Иванов Алексей. Вместе с Россией

противоположном направлении - посол всячески хотел поссорить поляков и
Россию, возбудить дух сепаратизма и русофобии на польских землях. Поэтому он
весьма насторожился, когда услышал из уст царя о Польше. В самых
восторженных выражениях Палеолог расхвалил воззвание Николая Николаевича к
полякам, хотя был весьма низкого мнения о нем: документ был расплывчатый и
малообещающий. Он вызвал энтузиазм, который сам Николай Николаевич
озаботился поскорее притушить, чтобы не дать полякам ничего конкретного.
Николай не замечает фальши в восторгах посла и продолжает делиться
самыми сокровенными мыслями о переустройстве послевоенной Европы по
предначертаниям союзников.
Он говорит о том, что Россия потребует себе Галицию и часть Карпат,
чтобы дойти до естественных пределов на западе, в Малой Азии займется
армянами, которых ни в коем случае нельзя оставлять под турецким игом. Он
открывает послу, что если будет особая просьба армян, то Армения сможет
присоединиться к России. Когда Николай доходит до судьбы черноморских
проливов, он останавливается. Вопрос слишком серьезен, чтобы говорить о нем
скороговоркой. Посол, зная об особом интересе своего правительства и,
главное, своего дальновидного друга - президента, просит Николая
объясниться.
- Для России это будет самый важный результат войны, и мой народ не
понял бы без него тех жертв, которые я заставил его понести во имя
справедливости... - высокопарно начинает царь. - Должен признаться, твердого
решения у меня пока нет. Однако два принципиальных вывода я уже сделал для
себя и, надеюсь, мои союзники целиком поддержат их...
"Как бы не так! - думает посол. - Если бы господин Романов знал
истинное мнение Парижа и Лондона о категоричном нежелании отдать России
проливы, он бы, наверное, пошел войной не против Вильгельма, а против
нас..."
На лице же посол изображает улыбку внимания и готовится запомнить слова
царя дословно, ибо понимает: здесь стержень беседы, ее главный интерес для
Пуанкаре.
- Турки должны быть изгнаны из Европы, - уверенно начинает Николай. -
Во-вторых, Константинополь может стать нейтральным портом, городом под
международным управлением. Северную Фракию - до линии Энос - Мидия - следует
присоединить к Болгарии, а остальное - от этой линии до морей, конечно,
исключая окрестности Константинополя, отойдет к России...
Посол решает уточнить, но так, чтобы не сложилось впечатления согласия
Франции на решение проблемы проливов в пользу союзника.
- Ваше величество! - осторожно прерывает он царя. - Если я правильно
понимаю мысль, то Босфор, Мраморное море и Дарданеллы составят западную
границу Турции, а сами турки останутся запертыми в Малой Азии?
- Да, так! - отзывается царь.
"Ну и аппетит у этих мужиков!" - думает Палеолог.
Не давая согласия за Францию, посол решает все же получить кое-что для
своей страны. Пока хотя бы поддержку Николая во французских территориальных
приобретениях на развалинах Османской империи.
- Я хотел бы напомнить, ваше величество, о том, что Франция обладает в
Сирии и Палестине важными духовными и материальными интересами. Мы хотели бы
получить эти части Турецкой империи под свое управление и надеемся на
согласие России...
- Разумеется! - проявляет щедрость Николай. - Мои дорогие союзники
могут рассчитывать на мое одобрение всего, что они хотят потребовать от
нынешнего неприятеля...
Николай аккуратно складывает карту Европы и берет вместо нее лист, на
котором крупным планом изображены Балканы.
- Мой дорогой посол, теперь я хотел бы высказать свою точку зрения о
будущих территориальных изменениях на Балканском полуострове, - спокойно и
неторопливо говорит он. - Полагаю, что Сербия может присоединить себе
Боснию, Герцеговину, Далмацию и северную часть Албании. Греция, видимо,
получит южную Албанию, кроме Валлоны, которая могла бы отойти к Италии, если
та будет хорошо себя вести... Болгария, если она вступит в войну на нашей
стороне, будет компенсирована от Сербии областями в Македонии...
Николай водит мизинцем по тем странам и районам, о которых говорит.
Посол внимательно следит за его движениями. Палеолог ни словом не реагирует,
но император, кажется, с большим удовольствием слушает сам себя и не
замечает молчания посла.
- Что же будет с Австро-Венгрией? - вслух раздумывает царь. - Она,
наверное, не выдержит тех территориальных потерь, на которые вынужден будет
пойти Франц-Иосиф.
Посол решается вступить в разговор. Австро-Венгрия - это не сфера
интересов Франции, и здесь можно обещать все, что только пожелает Россия, -
ведь ей никогда не достанется то, на что она претендует. Англия не позволит
слишком усилиться славянской империи.
- Да, Венгрия, лишенная Трансильвании, которую следует отдать Румынии
за ее помощь в войне, вряд ли захочет и далее выступать в одной империи с
Австрией. Австро-венгерский союз потерпел крах... Чехия наверняка добьется
независимости; у Австрии останутся только немецкий Тироль и Зальцбургская
область...
Император, полузакрыв глаза, поет, словно песню, планы расчленения
старинного врага и предателя России.
- А что вы думаете делать с Германской империей? - вопрошает Палеолог.
Несколько мгновений Николай молчит, словно подбирает слова и
проговаривает их сначала для себя. Его губы беззвучно шевелятся.
- Главное я вижу в том, - медленно и значительно произносит он, - чтобы
императорское достоинство не было сохранено за домом Гогенцоллернов. Они
обманули народы, нарушили мир в Европе и должны поплатиться германской
короной. Впрочем, они могут остаться прусскими королями в новой Германии,
куда Пруссия может войти отнюдь не ведущей и главенствующей силой...
Посла это устраивает, ибо объединенная Бисмарком под эгидой Пруссии
Германия не только оставалась могучей силой в Европе, направленной против
Франции, но и отобрала у его родины Эльзас и Лотарингию. Царь продолжает.
Посол - весь внимание.
- Впрочем, границы Пруссии также должны измениться, чтобы ее милитаризм
никогда больше не мог получить достаточных питательных соков... Мы вернем
Польше ее земли, находящиеся сейчас под Пруссией, а границу Восточной
Пруссии отодвинем далеко на запад... Разумеется, Франция возвратит себе
Эльзас и Лотарингию, и я отдал бы вам еще рейнские провинции...
"Браво! - мысленно восклицает посол. - Наконец-то он заговорил о
настоящем деле?.."
- Несчастная Бельгия, попираемая ныне германским сапогом, в награду за
свое участие в нашем союзе сможет получить в области Аахена достаточное
приращение к своей территории...
- А колонии? А германские колонии?! - нетерпеливо торопит посол царя.
- Я полагаю, что их разделят между собой Англия и Франция. У России нет
претензий на колониальные владения... - спокойно, словно о давно решенном,
говорит Николай. - Я хотел бы еще двух территориальных изменений, -
добавляет он после краткой паузы. - Шлезвиг, отобранный у Дании, должен быть
возвращен ей вместе с районом Кильского канала...
"Ага! Ты хочешь, чтобы твои датские родственники сторожили все выходы в
Балтийское море и не пускали туда чужие военные флоты!.." - догадывается
посол.
- Кроме того, следовало бы между Пруссией и Голландией возродить
маленькое германское государство - Ганновер, сделав его королем кого-либо из
симпатизирующих союзникам германских принцев...
- Ваше величество, но все германские принцы сейчас командуют армиями
Вильгельма! - возмущается Палеолог.
- Я имею в виду других принцев, кто находится сейчас на русской службе,
- открывает свои тайные планы Николай.
Посол вспоминает, что действительно при русском дворе обретается масса
всяких Ольденбургских, Баттенбергских и других князей. Он поражается
хитрости царя, который уже сейчас продумал этот сложный вопрос: послевоенное
деление Европы и за Рейнские провинции хочет создания полувассального от
России государства в самом центре Западной Европы.
"Неужели он все-таки умен, этот Романов? - со страхом думает посол. -
Может быть, все мои информаторы от ненависти к нему неправильно оценивают
его умственный потенциал и считают его упрямым и недалеким человеком?.. А
ведь если Россия самостоятельно одержит победу в этой войне, или хотя бы
раньше нас разгромит Германию и войдет в Берлин, нам трудно будет отказывать
в ее претензиях! - приходит на ум Палеологу. - Воистину прав Пуанкаре в
стремлении ослабить эту империю и не дать ей одержать скорую победу!.."
- Ваше величество, означает ли все сказанное, что вы хотите полного
конца Германской империи? - задает вслух свой очередной вопрос посол. - В
том виде, в каком ее создали и куда ее направили Гогенцоллерны, эта империя
устремлена против Франции. Я не буду защищать ее, но... - посол на этом
останавливается. Мысленно же он продолжает: "не станет ли слишком сильной
для Европы империя Российская?"
Царь, кажется, улавливает не высказанный Палеологом вопрос.
- Мы должны заботиться о нашем союзе и после войны. Великое дело,
которое совершат ваша и наша армии, может остаться прочным лишь тогда, когда
мы сами будем сплоченными и едиными...
"Вот демон! - думает посол. - Куда повернул! На сплочение после войны!
Как будто знает, что Англия и мы только и ждем конца войны, чтобы отобрать у
России все, на что она зарится! Нет, положительно он умен, Николай
Романов!.."
Посла пугает не только открывшаяся вдруг политическая прозорливость
русского императора, тем более, похоже, это собственные мысли Николая -
Сазонов не осмелился бы на подобные рассуждения, не зная точки зрения
французов и англичан. Никто другой из окружения царя, в том числе и
императрица, также не способны к столь долговременному плану. Значит,
император сам сформулировал цели своей политики в Европе, и, надо сказать,
довольно основательно, - к такому выводу приходит Палеолог. Об этом он
решает проинформировать особым шифром лично президента республики.
Кабинетные часы мелодично отзванивают семь вечера.
- О! Я, наверное, вас утомил, дорогой посол? - любезно спрашивает
государь.
Палеолог понимает, что ему вежливо намекнули о конце аудиенции. Он
встает со своего кресла, в котором так и не шелохнулся два с половиной часа.
- Я был счастлив повидать ваше величество! - раскланивается Палеолог.
- Я тоже очень рад поговорить с вами, мой дорогой посол, - улыбается
ему сквозь усы Николай.
Но Палеолог не может уйти, прежде чем не задаст еще один вопрос, с
которым он начинает и заканчивает каждый день в Петербурге.
- Ваше величество! - обращается он к царю. - Позвольте на ходу спросить
вас о том, как идут дела на фронте и когда ваши доблестные войска начнут
новое наступление на германцев?
- Сейчас в Польше идет ожесточенное сражение, - говорит царь, провожая
посла до дверей. - Германцы пытаются прорвать наш фронт, а великий князь не
позволяет им этого. Он пишет мне, что скоро надеется сам перейти в
наступление... Он по-прежнему занят единственной мыслью - как можно скорее
начать поход на Берлин...
- И что же? - несколько неучтиво прерывает Палеолог.
Настроение царя неуловимо меняется. Он уже не так любезен и
очарователен, как несколько минут назад.
- Трудно сказать сейчас, где нам удастся пробить себе дорогу на
Берлин... - раздумчиво говорит он. - Будет ли это севернее Карпат или в
районе Познани? А может быть, и севернее Познани... Многое будет зависеть от
сражения, которое начинается сейчас между Краковом и Лодзью...
Прощайте, мой дорогой посол! Поверьте, я искренне рад так откровенно
переговорить с вами не только о сегодняшнем, но и о завтрашнем дне!..
Палеолог изображает на своем лице гримасу сожаления, смешанного с
восторгом и надеждой вновь в скором времени лицезреть его императорское
величество. Затем он мчится в посольство, чтобы по горячим следам
продиктовать секретарям беседу с императором.


44. Кобленц, декабрь 1914 года

В тихий милый Кобленц к рождеству собиралась вся семья доброго "папы
Вильгельма", как это принято в истинных германских семействах. Прибыла
императрица, которую супруг в грош не ставил и на которую позволял себе
повышать голос в присутствии посторонних. Вместе с ней в одном литерном
поезде приехала принцесса Цецилия, единственная и любимая дочь императора.
Примчались принцы - пять крепышей в военной форме, с ярко-красным
румянцем на щеках, веселые и беззаботные, как и положено в молодости.
Прибыл главнокомандующий военно-морскими силами принц Генрих Прусский,
брат императора.
Последним, буквально за два часа до начала мессы в сочельник, когда
"папа Вильгельм" начинал уже злиться из-за его отсутствия, явился кронпринц
Вильгельм, тридцатидвухлетний командующий 5-й армией. Кронпринц, разумеется,
мог бы быть вовремя. Диденхофен, где стоял его штаб, всего в паре сотен
километров от Кобленца. Однако старший сын и наследник императора хотел
показать независимость и занятость фронтовыми делами. К тому же он не питал
особых родственных чувств, и ему платили тем же.
Короли и императоры никогда не любили тех, кто наследовал их корону и
власть, даже если это и были родные дети - плоть от плоти и кровь от крови.
В свою очередь, и наследники не могли дождаться естественного свершения
событий и иногда подгоняли их каплей яда или иным искусственным путем.
Правда, так бывало в средние века, а в просвещенный двадцатый отцы и
сыновья, дядья и племянники из-за корон уже не душили и не травили друг
друга. Они сохраняли видимость добрых отношений.
Первенец Вильгельма Гогенцоллерна, увы, не имел царственного вида и
осанки. Это был узкогрудый и сутуловатый молодой человек, довольно хрупкий
на вид, с худощавой физиономией, похожей на лисью. Кронпринц не производил
на окружающих впечатления умного и проницательного деятеля. Скорее наоборот,
его считали довольно заурядным парнем, любителем дешевых политических
эффектов и громких демонстративных заявлений. Но надо отдать ему должное,
престолонаследник Вильгельма II всерьез готовился стать повелителем Германии
и всего мира.
Он примчался в Кобленц в забрызганном грязью автомобиле, в походной
форме. На груди его гордо болтались Железные кресты 1-го и 2-го классов,
полученные им от императора за победы над французами в пограничном сражении.
Его прислуга и свита прибыли чуть раньше и с большим комфортом в специальном
поезде.
Праздничный ужин после мессы был накрыт в парадной зале королевского
дворца, перед камином, в котором горели огромные дубовые бревна. В соседнем
зале стояла богато украшенная елка, под которой Христос-дитя уже разложил
свои подарки всем членам семейства. Баварское пиво оросило начало ужина -
целиком зажаренного кабана, рейнские вина - его середину: полсотни сортов
ароматных колбас и паштетов. Трапезу завершили французские коньяки, которых
доблестная германская армия уже достаточно набрала в брошенных французами
при отступлении шато.
Как водится, мужчины после ужина удалились поболтать за глотком коньяка
и сигарой, дамы остались за столом пригубить ликеры, от которых сон делается
спокойнее, а лицо розовее.
За высокими окнами дворца барабанил противный дождь, который смыл
остатки снега в парке и сделал всю природу серой и невыразительной. В зале
уютно горели стеариновые свечи, выхватывая пятнами света героев и охотников
на гобеленах XVII века. Молодые принцы испросили разрешение уйти и
отправились в офицерское казино. Остались кайзер, кронпринц Вильгельм и
принц Генрих Прусский.
Настроение кайзера, несмотря на веселый и милый праздник, было мрачным
и подавленным. Ему уже надоела эта игра в войну, когда нет побед, а со всех
сторон докладывают об одних лишь неприятностях. Вот и вчера канцлер счел
возможным представить доклад, из которого следовало, будто запасы нитратов
на складах химических трестов истощаются, и скоро пороховым заводам не из
чего будет делать порох. И это вместо того, чтобы всячески развивать
производство, заваливать заранее все склады этими проклятыми нитратами...
Что же, теперь, значит, нужно заключать мир, поскольку порох уже не
изготовишь?!
Император стал вспоминать приятное. Это были золотые довоенные денечки,
когда можно было, вызывая восторг народных толп, проехать на остров в гости
к Георгу Британскому или, на худой конец, встретиться с Ники, покататься на
яхте по Средиземному морю или пожить на Корфу под благословенным синим небом
юга...
Голосом, в котором сквозила жалость к самому себе, кайзер начал
разговор с братом и сыном.
- Австрийцев бьют русские... а из-за чего? Австрийское офицерство
крайне неудовлетворительного состава - вот почему австрийская армия не дает
того, что могла бы дать...
Кронпринц и принц Генрих встрепенулись.
- Сказались роковые последствия того, что в Австрии знать не несет
тягот военной службы. Она держится в стороне от армии, а офицерство из-за
этого состоит только из профессионалов... Профессионалы же, известно,
сражаются не за императора, а за жалованье...
- Вилли, как глубоко ты прав! - пробасил принц Генрих. - У них и не
могло образоваться истинной внутренней спайки в офицерском корпусе, раз нет
удовлетворения выполненным святым долгом!..
- Меня удручает эта позиционная война! - брякнул Вильгельм без всякого
перехода. - Мои силы скованы, плотность войск на фронте уменьшается,
наступление становится невозможным. Надо что-то делать!..
- Ваше величество! - вдруг вмешался в разговор кронпринц. - Отец, я
тоже много думал над всеми этими вопросами и пришел к выводу, что нам
следует заключить мир с Россией - тогда мы будем иметь возможность повернуть
все армии на Париж и одним броском закончить войну...
- Мои генералы обещали мне, что одержат полную победу над Францией за
шесть или восемь недель! А сколько уже прошло недель от начала войны?! -
снова жалобным тоном вопросил император.
- Почти пять месяцев, Вилли! - напомнил принц Генрих.
- А мы все топчемся на фронте протяженностью в семьсот километров и не
сделали пока ни одного серьезного прорыва французских укреплений, не
прорвались с севера, как требовал великий Шлиффен...
- Отец! - настойчиво повторил кронпринц. - Я совершенно сознательно
заговорил о сепаратном мире с Россией. По-моему, это блестящий выход из
положения! Если Николай пойдет на мир с нами, мы сможем перебросить все
войска на запад и легко прорвем франко-английский фронт. Если русский царь
не сможет или не захочет вести с нами переговоры, сам факт наших с ним
контактов внесет смуту в отношения между державами Согласия, и мы на этом
кое-что выиграем...
Вильгельм-старший перестал капризничать и внимательно посмотрел на
кронпринца. Отблески свечей то и дело хищно зажигали глаза на лисьей
мордочке его первенца и престолонаследника.
"Он не так глуп!" - с похвалой подумал император.
- А на каких условиях ты мыслишь заключение мира с русскими?..
- Ваше величество, я полагаю, что мы вполне можем пообещать им
Константинополь, а следовательно, и проливы, чего так страстно добивается,
судя по показаниям разведки, вся русская верхушка...
- Это мы можем смело обещать, тем более что Англия при любом
послевоенном урегулировании не даст русским воспользоваться важнейшими
частями турецкой территории... А что еще?..
- Учитывая всегдашнюю погоню России за чужими деньгами, - я имею в виду
займы, которые российские банкиры нахватали в Париже и Лондоне, - можно было
бы предложить дяде Ники пять или десять миллиардов золотых рейхсмарок на
покрытие издержек войны...
- Неглупо!.. - дал оценку предложениям наследника император.
- Я бы отдал России еще пару кусков Польши, - вступил в разговор принц
Генрих. - Одна из навязчивых идей Ники - создать, под своей эгидой,
разумеется, польское королевство в старых границах Польши... Для вящего
соблазна мы могли бы пойти и на такое предложение ему... Как ты думаешь?
- Превосходно! Идея плодотворна. Но как ее осуществить?! Ведь прямо я
не могу написать Николаю письмо с этими предложениями?! Надо подумать...
...Наутро, совершая утренний туалет, император милостиво принял с
докладом полковника Вальтера Николаи, начальника разведки. Поучиться
государственной мудрости пришел и кронпринц. Он сидел с внимательным видом,
пока Николаи перечислял новые части противника, пришедшие на
англо-французский фронт. Затем полковник доложил о некотором затишье в боях,
проистекшем, вероятно, из-за праздника рождества.
Когда парикмахер закончил прическу императора, а массажист -
обрабатывать его щеки, Вильгельм ласково обнял за плечи своего любимца,
обер-шпиона Германии.
В рабочей комнате Вильгельма Второго все столы были завалены картами
самых разнообразных масштабов.
Только маленький столик в углу с четырьмя креслами подле него был чист
от схем военных действий.
Вильгельм любезно усадил Николаи в кресло, молча указал на другое
кронпринцу и сел сам. Схватив здоровой правой рукой сухую левую, кайзер
страстным шепотом выдохнул:
- Нам очень нужно поссорить союзников с Россией!.. Какие у нас есть для
этого средства?.. Впрочем, средство я назову вам сам - сепаратные переговоры
между Берлином и Петербургом... Мой сын предложил неплохую идею... Нам
теперь требуется дельный исполнитель или исполнительница... Как вступить в
контакт с царем, разумеется, совершенно негласно, так, чтобы ни одна живая
душа не узнала?
Император принялся развивать перед Николаи условия, которым следовало
отвечать человеку, достойному поручения. Естественно, это должен быть
достаточно ловкий человек высшего общества, которого хорошо знают и к
которому отнесутся с доверием Николай и Александра. Такому лицу будут даны
самые высокие полномочия, однако, не зная реакции царя, было бы неосторожным
вмешивать сразу имя самого кайзера. По-видимому, из тех же соображений не
следует ссылаться и на высоких официальных деятелей Берлина - канцлера фон
Бетмана или министра иностранных дел фон Ягова...
Николаи внимательно и почтительно слушал. Ему нравилась вся эта
комбинация, любой исход которой - удачный или неудачный - одинаково хорошо
работал на пользу империи. Руководитель разведки прекрасно понимал, что
слухи о контактах Берлина и Петрограда неизбежно просочатся в Лондон и Париж
и поведут к охлаждению между союзниками. Он даже решил помочь быстрейшему
проникновению этой информации в Лондон и мысленно наметал для этого
кандидатуру крупного банкира Баллина.
Полковник имел точные сведения, что Баллин имеет большие финансовые
интересы в британских банках и готов поделиться с их директорами кое-какими
секретами Германии - разумеется, если это позволит ему приумножить свои
вклады. Что касается каналов связи, то через Данию или Швецию проще простого
дать знать в Лондон.
К концу речи императора Николаи - верный и быстро соображающий слуга -
уже имел что предложить хозяину.
- Ваше величество! - обратился он к Вильгельму. - Недавно я
просматривал для своих целей списки русских, которые были задержаны или сами
задержались с началом войны на территории Срединных империй. Я обратил
внимание на одно имя, которое, возможно, вы знаете. Это фрейлина русской
царицы, дочь директора императорского Эрмитажа и гофмейстера двора Мария
Васильчикова. Начало войны застало ее в принадлежащем ей имении "Кляйн
Вартенштайн" недалеко от Вены. Мадам запрещено покидать поместье, ибо это
может вызвать ненужные толки в народе.
- А как мадам относится к германизму и нашему двору? Будет ли она
служить нам лояльно? - распрямился император в своем кресле. - Каковы ее
настроения?
- Я исследовал эти вопросы, ваше величество, ибо была определенная
необходимость... - довольно туманно выразился Николаи. Он пока не хотел
открывать Вильгельму свои планы относительно использования космополитки.
- Как жаль, что я сам не могу написать письмо Николаю... - задумчиво и
сентиментально протянул Вильгельм. - У нас были такие чудные письма друг к
другу... Он бы меня понял скорее, чем какую-то фрейлину... Увы, я лишен этой
возможности...
- Как я понял, письмо следует написать фрейлине... - вмешался в
разговор кронпринц и замолк, не окончив фразу. Мысль тотчас подхватил
начальник разведки.
- Лучше всего, если письмо будет адресовано не самому царю, а более
симпатизирующей Германии императрице Александре! - высказал предложение
Николаи.
- Обсудите с фон Яговом, уведомите об этой политической акции канцлера
империи и начинайте готовить фрейлину...


45. Прага, январь 1915 года

Пять месяцев томится Алексей Соколов в военной тюрьме на Градчанах в
Праге. После ареста в Германнштадте его повезли в арестантском вагоне в
Прагу, где служил в 8-м корпусе начальником штаба его выдающийся агент
полковник Редль. Как правильно полагали австрийские контрразведчики, в Праге
продолжала действовать большая разведывательная организация, снабжавшая
материалами Соколова. Максимилиан Ронге рассчитывал, что в Праге удастся
заставить русского разведчика давать показания.
Именно под этим предлогом военная прокуратура императорской армии
отказалась выдать Германии полковника русской разведки, хотя австрийцы и
захватили его только потому, что германские контрразведчики снабдили коллег
прекрасными фотоснимками русского и подробным описанием его примет.