Иванов Алексей. Вместе с Россией

Ставки главнокомандующего российской армии.
- Видите ли, - не без юмора развеял его недоумение полковник Скалон, -
стоицизм в жизни всегда похвален, а на войне просто необходим. Одно дело,
когда офицеры, сражающиеся на передовой, получают приказы из роскошного
особняка, где нежится их верховное руководство, а другое - когда они знают,
что их военный вождь также испытывает лишения... Если же говорить о
специфически военных причинах учреждения Ставки в столь малом местечке, то,
во-первых, оно равно удалено от двух наших фронтов - Северо-Западного и
Юго-Западного, во-вторых, это не какой-нибудь губернский город с его
ресторанами и злачными местами, ночные бдения в которых способны серьезно
подорвать здоровье и умственные способности некоторых слабых духом
офицеров...
Сухопаров понял, что Скалон выражает своей иронией мнение очень многих
чинов штаба верховного главнокомандующего. Нелепое размещение Ставки отнюдь
не повысило авторитета великого князя и Янушкевича в глазах подполковника,
который и раньше весьма скептически относился к "лукавому" и его любимцу -
начальнику штаба, со странным юмором называвшему себя "стратегической
невинностью".
...Подошло время обеда. Скалон повел новоприбывшего коллегу в
вагон-столовую великого князя. Их столик стоял у стеклянной перегородки,
отделявшей стол его высочества, за которым сидели Янушкевич и специально
приглашаемые лица, и столики военных представителей союзных стран. Главную
роль, как выяснил Сухопаров впоследствии, играл представитель Франции
генерал Д'Амад со своим заместителем, генералом де Ля-Гишем.
В том же отделении сидели Данилов, протопресвитер армии отец Шавельский
и семь адъютантов великого князя.
Великий князь вошел с некоторым опозданием. На его лице были написаны
умиление и радость. Офицеры встали.
- Прошу садиться! - скомандовал отрывисто Николай Николаевич и, взяв
серебряную чарочку, полную какого-то напитка, радостно поведал: - Господа!
Из французской Главной квартиры сообщили, что одержана грандиозная победа
над германцами на Марне! Ура, господа офицеры! Виват Франция! Германские
войска отступают на север!..
Все снова встали и подняли свои бокалы. Нестройным хором прокричали
"ура!" и уселись за столики в тесном и узком вагоне.
У верховного главнокомандующего русской армией блестели на глазах слезы
восторга от блестящего триумфа союзников. Его верное союзникам сердце
трепетало от радости за огромную удачу милых и очаровательных французов.
Николай Николаевич со всей своей душевной щедростью забыл, выбросил из ума
напрочь воспоминания о том, как он всего две недели назад подгонял
несчастную армию Самсонова на Млаву и Сольдау, заталкивая ее ради спасения
Парижа в мешок неизвестностей Восточной Пруссии.
Великий князь был истинным сыном династии Романовых. "Мелочи" его не
волновали.
Уже были сданы в архив сведения о том, что "...германцам в период 29-31
августа удалось взять в плен около 30 тысяч человек, 6 тысяч человек было
убито и до 20 тысяч раненых русских солдат и офицеров осталось на поле боя.
Около 20 тысячам войск удалось прорваться на юг и выйти из окружения". Уже
потрясло всю Россию сообщение Ставки о несчастье при Сольдау, составленное в
следующих выражениях: "Вследствие накопившихся подкреплений, стянутых со
всего фронта благодаря широко развитой сети железных дорог, превосходные
силы германцев обрушили на наши силы около двух корпусов, подвергнувшихся
самому сильному обстрелу тяжелой артиллерии, от которой мы понесли большие
потери... Генералы Самсонов, Мартос и Пестич и некоторые чины штабов
погибли..."
"Чудо на Марне" всколыхнуло весь вагон-столовую. Была забыта и победа
под Гумбиненом, и гибель армии Самсонова, и победы в Галиции над
австрийцами. За каждым столиком зажужжал свой особый разговор.
Сухопаров задумался о превратностях военной судьбы, играющей десятками
тысяч человеческих жизней. Вдруг до него донесся разговор из-за стеклянного
барьера, отделявшего их стол от места трапезы французов.
Генерал Д'Амад давал собственную оценку положения своему заместителю
генералу Ля-Гишу, недавно прибывшему в Ставку.
- Какой правильный инстинкт двигает великим князем и его начальником
штаба! Этот же инстинкт проявляется сейчас в Петербурге - русское
общественное мнение и военные руководители гораздо больше интересуются
сражением на Марне, чем собственными победами в Галиции...
- О да, мой генерал! - глубокомысленно изрек Ля-Гиш. - Ведь судьба
войны воистину решается на Западном фронте. Если Франция не устоит, то и
Россия принуждена будет отказаться от борьбы с германизмом. Сражение в
Восточной Пруссии, я имею в виду разгром России под Сольдау, дали мне
доказательства того, что русским не по плечу воевать с немцами. К сожалению,
боши подавляют славян превосходством тактической подготовки, искусством
командования, обилием боевых запасов... У них богаче и разнообразнее способы
передвижения войск, в частности, множество грузовых моторов... Русских можно
сравнить разве что с австрийцами!.. До войны я лично более высоко оценивал
русское пушечное мясо...
У Сухопарова кровь ударила в голову от невольно подслушанного
разговора. Он хотел встать и дать пощечину Ля-Гишу, вызвать его на дуэль.
Лишь огромным усилием воли сумел он себя сдержать, понимая, что никто в
штабе не поймет его душевного движения и ему придется расстаться с армией, а
возможно, и попасть под военно-полевой суд. Он сразу потерял всякий аппетит
и лишь ковырял вилкой для приличия в жарком, мучительно дожидаясь конца
обеда.
Так начиналась его командировка в Ставку.


42. Петербург, сентябрь 1914 года

Тайная советница Шумакова была счастлива. То, о чем она мечтала всю
жизнь, воплощалось в действительность. В ее квартире у зятя и дочери -
настоящий политический салон.
Петербург говорил о салонах светских дам: о салоне графини Ирины
Илларионовны Шереметьевой, урожденной Воронцовой-Дашковой, где собирались
оппозиционно настроенные офицеры гвардии и судачили о Распутине, о салоне
графини Софьи Сергеевны Игнатьевой, где собирались правые и поносили на все
лады левых и кадетов, о германофильствующих салонах графини Марии Эдуардовны
Кляйнмихель, фрейлины Софьи Карловны Буксгевден, тетки очаровательного князя
Феликса Юсупова - Елизаветы Феликсовны Лазаревой. Остроты, родившиеся в
салонах, разлетались по всей столице.
Когда еще было неизвестно, вступит ли в войну Англия на стороне
союзников, из гостиной графини Игнатьевой полетело: "Британский сфинкс
молчит на весь Петербург!"
Послы и военные агенты блистали в салонах остроумием, генералы и
полковники делились свежайшей военной информацией, политики предлагали
оригинальнейшие решения вечных проблем. Словом, салон - это законодатель
умственных мод, источник мудрости для всех, кто удостоен чести бывать в нем,
гордость и слава хозяйки и хозяина.
А вот теперь салон и у Шумаковых, как по привычке называли фамилию
советницы и ее дочери, забывая при этом, что есть здесь муж Татьяны - Глеб
Иоаннович Кожин. Забывчивость простительная, ведь всегда салон славен
хозяйкой.
Зато Глеб Иоаннович трудился как пчелка, чтобы собрать в свой улей уже
знаменитых или только еще нарождающихся "общественных" деятелей. Словечко
становилось модным, кто-то серьезно запускал его в оборот, как жука в ухо.
Обозначало оно главным образом шумливых депутатов Государственной думы и
других пылких ораторов, обличающих всяческие беспорядки в империи.
Два или три известных в думских кругах депутата регулярно стали
приходить по четвергам к Шумаковым на вечерний чай. Им нужна была аудитория,
чтобы самовыражаться, и они нашли ее не только в лице доброй тайной
советницы, ее славной дочери, грешившей в юности даже марксизмом, и
скромного, но деловитого господина инженера путей сообщения. Дом бывал полон
гостей - милых и приятных интеллигентных людей, один из которых, кажется,
даже сотрудничал в газетах.
Для полного торжества Татьяны пригласили Шумаковы и кое-кого из
участников старых, довоенных "четвергов". Попала в их число и Настя.
Во-первых, она теперь была женой Генерального штаба полковника и весьма
недурна собой, что очень могло украсить политический салон. Во-вторых, когда
полковник вернется с фронта - Шумаковы были убеждены, что Соколов находится
именно там, - его рассказы о военных действиях послужат к вящей славе
собраний у Шумаковых.
Настя ничего не знала о подобных сложных политических рассуждениях
Аглаи Петровны и была весьма удивлена, когда Татьяна разыскала ее и
пригласила к себе на "четверг". Оказывается, она не держала обиды за тот
маленький инцидент, который Соколовы учинили со спиритом в доме на
Пушкинской прошлой зимой. Она была бы счастлива видеть у себя давнюю подругу
- ведь соберется кое-кто из старых друзей, придут и новые люди - депутаты
Думы и даже один профессор - гордость Петербурга.
Анастасия давно, с самого начала войны, не имела вестей от Алексея. Ее
дни и вечера без него были просто мучительны. Славная и добрая тетушка
Соколова заботилась о ней как о родной дочери, опекала как могла и делила с
ней тревогу об Алексее. Но ничто не могло рассеять молодую женщину, томимую
неизвестностью. Повинуясь своему характеру - быть там, где трудно, где нужны
заботливые женские руки, - Настя решилась пойти работать сестрой милосердия
в лазарет Финляндского полка, неподалеку от дома, где еще недавно жила с
родителями.
В начале сентября, когда в столицу стали поступать первые раненые с
Северо-Западного фронта, Настя прошла ускоренные курсы сестер милосердия и
теперь несла дежурства в палате для тяжелораненых. Но через день она была
свободна и не знала, куда себя деть, чтобы унять бесконечную тревогу и
мучительные ожидания весточки от Алексея.
Ближайший четверг оказался свободным. Анастасия согласилась побывать у
Шумаковых.
Просторная гостиная была полна гостей. Их возраст и политические
платформы, судя по разговору, были самыми разнообразными. Кадет восседал
здесь рядом с трудовиком, монархист по-парламентски спорил с эсером.
"Здесь явно нет большевиков... - решила Анастасия, - в противном случае
настроение кое-кого из гостей было бы не таким благодушным".
Молодой и красивой даме немедленно нашлось удобное место поблизости к
главным пророкам, сиречь депутатам Государственной думы. Один из них,
громоздкий и заросший мужчина дикого вида, держал как раз слово. Он
комментировал несчастье под Сольдау.
- Целая армия потеряна! Цвет российского воинства! Неужели опять
повторяются бесславные сражения позорной японской войны? Неужели снова
великая Русь идет к катастрофе - революции?!
Оратор сделал эффектную паузу, в которую немедленно влез следующий
желающий высказаться общественный деятель. Он был в отличие от предыдущего
думца чисто выбрит и лыс. Его голова возникла в воздухе, словно розовый
шарик на веревочке галстука. И говорил он тоненьким и писклявым голоском.
- Посмотрите, кто командует доблестными русскими войсками! Генерал
Ренненкампф - немец! Его даже не предали суду за то, что он и шага не сделал
в помощь Самсонову! Рейнботы, Гакебуши, Штюрмеры и прочие Утгофы, Корфы,
Мейеры заполняют штабы, командуют полками и дивизиями, ведают снабжением
армии! Поистине - неладно что-то в Датском королевстве!..
Кто-то из германофильствующих гостей перебил оратора и, чтобы пустить
разговор по другим рельсам, подбросил новую тему.
- Мы должны объединиться и поддержать правительство, ибо российское
отечество в опасности! Не стыдно ли, господа, сейчас, в эти трудные для
России дни, вносить раскол в общество, как это делают большевики, призывая к
поражению самодержавия?
- А вы?! А вы сами?! Разве с трибуны Думы вы не подрывали самодержавие,
призывая к конституции, свободе, равенству?..
Насте было интересно следить за спором, в котором сталкивались позиции
разных группировок "общественности".
- А вы знаете, вы знаете?.. - ворвался вдруг в разговор гость, которого
представили Насте как видного публициста. - Есть основания для пессимизма,
особенно наблюдаемого в высших сферах...
Все общество замерло, пораженное столь громко высказанным откровением.
Ведь еще недавно про высшие сферы говорили только шепотом, а теперь во весь
голос, да еще принародно! Польщенный вниманием, осведомленный публицист
продолжал:
- В этих кругах... в этих кругах уже давно обращают внимание на то, что
неудачи... неудачи постоянно преследуют императора... судьба всегда против
него... против него... жизнь его величества... его величества... это
сплошная цепь катастроф!.. Говорят даже... - публицист понизил голос, - что
линии его руки ужасны...
- Ах! - воскликнула какая-то дама.
- Да! Да!.. Государю императору предопределены несчастья...
Журналист то громогласно, то понижая голос, напомнил про Ходынку в день
коронации, когда несколько тысяч человек было задавлено. Спустя несколько
недель Николай отправился в Киев и там на его глазах утонул в Днепре пароход
с тремястами людей. Еще несколько недель спустя в его присутствии в поезде
умирает любимый министр князь Лобанов. Затем последовала война на Дальнем
Востоке, когда япошки потопили императорский флот, а с ним и замечательного
адмирала Макарова, пал Порт-Артур, разгромлена Маньчжурская армия... После
кровопролитной войны - революция 1905 года, ее жестокое усмирение...
Политические убийства - великого князя Сергея Александровича в Москве... В
Киеве в двух саженях от него самого убивают Столыпина... А теперь?.. Что
теперь должна думать общественность о перспективах этой несчастной войны?
Она опять началась поражением...
Бойкий сосед Насти, вещавший, словно пифия, беды и несчастья для
России, замолчал так же внезапно, как и заговорил. Однако эффект он произвел
сильный - общество притихло независимо от партийных взглядов. Тягостное
молчание затянулось.
- М-дааа!.. - прервал его депутат-трудовик. - Народ надеется на
верховного главнокомандующего великого князя... Вот это сильная личность!
- Если бы была сильная, - окрысился на трудовика кадет, - то не погубил
бы цвет российской армии а Мазурских озерах и лесах в угоду
братьям-союзникам... Самая лучшая помощь Парижу - наступать на Галицию, как
это делают генералы Рузский и Брусилов... А знаете, что говорил Сергей
Юльевич Витте про великого князя? Он считает Николая Николаевича вообще
мистически тронутым... Граф полагает, что великий князь натворил и еще
больше натворит бед России!..
Настя слушала бойких ораторов и приходила в недоумение. Добро бы это
были революционеры, на худой конец анархисты или эсеры... А то ведь
чистейшей воды "слуги буржуазии", как выражается Василий. Однако они теперь
подкапываются под самодержавие, ругают главнокомандующего. Вот ведь времена
настали! Толкуют о единстве народа и армии, народа и власти, а сами
подрывают это единство... Народ в их речах - как разменная карта у
банкомета...
Между тем гости Шумаковых вновь вернулись к трагедии армии Самсонова и
к бездарности генералов, ведших ее в бой. Имя самого командующего,
покончившего с собой и ушедшего таким образом от позора за разгром армии,
произносилось с сочувствием и прощением - в среде русского офицерства пуля в
лоб всегда считалась достойным выходом из трудного положения.
Анастасия поражалась тому, с каким апломбом говорили "общественные"
деятели о войне, о страданиях "несчастных солдатиков", о горячем энтузиазме
"героев, рвущихся в бой". В своем лазарете она слышала правдивые и жуткие
рассказы раненых солдат о кровавой бойне, идущей от Балтийского моря до
Карпат, о том, как по живым людям хлещет с неба шрапнель или как поднимается
к небу огромный столб огня, обломков деревьев и клочьев человеческих тел,
когда на окоп падает германский тяжелый снаряд.
Салонные разговоры о войне, разглагольствования о милых союзниках,
прожекты наступлений - все вызывало у Насти глухое раздражение. Она улучила
удобный момент, когда витии притомились и гостей пригласили к столу. Настя
ушла не прощаясь.


43. Царское Село, сентябрь 1914 года

В Александровском дворце ничто не напоминало о войне. Все было тихо и
спокойно, как в прежние годы. Лишь один незначительный эпизод прогремел под
сводами и затих, не отразившись ни на ком из виновных. А дело было так.
Когда царская семья вернулась из Москвы, где всласть помолилась у
кремлевских святынь о даровании победы славному российскому воинству, ее
величество, утомленная неблизкой дорогой, вошла в свою угловую гостиную. И
обомлела, кровавые круги поплыли у нее перед глазами. На самом видном месте
висел гобелен, изображавший несчастную Марию-Антуанетту с детьми, казненную
французскую королеву, бестактно, а может быть, и со злым умыслом подаренный
во время недавнего визита республиканца Пуанкаре. Аликс устояла на ногах -
императрица победила в ней слабую женщину. Она немедленно вызвала дворцового
коменданта Воейкова.
- Кто это сделал? - грозно вопросила она.
- Ваше величество, произошла ошибка!.. - принялся оправдываться
генерал. - Гобелен запаковали еще в Петергофе, сразу после приема
президента, намереваясь положить в кладовую. По случайности, видимо,
доставили сюда... Не извольте гневаться - он немедленно будет снят...
Государыня простила виновных, гобелен остался висеть, но поплакала в
одиночестве: как ее не понимают даже близкие люди, как они невнимательны. А
ведь при любом германском дворе такая небрежность немыслима!..
У государя были свои забавы и заботы. Он поигрывал с офицерами конвоя в
домино, для разминки пилил дрова или гулял по парку. К нему приезжали
министры - не привозили ничего чрезвычайного, только обычные скучные бумаги,
которые царь, памятуя наказы своего батюшки, старательно испещрял подписями.
Иногда приезжал Сазонов и рассказывал, что Палеолог давит на него
сильнее, чем фон Клюг на Париж, требуя все новых и новых русских
наступлений.
Царю эти кляузы стали прискучивать. Его не волновали потери - уж
чего-чего, а мужиков на Руси хватит! Он даже остался спокоен, когда услышал
страшную весть о гибели армии Самсонова. "На все воля божья!" - только и
сказал он. Но его тихо бесило, что союзник только требовал и не давал
никакого заверения о дележе завоеванного. Царь решил вызвать на аудиенцию
посла Палеолога и предъявить Франции свой счет, пока не станет слишком
поздно.
Церемониймейстер Евреинов, приставленный от царского двора к
дипломатическому корпусу, в сопровождении скорохода явился в посольство за
послом. Сазонов еле успел предупредить Палеолога о том, что беседа будет
долгой и, несмотря на ее конфиденциальность, следует быть в парадном
мундире.
По военному времени церемониал почти отсутствовал: посла сопровождали
только Евреинов и скороход.
Палеолога провели в личные покои императорской семьи. В самом конце
коридора, рядом с комнатой дежурного флигель-адъютанта, была гостиная для
личных гостей императора.
У дверей малого царского кабинета арап, одетый в пестрые восточные
одежды, отворил дверь, и Палеолог остался один на один с могущественным
монархом, повелителем ста восьмидесяти миллионов подданных.
Кабинет небольшой, одно окно. Огромный диван, покрытый восточным
ковром, кресла темной кожи, черного дерева письменный стол с аккуратно
уставленным письменным прибором, книжный шкаф с бюстами на нем. Портреты и
семейные фотографии по стенам.
Хозяина кабинета - мелкорослого, чуть курносого военного с аккуратно
расчесанной бородой и хорошо подстриженными усами в сумраке осеннего дня
сразу и не заметить. Он, вероятно, сидел и курил в полутьме, подумал посол,
уловив тонкий аромат турецкого табака.
Царь указал гостю на кресло.
- Садитесь... поудобнее. Сегодня... э... я вас задержу... надолго!
Палеолог расшаркался перед императором и сел.
- Как благоугодно, ваше величество! Буду счастлив, ваше величество!..
Сильными руками Николай ставит поближе к послу курительный столик
восточной работы с медным подносом. В шкатулке из лака - папиросы.
- Вот, пожалуйста, табак!.. Это из Турции... Мне прислал их султан...
теперь у меня большой запас их... а других нет...
Вежливый до приторности, наголо бритый, с белым бескровным, словно
сахарная голова, черепом, Палеолог воспитанно берет двумя пальцами папиросу
и ждет сигнала. Царь зажигает спичку и предлагает огня послу. Затем зажигает
свою папиросу. С удовольствием заядлого курильщика затягивается.
Николай хвалит французскую армию, тепло отзывается о своих собственных
войсках и делает вывод, что победа теперь уж не ускользнет от союзников.
- Конечно, будут еще жертвы... дорогой Палеолог... И господь ниспошлет
нам испытания... но я верю в победу! - глядя своими красивыми глазами на
посла, запинаясь от какой-то робости, мямлит царь и стряхивает пепел в
медный сосудик.
Затем, видимо преодолев внутренний барьер, Николай начинает говорить
без запинки.
- Мой дорогой посол, я призвал вас, чтобы посоветоваться о будущем
мире, - начинает царь. Он вольно располагается на широком диване и
попыхивает папиросой. - Что мы станем делать, если Австрия и Германия
запросят у нас мира? Видимо, до этого не так уж и далеко...
- О, ваше величество, - пылко подхватывает Палеолог. - Это вопрос
первостепенной важности - будем ли мы договариваться о мире или просто
продиктуем его нашим врагам. Очевидно, мы должны вести войну до победы,
которая позволит нам требовать таких возмещений и гарантий от центральных
держав, на которые их монархи никогда не согласятся, если не будут
принуждены просить у Сердечного согласия пощады...
- Полностью согласен, дорогой посол, - поддакивает царь. - Мы должны
окончательно раздавить германские державы и будем продолжать войну до полной
победы... Что касается условий будущего мира, то я решительно настаиваю на
выработке их только нашими тремя союзными державами - Россией, Францией и
Англией. Никаких конгрессов, никаких посредничеств после войны в чью бы то
ни было пользу!.. Это мое решение, и я от него не отступлю!.. - решительно
заявляет Николай.
Посол наблюдает за выражением лица монарха. С удивлением для себя он
обнаруживает, что русский царь волнуется, но, видимо, тверд в своем мнении.
"Посмотрим, что ты скажешь после войны, - думает посол. - Конгресс-то
мы обязательно созовем; он и примет решения, выгодные нам, а не вашей
полудикой стране... Так что, ваше величество, и не надейтесь на выгодный для
вас раздел".
Внешне посол бесстрастен. Никакая игра мысли не отражается на его лице,
никакой огонь не загорается в его глазах. Николай продолжает разговор об
общих основах будущего мира победителей.
- Главное, в чем мы должны прийти к согласию, это уничтожение
германского милитаризма. Вооруженный германизм держит всю Европу в состоянии
кошмара вот уже сорок лет и наконец снова напал на Францию, чтобы продолжить
свое грязное дело, начатое в 1870 году... Наша задача - лишить германцев
всякой возможности реванша...
Посол услышал слова, слаще которых для него в России еще не
произносилось. Русскими руками свернуть шею германскому орлу, лишить его
военной мощи и возможности реванша - это и есть главная задача Франции, а
неумный царь, высказывает ее как свою собственную и наиважнейшую.
- Ваше величество, я благодарен за это заявление и уверен, что
правительство Республики откликнется на пожелания императорского
правительства самым сочувственным образом... - любезно улыбается посол.
- Я благодарен моим союзникам и ценю их понимание общих целей, -
говорит Николай. - Спешу сказать, что я заранее одобряю все, что Франция и
Англия сочтут необходимым потребовать для себя, вырабатывая точные условия
мира... Я бы хотел сегодня вкратце рассказать, что думаю по этому поводу
сам... Должен прибавить, - словно оправдывается государь, - что я еще не
советовался с моими министрами и генералами...
Николай встает с дивана, берет с письменного стола аккуратно сложенную
карту Европы и кладет ее на курительный столик. Затем пододвигает ближе одно
из кресел и садится.
Он уже совсем освоился с гостем и говорит, как в домашнем кругу, желая
произвести впечатление на Палеолога, а значит и на Францию, своей
искренностью и благожелательностью.
- Сначала об интересах России, мой дорогой посол... Мы ожидаем от
победы в войне против германцев в первую голову исправления границ Восточной
Пруссии. Генеральный штаб желает, чтобы новая граница проходила по берегу
Вислы... Я же полагаю это чрезмерным, тем более что намерен воссоздать
Польшу, для которой будут необходимы Познань и часть Силезии. Мы отберем эти
части от Германии и отдадим новой Польше. Кстати, мой дорогой посол, как вам
нравится воззвание к полякам, с которым обратился по моему повелению великий
князь главнокомандующий? - поинтересовался император. - Надеюсь, оно создаст
необходимый для победы дух в сердцах всех поляков, живущих в нашей империи и
прозябающих в империях Австро-Венгерской и Германской...
Палеолог действительно весьма интересовался польской проблемой и
взаимоотношениями поляков и русских. Однако действовал он как раз в