Страница:
дорогу к незащищенной с севера границе Франции. "Пусть крайний справа
коснется плечом моря!" - гласил приказ.
К вечеру 5 августа германские части подошли к фортам первоклассной
бельгийской крепости Льеж, но, несмотря на внезапность своего появления,
ночную бурю с грозой и ливнем, взять форты не смогли. Бельгийская армия
оказала решительное сопротивление немцам, сорвав их расчеты. К седьмому
числу им удалось овладеть только городом и несколькими переправами через
реку Маас. К 12 августа германцы подтянули к бетонированным и броневым
башням крепости невиданные еще гаубицы калибров 380 и 420 мм. Словно
кувалдой ореховые скорлупки, разнесли тяжелые снаряды очаги сопротивления,
прикрытые метровой толщей бетона. 16-го Льеж пал.
20 августа боши заняли столицу Бельгии Брюссель, вышли на города Намюр,
Динан и готовились всей мощью обрушиться на французские войска, осуществляя
директиву главного командования по охвату и разгрому французских сил.
Армия Франции и английский экспедиционный корпус тоже получили приказ
наступать. Медленно разгоралось так называемое "пограничное сражение". Оно
началось 20 августа, когда в основном завершилось развертывание французских
и английских войск на Западном фронте. Германские армии фон Клюка и фон
Белова уже заканчивали прорыв через Бельгию и нависали грозной тучей над
левым флангом французов.
Прямой опасности Франции и Парижу пока не было. Главнокомандующий
силами союзников на Западном фронте генерал Жоффр еще мог перегруппировкой
своих сил поставить надежный заслон перед корпусами немцев. Но "чаровник
петербургских салонов" - посол Палеолог - уже паниковал в Царском Селе на
аудиенциях, на светских раутах и на многочисленных встречах с сановниками и
министрами, которых только мог залучить к своему столу.
В Ставке усиленно толкал русскую армию в наступление маркиз де Ля-Гиш,
неустанно повторявший вместе с английским майором Ноксом великому князю
Николаю Николаевичу: "Ваше высочество! Сроки, установленные франко-русской
конвенцией, истекли, нужно спасать Францию!"
Цепкая напористость Палеолога и аристократическая убедительность
маркиза де Ля-Гиша сделали свое дело в Петербурге и Барановичах. 10 августа
Ставка направила косноязычный приказ командующему Северо-Западным фронтом
Жилинскому:
"Принимая во внимание, что война Германией была объявлена сначала нам и
что Франция как союзница наша, считая долгом немедленно же поддержать нас и
выступить против Германии, естественно, необходимо и нам в силу тех же
союзнических обязательств поддержать французов ввиду готовящегося против них
удара германцев... Верховный главнокомандующий полагает, что армиям
Северо-Западного фронта необходимо теперь же подготовиться к тому, чтобы в
ближайшее время, осенив себя крестным знамением, перейти в спокойное и
планомерное наступление".
17 августа началось движение 1-й армии под командованием генерала
Ренненкампфа. Его полки перешли границу империи и двинулись на запад, к
Кенигсбергу, столице Восточной Пруссии.
Солдаты, изматываясь на марше, в короткие минуты привалов с удивлением
глядели на добротные каменные жилые дома и сараи, дворы, огороженные
каменными заборами, островерхие кирки. Земля была образцово ухожена, как на
картинках из журнала "Сельский хозяин". Дороги чистые и все с брусчатым
гранитным покрытием. Вот только люди покидали селения задолго до прихода
русских войск, словно предупрежденные кем-то, оставляя в домах вещи и
продукты. На полях, вздымая высоко столбы дыма, горели подожженные немцами
скирды соломы, указывая движение русских войск.
Первое столкновение с неприятелем произошло у уютного городка
Шталлупенена. 1-й корпус самоуверенного немецкого генерала Франсуа, не неся
боевого охранения, не выслав разведку, с полным презрением к неграмотным в
военном отношении Иванам, вошел в соприкосновение с русскими и был потеснен.
19 августа 1-я русская армия подошла к Гумбинену. 2-й корпус навис над
городком с севера, 3-й корпус охватывал его с востока и юга.
...Подполковник Мезенцев был в отличном настроении, несмотря на
трудности движения его батареи по лесным и полевым дорогам, разбитым
сапогами пехоты, копытами коней кавалерии и артиллерийских упряжек. Иногда
его трехдюймовки глубоко увязали в сыпучем сером песке. Тогда орудийные
расчеты по-муравьиному облепляли пушки и выталкивали их на более твердый
участок дороги.
Мезенцев следовал со своей батареей, когда командир дивизиона Сахаров
получил от передовой артиллерийской разведки сведения о том, что на
авангардную 4-ю батарею, вышедшую из леса на открытое место, обрушилась
тяжелая германская артиллерия.
Дивизион остановился в перелеске, скрытый от наблюдателей противника
пересеченной местностью. Полковник Сахаров, высокий сухопарый блондин,
разложил на зарядном ящике карту, определяя позиции оставшихся у него под
командованием 5-й и 6-й батарей. Он выбрал лесистый овражек в полутора
верстах от деревушки Бракупенен и в версте от шоссе, идущего почти
параллельно тому, по которому только что шел дивизион. Ездовые быстро
дотянули орудия до места, но выяснилось, что позиция хороша, а видимость
ограниченная. В округе не было ни высоких густых деревьев, ни холмов, с
которых можно наблюдать позиции неприятельской пехоты и германских батарей.
Единственным высоким объектом торчала водокачка в Бракупенене, но,
разумеется, и противник должен был предположить, что она служит хорошим
наблюдательным пунктом. Подняться на нее и корректировать оттуда огонь
батарей было заманчиво, но сопряжено с большой опасностью.
Офицер-наблюдатель поручик Глухов вызвался занять водокачку. С
телефонистом они забрались в маленькое помещение на ее верхушке, обращенное
окнами прямо на германцев.
Телефонисты тянули провода, расчеты ставили пушки в наскоро отрытые
позиции, маскировали их ветвями и поливали водой песок, чтобы при выстреле
не вздымалось облако пыли, демаскирующее орудия. Бывшие крестьяне и рабочие,
одетые в серые шинели, спокойно и деловито правили свой ратный труд, не
обращая внимания на редкие слепые разрывы германских снарядов, падавших в
беспорядке на русские позиции.
Шестидюймовые "чемоданы" неприятеля неслись с тихим шелестом и над
батареей Мезенцева, вздымая в ближнем тылу фонтаны песка. Поражения были
пока только случайные. Артиллеристы поняли, что у немцев нет хорошего
наблюдателя.
Наконец все было готово для открытия огня. Мезенцев скомандовал прицел
для каждого орудия, лязгнули затворы, натянулись шнуры.
- Огонь... Пли! - скомандовал подполковник. Дружно рявкнули
трехдюймовки, посылая разящую сталь на вражескую батарею.
- Ваш высокоблагородь! - оторвался телефонист от трубки. - Глухов
докладывает: накрытие с первого залпа!..
После следующего залпа корректировщик донес, что орудийный расчет
германской батареи разбегается, унося с собой раненых.
Глухов не терял времени даром на своей водокачке. Он сообщил координаты
еще одной цели. На этот раз то была тяжелая германская батарея, стоявшая
слева на полузакрытой позиции. Разрывы ее шрапнелей вспыхивали над русской
пехотой, прижимая ее к земле. Глухов передал об этом серьезном противнике и
на 5-ю батарею. Соседи Мезенцева тоже готовились открыть по нему огонь. 16
русских пушек обрушили на германцев полсотни снарядов, и тяжелая батарея
противника замолчала.
Дуэль продолжали немецкие гаубицы большого калибра, бросая снаряды
издалека и явно не имея корректировщика. Очевидной их целью была водокачка -
немцы, вероятно, догадались, что прицельный огонь невидимых им русских пушек
корректировался с нее.
Багровое солнце начинало клониться к закату, обещая назавтра ясный
день. Когда стало темнеть, немецкий снаряд все же попал в водокачку, и она
загорелась. Глухову и телефонисту еле удалось спастись. С закопченным лицом,
в пропыленной от близких разрывов гимнастерке, поручик явился на батарею.
В темноте подошла и заняла позиции правее 6-й 4-я батарея. Весь
дивизион оказался в сборе.
Мезенцев приказал соорудить в полуверсте от позиций ложную батарею из
бревен и тележных колес. Ночью на это место откатили две пушки и выпустили
из них дюжину снарядов по позициям тяжелой германской артиллерии. Германцы
встрепенулись и ответили на огонь. Они явно засекли вспышки выстрелов и
готовились поутру разгромить дерзких русских.
Ночь прошла спокойно. Пощелкивали лишь одиночные винтовочные выстрелы
часовых. Артиллеристы Мезенцева, выставив охранение, отужинали, и, сморенные
усталостью, мгновенно заснули, кто где смог притулиться.
Ночная прохлада освежила подполковника. Обстрелянный в молодости на
японской войне, он совершенно не волновался. Он тоже сразу уснул, заказав
себе с рассветом быть на ногах. Снов он не видел, несколько часов
промелькнули, словно один миг. Подполковник уже бодрствовал, когда первые
лучи солнца засветили небо в тылу русских позиций.
Неприятель словно ждал этого момента - загрохотала германская
артиллерия.
Русская пехота ожидала противника в неглубоких окопах. Сплошной сыпучий
песок не давал возможности отрыть полный профиль траншей, хотя старослужащие
солдаты старательно вязали из прутьев плетни и пытались остановить ими
утекающий из-под лопаток грунт. Свист и шипение пуль, грохот разрывающихся
бризантных шрапнелей германцев заставлял каждого съежиться в своей лунке,
сжаться, чтобы занять как можно меньше места на этой грешной земле в
надежде, что авось шальная пуля его не достанет.
Пушки дивизиона стреляли так, что начала лопаться краска на стволах.
Удалась и хитрость Мезенцева - первые два часа неприятель палил из тяжелых
орудий по ложным позициям, разбивая в щепы фальшивые пушки. Но вот германцы
пристреляли русские позиции, и все чаще на месте окопов поднимались в воздух
черные султаны взрывов. В пехоте огонь был так плотен, что были выбиты почти
все офицеры, солдаты стали медленно отступать за боевые порядки своей
артиллерии. Три батареи очутились на самом переднем крае.
Вдали появились германские цепи. Огонь неприятельской артиллерии
усилился. Бомбы гаубиц словно огромными молотами били по земле, застилая ее
черным дымом и тучами песка. Песок мешался с едким потом, проникал под
гимнастерки, вызывал нестерпимый зуд.
Осколки тяжелых снарядов и бризантных гранат поразили уже некоторых
батарейцев. Остальные работали с ожесточением, заменяя выбывших товарищей.
По всем уставам и канонам войны командиры трех русских батарей,
очутившихся без прикрытия пехоты, уже давно имели право отойти. Но дивизион,
прикрывавший отход своей пехоты, явно жертвовал собой ради спасения
остальных. И командиры и солдаты выполняли свой воинский долг. Даже
легкораненые оставались на батареях, посильно помогая товарищам.
Мезенцев начал нервничать. В мощный цейсовский бинокль он видел со
своего наблюдательного пункта, как из леса, видневшегося за серой лентой
шоссе, вышли новые серо-зеленые цепи. Ветер доносил треск прусских
барабанов, визгливые трели дудок.
- Беглый огонь прямой наводкой, трубка на картечь! - скомандовал
командир батареи, когда серая масса солдат, словно перебродившее тесто,
вылилась на шоссе.
Шоссейная дорога заволоклась дымом. Огонь и грохот царили в клубах
этого дыма. Когда он рассеялся, страшная картина предстала перед
артиллеристами - шоссе было завалено трупами и ранеными.
Мезенцев перекрестился, хотя и не был религиозен: ужас от содеянного
душегубства и одновременно торжество захлестнули его - атака врага отбита.
Бой вызвал обострение всех его чувств. Инстинктом обстрелянного артиллериста
он угадывал, какого калибра и куда летит снаряд противника. С радостью он
видел, что и батарейцы не испытывали страха, а споро делали свое дело.
...Снова и снова вопили дудки германских фельдфебелей, снова и снова
тишина поля и глухой топот пехоты врага сменялись грохотом разрывов. Русские
батареи перемалывали пехоту, пока германское командование не опомнилось и не
обрушило на артиллеристов губительный огонь своих тяжелых пушек и гаубиц.
Под его прикрытием германская пехота стала обходить справа 4-ю батарею.
Вот уже затрещали немецкие пулеметы в тылу соседей... 4-я батарея
умолкла. Батарейцы Мезенцева поняли: батарея погибла.
Бородатые лица артиллеристов посуровели - гибель надвигалась и на них
серо-зеленой лавиной.
Гаубицы неприятеля ожесточенно кидали бомбу за бомбой на позиции
упрямой русской артиллерии.
Против 5-й и 6-й батарей германцы приблизились до дистанции в 500-600
шагов. Серо-зеленые фигуры залегли, почти сливаясь с землей, и ожесточенно
стреляли по русским. Огонь пушек Мезенцева становился все реже и реже -
иссякал боезапас.
Немцы прекратили артиллерийский огонь, боясь поразить своих, но ввели в
дело пулеметы.
5-й батарее удалось отойти. Передки 6-й были разбиты, и артиллеристы
приготовились к худшему. Орудия выпустили по последнему снаряду. Командир
приказал готовить кинжалы и револьверы. Серо-зеленые фигуры поднялись в
полный рост и устремились на русских. Уже можно было различать перекошенные
от ярости морды.
И тут свершилось чудо. С гиканьем и свистом, на полном карьере
примчались передки 5-й батареи. Мигом подхватили они трехдюймовки Мезенцева,
оставшихся в живых артиллеристов и таким же карьером умчались буквально
из-под носа опешивших немцев.
Только один пулемет послал шальную очередь вслед русским. Мезенцева
словно кто-то толкнул в спину. Боли он не почувствовал, но стал медленно
падать вперед. Если бы расторопный ездовой не подхватил его, тяжело раненный
подполковник мог погибнуть под колесами.
...Мезенцев очнулся от тряски в санитарной фуре. Под брезентом,
натянутым на дуги, было полутемно. Рядом стонал раненый пехотный
штабс-капитан.
- Ожили его высокоблагородие... - сказал кому-то возница, заметив, что
Мезенцев пошевелился и открыл глаза. Немедленно из-за брезента высунулась
голова денщика Семена. Оказалось, он сопровождал верхом санитарный фургон,
после того как санитар перевязал раны подполковника и отправил его в
лазарет.
- Как германцы? Отбиты? - прошептал Мезенцев.
Семен скорее угадал, чем услышал, вопрос командира и громко, почти
крича от радости, что Мезенцев жив, ответил:
- Так точно! Герман дальше не пошел!.. Положили мы шрапнелькой
супостата!..
Мезенцев откинулся на сене, устилавшем дно фуры, стараясь найти
положение, при котором меньше бы ныла спина. Он еще не знал, что ранен
серьезно и на много месяцев выбыл из строя. Не знал он также, что за этот
бой будет награжден золотым оружием.
Уже в госпитале ему рассказали, что немцы проиграли первое большое
сражение - под Гумбиненом. Никто еще - в русских и германских штабах - не
подозревал, что это поражение скажется затем на всей кампании 1914 года на
обоих фронтах - Восточном и Западном. Мезенцева радовало, что победе этой
помог и мастерский огонь его батареи, геройская храбрость его артиллеристов.
40. Кобленц, август 1914 года
15 августа, когда развертывание германских армий согласно
мобилизационному плану завершилось, Большой Генеральный штаб переехал из
Берлина поближе к фронту, в рейнский городишко Кобленц в ста километрах от
франко-германской границы.
Император Вильгельм возложил на себя верховное командование войсками.
Начальником штаба, а фактически главнокомандующим стал Хельмут Мольтке. Это
был не тот активный, энергичный военачальник, который готовил германскую
армию к победе по "Плану Шлиффена". Споры с Вильгельмом в конце июля, когда
император захотел вдруг изменить план войны и повернуть германские корпуса
на Россию, вместо того чтобы ударить по Бельгии, произвели надлом в душе
генерала.
"Печальный Юлиус", как шутливо называл Мольтке император, сделался еще
печальнее. Его угнетало буквально все - и то, что бельгийцы оказали
германской армии жесточайшее сопротивление, совершенно не бравшееся в расчет
"Планом Шлиффена", и то, что происходили задержки в графике движения войск
через Бельгию, и атаки французов в Лотарингии, и первые схватки с русскими,
которые оканчивались отнюдь не победой доблестных пруссаков.
Зато император был в зените славы. Штаб нарочно составлял маршевые
планы многих полков таким образом, чтобы они следовали через Кобленц, где
его величество пылкими речами напутствовал германских рыцарей на бой во
славу рейха, во славу германизма.
Вильгельм остановился в Кобленце на жительство в старом замке бывшего
курфюрста Трирского, где в предвоенные времена проживал и принц Прусский.
Прекрасный дворец выходил фасадом на парк и площадь, а задней стороной на
Рейн. Здесь кайзер почти не изменил своей привычке прогуливаться перед
завтраком пешком или верхом в сопровождении дежурного адъютанта. В
окрестностях Кобленца сохранилось еще много исторических рыцарских замков с
богатыми коллекциями произведений искусства и оружия. Император частенько
отправлялся в гости к их хозяевам и проводил за любимым занятием - говорить
о живописи - всю первую половину дня. Великолепные новейшие "даймлер-бенцы",
специально изготовленные в Штутгарте на заводах "Даймлера" для главной
квартиры и лично императора, сокращали расстояния.
По Кобленцу император не любил гулять после одного инцидента. В тот
злосчастный день он дошел до древней церкви св. Кастора, обошел ее вокруг и
вышел на площадь, носящую имя того же святого. Здесь его внимание привлекли
две плиты с какими-то надписями по-французски. На первой из них было выбито:
"1812 год. Замечателен походом против русских. В префектуру* Юлия
Доазана".
______________
* Префектура - время правления французских префектов в провинциях,
завоеванных Францией в эпоху наполеоновских войн.
- О! Колоссально! - умилился Вильгельм и подошел к другой плите. -
Читайте! - приказал он адъютанту.
Тот начал бодрым голосом, но затем говорил все типе и тише:
"Видено и одобрено Нами - Русским комендантом города Кобленца, 1 января
1814 года".
- Пфуй! Какой позор! - завопил неожиданно император. - Подойдите сюда!
- приказал он священнику, вышедшему из храма. - Какая свинья это сделала?
- Ваше величество! - дрожащим голосом ответствовал пастырь. - Эту
надпись велел высечь на камне русский генерал Сен-При, когда армия
императора Александра разбила Наполеона Бонапарта...
- Опять русские! Опять французы! - возмутился Вильгельм.
Кобленц потерял для кайзера все свое очарование.
Вторую половину дня император посвящал стратегии и политике, беседам с
фон Мольтке. Но в двадцатых числах августа спокойствие надолго покинуло
Вильгельма. В Кобленц стали прибывать делегации юнкеров и городских жителей
из Восточной Пруссии. Крупные титулованные помещики, старая аристократия -
опора империи - заливались горючими слезами и молили защитить их
собственность, выбить русских из Восточной Пруссии.
25 августа на вечернем докладе император был необыкновенно мрачен.
Напрасно "Печальный Юлиус" веселым голосом читал депеши о том, что "3-я
армия французов в районе Лонгви начала отход на линию Монмеди и южнее ее...
4-я французская армия, понеся большие потери в людях и материальной части,
отошла с тяжелыми арьергардными боями за реку Маас, куда немедленно
устремились победоносные германские войска... В тылу 5-й французской армии,
в районе Динана появились части доблестной 3-й армии, и французы начали
отход, оказавшись утром сего дня за Филиппвилем..."
"Победа близка!.. Победа близка!" - говорили сводки, но император
оставался мрачен.
"Гумбинен! - повторял он. - Главная опасность для Германии и всей войны
- Гумбинен! Надо спасти Восточную Пруссию - ведь именно там родилось все
могущество Германской империи, выросли самые верные рыцари!"
- Как на востоке? - коротко спросил он Мольтке.
Полководец слегка замялся.
- Генералы Гинденбург и Людендорф вчера приступили к командованию
войсками в Восточной Пруссии. Русская 2-я армия генерала Самсонова
продолжает движение от границы на Остероде и Алленштайн...
Мольтке кривым ногтем мизинца отчеркнул на карте Восточной Пруссии
линию почти посередине провинции.
- Как?! - желчно взорвался император. - И вы допустили противника почти
к побережью Балтийского моря?! Это неслыханно! Следующим шагом русских будет
Берлин!.. Мне остается только отречься от престола!.. - истерически кричал
император. - И это тогда, когда моя армия почти поставила на колени Францию!
Когда разгром галльских петухов в красных штанах стал почти совершившимся
фактом!
Кайзер внимательно разглядывал обстановку на карте.
- Что мы можем выделить для Гинденбурга? - почти спокойно спросил он.
- Ваше величество, Гинденбург не просит пока подкреплений... -
осмелился возразить Мольтке.
- Я спрашиваю... - с угрозой в голосе заявил император, - что мы можем
снять с Западного фронта, чтобы выгнать русских из колыбели германской
цивилизации?!
Мольтке молчал. Военный министр генерал-лейтенант Эрих Фалькенгайн,
присутствовавший на докладе, решил осторожно вмешаться:
- Ваше величество, полагаю, что Гинденбургу можно было бы направить
гвардейский резервный корпус из 2-й армии, 11-й армейский корпус из 3-й
армии и 8-ю кавалерийскую дивизию из 6-й армии. Еще один корпус - 5-й
армейский из 5-й армии, дислоцированный в районе Меца, - можно с этой же
целью пока придержать, не бросая в наступление. Если дела в Восточной
Пруссии пойдут совсем плохо, 5-й корпус тоже направим против русских...
- Молодец! - вырвалось у императора. - Готовьте приказ.
41. Барановичи, сентябрь 1914 года
Ошибка кайзера и Мольтке, когда под влиянием русских успехов в
Восточной Пруссии два корпуса и кавалерийская дивизия были направлены на
Восточный фронт, а еще один корпус не вводился в бой против Франции, ожидая
исхода сражений на востоке, весьма дорого обошлась стратегам в Кобленце.
Части германских армий, с боями пробивавшиеся через Бельгию к французской
границе, в битве на Марне решающего преимущества не имели. "План Шлиффена",
предначертавший разгром Франции на 40-й день войны, не осуществился.
Германские войска теряли силы и темп.
Корпуса, отправленные на восток, очевидно, могли решить исход битвы на
Марне и открыть немцам дорогу на Париж. Но паника среди юнкеров и жителей
Кенигсберга, вызванная наступлением русских, сделала свое дело - эшелоны
спешили из Бельгии через всю Германию в Восточную Пруссию.
И русские войска, нещадно подгоняемые приказами Янушкевича и Николая
Николаевича, стремились туда же. Они шли через сосновые перелески, по
песчаным дорогам, размалываемым десятками тысяч солдатских сапог,
деревянными колесами обозных фургонов и телег, железными шинами пушек и
зарядных ящиков...
В песках Восточной Пруссии, у Мазурских озер, сближались армии для
сражения, которое вызвало у современников необыкновенный и незаслуженный
резонанс. Никакой особенной стратегической перспективы новая битва не имела
и иметь не могла. Она нужна была только ставкам. Отступая от своих тщательно
разработанных планов войны, германская спасала имущество и владения
восточнопрусских помещиков-юнкеров. Русская, также отступая от своего плана
стратегического развертывания, - исполняла требования союзников, которым
нужно было оттянуть как можно больше германских войск с Западного фронта. А
где произойдет бойня, на каком участке фронта русское пушечное мясо оплатит
своей кровью векселя, выданные Петербургом парижским и лондонским банкирам,
- почти не имело значения...
Подполковник Сухопаров спешил в Ставку верховного главнокомандующего. С
начала войны он занимался в главном управлении Генерального штаба
организацией шифрованной связи управлений Ставки с военным министерством и
Царским Селом. Ехал он в Барановичи впервые. В серенький день с моросящим
дождем Сухопаров вышел на перрон. Перед ним, за невысоким зданьицем станции
открывался унылый городишко, лишь недавно ставший таковым из обычного
белорусского местечка. Ставка оказалась расположенной не в самом городе, а в
версте от него, в большом лесу. Следующих в Ставку оказалось человек
двадцать. На казенных моторах они добрались до места за несколько минут. В
лесу желтели свежим песком насыпи для рельсов, на которых стоял поезд
великого князя и еще несколько составов из классных вагонов. Между составами
кое-где вросли в землю бараки. Над вагонами курился дымок, вокруг поезда
главнокомандующего выстроилось кольцо часовых.
Сухопарова и других офицеров, прибывших в Ставку, встретил комендант и
разместил их по вагонам. Сухопарову досталось купе рядом с его сослуживцем
по Генеральному штабу полковником Скалоном. Он отдал вестовому свой тощий
чемодан и пошел представляться непосредственному начальнику,
генерал-квартирмейстеру Данилову.
Генерал сразу же смутил подполковника, заявив ему, что работать он
будет в том самом маленьком станционном домике, где теперь помещалось все
управление генерал-квартирмейстера, а завтракать и обедать - в
вагоне-столовой великого князя. Тут же Данилов на чертеже показал его место
за столом.
Сухопарова удивило такое экстравагантное, без всяких удобств размещение
коснется плечом моря!" - гласил приказ.
К вечеру 5 августа германские части подошли к фортам первоклассной
бельгийской крепости Льеж, но, несмотря на внезапность своего появления,
ночную бурю с грозой и ливнем, взять форты не смогли. Бельгийская армия
оказала решительное сопротивление немцам, сорвав их расчеты. К седьмому
числу им удалось овладеть только городом и несколькими переправами через
реку Маас. К 12 августа германцы подтянули к бетонированным и броневым
башням крепости невиданные еще гаубицы калибров 380 и 420 мм. Словно
кувалдой ореховые скорлупки, разнесли тяжелые снаряды очаги сопротивления,
прикрытые метровой толщей бетона. 16-го Льеж пал.
20 августа боши заняли столицу Бельгии Брюссель, вышли на города Намюр,
Динан и готовились всей мощью обрушиться на французские войска, осуществляя
директиву главного командования по охвату и разгрому французских сил.
Армия Франции и английский экспедиционный корпус тоже получили приказ
наступать. Медленно разгоралось так называемое "пограничное сражение". Оно
началось 20 августа, когда в основном завершилось развертывание французских
и английских войск на Западном фронте. Германские армии фон Клюка и фон
Белова уже заканчивали прорыв через Бельгию и нависали грозной тучей над
левым флангом французов.
Прямой опасности Франции и Парижу пока не было. Главнокомандующий
силами союзников на Западном фронте генерал Жоффр еще мог перегруппировкой
своих сил поставить надежный заслон перед корпусами немцев. Но "чаровник
петербургских салонов" - посол Палеолог - уже паниковал в Царском Селе на
аудиенциях, на светских раутах и на многочисленных встречах с сановниками и
министрами, которых только мог залучить к своему столу.
В Ставке усиленно толкал русскую армию в наступление маркиз де Ля-Гиш,
неустанно повторявший вместе с английским майором Ноксом великому князю
Николаю Николаевичу: "Ваше высочество! Сроки, установленные франко-русской
конвенцией, истекли, нужно спасать Францию!"
Цепкая напористость Палеолога и аристократическая убедительность
маркиза де Ля-Гиша сделали свое дело в Петербурге и Барановичах. 10 августа
Ставка направила косноязычный приказ командующему Северо-Западным фронтом
Жилинскому:
"Принимая во внимание, что война Германией была объявлена сначала нам и
что Франция как союзница наша, считая долгом немедленно же поддержать нас и
выступить против Германии, естественно, необходимо и нам в силу тех же
союзнических обязательств поддержать французов ввиду готовящегося против них
удара германцев... Верховный главнокомандующий полагает, что армиям
Северо-Западного фронта необходимо теперь же подготовиться к тому, чтобы в
ближайшее время, осенив себя крестным знамением, перейти в спокойное и
планомерное наступление".
17 августа началось движение 1-й армии под командованием генерала
Ренненкампфа. Его полки перешли границу империи и двинулись на запад, к
Кенигсбергу, столице Восточной Пруссии.
Солдаты, изматываясь на марше, в короткие минуты привалов с удивлением
глядели на добротные каменные жилые дома и сараи, дворы, огороженные
каменными заборами, островерхие кирки. Земля была образцово ухожена, как на
картинках из журнала "Сельский хозяин". Дороги чистые и все с брусчатым
гранитным покрытием. Вот только люди покидали селения задолго до прихода
русских войск, словно предупрежденные кем-то, оставляя в домах вещи и
продукты. На полях, вздымая высоко столбы дыма, горели подожженные немцами
скирды соломы, указывая движение русских войск.
Первое столкновение с неприятелем произошло у уютного городка
Шталлупенена. 1-й корпус самоуверенного немецкого генерала Франсуа, не неся
боевого охранения, не выслав разведку, с полным презрением к неграмотным в
военном отношении Иванам, вошел в соприкосновение с русскими и был потеснен.
19 августа 1-я русская армия подошла к Гумбинену. 2-й корпус навис над
городком с севера, 3-й корпус охватывал его с востока и юга.
...Подполковник Мезенцев был в отличном настроении, несмотря на
трудности движения его батареи по лесным и полевым дорогам, разбитым
сапогами пехоты, копытами коней кавалерии и артиллерийских упряжек. Иногда
его трехдюймовки глубоко увязали в сыпучем сером песке. Тогда орудийные
расчеты по-муравьиному облепляли пушки и выталкивали их на более твердый
участок дороги.
Мезенцев следовал со своей батареей, когда командир дивизиона Сахаров
получил от передовой артиллерийской разведки сведения о том, что на
авангардную 4-ю батарею, вышедшую из леса на открытое место, обрушилась
тяжелая германская артиллерия.
Дивизион остановился в перелеске, скрытый от наблюдателей противника
пересеченной местностью. Полковник Сахаров, высокий сухопарый блондин,
разложил на зарядном ящике карту, определяя позиции оставшихся у него под
командованием 5-й и 6-й батарей. Он выбрал лесистый овражек в полутора
верстах от деревушки Бракупенен и в версте от шоссе, идущего почти
параллельно тому, по которому только что шел дивизион. Ездовые быстро
дотянули орудия до места, но выяснилось, что позиция хороша, а видимость
ограниченная. В округе не было ни высоких густых деревьев, ни холмов, с
которых можно наблюдать позиции неприятельской пехоты и германских батарей.
Единственным высоким объектом торчала водокачка в Бракупенене, но,
разумеется, и противник должен был предположить, что она служит хорошим
наблюдательным пунктом. Подняться на нее и корректировать оттуда огонь
батарей было заманчиво, но сопряжено с большой опасностью.
Офицер-наблюдатель поручик Глухов вызвался занять водокачку. С
телефонистом они забрались в маленькое помещение на ее верхушке, обращенное
окнами прямо на германцев.
Телефонисты тянули провода, расчеты ставили пушки в наскоро отрытые
позиции, маскировали их ветвями и поливали водой песок, чтобы при выстреле
не вздымалось облако пыли, демаскирующее орудия. Бывшие крестьяне и рабочие,
одетые в серые шинели, спокойно и деловито правили свой ратный труд, не
обращая внимания на редкие слепые разрывы германских снарядов, падавших в
беспорядке на русские позиции.
Шестидюймовые "чемоданы" неприятеля неслись с тихим шелестом и над
батареей Мезенцева, вздымая в ближнем тылу фонтаны песка. Поражения были
пока только случайные. Артиллеристы поняли, что у немцев нет хорошего
наблюдателя.
Наконец все было готово для открытия огня. Мезенцев скомандовал прицел
для каждого орудия, лязгнули затворы, натянулись шнуры.
- Огонь... Пли! - скомандовал подполковник. Дружно рявкнули
трехдюймовки, посылая разящую сталь на вражескую батарею.
- Ваш высокоблагородь! - оторвался телефонист от трубки. - Глухов
докладывает: накрытие с первого залпа!..
После следующего залпа корректировщик донес, что орудийный расчет
германской батареи разбегается, унося с собой раненых.
Глухов не терял времени даром на своей водокачке. Он сообщил координаты
еще одной цели. На этот раз то была тяжелая германская батарея, стоявшая
слева на полузакрытой позиции. Разрывы ее шрапнелей вспыхивали над русской
пехотой, прижимая ее к земле. Глухов передал об этом серьезном противнике и
на 5-ю батарею. Соседи Мезенцева тоже готовились открыть по нему огонь. 16
русских пушек обрушили на германцев полсотни снарядов, и тяжелая батарея
противника замолчала.
Дуэль продолжали немецкие гаубицы большого калибра, бросая снаряды
издалека и явно не имея корректировщика. Очевидной их целью была водокачка -
немцы, вероятно, догадались, что прицельный огонь невидимых им русских пушек
корректировался с нее.
Багровое солнце начинало клониться к закату, обещая назавтра ясный
день. Когда стало темнеть, немецкий снаряд все же попал в водокачку, и она
загорелась. Глухову и телефонисту еле удалось спастись. С закопченным лицом,
в пропыленной от близких разрывов гимнастерке, поручик явился на батарею.
В темноте подошла и заняла позиции правее 6-й 4-я батарея. Весь
дивизион оказался в сборе.
Мезенцев приказал соорудить в полуверсте от позиций ложную батарею из
бревен и тележных колес. Ночью на это место откатили две пушки и выпустили
из них дюжину снарядов по позициям тяжелой германской артиллерии. Германцы
встрепенулись и ответили на огонь. Они явно засекли вспышки выстрелов и
готовились поутру разгромить дерзких русских.
Ночь прошла спокойно. Пощелкивали лишь одиночные винтовочные выстрелы
часовых. Артиллеристы Мезенцева, выставив охранение, отужинали, и, сморенные
усталостью, мгновенно заснули, кто где смог притулиться.
Ночная прохлада освежила подполковника. Обстрелянный в молодости на
японской войне, он совершенно не волновался. Он тоже сразу уснул, заказав
себе с рассветом быть на ногах. Снов он не видел, несколько часов
промелькнули, словно один миг. Подполковник уже бодрствовал, когда первые
лучи солнца засветили небо в тылу русских позиций.
Неприятель словно ждал этого момента - загрохотала германская
артиллерия.
Русская пехота ожидала противника в неглубоких окопах. Сплошной сыпучий
песок не давал возможности отрыть полный профиль траншей, хотя старослужащие
солдаты старательно вязали из прутьев плетни и пытались остановить ими
утекающий из-под лопаток грунт. Свист и шипение пуль, грохот разрывающихся
бризантных шрапнелей германцев заставлял каждого съежиться в своей лунке,
сжаться, чтобы занять как можно меньше места на этой грешной земле в
надежде, что авось шальная пуля его не достанет.
Пушки дивизиона стреляли так, что начала лопаться краска на стволах.
Удалась и хитрость Мезенцева - первые два часа неприятель палил из тяжелых
орудий по ложным позициям, разбивая в щепы фальшивые пушки. Но вот германцы
пристреляли русские позиции, и все чаще на месте окопов поднимались в воздух
черные султаны взрывов. В пехоте огонь был так плотен, что были выбиты почти
все офицеры, солдаты стали медленно отступать за боевые порядки своей
артиллерии. Три батареи очутились на самом переднем крае.
Вдали появились германские цепи. Огонь неприятельской артиллерии
усилился. Бомбы гаубиц словно огромными молотами били по земле, застилая ее
черным дымом и тучами песка. Песок мешался с едким потом, проникал под
гимнастерки, вызывал нестерпимый зуд.
Осколки тяжелых снарядов и бризантных гранат поразили уже некоторых
батарейцев. Остальные работали с ожесточением, заменяя выбывших товарищей.
По всем уставам и канонам войны командиры трех русских батарей,
очутившихся без прикрытия пехоты, уже давно имели право отойти. Но дивизион,
прикрывавший отход своей пехоты, явно жертвовал собой ради спасения
остальных. И командиры и солдаты выполняли свой воинский долг. Даже
легкораненые оставались на батареях, посильно помогая товарищам.
Мезенцев начал нервничать. В мощный цейсовский бинокль он видел со
своего наблюдательного пункта, как из леса, видневшегося за серой лентой
шоссе, вышли новые серо-зеленые цепи. Ветер доносил треск прусских
барабанов, визгливые трели дудок.
- Беглый огонь прямой наводкой, трубка на картечь! - скомандовал
командир батареи, когда серая масса солдат, словно перебродившее тесто,
вылилась на шоссе.
Шоссейная дорога заволоклась дымом. Огонь и грохот царили в клубах
этого дыма. Когда он рассеялся, страшная картина предстала перед
артиллеристами - шоссе было завалено трупами и ранеными.
Мезенцев перекрестился, хотя и не был религиозен: ужас от содеянного
душегубства и одновременно торжество захлестнули его - атака врага отбита.
Бой вызвал обострение всех его чувств. Инстинктом обстрелянного артиллериста
он угадывал, какого калибра и куда летит снаряд противника. С радостью он
видел, что и батарейцы не испытывали страха, а споро делали свое дело.
...Снова и снова вопили дудки германских фельдфебелей, снова и снова
тишина поля и глухой топот пехоты врага сменялись грохотом разрывов. Русские
батареи перемалывали пехоту, пока германское командование не опомнилось и не
обрушило на артиллеристов губительный огонь своих тяжелых пушек и гаубиц.
Под его прикрытием германская пехота стала обходить справа 4-ю батарею.
Вот уже затрещали немецкие пулеметы в тылу соседей... 4-я батарея
умолкла. Батарейцы Мезенцева поняли: батарея погибла.
Бородатые лица артиллеристов посуровели - гибель надвигалась и на них
серо-зеленой лавиной.
Гаубицы неприятеля ожесточенно кидали бомбу за бомбой на позиции
упрямой русской артиллерии.
Против 5-й и 6-й батарей германцы приблизились до дистанции в 500-600
шагов. Серо-зеленые фигуры залегли, почти сливаясь с землей, и ожесточенно
стреляли по русским. Огонь пушек Мезенцева становился все реже и реже -
иссякал боезапас.
Немцы прекратили артиллерийский огонь, боясь поразить своих, но ввели в
дело пулеметы.
5-й батарее удалось отойти. Передки 6-й были разбиты, и артиллеристы
приготовились к худшему. Орудия выпустили по последнему снаряду. Командир
приказал готовить кинжалы и револьверы. Серо-зеленые фигуры поднялись в
полный рост и устремились на русских. Уже можно было различать перекошенные
от ярости морды.
И тут свершилось чудо. С гиканьем и свистом, на полном карьере
примчались передки 5-й батареи. Мигом подхватили они трехдюймовки Мезенцева,
оставшихся в живых артиллеристов и таким же карьером умчались буквально
из-под носа опешивших немцев.
Только один пулемет послал шальную очередь вслед русским. Мезенцева
словно кто-то толкнул в спину. Боли он не почувствовал, но стал медленно
падать вперед. Если бы расторопный ездовой не подхватил его, тяжело раненный
подполковник мог погибнуть под колесами.
...Мезенцев очнулся от тряски в санитарной фуре. Под брезентом,
натянутым на дуги, было полутемно. Рядом стонал раненый пехотный
штабс-капитан.
- Ожили его высокоблагородие... - сказал кому-то возница, заметив, что
Мезенцев пошевелился и открыл глаза. Немедленно из-за брезента высунулась
голова денщика Семена. Оказалось, он сопровождал верхом санитарный фургон,
после того как санитар перевязал раны подполковника и отправил его в
лазарет.
- Как германцы? Отбиты? - прошептал Мезенцев.
Семен скорее угадал, чем услышал, вопрос командира и громко, почти
крича от радости, что Мезенцев жив, ответил:
- Так точно! Герман дальше не пошел!.. Положили мы шрапнелькой
супостата!..
Мезенцев откинулся на сене, устилавшем дно фуры, стараясь найти
положение, при котором меньше бы ныла спина. Он еще не знал, что ранен
серьезно и на много месяцев выбыл из строя. Не знал он также, что за этот
бой будет награжден золотым оружием.
Уже в госпитале ему рассказали, что немцы проиграли первое большое
сражение - под Гумбиненом. Никто еще - в русских и германских штабах - не
подозревал, что это поражение скажется затем на всей кампании 1914 года на
обоих фронтах - Восточном и Западном. Мезенцева радовало, что победе этой
помог и мастерский огонь его батареи, геройская храбрость его артиллеристов.
40. Кобленц, август 1914 года
15 августа, когда развертывание германских армий согласно
мобилизационному плану завершилось, Большой Генеральный штаб переехал из
Берлина поближе к фронту, в рейнский городишко Кобленц в ста километрах от
франко-германской границы.
Император Вильгельм возложил на себя верховное командование войсками.
Начальником штаба, а фактически главнокомандующим стал Хельмут Мольтке. Это
был не тот активный, энергичный военачальник, который готовил германскую
армию к победе по "Плану Шлиффена". Споры с Вильгельмом в конце июля, когда
император захотел вдруг изменить план войны и повернуть германские корпуса
на Россию, вместо того чтобы ударить по Бельгии, произвели надлом в душе
генерала.
"Печальный Юлиус", как шутливо называл Мольтке император, сделался еще
печальнее. Его угнетало буквально все - и то, что бельгийцы оказали
германской армии жесточайшее сопротивление, совершенно не бравшееся в расчет
"Планом Шлиффена", и то, что происходили задержки в графике движения войск
через Бельгию, и атаки французов в Лотарингии, и первые схватки с русскими,
которые оканчивались отнюдь не победой доблестных пруссаков.
Зато император был в зените славы. Штаб нарочно составлял маршевые
планы многих полков таким образом, чтобы они следовали через Кобленц, где
его величество пылкими речами напутствовал германских рыцарей на бой во
славу рейха, во славу германизма.
Вильгельм остановился в Кобленце на жительство в старом замке бывшего
курфюрста Трирского, где в предвоенные времена проживал и принц Прусский.
Прекрасный дворец выходил фасадом на парк и площадь, а задней стороной на
Рейн. Здесь кайзер почти не изменил своей привычке прогуливаться перед
завтраком пешком или верхом в сопровождении дежурного адъютанта. В
окрестностях Кобленца сохранилось еще много исторических рыцарских замков с
богатыми коллекциями произведений искусства и оружия. Император частенько
отправлялся в гости к их хозяевам и проводил за любимым занятием - говорить
о живописи - всю первую половину дня. Великолепные новейшие "даймлер-бенцы",
специально изготовленные в Штутгарте на заводах "Даймлера" для главной
квартиры и лично императора, сокращали расстояния.
По Кобленцу император не любил гулять после одного инцидента. В тот
злосчастный день он дошел до древней церкви св. Кастора, обошел ее вокруг и
вышел на площадь, носящую имя того же святого. Здесь его внимание привлекли
две плиты с какими-то надписями по-французски. На первой из них было выбито:
"1812 год. Замечателен походом против русских. В префектуру* Юлия
Доазана".
______________
* Префектура - время правления французских префектов в провинциях,
завоеванных Францией в эпоху наполеоновских войн.
- О! Колоссально! - умилился Вильгельм и подошел к другой плите. -
Читайте! - приказал он адъютанту.
Тот начал бодрым голосом, но затем говорил все типе и тише:
"Видено и одобрено Нами - Русским комендантом города Кобленца, 1 января
1814 года".
- Пфуй! Какой позор! - завопил неожиданно император. - Подойдите сюда!
- приказал он священнику, вышедшему из храма. - Какая свинья это сделала?
- Ваше величество! - дрожащим голосом ответствовал пастырь. - Эту
надпись велел высечь на камне русский генерал Сен-При, когда армия
императора Александра разбила Наполеона Бонапарта...
- Опять русские! Опять французы! - возмутился Вильгельм.
Кобленц потерял для кайзера все свое очарование.
Вторую половину дня император посвящал стратегии и политике, беседам с
фон Мольтке. Но в двадцатых числах августа спокойствие надолго покинуло
Вильгельма. В Кобленц стали прибывать делегации юнкеров и городских жителей
из Восточной Пруссии. Крупные титулованные помещики, старая аристократия -
опора империи - заливались горючими слезами и молили защитить их
собственность, выбить русских из Восточной Пруссии.
25 августа на вечернем докладе император был необыкновенно мрачен.
Напрасно "Печальный Юлиус" веселым голосом читал депеши о том, что "3-я
армия французов в районе Лонгви начала отход на линию Монмеди и южнее ее...
4-я французская армия, понеся большие потери в людях и материальной части,
отошла с тяжелыми арьергардными боями за реку Маас, куда немедленно
устремились победоносные германские войска... В тылу 5-й французской армии,
в районе Динана появились части доблестной 3-й армии, и французы начали
отход, оказавшись утром сего дня за Филиппвилем..."
"Победа близка!.. Победа близка!" - говорили сводки, но император
оставался мрачен.
"Гумбинен! - повторял он. - Главная опасность для Германии и всей войны
- Гумбинен! Надо спасти Восточную Пруссию - ведь именно там родилось все
могущество Германской империи, выросли самые верные рыцари!"
- Как на востоке? - коротко спросил он Мольтке.
Полководец слегка замялся.
- Генералы Гинденбург и Людендорф вчера приступили к командованию
войсками в Восточной Пруссии. Русская 2-я армия генерала Самсонова
продолжает движение от границы на Остероде и Алленштайн...
Мольтке кривым ногтем мизинца отчеркнул на карте Восточной Пруссии
линию почти посередине провинции.
- Как?! - желчно взорвался император. - И вы допустили противника почти
к побережью Балтийского моря?! Это неслыханно! Следующим шагом русских будет
Берлин!.. Мне остается только отречься от престола!.. - истерически кричал
император. - И это тогда, когда моя армия почти поставила на колени Францию!
Когда разгром галльских петухов в красных штанах стал почти совершившимся
фактом!
Кайзер внимательно разглядывал обстановку на карте.
- Что мы можем выделить для Гинденбурга? - почти спокойно спросил он.
- Ваше величество, Гинденбург не просит пока подкреплений... -
осмелился возразить Мольтке.
- Я спрашиваю... - с угрозой в голосе заявил император, - что мы можем
снять с Западного фронта, чтобы выгнать русских из колыбели германской
цивилизации?!
Мольтке молчал. Военный министр генерал-лейтенант Эрих Фалькенгайн,
присутствовавший на докладе, решил осторожно вмешаться:
- Ваше величество, полагаю, что Гинденбургу можно было бы направить
гвардейский резервный корпус из 2-й армии, 11-й армейский корпус из 3-й
армии и 8-ю кавалерийскую дивизию из 6-й армии. Еще один корпус - 5-й
армейский из 5-й армии, дислоцированный в районе Меца, - можно с этой же
целью пока придержать, не бросая в наступление. Если дела в Восточной
Пруссии пойдут совсем плохо, 5-й корпус тоже направим против русских...
- Молодец! - вырвалось у императора. - Готовьте приказ.
41. Барановичи, сентябрь 1914 года
Ошибка кайзера и Мольтке, когда под влиянием русских успехов в
Восточной Пруссии два корпуса и кавалерийская дивизия были направлены на
Восточный фронт, а еще один корпус не вводился в бой против Франции, ожидая
исхода сражений на востоке, весьма дорого обошлась стратегам в Кобленце.
Части германских армий, с боями пробивавшиеся через Бельгию к французской
границе, в битве на Марне решающего преимущества не имели. "План Шлиффена",
предначертавший разгром Франции на 40-й день войны, не осуществился.
Германские войска теряли силы и темп.
Корпуса, отправленные на восток, очевидно, могли решить исход битвы на
Марне и открыть немцам дорогу на Париж. Но паника среди юнкеров и жителей
Кенигсберга, вызванная наступлением русских, сделала свое дело - эшелоны
спешили из Бельгии через всю Германию в Восточную Пруссию.
И русские войска, нещадно подгоняемые приказами Янушкевича и Николая
Николаевича, стремились туда же. Они шли через сосновые перелески, по
песчаным дорогам, размалываемым десятками тысяч солдатских сапог,
деревянными колесами обозных фургонов и телег, железными шинами пушек и
зарядных ящиков...
В песках Восточной Пруссии, у Мазурских озер, сближались армии для
сражения, которое вызвало у современников необыкновенный и незаслуженный
резонанс. Никакой особенной стратегической перспективы новая битва не имела
и иметь не могла. Она нужна была только ставкам. Отступая от своих тщательно
разработанных планов войны, германская спасала имущество и владения
восточнопрусских помещиков-юнкеров. Русская, также отступая от своего плана
стратегического развертывания, - исполняла требования союзников, которым
нужно было оттянуть как можно больше германских войск с Западного фронта. А
где произойдет бойня, на каком участке фронта русское пушечное мясо оплатит
своей кровью векселя, выданные Петербургом парижским и лондонским банкирам,
- почти не имело значения...
Подполковник Сухопаров спешил в Ставку верховного главнокомандующего. С
начала войны он занимался в главном управлении Генерального штаба
организацией шифрованной связи управлений Ставки с военным министерством и
Царским Селом. Ехал он в Барановичи впервые. В серенький день с моросящим
дождем Сухопаров вышел на перрон. Перед ним, за невысоким зданьицем станции
открывался унылый городишко, лишь недавно ставший таковым из обычного
белорусского местечка. Ставка оказалась расположенной не в самом городе, а в
версте от него, в большом лесу. Следующих в Ставку оказалось человек
двадцать. На казенных моторах они добрались до места за несколько минут. В
лесу желтели свежим песком насыпи для рельсов, на которых стоял поезд
великого князя и еще несколько составов из классных вагонов. Между составами
кое-где вросли в землю бараки. Над вагонами курился дымок, вокруг поезда
главнокомандующего выстроилось кольцо часовых.
Сухопарова и других офицеров, прибывших в Ставку, встретил комендант и
разместил их по вагонам. Сухопарову досталось купе рядом с его сослуживцем
по Генеральному штабу полковником Скалоном. Он отдал вестовому свой тощий
чемодан и пошел представляться непосредственному начальнику,
генерал-квартирмейстеру Данилову.
Генерал сразу же смутил подполковника, заявив ему, что работать он
будет в том самом маленьком станционном домике, где теперь помещалось все
управление генерал-квартирмейстера, а завтракать и обедать - в
вагоне-столовой великого князя. Тут же Данилов на чертеже показал его место
за столом.
Сухопарова удивило такое экстравагантное, без всяких удобств размещение