Херберт Фрэнк. Дети Дюны

посверкивая глазами на двух женщин. Ирулэн, видела она, надела черную абу,
под стать Алии, откинутый капюшон не скрывал ее золотых волос. Волосы
траура - в желтом свете освещавших комнату парящих глоуглобов.
Ирулэн взглянула на Алию, встала, подошла к Ганиме, поглядела ей в
лицо.
- Ганима, я бы сама его убила, если бы этим можно было разрешить все
проблемы. И Фарадин - моей крови, как ты так мило подчеркнула. Но у тебя
есть долг намного выше твоих обязательств перед Свободными...
- Звучит не лучше, исходя от тебя, чем от моей драгоценной тети, -
сказала Ганима. - Кровь брата смыть нельзя. - Это больше, чем афоризм
каких-то маленьких Свободных.
Ирулэн поджала губы. Потом сказала:
- У Фарадина в пленницах твоя бабушка. У него Данкан, и если мы не...
- Меня не устраивают твои версии, как все произошло, - сказала
Ганима, мимо Ирулэн глядя на Алию. Однажды Данкан предпочел умереть, чем
дать врагам захватить моего отца. Может быть, его новая плоть гхолы уже не
такая же, как..
- Данкану было поручено охранять твою бабулю, - сказала Алия,
поворачиваясь на стуле. - Я убеждена, он выбрал единственный способ для
этого. - И подумала: "Данкан! Данкан! Вовсе не предполагалось, что ты
сделаешь это так".
Ганима, уловившая неискренние нотки в голосе Алии, пристально
посмотрела на тетю:
- Ты лжешь, о Чрево Небес. Я слышала о твоей схватке с бабушкой. Что
же такое ты боишься рассказать нам о ней и своем драгоценном Данкане?
- Ты все слышала, - сказала Алия, но почувствовала укол страха при
этом неприкрытом обвинении, со всем, что под ним подразумевалось. Она
поняла, что устала, вплоть до потери осторожности. Встав, она сказала: -
Все, что знаю я, знаешь и ты, - и, - повернувшись к Ирулэн: - Займись ей
ты. Ее нужно подвигнуть на...
Ганима перебила ее грубым ругательством Свободных, прозвучавшим
шокирующе из девичьих уст. И сразу сказала, пользуясь тут же наступившим
молчанием:
- Вы считаете меня просто ребенком, и что у вас впереди годы убедить
меня, и что я в конце концов соглашусь. Подумай еще, о Небесная Регентша.
Тебе лучше других известно, сколько мне внутренних лет. Я буду
прислушиваться к ним, а не к тебе.
Алия едва удержалась от гневного ответа - и тяжело всмотрелась в
Ганиму. БОГОМЕРЗОСТЬ? Кто - это дитя? В Алии вновь начал подниматься страх
перед Ганимой. Пришла ли она к собственному соглашению с жизнями, данными
ей до рождения?
- У тебя еще есть время внять доводам рассудка, - сказала Алия.
- Тогда, может, у меня еще будет время увидеть, как кровь Фарадина
захлещет из-под моего ножа, - ответила Ганима. - Поживем - увидим. Если я
когда-либо останусь с ним наедине, один из нас наверняка умрет.
- По-твоему, ты любила своего брата больше моего? - вопросила Ирулэн.
- Ты валяешь дурака! Я была ему матерью, точно так же, как тебе. Я была...
- Ты никогда его не знала, - ответила Ганима. - Все вы, за
исключением - временами - моей ОБОЖАЕМОЙ ТЕТИ, упорно считали нас детьми.
Это вы - дураки! Алия знает! Посмотри, как она сбегает от...
- Ни от чего я не сбегаю, - сказала Алия, но повернулась спиной к
Ирулэн и Ганиме и посмотрела на двух амазонок, делавших вид, будто они
ничего не слышат. Они явно подались на сторону Ганимы. Может быть, они ей
сочувствуют. Алия сердито отослала их из комнаты, когда они уходили, на их
лицах было написано облегчение.
- Сбегаешь, - настаивала Ганима.
- Я выбрала устраивающий меня путь жизни, - Алия вновь обернулась,
чтобы внимательно поглядеть на сидящую на койке, ноги поджаты
крест-накрест, Ганиму, но не в силах была уловить ни одного разоблачающего
промелька на лице Ганимы. "Разглядела ли она это во мне? Откуда бы ей?" -
засомневалась Алия.
- Ты боялась стать окошком в мир множеству, - обвинила Ганима. - Но
мы предрожденные, и мы знаем. Ты будешь их окошком, сознательно или
бессознательно. Ты не можешь их отрицать. - И подумала: "Да, я знаю тебя -
Богомерзость. И, может быть, меня заведет туда же, куда завело тебя, но на
нынешний день я могу лишь жалеть тебя и тебя презирать".
Молчание повисло между Ганимой и Алией, почти осязаемая вещь,
насторожившая обладавшую выучкой Бене Джессерит Ирулэн. Переводя взгляд с
одной из них на другую, она сказала:
- Почему вы вдруг там притихли?
- Меня только что посетила мысль, требующая значительного
обдумывания, - ответила Алия.
- Обдумай на досуге, дорогая тетя, - насмешливо хмыкнула Ганима.
Алия, подавляя гнев, которому ее измотанность чуть не дала
прорваться, сказала:
- Пока что хватит! Оставим ее подумать. Может быть, она придет в
себя.
Ирулэн встала и сказала:
- Во всяком случае, уже почти заря. Гани, перед тем, как мы уйдем, не
выслушаешь ли последнее послание от Фарадина? Он...
- Не выслушаю, - ответила Ганима. - И с этих пор прекратите называть
меня этим нелепым уменьшительным. Гани! Это только поддерживает
заблуждение, будто я ребенок, которого вы можете...
- Почему ты и Алия так внезапно притихли? - Ирулэн вернулась к
предыдущему вопросу, но задала его теперь, тонко используя модуляции
Голоса.
Ганима, запрокинув голову, расхохоталась.
- Ирулэн! Ты пробуешь на мне Голос?
- Что? - Ирулэн была ошеломлена.
- Ты еще полезь в пекло поперек своей бабушки, - сказала Ганима.
- Что-что?
- Сам тот факт, что мне известно это выражение, а ты его никогда
прежде не слышала, должен бы заставить тебя примолкнуть, - ответила
Ганима. - Это старая насмешка, Бене Джессерит тогда еще только возникла.
Но, если это не запятнает твоей чистоты, спроси себя, о чем только думали
твои родители, называя тебя Ирулэн? Или это Руины-льна?
Несмотря на свою закалку, Ирулэн вспыхнула:
- Ты пытаешься взбесить меня, Ганима.
- А ты попыталась опробовать на мне Голос. На мне! Я помню первые
опыты людей в этом направлении. Я помню ТО ВРЕМЯ, Руинная Ирулэн! Теперь
ступайте отсюда, вы обе.
Но Алия теперь была заинтригована, и в ней возникло предположение,
прогнавшее ее утомленность.
- Возможно, у меня есть предложение, которое могло бы заставить тебя
передумать, Гани, - сказала она.
- Опять Гани! - с уст Ганимы сорвался жесткий смешок. - Задумайся на
миг: если я жажду убить Фарадина, мне надо лишь согласиться с вашим
планом. Мне как дважды два ясно, что есть у тебя такая мысль. Бойся Гани
послушную! Вот видишь, я предельно откровенна с тобой.
- То, на что я надеялась, - сказала Алия. - Если ты...
- Кровь брата не может быть смыта. Я не выйду к моему любимому народу
Свободных предательницей этого завета. НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАТЬ, НИКОГДА НЕ
ПРОЩАТЬ. Разве не это наша заповедь? Предупреждаю тебя здесь и заявлю об
этом публично - ты не сумеешь обручить меня с Фарадином, посмеиваясь при
этом в рукав: "Вот-вот, она заманивает его в ловушку". Если ты...
- Понимаю, - сказала Алия, направляя мысль Ирулэн. Ирулэн, заметила
она, стоит в потрясенном молчании, поняв уже, куда направлен этот
разговор.
- Да, вот так я заманила бы его в ловушку, - сказала Ганима. - Это,
соглашусь, было бы то, чего ты хочешь, но он может и не попасться. Если ты
хочешь расплатиться этим лже-обручением как фальшивой монетой - за выкуп
моей бабушки и твоего драгоценного Данкана, да будет так. Но это - на
твоей совести. Выкупай их. Фарадин, однако ж, мой. Его я убью.
Ирулэн всем телом повернулась к Алии, до того, как та успела
заговорить.
- Алия, если мы вспомним о нашем слове... - она на миг оставила фразу
висеть в воздухе, пока Алия с улыбкой размышляла о могучей клятве, данной
Великими Домами на Ассамблее в Фофрелучисе, о разрушительных последствиях
пропажи веры в честь Атридесов, о потере религиозного опекунства, обо
всем, что, возводимое по большим и малым кирпичикам, рухнет в одночасье.
- Это обернется против нас, - протестующе договорила Ирулэн. -
Разрушится вся вера в то, что Пол - пророк. Это... Империя...
- Кто осмелится сомневаться в нашем праве решать, что верно и что
неверно? - мягким голоском вопросила Алия. - Мы - связующее звено между
добром и злом. Мне надо лишь провозгласить...
- Ты не можешь этого сделать! - запротестовала Ирулэн. - Память
Пола...
- Это всего лишь один из инструментов Церкви и Государства, - сказала
Ганима. - Не говори глупостей, Ирулэн, - она коснулась крисножа у себя на
поясе, подняла взгляд на Алию. - Я неправильно судила о моей умной
тетушке, Регентше всего Святого в Империи Муад Диба. Да, конечно, я
неверно судила о тебе. Заманивай Фарадина в нашу приемную, если хочешь.
- Это безрассудство, - умоляюще проговорила Ирулэн.
- Ты согласна на это обручение, Ганима? - спросила Алия, игнорируя
Ирулэн.
- На моих условиях, - ответила Ганима, так и держа руку на крисноже.
- Я здесь умываю руки, - Ирулэн сделала такое движение руками, словно
на самом деле их мыла. - Я готова была отстаивать истинную помолвку ради
исцеления.
- Мы нанесем тебе рану, которую намного труднее будет исцелить, Алия
и я, - сказала Ганима. - Давайте его побыстрее сюда - если он поедет. И,
возможно, он поедет. Станет ли он подозревать ребенка моих нежных лет?
Давайте разработаем формальную церемонию обручения, чтобы потребовать его
присутствия. Предусмотрим в церемонии возможность для меня остаться с ним
наедине... Всего лишь на одну-две минутки...
Ирулэн содрогнулась при этом свидетельстве, что Ганима, в конечном
итоге, Свободная с головы до пят, ребенок, по кровожадности ничем не
отличающийся от взрослого. В конце концов, детям Свободным не привыкать
было добивать раненых на поле боя, избавляя женщин от этой поденщины,
чтобы они могли собирать тела и отволакивать их к водосборникам смерти. И
Ганима, говоря как истинное дитя Свободных, продуманной зрелостью своих
слов нагромождала ужас на ужас, древнее чувство вендетты аурой исходило от
нее.
- Решено, - сказала Алия, борясь со своим голосом и выражением лица,
чтобы они не выдали ее радости. - Мы подготовим формальную грамоту о
помолвке. Мы заверим ее подписями надлежащих представителей Великих Домов.
Фарадин никак не сможет сомневаться...
- Он будет сомневаться - но приедет, - сказана Ганима. - И при нем
будет охрана. Но ведь никто не подумает охранять его от меня.
- Ради любви ко всему, что для вас старался сделать Пол, -
запротестовала Ирулэн, - давайте по крайней мере представим смерть
Фарадина несчастным случаем, или как результат внешней озлобленности.
- Я с радостью покажу мой окровавленный нож моим собратьям, - сказала
Ганима.
- Алия, умоляю тебя, - сказала Ирулэн. - Откажись от этого
опрометчивого безумия. Провозгласи против Фарадина канли, все, что...
- Нам не требуется формальное объявление вендетты против него, -
сказала Ганима. - Вся Империя знает, что мы должны чувствовать, - она
указала на свой рукав. - Я ношу желтый цвет траура. Когда я сменю его на
черный - цвет обручения у Свободных - одурачит ли это кого-нибудь?
- Молись, чтоб это одурачивало Фарадина, - сказала Алия. - И
делегатов от Великих Домов, которых мы пригласим засвидетельствовать...
- Все и каждый из этих делегатов обратятся против вас, - сказала
Ирулэн. - Вы это знаете!
- Превосходное замечание, - сказала Ганима. - Тщательней подбирай
делегатов, Алия. Нам нужны такие, от которых мы не прочь будем потом
избавиться.
Ирулэн в отчаянии взметнула руки, повернулась и выбежала вон.
- Держи ее под пристальным наблюдением, на случай, если она
попытается предупредить своего племянника, - сказала Ганима.
- Нечего учить меня, как устраивать заговоры, - и Алия последовала за
Ирулэн, но более медленным шагом. Наружная охрана и ждущие советники
шлейфом потянулись за ней - как песчинки во всасывающем вихре
поднимающегося червя.
Ганима печально покачала головой, когда дверь закрылась, и подумала:
"Как и полагали бедный Лито и я. Великие боги! Я бы хотела, чтобы тигр
убил меня, а не его".

41

Многие силы стремились к контролю над близнецами
Атридесами, и, когда было объявлено о смерти Лито,
движение заговоров и контр-заговоров покатилось по
нарастающей. Отметьте соответственные мотивировки: Бене
Джессерит боялся Алию, взрослую Богомерзость, но все так
же нуждался в генетических характеристиках, носимых
Атридесами. Церковная иерархия Аудафа и Хаджжа понимала
лишь, что контроль над наследницей Муад Диба подразумевает
власть. КХОАМ хотел доступа к богатствам Дюны. Фарадин и
его сардукары мечтали вернуть былую славу Дому Коррино.
Космический Союз боялся равенства: Арракис = меланж, но
без спайса они не смогли бы водить свои корабли. Джессика
хотела исправить то, что сотворило ее непокорство Бене
Джессерит. Немногие думали спросить о том, каковы их
планы, самих близнецов - пока не стало слишком поздно.
Книга Креоса.

Вскоре после вечерней трапезы Лито увидел, как мимо дверной арки его
помещения прошел человек, и ум Лито последовал за этим человеком. Проход
оставался открыт, и Лито было видно там некое оживление, корзины со
спайсом, провозимые мимо, три женщины в изысканных одеждах не с этой
планеты, сразу обличавших в них контрабандистов. Человек, привлекший
внимание Лито, не отличался бы ничем особенным, не иди он походкой
Стилгара, намного помолодевшего Стилгара.
Именно эту особенность походки и отметил его ум. Осознание времени
переполняло Лито, словно звездный шар. Ему были видны бесконечные
пространства времени, но для того, чтобы понять, в каком же мгновении
пребывает его собственное тело, ему приходилось втискиваться в собственное
будущее. Многогранные жизни-памяти приливами и отливами вздымались и
опадали в нем, но теперь все они были в его подчинении. Они были как волны
на морском берегу, но если они поднимались чересчур высоко, он приказывал
им, и они отступали, оставляя после себя лишь царственного Харума.
Снова и снова вслушивался он в эти жизни-памяти. Каждая - как суфлер,
высовывающий голову над настилом сцены, чтобы подсказать важную реплику
поведения актера. Во время этой умственной прогулки пришел и его отец,
сказав: "Ты - ребенок, стремящийся стать мужчиной. Когда ты станешь
мужчиной, то тщетно будешь стремиться стать тем ребенком, которым был".
Все это время его тело терзали блохи и вши - за старым съетчем был
плохой уход. Никто из прислуги, приносившей ему обильно сдобренную спайсом
еду, как будто и внимания не обращал на этих тварей. Что, у этих людей
иммунитет против них, или они прожили здесь так долго, что им наплевать на
подобное неудобство? -
Кто же эти люди, собравшиеся вокруг Гурни? Как они сюда прибыли?
Джакуруту ли это? Его многочисленные памяти давали ответы, ему не
нравившиеся. Отвратительные люди, и Гурни - самый отвратительный из всех
Хотя; дремлющее в ожидании под уродливой поверхностью, здесь было разлито
совершенство.
Частично он понимал, что связан узами спайса, ощущал эти оковы в
обильных дозах меланжа в каждом блюде. Его детское тело хотело
взбунтоваться, в то время как ум его неистово носился сквозь
непосредственную реальность памятей, уводящих за тысячи геологических эр.
Ум его вернулся из этого путешествия, и он усомнился, действительно
ли тело так и оставалось на месте. Из-за спайса его ощущения смешались. Он
чувствовал давление самоограничений, громоздящихся на него, как будто
плоские барханы дюн бледа медленно поднимаются все выше у пустынной кручи.
И однажды через вершину кручи потечет несколько струек песка, затем еще,
еще и еще... И только песок будет глядеть в небо.
Но под ним все равно останется каменная круча.
"Я все еще в трансе", - подумал он.
Он знал, что скоро попадет на распутье жизни и смерти. Его тюремщики
снова и снова ниспосылали его в околдованность спайсом, неудовлетворяемые
ответами, получаемыми при каждом повторном испытании. И всегда ждал со
своим ножом коварный Намри. Лито были ведомы бесчисленные прошлые и
будущие, но ему все еще предстоит выяснить, что же удовлетворит Намри...
или Гурни Хэллека. Они хотели чего-то помимо его видений. Распутье жизни и
смерти соблазняло Лито. Его жизнь, он понимал, должна будет приобрести
какое то внутреннее значение, которое вознесет его над обстоятельствами
его видений. Думая об этом требовании, он ощутил свое внутреннее
существование как нечто истинное, а внутреннее - как пребывание в трансе.
Это его ужаснуло. Он не хотел возвращаться в съетч с его блохами, Намри,
Гурни Хэллеком.
"Я трус", - подумал он.
Но трус, даже трус, может умереть мужественно, с красивым жестом
напоследок - единственным, что ему остается. Где же тот красивый жест,
способный опять превратить его в единое целое? Как он может выполнить то,
чего требует Гурни - очнуться от транса и видений ради открытого
мироздания? Без этого превращения, без пробуждения от бесцельных видений
он сам себя подвергает остаться пленником до конца своих дней. Его выбор
совпадет с выбором его тюремщиков. Где-то он должен набраться мудрости,
внутреннего равновесия, которое отразилось бы на мироздании и вернуло ему
образ спокойной силы. Только тогда он сможет отыскать свою Золотую Тропу и
жить в коже, которая будет не его собственная.
Кто-то играл на бализете. Лито ощущал койку у себя под спиной. Он
слышал музыку. Это Гурни играет. Ничьи другие пальцы не могли сравниться с
его по мастерству владения этим наисложнейшим инструментом. Играл он
старую песню Свободных, называемую "Хадит" за ее внутреннее повествование
и напоминание об обыденных занятиях, необходимых, чтобы видеть на
Арракисе. Песня рассказывала о занятиях людей внутри съетча.
Лито ощутил, как музыка ведет его через чудесную древнюю пещеру. Он
увидел женщин, работающих на ножной давильне, чтобы получить выжимки
спайса для топлива, ставящих спайсовую закваску, ткущих спайсовую ткань.
Меланж был в съетче повсюду.
И наступили мгновения, когда музыка и видение людей в пещере слились
для Лито воедино. Подвывания и хлопки механического ткацкого станка стали
подвыванием и хлопками бализета. Но его внутреннее зрение созерцало
материи из человеческих волос, длинного меха крыс-мутантов, нитей хлопка
из пустыни, полосок, нарезанных из птичьей кожи. Он увидел школу съетча.
Экоязык Дюны на крыльях музыки яростно ворвался в его ум. Он увидел
работающую на солнечной энергии куреню, длинное помещение, где
изготовлялись и хранились стилсьюты. Он увидел предсказателей погоды,
делающих прогнозы по палочкам, вынутыми ими из песка.
Во время его путешествия кто-то принес ему еду и покормил его с
ложки, поддерживая его голову сильной рукой. Он знал, что это ощущение -
из настоящего, но восхитительная игра перемещений продолжалась в нем.
И, словно это пришло через миг после приема приправленной спайсом
пищи, он увидел несущуюся песчаную бурю. Движущиеся образы дыхания песка
стали золотыми отражениями в глазах мотылька, и его собственная жизнь
сжалась до размеров вязкого следа ползучего насекомого.
Через его ум пронеслись слова из Паноплиа Профетикус: "Сказано, что
нет ничего прочного, ничего уравновешенного, ничего устойчивого во всем
мироздании - ничто не остается в прежнем состоянии, и перемены приносит
каждый день, а порой и каждый час".
"Старая Защитная Миссионерия знала, что делает, - задумался Лито. -
Они знали об Ужасных Целях. Они знали, как манипулировать людьми и
религиями. Даже мой отец не смог избегнуть этого". Здесь был ключик, с
которым стоило разобраться. Лито внимательно его рассмотрел. Ощутил в себе
достаточно сил вернуться в собственное тело. Все его многоликое бытие
повернулось в противоположном направлении и посмотрело в открытый космос.
Он присел - и обнаружил, что находится один, в тусклой камере, освещаемой
лишь светом из того прохода, где целую вечность назад привлек его внимание
проходивший мимо человек
- Доброго счастья всем нам! - по обычаю Свободных провозгласил он.
В дверной арке появился Гурни Хэллек, голова против света - черным
силуэтом.
- Принесите свет, - сказал Лито.
- Хочешь и дальше проходить испытания?
Лито рассмеялся:
- Нет. Теперь моя очередь испытывать вас.
- Посмотрим, - Хэллек исчез и через мгновение появился с ярким
голубым глоуглобом, несомым им в сгибе локтя левой руки. Он отпустил его к
потолку и оставил плавать там над их головами.
- Где Намри? - спросил Лито.
- Прямо за дверью. Могу его позвать.
- А-а-а, Старик Вечность всегда ждет терпеливо, - сказал Лито. Он
чувствовал занятное облегчение, стоя на пороге открытия.
- Ты называешь Намри именем, принадлежащим Шаи-Хулуду, - сказал
Намри.
- Его нож - зуб червя, - ответил Лито. - Значит, он - Старик
Вечность.
Хэллек хмуро улыбнулся, но промолчал.
- Ты все еще ждешь, чтобы вынести мне приговор, - сказал Лито. -
Согласен, без вынесения приговоров нет способа обменяться информацией.
Впрочем, нельзя от мироздания требовать точности.
Шуршащий звук позади Хэллека известил Лито, что входит Намри. Он
остановился в полушаге слева от Хэллека.
- Левая рука ада, а? - сказал Лито.
- Неумно острить о Бесконечном и Абсолютном, - буркнул Намри и искоса
взглянул на Хэллека.
- Разве ты Бог, Намри, чтоб ведать Абсолютным? - спросил Лито. Но
внимание его было сосредоточено на Хэллеке. Оттуда последует приговор.
Оба мужчины просто пристально на него посмотрели, ничего не отвечая.
- Всякий приговор балансирует над обрывом ошибки, - объяснил Лито. -
Претендовать на абсолютное знание значит стать чудовищем. Познание - это
бесконечное приключение на грани сомнения.
- В какую это словесную игру ты играешь? - спросил Хэллек.
- Пусть говорит, - сказал Намри.
- Это игра, которую первоначально затеял со мной Намри, - сказал
Лито, и старый Свободный кивнул в знак согласия. Он не мог не узнать игру
в загадки. - Наше восприятие имеет два уровня, - добавил Лито.
- Послания внешнее и сокровенное, - сказал Намри.
- Превосходно! - откликнулся Лито. - Ты сообщаешь мне внешнее - я
отвечаю тебе сокровенным. Я вижу, я слышу, я обоняю, я осязаю - я ощущаю
разницу температур, вкусовых ощущений. Я ощущаю течение времени. Я снимаю
образчики эмоционального. А-а-а! Я счастлив. Понимаешь, Гурни? Намри? Нет
никакой загадки человеческой жизни. Это не проблема, которую нужно
разрешить, а реальность, которую нужно прожить.
- Ты испытываешь мое терпение, паренек, - сказал Намри. - Разве здесь
ты хочешь умереть?
Но Хэллек сдерживающе поднял руку.
- Во-первых, я не паренек, - сказал Лито, впервые показывая, что
желает слышать правильное обращение. - Ты не убьешь меня - я возложил на
тебя ношу воды.
Намри наполовину вытащил криснож из ножен.
- Я тебе ничего не должен!
- Но Бог создал Арракис для закалки верных Ему, - сказал Лито. - Я не
только показал вам мою веру, я заставил вас осознать собственное
существование. Жизнь требует обсуждения. Вы были мной подведены к ЗНАНИЮ,
что вы и в самом деле отличаетесь от других - таким образом, вы знаете,
что вы живете.
- Опасно играть со мной в непочтительность, - сказал Намри, держа
криснож наполовину вытащенным из ножен.
- Непочтительность - наинужнейшая составная часть религии, - сказал
Лито. - Не говоря уж о ее важности в философии. Непочтительность -
единственный оставленный нам способ понять мироздание.
- Так, по-твоему, ты понимаешь мироздание? - спросил Хэллек,
освобождая пространство для Намри.
- Мм-да, - сказал Намри, и смерть была в его голосе.
- Мироздание может быть понято только ветром, - сказал Лито. - Не
обитает в мозгу мощной опоры рассудку. Творение - это открытие. Господь
открыл нас в Пустоте, потому что мы двигались на уже знакомом ему фоне.
Была ровная стена. Затем - пришло движение.
- Ты играешь в прятки со смертью, - предостерег Намри.
- Но вы оба - мои друзья, - Лито поглядел прямо в лицо Намри. - Когда
ты предлагаешь кандидатуру как Друг своего съетча, разве не убиваешь ты
орла и ястреба - в знак, что ты доносишь предложение? И разве не следует
ответ: "Бог посылает каждого человека к собственному концу, вот так
ястребов, вот так орлов, вот так друзей?"
Рука Намри соскользнула с ножа. Лезвие ушло назад в ножны. Он
уставился на Лито расширенными глазами. У каждого съетча был свой тайный
ритуал дружбы - и вот она, часть этого обряда.
Но Хэллек спросил:
- В этом ли месте твой конец?
- Я знаю, что тебе нужно от меня услышать, Гурни, - сказал Лито,
наблюдая за игрой надежд и подозрений на уродливом лице. Он положил руку
на грудь. - Этот ребенок никогда ребенком не был. Мой отец живет внутри
меня, но он - не я. Ты любил его, и он был доблестным человеком, деяния
которого превыше высоких берегов. Намерением его было покончить с
круговоротом войн, но в свои расчеты он не включил движения бесконечности,
как оно выражено жизнью. Это - Раджия! Намри знает. Ее движение может
увидеть любой смертный. Остерегайся троп, сужающих вероятности будущего.
Такие тропы уведут тебя от бесконечности в смертельные ловушки.
- Это ли мне нужно услышать от тебя? - спросил Хэллек.
- Он просто играет словами, - сказал Намри, - но голосом, полным
глубоких колебаний и сомнений.
- Я объединяюсь с Намри против моего отца, - сказал Лито. - И мой
отец внутри меня объединяется с нами против того, что из него сделали.
- Почему? - вопросил Хэллек.
- Потому что это то amor fati, что я несу человечеству, акт
окончательного экзамена, сдаваемого самому себе. Мой выбор в этом мире -