Херберт Фрэнк. Дети Дюны

быть союзником против любой силы, несущей унижение человечеству. Гурни!
Гурни! Ты не в пустыне родился и вырос. Твоя плоть не ведают истины, о
которой я говорю. Но Намри знает. На открытой местности одно направление
не хуже другого.
- Я до сих пор не услышал того, что должен услышать, - сердито
обрезал Хэллек.
- Он выступает за войну и против мира, - сказал Намри.
- Нет! - ответил Лито. - Как и мой отец нисколько не выступал против
войны. Но посмотрите, что из него сделали. "Мир" в этой Империи имеет
только одно значение - поддержание движения но единственному жизненному
пути. Жизнь должна быть однообразна на всех планетах, как едино
правительство Империи. Вам велят быть довольными. Главная цель штудий
священнослужителей - найти правильные формы жизни. Ради этого они
прибегают к словам Муад Диба! Скажи мне, Намри, ты доволен?
- Нет! - отрицание вырвалось спонтанно и бесстрастно.
- Значит, ты богохульствуешь?
- Разумеется, нет!
- Но ты недоволен. Понимаешь, Гурни? Намри это нам доказывает: каждый
вопрос, каждая проблема не имеют единственного правильного решения. Надо
разрешить разнообразие. Монолит неустойчив. Так почему ты требуешь от меня
единственно верного высказывания? Этому ли быть мерилом твоего чудовищного
приговора?
- Ты вынудишь меня убить тебя? - спросил Хэллек, глубокое страдание
было в его голосе.
- Нет, я тебя пощажу, - ответил Лито. - Пошли весточку моей бабушке,
что я буду сотрудничать. Бене Джессерит может еще пожалеть о таком
сотрудничестве, но Атридес дает свое слово.
- Это надо проверить Видящей Правду, - сказал Намри. - Эти
Атридесы...
- У него будет шанс сказать перед своей бабушкой то, что должно быть
сказано, - Хэллек кивнул головой в сторону прохода.
Намри помедлил перед тем, как уйти, взглянул на Лито.
- Молюсь, что мы поступаем правильно, оставляя его в живых.
- Идите, друзья, - сказал Лито. - Идите и поразмыслите.
Когда двое мужчин удалились, Лито повалился на спину, ощутил холод от
койки. От совершенного движения голова у него закружилась на грани его
перегруженного спайсом сознания. И в этот миг он увидел всю планету -
каждое поселение, каждый городок, большие города, пустыни и высаженную
растительность. Все образы, обрушившиеся в его видение, были тесно
взаимосвязаны со смесью стихий внутри и вовне самих себя. Он видел
общественные структуры Империи отраженными в материальных структурах
планет и их обитателей. Это развернутое гигантское полотно его откровения
он воспринял именно так, как следовало: как смотровое окно на невидимые
механизмы общества. И, видя это, Лито понял, что для каждой системы есть
такое окно. Даже для системы самого себя и собственного мироздания. И он
принялся заглядывать в окна, космический надсмотрщик.
Это было то, к чему стремились его бабка и Сестры! Он это знал. Его
самосознание вышло на новый, высший уровень. Он ощущал прошлое, несомое им
в его клетках, его памятях, в архетипах, от которых строились его
предположения, в кольцевых зарубках мифов, в известных ему языках и их
праисторическом детрите. И все формы из его человеческого и
дочеловеческого прошлого, все жизни, которыми он теперь правил, слились в
нем, наконец, в единое целое. На фоне занавеса вечности он был
протозойским творением, рождение и смерть которого по сути одновременны,
но он был столь же бесконечным, сколь протозойским, творение, состоящее из
молекулярных памятей.
"Мы, люди, есть форма семейного организма!" - подумал он.
Они хотят его сотрудничества. Обещание сотрудничать предоставило ему
очередную отсрочку от смерти от ножа Намри. Добиваясь сотрудничества, они
стремятся распознать целителя.
И он подумал: "Но не тот общественный порядок я им принесу, на
который они рассчитывают!"
Гримаса исказила рот Лито. Он знал, что не будет так бессознательно
зловолен, как его отец - деспотизм как один конечный итог и рабство как
другой - но этот мир может молиться по "добрым старым дням".
И тогда его отец-память заговорил с ним, неназойливо, не в силах
потребовать внимания, но прося его выслушать.
И Лито ответил: "Нет. Мы подкинем им головоломки, чтобы занять их
умы. Есть много способов бегства от опасности. Откуда им знать, что я
опасен, пока я не войду в их жизни на тысячи лег? Да, отец, мы понаставим
им вопросительных знаков".

42

Нет в вас ни силы, ни невинности. Все это в прошлом.
Вина лупит мертвых, а я не железный Молот. Вы, множество
мертвых, всего лишь люди, совершавшие определенные вещи, и
память об этих вещах освещает мою дорогу.
Харк ал-Ада. Лито II - своим жизням-памятям.

- Само получается! - еле слышным шепотом сказал Фарадин.
Ой стоял над кроватью леди Джессики, пара охранников прямо позади
него. Леди Джессика приподнялась на руках. На ней был парашелковый халат
мерцающе белого цвета и такая же лента в бронзовых волосах. Фарадин
ворвался к ней несколько мгновений назад. На нем было серое трико. Лицо
его вспотело - от возбуждения и от отчаянной пробежки по коридорам дворца.
- Сколько времени? - спросила Джессика.
- Времени? - озадаченно переспросил Фарадин.
Один из охранников подал голос:
- Третий час пополуночи, миледи.
Охрана боязливо посматривала на Фарадина. Молодой принц стремглав
пронесся по освещенным ночными светильниками коридорам, и ошеломленные
охранники сорвались вслед за ним.
- Но ведь получается, - сказал Фарадин. Он поднял левую руку, затем
правую. - Я видел, как мои собственные руки уменьшаются в пухлые кулачки,
и вспомнил! Это мои руки, когда я был маленьким. Я припомнил, как был
маленьким, но это была... более ясная память. Я реорганизовывал мои
воспоминания!
- Очень хорошо, - сказала Джессика. Его возбуждение было
заразительно. - А что произошло, когда твои руки состарились?
- Мой... мой ум стал... косным. И у меня заболела спина Вот здесь, -
он коснулся места чуть выше левой почки.
- Ты выучил наиважнейший урок, - сказала леди Джессика. - Ты
понимаешь, что это за урок?
Руки его упали, он поглядел на нее и сказал:
- Мой ум управляет моей реальностью, - глаза его сверкнули, и он
повторил погромче. - Мой ум управляет моей реальностью!
- Это начало равновесия прана-бинду, - сказала Джессика. - Хотя,
всего лишь только начало.
- Что мне делать дальше? - спросил он.
- Миледи, - стражник, ответивший на ее вопрос, осмелился теперь
вмешаться. - Время...
"Интересно, есть ли кто-нибудь в такой час на их пунктах слежения?" -
подумала Джессика. И сказала:
- Удалитесь. Нам нужно поработать.
- Но, миледи... - охранник боязливо перевел взгляд с Фарадина на
Джессику и обратно.
- По-твоему, я собираюсь его соблазнить? - спросила Джессика.
Тот закоченел.
Фарадина охватило веселье, он расхохотался и выпроваживающе махнул
рукой.
- Вы слышали ее. Удалитесь.
Охранники поглядели друг на друга, но повиновались.
Фарадин присел на край кровати Джессики.
- Что дальше? - он покачал головой. - Хотелось мне верить тебе, и все
же я не верил. Потом... потом мой ум как будто стал таять. Я устал. Мой ум
сдался, перестал бороться с тобой. Вот так это было. Да, вот так! - он
щелкнул пальцами.
- Не со мной боролся твой ум, - сказала Джессика.
- Конечно, нет, - согласился он. - Я сражался с самим собой, с той
чушью, которой был обучен. Ну, что теперь дальше?
Джессика улыбнулась.
- Признаться, я не рассчитывала, что ты так быстро добьешься успеха.
Тебе понадобилось только восемь дней и...
- Я был терпелив, - ухмыльнулся он.
- И терпению тоже ты начал учиться.
- Начал?
- Ты едва-едва пригубил от учености. Теперь ты и вправду младенец. До
этого ты был... неродившейся возможностью.
Углы его рта поникли.
- Не будь так мрачен, - сказала она. Ты это сделал. Это важно. Сколь
многие могут сказать о себе, что они родились заново?
- Что следующее? - упорно повторил он.
- Ты будешь упражняться в том, чему научился, - сказала она. - Я
хочу, чтоб у тебя это получалось очень легко, в зависимости лишь от твоей
воли. Потом я заполню еще одно место в твоем сознании, которое это
упражнение распахнуло в тебе наружу. Оно будет заполнено способностью
проверять, как подействуют твои запросы на любую реальность.
- Это все, что мне сейчас делать?.. упражняться в...
- Нет. Теперь ты можешь начать тренировку мускулов. Скажи мне, можешь
ли ты пошевелить мизинцем левой ноги, чтобы больше ни один мускул твоего
тела не дрогнул?
- Мизи. - Она увидела, как на лице его появилось отстраненное
выражение - он пробовал пошевелить мизинцем. Вскоре он поглядел на свои
ноги, уставился на них. На его лбу выступил пот. Из груди вырвался
глубокий выдох. - Нет, не могу.
- Да, можешь, - ответила она. - Ты этому научишься. Ты познаешь
каждый мускул своего тела. Познаешь их точно так же, как знаешь свои руки.
Он тяжело сглотнул перед такой распахнутой перспективой. Затем
спросил:
- Для чего ты эго со мной делаешь? Каков твой план в отношении меня?
- Я намереваюсь высвободить тебя над мирозданием, - ответила она. -
Ты станешь кем угодно - кем сам больше всего жаждешь стать.
Он осмысливал сказанное одно мгновение.
- Кем я только ни пожелаю стать?
- Да.
- Это невозможно!
- Если только ты не научишься управлять своими желаниями так же, как
управляешь своей реальностью, - сказала она. И подумала: "Вот оно! Пусть
его аналитики разбираются с этим. Они посоветуют ему принять это, но с
осмотрительностью, а Фарадин на шаг приблизится к пониманию того, что я
делаю на самом деле".
Он сказал, проверяя свою догадку:
- Одно дело - сказать человеку, что он осознает свое сердечное
желание. Другое дело - воистину подвести его к этому.
- Ты пойдешь дальше, чем я думала, - сказала Джессика. - Очень
хорошо, обещаю: если ты полностью пройдешь эту программу обучения, ты
станешь хозяином самому себе. Что ты ни сделаешь - эго будет только то,
чего ты захочешь.
"И пусть Видящая Правду попробует вычленить из этого все смыслы", -
подумала она.
Он встал, и выражение его лица, когда он склонился над ней, было
теплым, а было в нем чувство товарищества.
- Я, знаешь ли, верю тебе. Будь я проклят, если знаю, почему, но
верю. И не скажу ни слова о других вещах, о которых думаю сейчас.
Джессика смотрела на него, пока он, пятясь задом удалялся из ее
спальни. Завернув глоуглобы, она легла. В Фарадине есть глубина. Он сказал
ей ни много ни мало, как то, что начал понимать ее умысел, но по
собственной воле присоединяется к ее заговору.
"Подожди, пока он не начнет постигать свои собственные эмоции", -
подумала она. С этим она успокоилась и вернулась ко сну. Завтра утром,
предвидела она, ей будут отчаянно докучать случайные встречи с разными
придворными, задающими внешне невинные вопросы.

43

Человечество периодически проходит через убыстрение
своих дел, переживая гонку между обновляемой
жизнеспособностью существования и манящим обессиливанием
декаданса. В этой периодической гонке, любая пауза
становится роскошью. Только тогда можно вообразить, что
все дозволено, что все возможно.
Апокрифы Муад Диба.

"Касание песка - важно", - сказал себе Лито.
Ему, сидевшему под ослепительным небом, был ощутим крупнозернистый
песок под ним. Его принудили съесть еще одну обильную дозу меланжа, и ум
Лито обратился на себя самого, подобно водовороту. Глубоко внутри воронки
этих завихрений покоился остававшийся без ответа вопрос: "Почему они
добиваются того, что я это скажу?" Гурни был упрям - нет сомнений. И
приказ свой он получил от леди Джессики.
Лито вывели из съетча на дневной свет ради его "урока". Из-за того,
что тело его совершило эту короткую прогулку из съетча, в то время, как ум
присутствовал при битве Лито с Бароном Харконненом - наблюдая ее глазами
обоих, у него было странное ощущение. Они сражались внутри него, через
него, поскольку он не мог дать им сойтись в непосредственной схватке. Эта
битва открыла ему, что случилось с Алией. Бедная Алия.
"Я был прав, страшась этого спайсового путешествия", - подумал он.
Горькая обида на леди Джессику переполнила его до краев. Проклятый ее
Гом Джаббар! Сразиться с ним и победить - или умереть при испытании. Она
не могла поднести отравленную иглу к его шее, но она могла послать его в
ту долину опасностей, перед которыми не устояла ее собственная дочь.
Внимание его привлекло сопение. Оно колебалось, становилось громче,
тише, громче... тише. Он не мог определить, принадлежит ли оно нынешней
реальности или навеяно спайсом.
Тело Лито поникло на скрещенные руки. Ягодицами он ощущал горячий
песок. Прямо перед ним был коврик, но он сидел на голом песке. На коврик
упала тень: Намри. Лито поглядел на запачканный рисунок ковра, по
которому, чудилось ему, бежит пузырчатая рябь. Его сознание поплыло из
настоящего через пейзаж, где до горизонта простирались взбудораженные
зеленые кроны.
В черепе его стоял барабанный бой. Ему было жарко, его лихорадило.
Лихорадка была давлением того жара, что заполнял его ощущения, вытесняя
осознание собственного тела, пока не остались для него ощутимы лишь
движущиеся тени грозящих опасностей. Намри и его нож. Давление...
Давление... Наконец, Лито простерся ничком между песком и небом, не ощущая
ничего, кроме лихорадки. Теперь он ожидал, чтобы что-нибудь произошло,
чувствуя, что любое событие станет главным и единственным.
Жаркое-прежаркое солнце топтало его, сокрушая ослепительным блеском,
и ни успокоения, ли избавления. "Где моя Золотая Тропа?" Всюду ползли
жучки. Всюду. "Моя кожа не моя собственная". Он слал послания своим
нервам, ожидая, что удастся добиться каких-то ответов от других в нем.
"Подними голову", - велел он своим нервам.
Голова, которая могла бы ползком волочиться вперед, поднялась и
взглянула на заплаты пустоты в ярком свете.
- Он теперь глубоко в этом, - прошептал кто-то.
Никакого ответа.
Но солнце, полыхавшее огнем, возводило давящие здания жара.
Медленно, выпрямляясь, течение его сознания повлекло его через
последнюю завесу зеленой пустоты и далее, по низким складкам дюн; не
больше чем на километр от мелком прочерченной линии съетча лежало - ВОН
ТАМ - зеленое расцветающее будущее, мощно растекавшееся, в изобилии
бесконечной зелени, вспухающее зеленью, зелень, зелень, бесконечно
наступающая.
И во всей этой зелени не было ни одного зеленого червя.
Буйство диких зарослей, но нигде нет Шаи-Хулуда.
Лито ощутил, что это он переступил за прежние границы в новую страну,
свидетельницей которой было лишь его воображение, и что непосредственно
прозревает теперь сквозь ближайшую завесу то, что позевывающее
человечество именует НЕИЗВЕСТНЫМ. Это стало кровожадной реальностью.
Он ощущал, как колышется на ветке красный плод его жизни, как сочится
из него сок, и соком этим был спайс, текущий по его венам.
Раз нет Шаи-Хулуда - и спайса больше нет.
Он прозрел будущее без великого серого червя-змеи Дюны. Он понимал
это, хотя и не мог вырваться из транса, чтобы отгородиться от собственного
проникновения.
Его сознание резко отпрянуло назад - назад, назад, прочь из столь
смертоносного будущего. Мысли его перетекли в его кишечник, стали
примитивными, движимыми лишь напряженностью эмоций. Он обнаружил, что не в
состоянии сосредоточиться на каком-то одном аспекте и его видения, и того,
что в действительности его окружало, но внутри него звучал голос. Говорил
голос на древнем языке, и Лито идеально его понимал. Голос был мелодичен и
оживлен, но каждое слово словно било Лито по голове.
"Ты, глупец, вовсе не настоящее влияет на будущее, но будущее творит
настоящее. Ты видишь обратную перспективу. Поскольку будущее задано,
разворачивание событий, которые его обеспечат, происходит зафиксировано и
неизбежно".
Слова эти пронзили его. Ужас пустил корни и в его материальное тело.
Благодаря этому, он понял, что тело его все еще существует, но отчаянная
сущность и огромнейшая сила его видения оставили в нем чувства распада,
беззащитности, он неспособен был послать сигнал своим мускулам и добиться
их повиновения. Он понял, что все больше и больше уступает тому скопищу
жизней, чьи памяти заставили его некогда поверить в собственную
реальность. Его наполнил страх. Он понимал, что, может быть, утрачивает
свой контроль над ними, впадает, в итоге, в Богомерзость.
Лито почувствовал, как его тело корчится от ужаса.
Он попал в зависимость от одержанной победы и недавно достигнутого
сотрудничества с жизнями-памятями. Все они обернулись против него, все они
- даже царственный Харум, которому он доверял. Он попытался мысленно
сосредоточиться на собственном изображении, наткнулся на накладывающиеся
рамки других изображений, каждое разного возраста: ребенок, впадающий в
старческий маразм. Он припомнил первые уроки, полученные его отцом: "Пусть
твои руки молодеют, зачем стареют". Но все его тело было погружено теперь
в сгинувшие реальности, и все попытки опереться на собственное воображение
таяли среди других лиц, среди черт тех, кто наделил его своей памятью.
Алмазный удар грома разбил его на куски.
Лито ощутил, как рассыпаются в стороны кусочки его сознания - и все
же сохранялось в нем осознание самого себя - где-то между бытием и
небытием. С оживающей надеждой он ощутил, что тело его - дышит. Вдох...
Выдох... Он сделал глубокий вдох: ЙИН. Он выдохнул: ЙАНГ.
Где-то, вне пределов его досягаемости, находилось место высшей
независимости, победы над спутанным наследием множества его жизней - не
ложного ощущения владычества над ними, но истинной победы. Он понял теперь
свою предыдущую ошибку: он искал силы в реальности транса, предпочтя его
прямой встрече с теми страхами, что он и Ганима вскармливали друг в друге.
"Страх одолел Алию!"
Но стремление к силе подсовывало другую ловушку, устремляя его в мир
фантазии. Теперь он различал иллюзию. Весь процесс иллюзии повернулся на
пол-оборота, и теперь он видел тот центр, из которого сможет бесцельно
наблюдать за полетом своих видений, своих внутренних жизней.
Он ощутил душевный подъем. От этого ему захотелось смеяться, но он не
позволил себе этой роскоши - зная, что она запрет двери памяти.
"А-а-а, мои памяти, - подумал он. - Я вижу нашу иллюзию. Вы больше не
изобретаете для меня следующего мгновения. Вы просто показываете мне, как
создавать новые мгновения. Я не замкнусь на прежней колее".
Эта мысль прошла через его сознания, как будто все в нем стирая
набело, и влекомый этой мыслью, он ощутил все свое тело, einfalle, в самых
доскональных деталях отчитывавшееся о каждой клеточке, каждом нерве. Он
достиг состояния напряженного спокойствия. В этом спокойствии, он услышал
голоса - понимая, что они доносятся издалека, но вместе с тем слыша их так
ясно, как будто их усиливало эхо ущелий.
Один из них был голосом Хэллека:
- Может быть, мы дали ему слишком большую дозу.
Намри отвечает:
- Мы дали ему имению столько, сколько она велела.
- Может, нам стоило бы сходить туда, еще раз на него взглянуть.
Это Хэллек.
- Сабиха смыслит в таких делах - она позовет нас, если что-то пойдет
не так.
Это Намри.
- Не нравится мне это дело с Сабихой.
Хэллек.
- Она - необходимое составляющее.
Намри.
Лито ощутил яркий свет вокруг себя и пустоту внутри, но тьма была
укромной, защищающей и теплой. Свет заполыхал, и Лито понял, что родился
он из его внутренней тьмы, распространясь теперь водоворотом сияющего
облака. Тело его стало прозрачным, его потянуло вверх, но он сохранял при
этом einfalle контакт с каждой своей клеточкой и с каждым нервом.
Множество внутренних жизней обрело порядок, ничего перепутанного и
смешанного. Они стали очень тихи - воспроизводя его собственное внутреннее
безмолвие, каждая жизнь-память присмирела, невещественное и неделимое
бытие.
И тогда Лито с ними заговорил:
- Я - ваш дух. Я - единственная жизнь, которую вы можете осознать. Я
- дом вашего духа в Стране Нигде, только напоминающей родное жилье. Без
меня, внятность мироздания обратится в хаос. Творческое и бездонное
неразрешимо скованы во мне друг с другом - только я могу быть посредником
между ними. Без меня, человечество увязнет в трясине и тщете ЗНАНИЯ. Через
меня, вы и оно найдете единственную дорогу из хаоса: ПОНИМАНИЕ ЖИЗНИ.
С этим, он высвободил собственное "я" и стал самим собой, своей
собственной личностью, сориентированной в цельность собственного прошлого.
Это не было ни победой, ни поражением - чем-то новым, чтобы разделить это
с любой внутренней жизнью по его выбору. Лито смаковал эту новизну,
позволяя ей овладеть каждой клеточкой, каждым нервом, отказываясь от того,
что предложила ему einfalle, и в ту же секунду обретая целостность.
Через какое-то время он очнулся в белой пустоте и, со вспыхнувшим
сознанием, понял, где находится его тело: сидит на песке в километре от
той кручи съетча, что является его северной стеной. Он теперь не ведал
сомнений, что это за съетч: Джакуруту... и Фондак. Но он очень сильно
отличается и от легенд и мифов, и от слухов, которым потакают
контрабандисты.
Прямо напротив него сидела на коврике молодая женщина, прицепленный к
ее левому рукаву глоуглоб парил над ее головой. Когда Лито поднял взгляд
выше глоуглоба, то увидел звезды. Он знал эту молодую женщину - она уже
появлялась раньше в его видениях, это она жарила кофе. Она была
племянницей Намри, так же готовой пустить в дело нож, как и ее дядя. Нож
лежал у нее на подоле, подоле простого зеленого одеяния поверх серого
стилсьюта. Сабиха, так ее звали. И у Нами были на нее собственные планы.
По глазам его Сабиха увидела, что он очнулся, и сказала:
- Уже почти заря. Ты провел здесь целую ночь.
- И большую часть дня, - сказал он. - Ты делаешь хороший кофе.
Это замечание ее озадачило, но она проигнорировала его - с той
прямолинейностью мышления, что свидетельствовало, что нынешнее ее
поведение определяется суровой подготовкой и подробнейшими инструкциями.
- Вот и час убийства, - сказал Лито. - Но твой нож больше не надобен,
- он указал на нож у нее на подоле.
- Намри о том судить, - ответила она.
"Значит, не Хэллеку". Она лишь подтвердила его внутреннее знание.
- Шаи-Хулуд - великий уборщик мусора и уничтожитель ненужных
свидетельств, - сказал Лито. - Я сам его так использовал.
Она непринужденно положила руку на рукоять ножа.
- Как показательно то, где каждый из нас сидит, - сказал Лито. - Ты
сидишь на коврике, а я на песке.
Ее рука полунакрыла рукоять ножа.
Лито зевнул, так сильно и широко, что у него заболели челюсти.
- У меня было видение, в котором и ты присутствовала, - сказал он.
Ее плечи слегка расслабились.
- Мы были очень односторонни в отношении к Арракису, - сказал он. -
Просто варварство. Есть некая инерция в том, что мы до сей поры делаем, но
кое-что из сделанного мы должны переделать. Чашечки весов надо
уравновесить получше.
По лицу Сабихи скользнула хмурая озадаченность.
- Мое видение, - сказал он. - Как только мы не восстановим здесь, на
Дюне, танец жизни, не будет больше дракона на полу пустыни.
Поскольку он использовал для червя название, употреблявшееся Старыми
Свободными, она чуть замешкалась, чтобы его понять.
- Черви? - спросила она.
- Мы в темном проходе, - сказал он. - Без спайса распадется Империя.
Не сдвинутся корабли Космического Союза. Воспоминания планет друг о друге
будут все тускнеть и тускнеть. Планеты замкнутся на самих себя. Спайс
станет той границей, на которой навигаторы Союза утратят свое мастерство.
Мы станем цепляться за наши дюны, невежды насчет того, что есть над нами и
под нами.
- Ты говоришь очень странно, - сказала она. - Как ты видел меня в
своем видении?
"Полагайся на суеверия Свободных!" - подумал он. И сказал:
- Я стал пазиграфичен. Я - живая скрижаль, на которой надо высечь те
перемены, которые должны проследовать. Если я их не запишу, вы встретитесь
с такой сердечной болью, какой еще не испытывало человечество.
- Что это за слова? - спросила она, а рука ее легко покоилась на
ноже.
Лито повернул голову на кручи Джакуруту, увидел начинающееся
свечение, которым Вторая луна отмечала свой предрассветный проход за
скалами. Предсмертный крик пустынного зайца потряс его душу. Он увидел,
как Сабиха содрогнулась. Затем послышалось хлопанье крыльев - ночная
птица, ставшая здесь ночной. Он увидел янтарное свечение многих глаз,
проносящихся мимо него по направлению к трещинам кручи.
- Я должен следовать велениям моего нового сердца, - сказал Лито. -
Ты смотришь на меня как на простого ребенка, Сабиха, но если...
- Он предостерегал меня насчет тебя, - сказала Сабиха, и плечи ее
теперь напряглись в готовности.
Услышав страх в ее голосе, он сказал:
- Не бойся меня, Сабиха. Ты прожила на восемь лет больше моего тела.
В этом, я отношусь к тебе с почтением. Но во мне намного больше тысяч лет
нерассказанных жизней - намного больше, чем знаешь ты. Не смотри на меня
как на ребенка. Я прошел через мосты многих будущих и в одном из них видел
нас, переплетенных в любви. Тебя и меня, Сабиха.
- Что... Этого не может... - она смущенно осеклась.
- Эта мысль разовьется в тебе, - сказал он. - Теперь помоги мне
вернуться в съетч, потому что я побывал во многих местах и ослаб,
утомленный моими путешествиями. Намри должен услышать, где я был. -