Иванов Алексей. Вместе с Россией

сладко и любезно улыбаются ей все эти придворные и кавалерственные дамы. Но
они не знают о том, что ей, царице, доброжелатели докладывают все, что они
между собой болтают о "гессенской мухе"... И вот теперь в довершение всего
Ники назначил верховным главнокомандующим грубияна и солдафона Николая
Николаевича... Вот будут торжествовать проклятые княжны-черногорки Анастасия
и Милица! Эти две вороны и так обирают российскую казну ради своего отца -
черногорского короля, а теперь, наверное, задумали и трон российский к рукам
прибрать... Все говорят, что в Новой Знаменке у великого князя двор пышнее и
влиятельнее, чем у нее, царицы. Что будет, если великий князь, став
главнокомандующим, начнет одерживать победы и получит власть и влияние над
всей Россией?! Ведь он тогда без труда избавится от нетвердого Ники! А
вместе и от нее! А как же с мечтой стать такой же великой и всесильной,
сделаться доброй покровительницей всей Европы, какой была ее замечательная
предшественница на русском троне и тоже немка - Екатерина Вторая?
Горькие думы бесконечной чередой проходили через беспокойный и
необузданный мозг Александры Федоровны, ввергая ее то в бешенство, то в
отчаяние. Императрице нужна была нервная разрядка, выход энергии.
Надушенный седеющий красавец граф Гендриков, личный секретарь ее
величества, испросил через камер-лакея разрешения войти к своей
повелительнице и сообщил ей, что сегодня в ночь его высочество великий князь
Николай Николаевич отбывает поездом на свою Ставку, в местечко Барановичи.
Министр двора почтительнейше интересуется, будут ли ее и его величества
провожать верховною главнокомандующего российским воинством?
- Почему же великий князь избрал время своего отъезда ближе к полночи?
- желчно спросила царица.
Гендриков стал лепетать что-то про военную тайну, про германские
аэропланы, которые могут забросать поезд главнокомандующего бомбами...
- Я буду справляться о решении его величества, граф... - отпустила
царица секретаря нервным жестом.
"Наконец-то выскажу все Ники", - решила Александра Федоровна и, как
только граф, пятясь и кланяясь, удалился, решительными шагами направилась к
кабинету Николая.
Император пребывал в ровном расположении духа. С утра он поиграл в
теннис, затем выкупался в заливе, где вода оставалась необыкновенно теплой,
и сидел теперь, раскладывая пасьянс. Он чуть поморщился, увидев лицо Аликс,
покрытое красными пятнами от возбуждения, заплаканные глаза и узкие
побелевшие губы.
"Опять предстоит серьезный разговор..." - лениво подумал Николай.
- Ники, Фредерикс намекает, что нам следует поехать проводить великого
князя, отъезжающего на Ставку... - без предисловия начала царица. - Ты уже
дал свое согласие?
- Дорогая, барон придет ко мне с бумагами несколько позже... -
уклончиво, не отрываясь от пасьянса, спокойно ответил Николай.
Александра Федоровна решительно села у карточного столика и испытующе
уставилась на мужа.
- Ники, почему ты назначил этого необузданного, высокомерного и
заносчивого человека верховным главнокомандующим? Почему ты не взял эту
великую миссию - спасти Россию - на себя? - с еле сдерживаемыми истеричными
слезами вопросила императрица.
Николай с сожалением посмотрел на почти сошедшийся пасьянс, чуть слышно
вздохнул, понимая, что надо наконец объясниться с бедной Аликс, так тяжело
переживавшей все последние дни. Ласково глядя на нее, он принялся излагать
свои соображения.
- Дорогая! - начал он. - Когда я высказал свое намерение стать во главе
армии на заседании совета министров, все принялись умолять меня не делать
этого! Даже председатель совета Горемыкин, а с ним и такие верные люди, как
Кривошеин и Щегловитов... Особенно Сазонов. Он сказал даже пылкую речь в
обоснование мнения моих министров. Потом, ты знаешь, наши союзники тоже
желали видеть Николашу главнокомандующим... Ты помнишь, когда он в
двенадцатом году ездил в Париж на маневры, его там и принимали как
главнокомандующего...
- Но ведь он глюпий и вздорный безобразник! - от волнения Александра
Федоровна заговорила с еще большим, чем обычно, немецким акцентом.
- К сожалению, это так! - согласился царь. - Но когда я позже спросил
военного министра, почему он, зная мое желание быть с доблестными войсками и
во главе их, не высказался в пользу такого решения, добряк Сухомлинов
оправдался тем, что был в одиночестве и это не давало ему нравственного
права идти против мнения всех... Я понял, что он сам мечтал стать верховным
главнокомандующим, и в шутку предложил назначить его на эту должность.
- И что же? Сухомлинов, во всяком случае, не хуже, чем этот наш
родственник... - поджала губы царица.
- Да, он достаточно разумный человек! - согласился Николай. - Он не
потерял головы от такого предложения и спросил меня, что в таком случае
будет делать на войне Николаша... Я ответил, что предназначаю его
командовать Шестой армией. Тогда Сухомлинов очень тактично выразил сомнение,
будет ли это соответствовать рангу и авторитету великого князя в армии...
Вот чем мне нравится старик - терпеть не может Николашу, а рассуждает вполне
разумно: ведь на самом деле армия стоит за Николашей.
- Это-то и страшно, Ники! - скривила рот Александра Федоровна. - Он
всех покорил - за него горой генералы, гвардия, Сазоновы и прочие... Он ведь
может забрать себе всю власть, и ничего не останется ни тебе, ни
маленькому... Господи, что же будет!.. - взмолилась императрица.
Николай оставался непоколебимо спокоен.
- Не надо так переживать, Аликс! - пытался он утешить жену. - Пойми, я
не мог сделать иное назначение... За Николашей двор и армия. Пока он не
оступится в сражениях, а это случится очень скоро, его будут считать военным
гением...
- Это не так! Это не так! - словно прокаркала Аликс в ответ.
- Дорогая, я все прекрасно понимаю! - бесстрастно продолжал Николай
Александрович. - И не собираюсь отдавать ему всю полноту власти. По законам
Российской империи Николаша будет ее иметь только в полосе фронтов, а что
касается всего государства, то военные дела останутся у нашего милого
военного министра, а гражданские - у министра внутренних дел и совета
министров, кои и шага не сделают без моего слова...
Красивые глаза государя злорадно заблестели.
- Не волнуйся, дорогая! - неторопливо продолжал Николай... - Если он
станет выходить из повиновения, я его немедленно смещу...
- Ах, Ники! - капризно воскликнула Аликс, не думая сдаваться. - Мосолов
мне доверительно рассказал, а Аня подтвердила, что в Новой Знаменке у
великого князя при "малом дворе" уже назначения делают... Притом в
ведомства, к которым князь отношения не имеет... Эти противные черногорки -
Анастасия и Милица - даже прошения о помиловании принимают, словно Николаша
царь, а не ты!..
- Да, да! - подтвердил император. - И Фредерикс мне говорил как-то на
днях, что радость по поводу назначения верховным главнокомандующим
приглушила у великого князя чувство ответственности и осознание трудности
возложенного на него поручения...
- Вот видишь, Ники!.. - хищно выпалила царица. - Хмель власти уже
ударил ему в голову! То ли будет еще, когда в его руках окажется армия!
Вспомни императора Петра Третьего, супруга Екатерины Великой!..
Царица затрепетала - ведь она напоминала супругу о своем любимом
периоде российской истории. Николай недовольно поморщился.
- Его убили офицеры гвардии! Они нарушили присягу! Они подняли руку на
помазанника божьего! - истерично выкрикивала Александра Федоровна.
"Сегодня ей ничего не докажешь... - огорченно подумал Николай,
начинавший привыкать к припадкам жены и видевший в них только доказательство
ее огромной любви к себе. - Хорошо бы найти какой-нибудь предлог, чтобы
остаться одному и подумать над всем, что она сказала. Ведь это шло от сердца
и от желания сделать как можно лучше, оставить как можно больше власти в
наследство маленькому. Николашу действительно занесло... И непонятно, отчего
его так любит армия?.. Воейков рассказывал, что после ухода царской четы из
Николаевского зала офицеры гвардии и армии устроили какую-то дикую овацию
Николаше... Даже на руки подняли и несли по залу... Это его-то, детину
гигантского роста... Попробуй не назначь дядюшку после этого
главнокомандующим!.. А может быть, зря я не настоял на своем и не взял под
свою руку армию и флот?.. Но... что сделано, то сделано! Будем теперь
молиться богу! На все его воля, и не оставит он меня благостию своею..."
Николай не прерывал императрицу. По опыту он знал, что в такое время
лучше всего дать ей выговориться, наплакаться, полежать с компрессами от
мигрени, чем приводить логические аргументы.
Повод препроводить государыню в ее покои тоже возник - адъютант вошел и
доложил, что прибыл господин посол союзной Франции Морис Палеолог.
- Проси посла подождать! - резко сказал Николай и заботливо повел к
двери Аликс, нежно обнимая ее за плечи.


34. Петергоф, август 1914 года

Наголо бритый маленький надутый человек, представляющий республиканскую
Францию при дворе российского самодержца, не знал покоя со дня объявления
Германией войны России. Война в его стране не была еще юридически
свершившейся, но Палеолог уже развил бурную деятельность в петербургских
салонах и со своими осведомителями.
С утра он завтракал в Царском Селе у великого князя Павла
Александровича и его морганатической супруги графини Гогенфельзен в
присутствии члена Государственного совета Михаила Стаховича, насквозь
пропитанных идеями трогательной дружбы с Францией. Господа французские
симпатизеры без малейшей утайки отвечали на вопросы любознательного посла,
характеризуя ему взгляды и правых и левых в Государственной думе и в
Государственном совете, и среди своих знакомых, и среди знакомых знакомых...
В четыре часа посол ехал на свидание со своим штатным осведомителем
господином Б. из "прогрессивных кругов" и допрашивал его о том, как проходит
в стране мобилизация, нет ли инцидентов в воинских присутствиях, как народ
реагирует на войну. Он с удовлетворением узнавал, что никаких беспорядков
нет, что лишь на редких фабриках и заводах продолжаются забастовки. Правда,
для этого полиции пришлось пересажать всех известных ей большевиков и
сослать их в Сибирь. Правда, еще не арестованные большевики продолжают
утверждать, что война приведет к торжеству пролетариата. Но это в данный
момент посла совершенно не заботило... Зато все либералы, радикалы,
прогрессисты и даже такие крайние демократы, как меньшевики, - все
объединились под патриотическими знаменами и приготовились воевать за
интересы великой Франции до последней капли крови русского мужика...
Вечером Палеолог ужинал со своим старым другом послом Британии сэром
Бьюкененом.
За считанные дни Палеолог побывал во всех самых известных салонах и
даже у графини Кляйнмихель, где его особенно интересовало, как ведут себя
теперь барон Розен, князь Мещерский и министр Щегловитов, всегда
проповедовавшие соглашение с германским императором. Оказалось, что крайне
правые и немецкая партия, дух которой был особенно силен в салоне графини,
потрясена нападением германизма на Сербию и славянство. Спасти Сербию и
наказать германизм - вот единый дух салонов. А то, что при этом следует и
кое-что прихватить из чужого, например турецкого, владения, - это уже вопрос
второй, к благородному негодованию не относящийся.
Сегодня, направляясь на виллу "Александрия" для аудиенции, которую ему
устроил Сазонов, а после этого во дворце Знаменки, где находился пока
верховный главнокомандующий, посол хотел как бы подвести итог своим
наблюдениям и сообщить в Париж президенту и другу Пуанкаре о том, как
блестяще он выполняет в Петербурге его поручение.
В сопровождении церемониймейстера господин посол прибыл на придворной
яхте "Стрела" к причалу Петергофа. Его уже ожидала карета с адъютантом
императора и скороходом в пышных одеждах XVIII века. Утомленный качкой,
посол втиснулся в карету, и резвые кони понесли его к "Александрии"*.
Летний дворец русского царя утопал в цветах. Перед ним расстилалась
гладь Финского залива.
Посол важно проследовал в приемную, ведомый скороходом и
церемониймейстером. Адъютант его величества пошел доложить о министре
союзной державы, но что-то долго не возвращался. Потом, несколько смущенный,
вернулся в гостиную и попросил господина посла несколько подождать.
Поговорили о нынешнем отъезде его высочества великого князя в Ставку, о том,
как четко, минута в минуту, идут воинские эшелоны со всей России на запад,
туда, где собирается под знаменами русская армия.
Через несколько минут, показавшихся Палеологу часами - так он хотел
скорее увидеть императора, - посла пригласили в кабинет царя.
Николай Романов был в походной форме. Он стоял у окна, потирал себе
висок, словно мучимый мигренью.
Посол почтительно поклонился монарху и ждал, что его пригласят сесть.
Но царь словно забыл о кожаных креслах, стоящих в кабинете, и продолжал
стоять. Послу тоже пришлось стоять.
- Я хотел, - негромко говорит Николай, - выразить вам свое
удовлетворение позицией Франции. Показав себя столь верной союзницей, ваша
страна дала миру незабвенный пример патриотизма и лояльности. Прошу вас,
господин посол, передать правительству Франции и особенно моему другу
президенту сердечную благодарность...
"Неужели это все, ради чего я качался на яхте и ждал в приемной?.." -
недовольно думает посол, но с умилением старого дипломата льстивым голосом
произносит ответную речь.
- Правительство республики будет очень тронуто благодарностью вашего
величества, - начинает Палеолог, заведомо зная, что российский самодержец
терпеть не может даже слово "республика". Но посол подчеркивает именно его и
продолжает, искусно придавая голосу волнение, которого вовсе не испытывает.
- Мое правительство заслужило ее тою быстротой и решительностью, с которыми
выполнило союзнический долг, когда убедилось, что дело мира погублено...
Палеолог хорошо знает, что произносит лживые и пустые слова, поскольку
Франция еще никакого своего союзнического долга не выполнила, а, наоборот,
делала и делает все, чтобы заставить Россию осуществить тот план военных
действий, который будет выгоден Франции и совсем невыгоден России.
- В роковой день, когда бессовестный враг объявил войну России, -
патетически восклицает посол, - мое правительство не колебалось ни единого
мгновения...
- Я знаю, знаю... Я всегда верил слову Франции... - перебивает посла
Николай. Подбирая слова, царь медленно и задумчиво выражает надежду, что
соединенной мощью Антанты через три-четыре месяца Срединные империи будут
повержены.
Палеолог согласен с государем, но искусно переводит разговор на
опасности, которые угрожают Франции. Немцы еще не начали наступление на
Париж, они топчутся в Люксембурге и застряли у фортов Льежа в Бельгии, но
посол не жалеет усилий, чтобы толкнуть неотмобилизованную русскую армию на
крепости Восточной Пруссии и Торн, дабы оттянуть германские корпуса на
восток.
- Какой ужасной опасности подвергнется Франция в первые же дни войны, -
закатывает глаза посол. - Французской армии придется выдержать страшный
натиск двадцати пяти германских корпусов... Я умоляю ваше величество
предписать вашим войскам перейти в немедленное наступление, иначе
французская армия будет раздавлена. Тогда вся масса германцев обратится
против России.
- Милый посол, не волнуйтесь так, - отвечает на паническую тираду
Палеолога Николай. - Как только закончится мобилизация, я дам приказ идти
вперед. Мои войска рвутся в бой. Наступление будет вестись со всею возможной
силой. Вы, впрочем, знаете, что великий князь Николай Николаевич обладает
необычайной энергией...
Посол доволен. Он получил заверения самодержца, о которых сегодня же
сообщит шифрованной телеграммой в Париж. Кроме того, он имеет основание
говорить об этом во всех салонах. Результат неплохой, и Палеолог с
удовольствием болтает еще о том о сем. Николаю беседа не доставляет
особенного удовольствия, но он поддерживает ее, демонстрируя свои знания
военной техники, наличного состава германской и австро-венгерской армий,
позиций Турции и Италии...
Неожиданно Николай замолкает, нерешительно мнется и вдруг заключает
посла в объятия.
- Господин посол, позвольте в вашем лице обнять мою дорогую и славную
Францию.
Так же внезапно царь отпускает посла, и Палеологу становится ясно, что
аудиенция окончена.


35. Новая Знаменка, август 1914 года

С чувством исполненного долга покинул Палеолог царскую виллу
"Александрия". Садясь в карету, он еще раз оглянулся на уютное здание летней
резиденции царя, а сам уже прикидывал дорогу до Знаменки.
Мысленно набросав депешу в Париж, посол принялся продумывать
предстоящую беседу с великим князем. Перед внутренним взором француза возник
человек гигантского роста с длинным лошадиным лицом и белесыми злыми
глазами.
"Натура мелкая и тщеславная. Обладает известной волей, переходящей,
впрочем, часто в упрямство, громовым голосом и слабостью к крепким русским
выражениям, из-за чего у великого князя происходили ссоры с гвардейскими
офицерами, не терпевшими оскорблений... - припоминал посол штрихи к
характеристике нового вождя русской армии. - Покрывает всячески "своих", не
дает их в обиду, даже если они и заслуживают наказания... Говорят, один из
помощников князя, генерал Газенкампф - бр-р, опять немецкая фамилия, - ехал
на извозчике к главнокомандующему с совершенно секретными журналами главного
крепостного комитета по вопросам обороны Финского залива. Сойдя с извозчика
у дворца великого князя, генерал ринулся в гостиную с такой скоростью, что
забыл бумаги в пролетке. Когда вспомнил - ни извозчика, ни бумаг не было...
И что же? Великий князь даже не пожурил преступника - не то что под суд
отдать. Хорош главнокомандующий!"
Палеолог вздохнул и решил настроить себя более благожелательно к
великокняжескому семейству - ведь уже показался их дворец.
По случаю предстоящего отъезда великого князя в Ставку в приемной,
гостиных и всех залах первого этажа дворца толпился народ. Суматоху
возглавлял генерал-майор Саханский, управляющий "малым двором" великого
князя и княгини, он же глава свиты. Теперь он назначен комендантом Ставки и
своими бестолковыми распоряжениями лишний раз доказывал, что в России
начальство ценят не за ум и деловитость, а совсем за другие качества.
Саханский был такой же великий путаник, как и сам Николай Николаевич, а
потому особенно им ценим.
Толпы знакомых набежали поздравить великого князя с назначением, а
заодно и проститься с ним. Это были представители самых аристократических
фамилий, родители бесчисленных Владей, Коков, Жоржей и Алексов, которых по
протекции великого князя взяли из боевых гвардейских полков и устроили на
безопасные и теплые штабные местечки.
"Он уже выиграл свое главное сражение, - подумал Палеолог, увидя в
гостиной Николая Николаевича цвет петербургского общества. - Теперь ясен
секрет его популярности - великому князю обязаны все сливки общества и их
храбрые отпрыски..."
В плюшевой гостиной великой княгини Анастасии чувствовали себя "своими
людьми" министр Кривошеин и бывший начальник Генерального штаба, а ныне
начальник штаба верховного главнокомандующего Янушкевич, протопресвитер
российской армии отец Георгий Шавельский, неизвестные Палеологу генералы и
их дамы.
При виде посла союзной державы в прихожей и в залах раздались возгласы
"Да здравствует Франция!". Услышав их, хозяин дома выглянул из кабинета, где
беседовал с толстяком Родзянко, председателем Государственной думы. Заметив
посла, он извинился перед Михаилом Владимировичем и широким жестом пригласил
к себе Палеолога. Не раздумывая, как полчаса назад его племянник, Николай
Николаевич привлек к себе посла. Палеолог уткнулся носом в звезду ордена св.
Андрея на груди великого князя и слегка оцарапал щеку.
- Господь и Жанна д'Арк с нами! - воскликнул Николай Николаевич, и
сильный перегар шампанского распространился от него. Лакей внес поднос с
бокалами, полными золотистого напитка. Палеологу ничего не осталось, как
взять один себе, Николай Николаевич отставил на свой стол сразу два.
У посла мелькнула мысль, что великий князь, хотя и владеет французским
языком, но, очевидно, незнаком с историей Франции. Иначе он не призывал бы
Жанну д'Арк, ибо теперь война идет совсем не за то, чтобы изгнать англичан
из пределов Франции.
Отхлебнув напитка "вдовы Клико", возбужденный не в меру гигант, с лица
которого не сходило счастливое выражение от столь желанного назначения и не
менее желанного отъезда на войну, продолжал громким голосом:
- Мы победим! Разве провидению не было угодно, чтобы война разгорелась
по такому благородному поводу - защитить Сербию, охранить слабых!
Обстоятельства благоприятны для нас!
Выразив в поздравлении нужную степень восторга словами верховного
главнокомандующего, Палеолог решил приступить к делу, ради которого он и
приехал в Знаменку.
- Через сколько дней, ваше высочество, вы перейдете в наступление?
Двадцать пять германских корпусов уже стоят на пороге прекрасной Франции,
чтобы раздавить ее, как гроздь винограда под солдатским сапогом!..
- Дорогой посол! Я прикажу наступать, как только эта операция станет
выполнимой, - уверяет великий князь. - И я буду жестоко атаковать. Может
быть, я даже не буду ждать того, чтобы было окончено сосредоточение моих
войск. Как только я почувствую себя достаточно сильным, я начну нападение...
Посла не устраивает столь неопределенный срок - как только он сочтет
себя достаточно сильным...
- Ваше высочество, - настойчиво и нахально нажимает Палеолог, -
согласно франко-русской военной конвенции, под которой стоит подпись
генерала Янушкевича, Россия обязывается выступить на 15-й день после начала
мобилизации! Это документ, который следует уважать!..
- Я имел в виду, что наступление начнется 14-15 августа, мой дорогой
посол, - оправдывается верховный главнокомандующий российской армии. - Вот
посмотрите...
Николай Николаевич подводит Палеолога к большому столу, заваленному
картами. Водя кривым, желтым от никотина пальцем по листам, он начинает
объяснять свой план действий. Великий князь говорит, что первая группа армий
будет действовать против Восточной Пруссии, вторая - в Галиции против
Австро-Венгрии, а третья воинская масса, собираемая в Польше, назначена
покатиться на Берлин, как только фронт в Галиции "зацепит" и "установит"
неприятеля. Он целиком повторяет тезисы военной игры в Киеве, хотя сам был
ее первым противником.
Между делом Николай Николаевич опрокидывает второй бокал в свой большой
и красный рот и, все более вдохновляясь, расписывает представителю союзника,
как лихо его войска начнут колошматить немцев.
С хитреньким выражением глаз Палеолог следит за всеми его движениями по
карте, чтобы вечером живописать свой визит в Знаменку в дневнике, который,
как он уверен, войдет в историю, и в документе, который посол отправит на Кэ
д'Орсе.
Палеолог хорошо знает - ему рассказывал об этом сам Пуанкаре, - что
депеши французского посла в Петербурге из-за их яркости и великолепного
литературного стиля внимательно читают в Париже даже "бессмертные"*, если,
конечно, имеют к ним доступ.
______________
* Так называют членов Французской академии, избираемых из числа
выдающихся писателей и ученых страны.

Поэтому посол уже сейчас подбирает слова, которыми он опишет этого
человека гигантского роста, потомка русских бояр, вспыльчивого,
деспотичного, непримиримого... Прекрасно зная и способствуя развитию
недостатков великого князя, чтобы обратить их на пользу Франции, Палеолог не
станет писать, что великий князь - тщеславный, неумный, вздорный и капризный
грубиян, рекордсмен-матерщинник российской армии, способный отрубить голову
любимой борзой собаке, демонстрируя остроту клинка дамасской стали из своей
коллекции оружия. Ведь Палеолог, хотя и дипломат, призванный обманывать всех
и вся в пользу тех, кто его послал, но тоже хочет выглядеть джентльменом. А
это значит - говори всегда о своих знакомых только хорошее, даже если готов
им всадить нож в спину.
Николай Николаевич настолько воодушевляется своим рассказом, что слезы
умиления показываются на его глазах.
- Будьте добры передать генералу Жоффру самое горячее приветствие и
уверение в моей полной вере в победу. Скажите ему также, - слезы чуть не
брызжут из покрасневших глаз великого князя, - что я прикажу рядом со
штандартом главнокомандующего поставить знамя Франции, которое он подарил
мне два года назад, когда я присутствовал на маневрах у вас на родине...
С силой сжимая руку посла, великий князь провожает гостя до двери и
восклицает на прощанье:
- А теперь - на милость божию!


36. Будапешт, август 1914 года

Прежде чем идти на встречу с Гавличеком, Соколов собрался осмотреть
город, в котором ему еще не довелось бывать. Дотошный разведчик, Алексей,
разумеется, знал многое из истории мадьярской столицы и Венгрии, прекрасно
изучил ее армию, называемую Гонвед, имел представление о характерах