверию,
которое люди могут испытывать к нашей правдивости. Это неизменно.
- Нахожу это разумным, - сказал он. - Мне не терпится начать.
- Удивительно, как это ты никогда не обращался к Бене Джессерит с
просьбой о наставнице, - сказала она. - Они бы ухватились за возможность
сделать тебя своим должником.
- Моя мать и слушать не желала, когда я упрашивал ее об этом. Но
теперь... - он пожал плечами, красноречивый довод за изгнание Вэнсики. -
Не начать ли нам?
- Лучше было бы начать, когда ты был намного моложе, - сказала
Джессика. - Теперь тебе будет трудней, да и времени понадобится намного
больше. Ты должен будешь начать с обучения терпению, крайнему терпению.
Молюсь, чтобы ты не счел это слишком высокой ценой.
- Не за ту награду, что ты предлагаешь.
В его голосе она услышала искренность, настойчивость ожиданий и
оттенок благоговейного страха. Подходяще, есть откуда начать.
- Тогда, искусство терпения, - сказала она. - Начнем с некоторых
элементарных упражнений прана и бинду для руки ног и для дыхания. Кисти
рук и пальцы оставим на потом. Ты готов?
Ока опустилась на табуретку лицом к нему.
Фарадин кивнул, силой сохранив на лице ожидающее выражение, чтобы
скрыть внезапный признак страха. Тайканик предостерегал его, что должна
быть какая-то хитрость за предложением леди Джессики, что-то, затеянное
Сестрами. "Нельзя верить, что она их покинула, или что они покинули ее".
Фарадин прервал этот довод вспышкой гнева, о которой немедленно пожалел.
Его эмоциональная реакция заставила его быстрее согласиться с
предостережениями Тайканика.
Фарадин посмотрел на углы комнаты, на тонкое поблескивание самоцветов
под нишами сводов. Все эти мерцающие штучки на самом деле не были
самоцветами - все, происходящее в этой комнате, должно быть записано, и
надо будет собранно и вдумчиво пересмотреть каждый нюанс, каждое слово,
каждое движение.
Джессика улыбнулась, увидя направление его взгляда, но не выдала, что
понимает, куда отвлеклось его внимание.
- Чтобы научиться терпению на Пути Бене Джессерит, - сказала она, -
ты должен начать с распознания сущностной, животной нестабильности нашего
мироздания. - Мы называем природу - имея в виду все ее проявления, вместе
взятые - Крайней Не-Абсолютностью. Чтобы освободить свое зрение и суметь
распознать эту заданность изменчивости путей природы, вытяни руки перед
собой. Посмотри на свои вытянутые руки, сперва на ладони, затем на тыльные
стороны. Рассмотри свои пальцы, сверху и снизу. Выполняй.
Фарадин повиновался, но чувствовал себя глупо. Это ж его собственные
руки. Он их знает.
- Вообрази, что твои руки стареют, - сказала Джессика. - Что они у
тебя на глазах становятся все более и более старческими. Очень-очень
старыми. Заметь, как суха кожа.
- Мои руки не меняются, - сказал он. Он уже ощущал дрожание в
мускулах предплечий.
- Продолжай смотреть на свои руки. Сделай их старыми, такими старыми,
как только можешь вообразить. На это может потребоваться время. Но, когда
ты увидишь, что они состарились, обрати процесс вспять. Сделай их юными -
такими юными, как только сможешь. Превращай их по своей воле из
младенческих в старческие, и так снова и снова, туда и обратно.
- Они не меняются! - запротестовал он. У него ныли плечи.
- Если ты потребуешь этого от своих чувств, твои руки изменятся, -
сказала она. - Сосредоточься на созерцании того потока времени, который
тебе нужен: от младенчества к старости, от старости к младенчеству. Это
может занять у тебя часы, дни, месяцы. Но это достижимо. Обращая туда и
обратно зги изменения, ты научишься видеть любую систему как нечто
вращающееся в относительной стабильности... только относительной.
- Я думал, я учусь терпению, - сказал он. В его голосе она услышала
гнев, на грани разочарования.
- И относительной стабильности, - сказала она. - Это перспектива,
которую создаешь через собственную веру, а верой можно манипулировать при
помощи воображения. Ты обучен пока лишь ограниченному взгляду на
мироздание. Теперь ты должен создать мироздание, тобой самим творимое. Это
позволит тебе взнуздывать любую относительного стабильность ради твоих
собственных целей, для любых целей, на которые ты будешь способен своим
воображением.
- Сколько, ты сказала, на это требуется времени?
- Терпение, - напомнила она ему.
Невольная улыбка тронула его губы. Его глаза перешли на Джессику.
- Гляди на свои руки! - резко приказала она.
Улыбка исчезла. Взгляд его, переметнувшись назад, застыл в
сосредоточенности на вытянутых руках...
- Что мне делать, когда мои руки устанут? - спросил он.
- Прекрати разговаривать и сосредоточься, - сказала она. - Если ты
устанешь, остановись. Вернемся к этому после нескольких минут отдыха и
упражнений. Ты должен упорствовать в этом, пока не преуспеешь. На твоем
нынешнем этапе это более важно, чем ты даже можешь себе представить. Выучи
этот урок - или других не последует.
Фарадин глубоко вздохнул, пожевал губы, воззрился на свои руки. Он
медленно ими ворочал - вверх ладонями, вниз, вверх, вниз... Его плечи
дрожали от утомления. Вверх, вниз... Ничего не менялось.
Джессика встала, подошла к единственной двери.
- Куда ты идешь? - спросил он, не отрывая взгляда от рук.
- У тебя это получится лучше, если ты останешься один. Я вернусь
примерно через час. Терпение!
- Я знаю!
Она с мгновение внимательно на него смотрела. Какой же у него
собранный вид. С щемящей сердце внезапностью он напомнил ей ее
собственного утраченного сына У нее вырвался вздох.
- Когда я вернусь, - сказала она, - я дам тебе упражнения для снятия
усталости с мускулов Посвяти этому время. Ты поразишься, когда достигнешь
совместной работы твоего тела и твоих чувств.
И она вышла.
Вездесущие стражи двинулись на расстоянии трех шагов за ней, когда
она направилась в холл. Их благоговение и страх были очевидными. Они были
сардукарами, трижды предостереженными о ее отваге, воспитаны на истории о
своем поражении от Свободных Арракиса. Эта ведьма была Преподобной Матерью
Свободных, Бене Джессерит и из рода Атридесов.
Джессика, оглянувшись, увидела их строгие лица - путевые столбы ее
замыслов. Она отвернулась, подходя в лестнице, спустилась по ней и через
короткий коридорчик вышла в сад под окнами.
"Только бы теперь Данкан и Гурни справились со своими задачами", -
подумала она, ощутив гравий аллейки под ногами и увидев сочащийся сквозь
зелень золотой свет.

39

Ты научишься интеграционным методам коммуникации,
когда завершишь следующую ступень образования ментата. Это
- компонующая функция, которая покроет тропинки данных в
твоем сознании, разрешит сложности и расставит по местам
массы введенной по той ментатской технике индекс-каталога,
которой ты уже овладел, информации. Твоей первоначальной
проблемой станет преодоление напряжений, возникающих из
дивергентного собрания мелких данных по отдельных
предметам. Остерегайся. Без все покрывающей ментатной
интеграции ты можешь увязнуть в Проблеме Бабеля - ярлык с
помощью которого мы обозначаем вездесущие опасности
получения неправильных комбинаций из накопленных данных.
Карманная книга ментата.

Звук трущихся друг о друга тканей искорками пробежал в сознании Лито,
пробуждая его. Лито удивился, обнаружив, что, даже не придя еще в себя, он
чутко определил, откуда именно доносится звук и в чем его причина: это
терся о грубую ткань занавеси плащ Свободного. Лито повернулся на звук.
Тот доносился из прохода, где несколько минут назад исчез Намри.
Повернувшись, Лито увидел, что входит его тюремщик - тот самый человек,
который его захватил, с той же самой темной полоской кожи над маской
стилсьюта, с тем и же опаляющими глазами. Мужчина поднял руку к маске,
убрал из ноздрей влагосборную трубку, опустил маску и - одновременным
движением - откинул капюшон. Даже еще не заметив шрама от инквайнового
хлыста на челюсти мужчины, Лито его узнал. Узнал с полувзгляда - и все
остальное стало лишь второстепенными подтверждающими деталями. Никакой
ошибки - этот округлый колобок, этот воин-трубадур - Гурни Хэллек!
Лито стиснул руки в кулаки, на мгновение до глубины потрясенный этим
узнаванием. Не было у Атридесов вассала вернее. Не было лучшего в
поединках при включенном защитном поле. Он был доверенным наперсником и
учителем Пола.
И он был слугой леди Джессики.
Все это и многое другое хлынуло в ум Лито. Его тюремщик - Гурни.
Гурни и Намри - в заговоре между собой. И за всем этим - рука леди
Джессики.
- Насколько мне известно, ты повидался с Намри, - сказал Хэллек. -
Прошу тебя, верь ему, юный милорд. У него одна функция -
одна-единственная. Он тот, кто способен тебя убить, коли потребует
возникшая необходимость.
Лито автоматически отозвался интонациями своего отца:
- Итак, ты примкнул к моим врагам, Гурни! Никогда я не думал...
- Не пробуй надо мной никаких своих дьявольских уловочек, парень, -
сказал Хэллек. - Я для них непроницаем. Я следую приказаниям твоей
бабушки. Твое образование распланировано до последней мелочи. Это она
одобрила мой выбор Намри. То, что будет сейчас - каким бы болезненным это
ни показалось - делается по ее приказу.
- И каков ее приказ?
Хэллек поднял руку из складок своей робы и показал шприц Свободных -
примитивный, но действенный. Его прозрачная трубочка была заполнена
голубой жидкостью.
Лито, скорчась, отпрянул на своей койке, уткнулся в стену. Тут как
раз вошел Намри, встал рядом с Хэллеком, держа руку на крисноже. Вдвоем
они полностью перекрыли единственный выход.
- Я вижу, ты узнал экстракт спайса, - сказал Хэллек. - Тебе предстоит
совершить ПУТЕШЕСТВИЕ ЧЕРВЯ, паренек. Ты должен через него пройти. Иначе,
то, на что осмелился твой отец и на что не осмеливаешься ты, будет гнести
тебя до скончания дней.
Лито, не находя слов, безмолвно затряс головой. Это было то самое, о
чем и он, и Ганима знали: это их одолеет. Гурни - невежественный дурак!
Как может Джессика... Лито ощутил, как его память заняло присутствие отца.
Отец оккупировал его ум, стараясь лишить его всякой возможности
обороняться. Лито хотел закричать от негодования - не мог рта раскрыть. Но
это было то бессловесное, чего все предрожденные боялись больше всего.
Провидческий транс, чтение непреложного будущего, со всей его
зафиксированностью и со всеми ужасами. Никак не могла Джессика назначить
подобное испытание собственному внуку. Но теперь и она появилась в его
мозгу, со своими доводами в пользу этого. Даже заклинание от страха начало
неотвязно и монотонно звучать в его мозгу: "Я не должен бояться. Страх -
убийца ума. Страх - маленькая смерть, приносящая полное уничтожение. Я
встречу мой страх лицом к лицу. Я позволю ему пройти через меня и сквозь
меня. И когда он уйдет..."
С проклятием, древним еще в те времена, когда Халдея была молодой,
Лито попробовал двинуться, попробовал прыгнуть на нависавших над ним
мужчин, но его мускулы отказались повиноваться. Лито увидел движение руки
Хэллека и приближение шприца так, как будто уже находился в трансе. Свет
глоуглоба искорками отразился в голубой жидкости. Шприц коснулся левой
руки Лито. Его пронзила боль, по мускулам отдавшаяся в его голове.
Лито вдруг увидел молодую женщину, сидящую на заре у грубой хижины.
Она сидела прямо перед ним, поджаривая кофейные зерна до
розовато-коричневого оценка, добавляя кардамон и меланж. Где-то позади
него запела старинная трехструнная скрипка. Музыка отдавалась и отдавалась
эхом, пока ее эхо не зазвенело в его голове. Она заполонила его тело, и он
почувствовал себя большим, очень большим, вовсе не ребенком. И его кожа не
была его собственной. Он узнал это ощущение! Тепло растеклось по его телу.
И так же резко, как пришло его первое видение, он увидел себя стоящим в
темноте. Была ночь, звезды дождем раскаленных угольков сыпались под
порывами ветра из сверкающего космоса.
Часть его знала, что бежать некуда, но он все равно до тех пор
пытался сопротивляться этому, пока не вмешался его отец-память: "Я защищу
тебя во время транса. Другие внутри тебя не овладеют тобой".
Лито был опрокинут ветром, ветер его покатил, засыпал песком и пылью,
иссекая его руки, его лицо, обдирая его одежды, полоща в воздухе
разорванными лохмотьями бесполезной теперь материи. Но Лито не чувствовал
боли и видел, как порезы ветра заживают столь же быстро, как и появляются.
А его все гнало ветром. И его кожа не была его собственной. "Это
произойдет!" - подумал он.
Но мысль эта была отдаленной и пришла, словно и не его собственная -
не на самом деле его собственная, не более, чем кожи.
Его поглотило видение. Оно разостлалось стереологической памятью,
разделявшей прошлое и настоящее, будущее и настоящее, будущее и прошлое. И
все разделенное сливалось в тройном фокусе, ощущаемом им многомерной
рельефной картой собственного будущего существования.
Он подумал: "Время - мера пространства, точно так же, как мерой
пространства является дальномер, но измерение запирает нас в том месте,
которое мы измеряем".
Он ощутил, как транс углубляется. Пришло это усилием внутреннего
сознания, впитанного его "я", словно губкой - с последовавшим ощущением,
что он изменяется. Это было живое Время, и ни секунды его он не мог
удержать. Его затопили фрагменты памяти о прошлом и будущем - но были они
как встряхиваемый калейдоскоп. Взаиморасположение их менялось в
непрерывном танце. Память его была линзой, освещающим прожектором,
выхватывающим фрагменты, но навечно неспособным остановить непрестанные
изменения и перестановки, заполонившие его взгляд.
Через прожектор прошло то, что задумали они с Ганимой, прошло самым
главным и выделяющимся - но теперь это его ужаснуло. Реальность видения
болью отдалась в нем. Принимаемое на веру неизбежность заставила его "я"
съежиться от страха.
И ЕГО КОЖА НЕ БЫЛА ЕГО СОБСТВЕННОЙ! Прошлое и настоящее накатывали на
него, перехлестывая через барьеры его ужаса. Он не мог их разделить. На
мгновение он ощутил себя заброшенным в Бутлерианский Джихад, полным
горячего желания уничтожить любую машину, подражающую человеческому
мышлению. Это наверняка прошлое - миновавшее, с которым покончено. И все
же его ощущения неслись через опыт того времени, впитывая даже самые
мелочи. Он услышал священника, говорящего с кафедры во время своей беседы:
"Мы должны отвергнуть думающие машины. Человечество должно само пролагать
свой курс. Это не то, что могут делать машины. Разумность зависит от
программирования, не от микросхем, а конечная программа - мы!"
Он ясно слышал голос, видел, где он раздается - в огромном деревянном
зале с затемненными окнами. Свет давало потрескивающее пламя. И беседующий
с ним священник говорил: "Наш Джихад - это "программа стирания". Мы
стираем то, что уничтожает нас как людей!"
И Лито знал, что говорящий был до того слугой компьютеров, одним из
тех, кто в них разбирался и обслуживал их. Но это видение исчезло, и
теперь перед ним стояла Ганима, говоря: "Гурни знает. Он мне сказал. Вот
слова Данкана, а Данкан говорил как ментат: "Делая добро, избегай дурной
славы, творя зло, избегай осознания, что делаешь".
Это наверняка будущее - далекое будущее. Но он ощущал его реальностью
- настолько же насыщенной, сколь и любое прошлое из множества его жизней.
И он прошептал: "Это правда, отец?"
Но отец-память внутри него предостерегающе проговорил: "Не накликай
несчастье! Сейчас ты учишься стробоскопическому мышлению. Без него ты
выйдешь за пределы своего "я" и заблудишься, утеряв свою истинную точку во
Времени".
И настойчивы были рельефные образы. Незваные, они так и ломились в
него. Прошлое-настоящее-сейчас. Без подлинного разделения. Он понимал, что
должен поплыть по этому руслу, но плавание его ужасало. Как он сможет
вернуться к какому-нибудь узнаваемому месту? И все же он чувствовал, что
должен заставить себя отказаться от любых попыток сопротивления. Он не мог
ухватить свое новое мироздание в неподвижных и маркированных кусочках. Ни
один кусочек не стоит на месте. Ничто не может быть навеки упорядочено и
сформулировано. Он должен выявить ритм перемен и среди изменений
разглядеть саму изменчивость. Без знания, где ее истоки, он движется
внутри гигантского moment dienheureux, способный видеть прошлое в будущем,
настоящее в прошлом, СЕЙЧАС и в прошлом и в будущем. От одного удара
сердца до другого он проживал целые века в сгущенном виде.
Ум Лито свободно парил, никаких устремлений души в компенсацию
самосознанию, никаких барьеров. "Условное будущее" Намри витало слегка, но
совместно со многими другими будущими. И в раздробленном его сознании, все
из его прошлого, каждая внутренняя жизнь становилась его собственной. И, с
помощью величайшего из всех в нем живущих, его "я" доминировало над
жизнями-памятями. Все они принадлежали ЕМУ.
Он подумал: "Когда изучаешь объект с расстояния, только его принцип и
можно разглядеть". Он достиг нужного расстояния и мог теперь разглядеть
собственную жизнь: многочисленность прошлых и их памятей - его ноша, его
радость, его необходимость. Но ПУТЕШЕСТВИЕ ЧЕРВЯ добавило еще одно
измерение, и его отец больше не стоял внутри него на страже, потому что не
возникало в том больше нужды. Лито ясно видел расстояния - прошлое и
настоящее. И прошлое показывало ему его начального предка - того, кого
звали Харум, и без которого не будет отдаленного будущего. Эти ясные
расстояния дали ему новые принципы, ввели в новые измерения, к которым он
приобщался. Какую жизнь он теперь ни выбирает, она проживается им как
автономный отрезок массового опыта, настолько закрученной по спирали
цепочки жизней, что ни одно единичное время жизни не идет в расчет по
сравнению с отложенными на ней поколениями. Воспрянув, этот массовый опыт
властен подчинить себе его самость. Он может сделаться ощутимым на
личности, на нации; на обществе, на целой цивилизации. Вот почему, конечно
же, Гурни внушили, что его нужно бояться - вот почему ждал нож Намри. Им
нельзя позволить увидеть эту силу внутри него. Никому нельзя никогда
увидеть эту силу во всей полноте - даже Ганиме.
Вскоре Лито выпрямился и увидел, что остался только наблюдающий за
ним Намри.
Постаревшим голосом Лито сказал:
- Нет единого набора ограничений для всех людей. Универсальное
предвидение - пустой миф. Только самые мощные из локальных течений Времени
можно предсказать. Но в бесконечном мироздании и ЛОКАЛЬНОЕ может быть
настолько гигантским, чтобы ум испуганно отпрянет от него.
Намри кивнул, не понимая.
- Где Гурни? - спросил Лито.
- Ушел, чтобы ему не пришлось увидеть, как я тебя убью.
- Ты убьешь меня, Намри? - интонации голоса Лито почти умоляли
сделать это.
Намри убрал руку с ножа.
- Поскольку ты об этом просишь - нет. Вот если бы ты был безразличен.
- Болезнь безразличия - это то, что многих погубило, - сказал Лито.
Он кивнул сам себе. - Да... даже цивилизации умирают от этого. Это как бы
расплата, требуемая за достижение новых уровней сложности или
самосознания, - он поглядел на Намри. - Так ты говоришь, ты следил, не
появится ли во мне безразличие? - и он понял, что Намри - больше чем
убийца: Намри изворотлив.
- Как признак неукрощенной силы, - сказал Намри, и это была ложь.
- Безразличная сила, да, - Лито выпрямился с глубоким вздохом. - Не
нравственное величие в жизни моего отца, Намри - лишь локальная ловушка,
которую он сам себе соорудил.

40

О Пол,
Ты Муад Диб,
Ты всех людей Махди.
Повеет ураганом
Вздох из твоей груди.
Песни Муад Диба.

- Никогда! - сказала Ганима. - Я убью его в брачную ночь.
Она сказала это с тем ершистым упрямством, которое до сих пор не
поддавалось никаким уговорам. Алия и ее советники прозаседали из-за этого
полночи, заразив все королевские покои своей взбудораженностью, посылая за
новыми советниками, за едой и питьем. Весь храм и прилегающая Твердыня
бурно переживали разочарование невыработанных решений.
Ганима очень спокойно восседала в зеленом суспензорном кресле в своих
собственных апартаментах, в большой комнате, обтянутой сыромятной кожей,
чтобы сымитировать камень съетча. Потолок, однако ж, был имбиратским
кристаллом и светился голубым помаргивающим светом, а пол был черного
кафеля. Мебели было мало: маленький письменный столик, пять суспензорных
кресел и узкая койка, установленная в алькове, по обычаю Свободных. На
Ганиме были желтые одеяния траура.
- Ты не вольный человек, имеющий право выбирать все стороны своей
собственной жизни, - Алия, наверное, уже в сотый раз это произнесла. "Эта
маленькая дурочка должна рано или поздно до этого дойти! Она должна пойти
на помолвку с Фарадином. Должна! Пусть потом убивает его, но от обрученной
Свободной требуется публичное провозглашение о своей помолвке".
- Он убил моего брата, - Ганима была замкнута на одном. - Всем это
известно. Свободные будут плевать при упоминании моего имени, если я
соглашусь на эту помолвку.
"И это одна из причин, по которым ты должна согласиться", - подумала
Алия. Вслух она сказала:
- Это сделала его мать. Он изгнал ее за это. Чего еще ты от него
хочешь?
- Его крови, - ответила Ганима. - Он Коррино.
- Он осудил свою собственную мать, - возразила Алия. - И почему тебя
должны беспокоить досужие пересуды Свободных? Они примут все, что мы там
ни прикажем им принять. Гани, мир в Империи требует...
- Я не соглашусь, - сказала Ганима. - Без меня вы помолвку объявить
не сможете.
Ирулэн, вошедшая в комнату как раз при этих словах Ганимы, вопрошающе
взглянула на Алию и двух советников, стоявших рядом с ней. Ирулэн увидела,
как Алия в отвращении вскинула руки и опустилась в кресло напротив Ганимы.
- Поговори с ней ты, Ирулэн, - сказала Алия.
Ирулэн пододвинула суспензорное кресло и села рядом с Алией
- Ты - Коррино, Ирулэн, - сказала Ганима. - Не думай, что тебе
повезет меня уговорить.
Ганима встала, перешла на койку и уселась там, ноги на крест,