Херберт Фрэнк. Дети Дюны

Заметив в ней нерешительность, он добавил: - Разве я не Гость Пещеры?
Намри должен узнать то, что открылось мне. Многое мы должны сделать, иначе
выродится наш мир.
- Я не верю этому... Насчет червей, - сказала она.
- И насчет объятий любви тоже?
Она покачала головой. Но ему видно было, как мысли проплывают в ее
мозгу подобно несомым ветром перышкам.
Его слова и привлекали, и отталкивали ее. Необычайно соблазнительно,
конечно, стать супругой властвующего. Но есть ведь и приказы ее дяди. Но
сын Муад Диба может однажды стать правителем всего их мироздания - от Дюны
до самых крайних его пределов. Отвращение, вспыхнувшее в ней к такому
будущему, было необычайно в духе Свободных - народа, привыкшего прятаться
в пещерах. Спутница Лито будет на виду у всех, станет объектом сплетен и
пересудов. Она, однако, будет богата, но...
- Я - Сын Муад Диба, способный видеть будущее, - сказал он.
Она медленно убрала нож в ножны, легко поднялась с коврика, подошла к
Лито и помогла ему встать на ноги. Лито немало позабавили ее дальнейшие
действия: она аккуратно сложила коврик, повесила его через правое плечо.
Он видел, что она сравнивает их рост, размышляя над его словами -
"переплетенные в любви"?
"Рост - из тех вещей, которые меняются", - подумал он.
Она положила руку ему на руку, помогая ему и направляя его. Он
споткнулся, и она резко проговорила:
- Здесь ЭТОМУ не место! - имея в виду нежелательный звук, который мог
привлечь червя.
Лито ощутил, что тело его стало сухой скорлупкой, покинутой
насекомым. Он узнал эту скорлупку: некогда в ней было общество, основанное
на торговле меланжем и на Религии Золотого Эликсира. Ее опустошили
крайности. Высокие цели Муад Диба ниспали до волховства, поддерживаемого
вооруженной силой Ауквафа. Религия Муад Диба имеет теперь другое имя:
Шьен-сан-Шао, иксианское словцо, означающее умоисступление и безумие
считающих, будто они могут провести мироздание в рай на острие крисножа.
Но и это изменится, как изменилось название Икс - попросту девятая планета
их солнца, но они забыли язык, давший им это название.
- Джихад был видом массового безумия, - пробормотал он.
- Что? - Сабиха была сосредоточена на том, чтобы идти вне ритма, не
выдавая своего присутствия на открытом песке. На мгновение она задумалась
над его словами, затем истолковала их как еще один плод его очевидного
истощения. Она ощущала его слабость, то, как он был высосан трансом. Ей
это казалось бессмысленным и жестоким. Если должно ему быть убитым, как
говорит Намри, то следует сделать это быстро, без всех этих игр в
кошки-мышки. Но Лито говорил о дивном откровении. Может, именно за этим и
гонится Намри. Наверняка должен быть мотив за действиями собственной
бабушки этого ребенка. С чего бы еще Нашей Госпоже Дюны давать свое добро
на столь опасные для жизни ребенка действия?
РЕБЕНКА?
Опять она задумалась над его словами. Они были уже у подножия кручи,
и она остановила своего подопечного, дав ему секунду передохнуть в месте
уже побезопасней. Глядя на него в неясном звездном свете, она спросила:
- Как же так может быть - что больше не будет червей?
- Только я могу изменить это, - ответил он. - Не бойся. Я могу
изменить что угодно.
- Но это...
- На некоторые вопросы нет ответов, - сказал он. - Я видел то
будущее, но противоречия только собьют тебя с толку. Это - наш меняющийся
мир, и мы - самое странное изменение из всех. Мы откликаемся на множество
воздействий. Наши будущие нуждаются в постоянной модернизации. Сейчас
имеется преграда, которую мы должны устранить. Это диктует нам жестокость,
и совершать ее мы будем против наших самых основных и лелеемых желаний...
Но это должно быть сделано.
- Что должно быть сделано?
- Ты когда-нибудь убивала друга? - вопросил он, отворачиваясь и
проходя в расщелину, свод которой нависал над тайным входом в съетч. Шел
он так быстро, как только позволяла измученность трансом, а она сразу его
догнала, вцепилась в его одежду и заставила остановиться.
- Что это такое - об убийстве друга?
- Он все равно умрет, - сказал Лито. - Мне не придется убивать его
самому, но я мог бы это предотвратить. А если я не предотвращу - разве это
не значит, что я его убью?
- Кто это... кто умрет?
- Альтернатива налагает на меня молчание, - сказал он. - Я, может,
обязан буду отдать мою сестру чудовищу.
И опять он отвернулся от нее, и на этот раз оказал сопротивление,
когда она потянула его за одежду, отказался отвечать на ее вопросы. "Лучше
всего ей не знать, пока не наступит время", - думал он.

44

Естественный отбор описывается как работа окружающей
среды по отборочному отсеву тех, кто даст потомство.
Однако, это чрезвычайно ограниченная точка зрения, когда
дело касается людей. Воспроизведение через секс склонно к
экспериментам и новшествам. Это ставит многие вопросы, в
том числе тот, самый старый: является ли окружающая среда
критерием при отборе после того, как видоизменение уже
произошло, или же она заранее детерминирует те
видоизменения, которые отсеет при отборе. Дюна никак не
ответила на эти вопросы: она лишь поставила новые, которые
Лито и Сестры могут попытаться разрешить за последующие
пять сотен поколений.
Харк ал-Ада. Катастрофа Дюны.

Возвышавшиеся на расстоянии голые бурые утесы Защитной стены виделись
Ганиме воплощением того призрака, что угрожал ее будущему. Она стояла на
краю сада-крыши крепости, спиной к заходящему солнцу. Из-за пыльных туч
солнце светило накаленным оранжевым цветом столь же сочным, как у краев
пасти червя. Ганима вздохнула, думая: "Алия... Алия... Предстоит ли мне
повторить твою судьбу?"
Внутренние жизни в последнее время все громче заявляли о себе. Было
что-то, связанное с внутренним миром женщин - Свободных - может, и
вправду, половые различия с мужчинами, но что бы это ни было - женщина
всегда была более восприимчива к подобному внутреннему приливу. Ее бабушка
предупредила ее об этом, когда они строили планы, и Ганима столько же
почерпнула из аккумулированной мудрости Бене Джессерит, сколько осознала
через эту мудрость угрожавшее ей.
Леди Джессика внутри нее ей сказала:
- За нашим наименованием для предрожденных - Богомерзость - долгая
история неоднократного горького опыта. Действие Богомерзости, как
представляется, таково, что внутренние жизни разделяются. Они расщепляются
на благоволящие и зловолящие. Благоволящие остаются покорными, полезными.
Зловолящие, похоже, объединяются мощным психо, старающимся завладеть живым
телом и его сознанием.. Этот процесс, как известно, занимает определенное
время, но признаки его легко узнаваемы.
- Почему ты бросила Алию? - спросила Ганима.
- Я в ужасе бежала от своего порожденья, - тихим голосом ответила
Джессика. - Я сдалась. И теперь меня тяготит то, что... может быть, я
сдалась слишком рано.
- Что ты имеешь в виду?
- Еще не могу объяснить тебе, но... может быть... нет! Я не подам
тебе ложных надежд. У Гхафлы, богомерзкого безумия, долгая история в
человеческой мифологии. Его называли очень по-разному, но чаще всего -
ОДЕРЖИМОСТЬЮ. Вот так оно выглядит. Злая воля сбивает тебя с пути и
одерживает верх над тобой.
- Лито... боялся спайса, - сказала Ганима, обнаруживая, что может
говорить о нем тихо. Жестокая потребовалась от них цена!
- И мудро, - ответила Джессика. И больше ничего не сказала.
Но Ганима пошла на опасность выплеска ее внутренних памятей,
вглядываясь в прошлое сквозь странно расплывчатую завесу и сквозь тщетно
распространяющийся страх Бене Джессерит. Просто объяснить, что сокрушило
Алию, - не принесет ни капли облегчения. Аккумулированный Бене Джессерит
опыт указы ей на возможный выход из ловушки, однако же и Ганима, рискнув
разделить внутреннюю жизнь с другими, прежде всего призвала Мохалату,
благое партнерство, которое может ее защитить.
И сейчас она призывала жизнь-соучастницу, стоя в зареве заката на
краю крыши-сада крепости. И сразу же явилась к ней жизнь-память ее матери.
Чани стояла призраком между Ганимой и отдаленными обрывами.
- Войдя сюда, ты съешь плод Заккуума, пищу яда! - воззвала Чани. -
Затвори эту дверь, дочка! Так будет лишь безопасней.
Вокруг видения с шумом нахлынула толпа внутренних жизней, и Ганима
сбежала, погрузив свое самосознание в Кредо Сестер, действуя больше из
отчаяния, чем из доверия. Она быстро произнесла Кредо, шевеля губами,
поднимая голос до шепота:
- Религия - это подражание ребенка взрослому. Религия - это оболочка
прежним верованиям - мифологии, являющейся догадками, скрытой
убежденности, что мирозданию можно доверять, теми декларациями, что делают
стремящиеся к личной власти мужчины, и все это перемешано с крохами
просвещенности. И всегда непроизнесенное главенствующее повеление таково:
"Да не вопросишь ты!" Но мы вопрошаем. Мы по ходу дела нарушаем это
повеление. Работа, на которую мы себя направляем - освобождение
воображения, использование энергии воображения ради глубочайшего
восприятия творчества человечеством.
Мысли Ганимы понемногу опять упорядочились. Хотя она ощущала, как
трепещет ее тело, и знала, как непрочен достигнутый ею мир - и эта
расплывчатая завеса в ее мозгу.
- Леб Камай, - прошептала она. - Сердце моего врага, да не станешь ты
моим сердцем.
И она вызвала в памяти лицо Фарадина, сатурнинское молодое лицо с
тяжелыми бровями и твердым ртом.
"Ненависть сделает меня сильной, - подумала она. - Через ненависть я
смогу сопротивляться судьбе Алии".
Но осталась трепещущая непрочность ее положения, и все, о чем она
могла теперь думать - как же Фарадин напоминает своего дядю, покойного
Шаддама IV.
- Вот ты где!
Это к Ганиме справа подходила Ирулэн, широко - почти но-мужски
шагавшая вдоль парапета. Повернувшись, Ганима подумала: "А она - дочь
Шаддама".
- Почему ты все время ускользаешь сюда одна? - вопросила Ирулэн,
становясь перед Ганимой и возвышаясь над ней с сердитым лицом.
Ганима воздержалась говорить, что она не одна, что стража видела, как
она взбиралась на крышу. Гнев Ирулэн относился к тому факту, что место
здесь было открытое и что здесь их могло настичь дальнобойное оружие.
- Ты не носишь стилсьют, - сказала Ганима. - Разве ты не знаешь, что
в прежние времена любой, пойманный вне пределов съетча без стилсьюта,
автоматически убивался. Растрачивать воду значило быть опасностью для
племени.
- Вода! Вода! - бросила Ирулэн. - Я хочу знать, почему ты сама себя
подвергаешь опасности таким образом. Пошли назад, вовнутрь. Мы все из-за
тебя переволновались.
- Какая же теперь может быть опасность? - спросила Ганима. - Стилгар
казнил всех изменников. Повсюду - охрана Алии.
Ирулэн посмотрела на темнеющее небо. На его серо-голубом занавесе уже
стали видны звезды. Потом она снова поглядела на Ганиму:
- Не буду спорить. Меня послали сказать тебе, что мы получили
послание от Фарадина. Он согласен, но по некоторым причинам он желает
отложить церемонию.
- На сколько?
- Мы еще не знаем. Идут переговоры. Но Данкана отсылают домой.
- И мою бабушку?
- Она предпочла остаться пока что на Салузе.
- Кто может ее осуждать? - спросила Ганима.
- А, глупая стычка с Алией!
- Не дурачь меня, Ирулэн. Это не было глупой стычкой. Я слышала
рассказы.
- Страхи Сестер...
- Истинны, - сказала Ганима. - Что ж, ты получила мое послание.
Постараешься еще раз меня разубедить?
- Нет, сдаюсь.
- Тебе бы следовало знать лучше, чем пытаться мне лгать, - сказала
Ганима.
- Очень хорошо! Я не оставлю попыток тебя разубедить. Такой курс -
сумасшествие, - и Ирулэн подивилась, почему она позволяет себе так
раздражаться на Ганиму. Сестры Бене Джессерит ни из-за чего не должны
раздражаться. - Я озабочена грозящей мне крайней опасности. Ты-то знаешь.
Гани... ты дочь Пола... Как ты можешь...
- Потому что я - его дочь, - ответила Ганима. - Мы, Атридесы, ведем
свой род от Агамемнона, и знаем, что в нашей крови. У нас, Атридесов,
кровавая история - и мы не миримся с пролитой кровью.
Отвлеченная, Ирулэн спросила:
- Кто такой Агамемнон?
- До чего же скудно, оказывается, ваше хваленое образование Бене
Джессерит, - сказала Ганима. - Я все время забываю, что ты видишь историю
в уменьшающейся перспективе. Но мои воспоминания уходят до... - она
осеклась: лучше не пробуждать эти тени от их хрупкого сна.
- Что бы ты там ни помнила, - сказала Ирулэн, - ты должна знать как
опасен этот курс для...
- Я убью его, - сказала Ганима. - Жизнь за жизнь.
- А я предотвращу это, если смогу.
- Мы уже это знаем. Тебе не предоставится возможность. Алия отошлет
тебя на юг в один из новых городов, пока все не будет кончено.
Ирулэн уныло покачала головой.
- Гани, я дала клятву, что буду охранить тебя от любой опасности. Я
заплачу за это собственной жизнью, если будет необходимо. Если ты думаешь,
что я собираюсь бездельничать за кирпичными стенами какой-нибудь джедиды,
пока ты...
- Всегда есть Хуануи, - мягким голосом сказала Ганима. - И
альтернатива - водосборник смерти. Уверена, тебе не стоит вмешиваться
оттуда, где ты будешь.
Ирулэн побледнела, поднесла руку ко рту, забыв на мгновение всю свою
выучку. Это было свидетельством, сколько заботы она вложила в Ганиму -
почти полное забытье чего-либо, кроме животного страха.
- Гани, за себя я не боюсь. Ради тебя я брошусь в пасть червя. Да, я
то, чем ты меня называешь - бездетная жена твоего отца. Но ты - мой
ребенок, которого у меня никогда не было. Я умоляю тебя... - слезы
блеснули в углах ее глаз.
Ганима, поборов тяжелый комок в горле, сказала:
- Есть между нами и еще одно различие. Ты никогда не была Свободной.
А я являюсь именно ей. Это - пропасть, которая нас разделяет. Алия это
понимает. Кем там она еще ни будь, но это она понимают.
- Нельзя сказать, что Алия понимает, - с горечью проговорила Ирулэн.
- Не знай я, что она из рода Атридесов, я бы решила, что она задалась
целью уничтожить эту семью.
"А откуда тебе знать, что Алия до сих пор Атридес?" - подумала
Ганима, дивясь слепоте Ирулэн. Она же - из Бене Джессерит, а где ж еще
лучше знают историю Богомерзости? А она не позволяет себе даже думать об
этом, не говоря уж о том, чтобы поверить. Алия, должно быть, заколдовала
каким-то образом бедную женщину.
Ганима сказала:
- Я должна тебе долг воды. Ради этого, я буду охранять твою жизнь. Но
твой кузен поплатится. И не будем больше об этом.
Ирулэн уняла дрожь губ, вытерла глаза.
- Я так любила твоего отца, - прошептала она. - И даже не знаю, жив
он или мертв.
- Может, он и не мертв, - ответила Ганима. - Этот Проповедник...
- Гани! Порой я тебя не понимаю. Стал бы Пол нападать на собственную
семью.
Ганима пожала плечами, поглядела в меркнущее небо.
- Может быть, его развлекает такое...
- Как можешь ты так легко говорить об этом...
- Чтобы держаться подальше от темных глубин, - ответила Ганима. - Я
не насмехаюсь над тобой. Видят боги, нет. Но я просто дочь своего отца. Я
- каждый из тех, кто вложил свое семя в род Атридесов. Ты не думаешь о
Богомерзости, а я ни о чем другом думать не могу. Я - предрожденная. Я
знаю, что внутри меня.
- Глупое старое суеверие о...
- Нет! - Ганима подняла руку ко рту Алии. - Я - проклятая программа
развития всего Бене Джессерит, вплоть до... и включая мою бабушку. И я -
много большее, - чиркнув ногтем по левой ладони, она расцарапала ее до
крови. - Тело мое юно, но его жизненные опыты... О, БОГИ, Ирулэн! Опыты
моих жизней! Нет! - она опять подняла руку, поскольку Ирулэн подошла
поближе. - Я знаю все будущие, которые провидел мой отец. Во мне -
мудрость многих жизненных сроков, и все их невежество тоже... вся их
бренность. Если ты намерена мне помочь, Ирулэн, узнай сначала, кто я есть.
Ирулэн непроизвольно наклонилась и обняла Ганиму, обняла крепко,
прижавшись щекой к ее щеке.
"Не сделай так, чтобы я должна была убить эту женщину, - подумала
Ганима. - Не допусти этого".
И, только промелькнула в ней эта мысль, надо всей пустыней опустилась
ночь.

45

Маленькая птичка, клювик в красных жилочках,
Свой зов тебе послала, пропев над съетчем Табр.
Лишь раз тебя окликнула, и ты ушел от нас,
От нас ты удалился в Долину Похорон.
Плач по Лито II.

Лито пробудило звяканье водных колец в женских волосах. Он поглядел в
открытый дверной проем своей камеры и увидел сидящую там Сабиху. Полу
спутанным от дурмана-спайса сознанием он увидел вокруг нее очертания всего
того, что открылось ему о ней в его видении. Она была на два года старше
того возраста, когда большинство женщин Свободных выходят замуж или по
крайней мере заключают помолвку. Следовательно, ее семья для чего-то ее
приберегала... или для кого-то. Она брачного возраста... Это очевидно. Его
подернутые видениями глаза видели ее существом из Земного прошлого
человечества: темные волосы и бледная кожа, глубокие глазницы, придававшие
зеленоватый отлив ее заполненным синевой глазам, маленький носик, широкий
рот над острым подбородком. И она была для него живым сигналом, что здесь,
в Джакуруту, знают о плане Бене Джессерит - или подозревают, каков он.
Значит, они надеются возродить через него Империю Фараонов, да? Вот почему
они намереваются заставить его жениться на их Сестре? Сабиха наверняка не
может этого предотвратить.
Хотя, его тюремщикам известен этот план. И откуда они его узнали? Они
не уходили вместе с ним туда, где жизнь становится движущейся перепонкой
среди других измерений. В рефлекторную и круговую субъективность его
видений, открывших ему, что Сабиха принадлежит лишь ему, и только ему
одному.
Опять звякнули водяные кольца в волосах Сабихи, и этот звук
всколыхнул его видения. Он знал, где он побывал и чему научился. Ничто не
сможет этого стереть. Он не ехал теперь в паланкине на большом Создателе,
под позвякивание водных колец, среди других пассажиров и напевов их
путевых песен. Нет... Он был здесь, в каморке Джакуруту, отправившийся в
самое опасное из всех путешествий: прочь из Ал аз-сунна уал-джамас и назад
в него, прочь из реального мира ощущений и назад в этот мир.
Что она делает здесь, с ее позвякивающими в ушах водными кольцами? О,
да, помешивает очередную порцию того варева, что, как они считают, держит
его в плену - пищу, приправленную эссенцией спайса, чтобы держать его
наполовину в реальном мире, либо вне его, пока он либо не умрет, либо не
достигнет успеха - план его бабушки. И всякий раз, когда он полагал, будто
выиграл, они отсылали его назад. Леди Джессика, конечно, права - старая
колдунья! Но что делать? Самое полное припоминание всех жизней внутри него
бесполезно до тех пор, пока он не сумеет организовать данные и вспоминать
их по своей воле. Эти жизни стали сырьем для анархии. Одна из них - или
все вместе - могли бы его и одолеть. Спайс и его странное пребывание
здесь, в Джакуруту - игра по отчаянным ставкам.
"Сейчас Гурни ждет знака, а я отказываюсь его подать. Сколько
продлится его терпение?"
Он посмотрел на Сабиху. Она откинула капюшон, обнажив татуировку
племени на висках. Лито сначала не узнал татуировку, затем вспомнил, где
он находится. Да, Джакуруту до сих пор живет.
Лито не знал, благодарить ли свою бабушку или ненавидеть ее. Она
хотела, чтобы его инстинкты вышли на уровень самосознания. Но инстинкты -
это только расовая память о том, как управляться с кризисами. Его
непосредственные воспоминания других жизней рассказывают ему намного
больше этого. Теперь он их упорядочил - и видел, в чем опасность
разоблачения себя перед Гурни. И нет способа утаить свое откровение от
Намри. Да, Намри - еще одна проблема.
Сабиха вошла в его каморку с чашей в руках. Он восхитился тем, как
падал свет, радужным свечением окаймляя ее волосы. Она нежно приподняла
его голову и принялась кормить его из чаши. И только тогда Лито осознал,
как же он слаб. Он позволил ей кормить себя, а ум его блуждал, припоминая
собеседование с Гурни и Намри. Они ему верят! Намри больше, чем Гурни, но
даже Гурни не может отрицать того, что его чувства уже поведали ему о
происходящем на этой планете.
Сабиха вытерла его рот краем своего платья.
"А-а-а, Сабиха! - подумал он, припоминая другие видения, болью
наполнившие его сердце. - Много ночей грезил я возле открытой воды,
прислушиваясь к дующим над головой ветрам. Много ночей мое тело покоилось
рядом со змеиным логовом, и сквозь летний жар я грезил о Сабихе. Я видел,
как она укладывает спайсовый хлеб на раскаленные докрасна пластальные
противни. Я слышал чистую воду канала, нежную и сияющую, но буря бушевала
в моем сердце. Она отхлебывает кофе и ест. Зубы ее сверкают среди теней. Я
вижу ее вплетающей в свои волосы мои водяные кольца. Благоуханный аромат
от ее груди поражает меня до глубины души. Она терзает меня и гнетет самим
своим существованием".
Давление его множественных памятей погрузило его в недвижность
округлившегося времени - то, чему он раньше сопротивлялся. Он ощутил
объединившиеся тела, издаваемые любовниками звуки, ритмы, вплетавшиеся в
каждое чувственное впечатление - губы, дыхание, влажные выдохи, языки.
Где-то внутри его видения возникли угольного цвета завитки, и он ощущал,
как пульсируют эти завитки, поворачиваясь внутри него. В его черепе
взмолился голос: "Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста..."
Мужская сила вспухала в его чреслах, и он ощутил, держась и цепляясь за
восставшую палицу экстаза, как открылся его рот. Затем - вздох, медлящая
сладость тяжелых волн, опадание.
О, как же сладостно будет воплотить это в реальности!
- Сабиха, - прошептал он. - О, моя Сабиха.
Когда ее подопечный явно погрузился после приема пищи в глубокий
транс, Сабиха взяла чашу и ушла, помедлив у дверей, чтобы заговорить с
Намри:
- Он опять называл мое имя.
- Вернись к нему и побудь с ним, - велел Намри. - Я должен найти
Хэллека и обсудить с ним это.
Сабиха поставила чашу у двери и, вернувшись в каморку, села на край
койки, созерцая затененное лицо Лито.
Она накрыла его руку своей, когда он заговорил. Как же он сладок, до
чего же сла... Она поникла на койку, баюкаемая его рукой, пока совсем не
впала в забытье. Тогда он вытянул руку. Присел, чувствуя, до чего же
глубока его слабость. Спайс и видения опустошили его. Он пошарил по
клеткам своего тела, собирая все уцелевшие искорки энергии, слез с койки,
не потревожив Сабиху. Он должен идти - хоть и знает, что далеко не
доберется. Он медленно застегнул свой стилсьют, надел робу, скользнул по
коридорам к проходу наружу. Людей было совсем немного, все занятые своими
делами. Они знали его - но он ведь не на их попечении. Намри и Хэллек
наверняка знают, что он делает, да и Сабиха не может быть далеко.
Он нашел нечто вроде бокового прохода - то, что ему было нужно - и
смело двинулся по нему.
Оставленная им Сабиха безмятежно спала, пока ее не разбудил Хэллек.
Она села, протерла глаза, увидела пустую койку, своего дядю, стоящего
позади Хэллека, гнев на их лицах.
Намри ответил на выразившийся на ее лице немой вопрос:
- Да, он ушел.
- Как ты могла дать ему сбежать? - разъярился Хэллек. - Как такое
возможно?
- Видели, как он шел к нижнему выходу, - странно спокойным голосом
сказал Намри.
Съежившись от страха, Сабиха старалась припомнить.
- Как? - вопросил Хэллек.
- Я не знаю. Я не знаю.
- Сейчас ночь, и он слаб, - сказал Намри. - Далеко он не уйдет.
- Ты хочешь, чтобы мальчик умер! - повернулся к нему Хэллек.
- Меня бы это не расстроило.
И опять Хэллек повернулся к Сабихе:
- Расскажи мне, что произошло.
- Он коснулся моей щеки. Говорил и говорил со мной о своем видении...
о нас вместе, - она поглядела на пустую койку. - Он меня усыпил. Какими-то
чарами.
Хэллек взглянул на Намри:
- Может он прятаться где-нибудь внутри съетча?
- Внутри негде. Его бы увидели, обнаружили. Он направлялся к выходу.
Он где-то снаружи.
- Чары, - пробормотала Сабиха.
- Никаких чар, - проговорил Намри. - Он ее загипнотизировал. Со мной
ведь тоже чуть такого не сделал, помнишь? Сказал, что я - его друг.
- Он очень слаб, - сказал Хэллек.
- Только телесно, - возразил Намри. - Но далеко он все равно не
уйдет. Я вывел из строя каблучные насосы его стилсьюта. Он умрет от
обезвоживания, если мы его не найдем.
Хэллек чуть не ударил Намри со всего размаху, но жестко взял себя в
руки. Джессика предупреждала его, что Намри, может быть, должен будет
убить паренька. Великие боги! До чего же они докатились, Атридесы против
Атридесов.
- Возможно ли, что он ушел, как лунатик - в спайсовом травке? -
спросил Хэллек.
- А в чем разница? - спросил в ответ Намри. - Если он ускользнет от
нас, то наверняка умрет.
- Мы начнем поиски с первой зарей, - сказал Хэллек. - Он взял
фремкит?
- Всегда есть несколько возле наружной двери, - ответил Намри. - Надо
быть дураком, чтоб не взять. А он никогда не казался мне дураком.
- Тогда отправь послание нашим друзьям, - сказал Хэллек. - Сообщим
им, что произошло.
- Никаких посланий сегодня ночью, - сказал Намри. - Надвигается буря.
Племена ушли от нее на три дня пути. Она будет здесь к полуночи. Линия
связи уже бездействует. Спутники передали сигнал окончания связи с нашим
сектором два часа назад.
Глубокий, судорожный вздох сотряс Хэллека. Мальчик наверняка