Иванов Алексей. Вместе с Россией

восторженные клики зрителей.
К другому балагану - Малофеева - было не протолкнуться. Здесь народ
облепил боковые деревянные лестницы, ведущие в раек. Ждали начала
"Куликовской битвы".
- Пойдем? - спросила Настя.
- Пойдем! - с удовольствием ответил Алексей.
На рубль они взяли два билета в лучший ряд амфитеатра и очутились
внутри балагана, где, казалось, было еще холоднее, чем на улице.
Единственным источником тепла было дыхание публики.
Бой происходил словно в утреннем тумане, за несколькими завесами из
тюля. Его начали, как и в настоящей Куликовской битве, русские
воины-богатыри, монахи Пересвет и Ослябя. Зазвенели мечи, бой разгорался, и
израненный князь Дмитрий Донской улегся под картонным деревом, чтобы оттуда
давать приказания громить басурманов. Несчастные актеры, для которых это
представление было уже третьим за день, от беспрерывных криков на холодном
воздухе несколько осипли, но воевали с азартом.
Анастасия вдруг заледенела в ознобе, и оба стали пробираться к выходу.
В двух шагах от балагана, в валенках, тулупе и белом переднике, надрывался
во весь голос сбитенщик. В фарфоровые кружки он налил Анастасии и полковнику
из медного чайника, укутанного полотенцем, горячего сбитня и развлекал
господ прибаутками, пока они тянули обжигающе-горячий напиток. Сбитень и
движение сделали свое дело.
Полюбовались Петрушкой, который выскакивал по соседству из-за пестрой
ширмы. Вся толпа вокруг ликовала, когда Петрушка знатно отдубасил
здоровенной дубиной черта и полицейского, а сам остался невредим. Настя
особенно весело хохотала, вспоминая сегодняшнее утро, и свои страхи, и
Костю-технолога, разинувшего рот на улице вслед саням. Неожиданно ей пришла
мысль, что спасением своим от обыска, а может быть, и ареста, она обязана
Соколову, его полковничьей форме. И сразу расхотелось смотреть приключения
Петрушки.
Покатались с высоченных ледяных гор, слетая на утлых салазках в брызгах
искрящейся на солнце ледяной пыли. Дух захватывало от такой красоты.
Рядом с американскими горами у дощатого буфета под навесом пыхтел
огромный самовар, парились пузатые расписные чайники с заваркой. Тут же
лежали горками вяземские, тульские, мятные, печатные пряники в виде рыб и
зверей, человечков и всадников. Толпа прибила Алексея и Настю к буфету, и
они не могли удержаться от лакомств.
Самой колоритной фигурой в этом клокочущем людском море была
расфранченная "кормилица у господ" - типично петербургский персонаж. Пышная,
с толстыми красными щеками "мамка", как правило, сопровождала на народное
гулянье свою барыню, одетую по последней парижской моде. На мамке
обязательно была парчовая кофта с пелеринкой, цветастые бусы, кокошник
розового, если она кормила девочку, или голубого цвета, если кормила
мальчика. Юбка обшивалась множеством мелких золотых или стеклянных пуговок.
В таком наряде "мамка" являла собой яркое зрелище.
В толпе простого народа из солдат гвардии, мещан, толстых купчих и иных
женщин торгового сословия попадались и тонюсенькие барышни из благородных в
сопровождении кавалеров-чиновников или офицеров. Иногда мелькали и
аристократы из гвардейской кавалерии, окружавшие дам в меховых боа и
собольих пелеринах.
Всюду сновали лоточники с мочеными грушами и яблоками, разных видов
колбасами и студнем, ситными пирогами с грибами, с ливером... Их товар
расхватывался на лету и не успевал замерзать.
Когда сияние дня начало угасать, для вящего веселья зажглось
электричество. Настя утомилась, стала реже улыбаться и тяжелее опираться на
руку Алексея. Он почувствовал это и, полуобняв ее, направился к выходу.
Взяли свободного "вейку". Под меховой полстью Настя уютно прижалась к
шинели Алексея и задремала, как сморенный усталостью ребенок. У нее было
такое состояние, словно она спала и в то же время все видела и слышала.
Настя заметила, что Алексей схитрил и попросил возницу ехать кружным путем.
Девушке было так тепло и хорошо, что не хотелось останавливать спокойное
движение саней, скрип снега под полозьями. Ехать бы да ехать...
Внезапно тревожная мысль словно ожгла Настю, и сон сразу пропал.
"Как там дома?.. - подумала она. - Все ли благополучно? Не вторглись ли
жандармы в ее отсутствие?"
Алексей почувствовал, что девушка шевельнулась, и велел финну держать к
Восемнадцатой линии. Когда они подъехали к Настиному дому, большая круглая
луна разливала свой жемчужный свет над городом.
У дома и в подъезде было тихо. Алексей проводил девушку до квартиры и,
когда открылась дверь, хотел было откланяться. Хозяйка, однако, пригласила
его на блины. Скрывая свою радость побыть с Анастасией еще целый вечер,
Соколов принял приглашение.
"...Все было отменно хорошо в этот день", - думал полковник, покидая
радушный кров Холмогоровых. Он шел к Среднему проспекту в надежде взять там
извозчика и вдруг какое-то смутное беспокойство овладело им. Он заметил, что
стал объектом наружного наблюдения Офицер военной разведки, он в два счета
определил незадачливого сыщика, прикинувшегося пьяным гулякой, и повел его
за собой. На Большом проспекте простейшим приемом он сбил преследователя со
следа, выждал с четверть часа и кликнул проезжавшего мимо "вейку".
По дороге домой полковник упорно размышлял, почему это он попал в поле
зрения филеров. Он сопоставил это с утренним волнением Анастасии, невзначай
замеченным около ее дома возбужденным студентом-технологом и сделал вывод,
что слежка за Настей и затеяна она в связи с какими-либо студенческими
беспорядками.
"Не за мной же следят, - решил полковник, - весь жандармский корпус
знает про аполитичность армии. Не стоит волноваться из-за пустяка". Домой он
явился в отличнейшем настроении, напился с тетушкой чаю и рассказал ей,
истосковавшейся по разговорам, веселые впечатления от народного гулянья.
Оба, довольные прожитым днем, разошлись по своим комнатам. Тетушка -
почитать Шопенгауэра для более крепкого сна грядущего, а Алексей -
просмотреть иностранные отделы петербургских газет перед завтрашним днем в
штабе, который обещал быть довольно напряженным.


11. Варшава, апрель 1914 года

В начале тысяча девятьсот четырнадцатого года генеральные штабы всех
крупных европейских держав уже предчувствовали большую войну. В неизбежность
всеобщей схватки верили императоры и короли, министры и генералы, разведчики
и генштабисты, хотели ее. Все, в том числе и профессиональные военные,
ошиблись лишь в длительности ее и масштабах.
В российском Генеральном штабе опасались войны еще в прошлом, 13-м
году, но он, слава богу, истек. Однако военно-политическая обстановка
продолжала обостряться, разведка приносила все новые сведения о военных
приготовлениях германцев, австрийцев, румын, болгар, и военный министр
Сухомлинов решился испросить милостивого соизволения государя на проведение
стратегической игры генералитетом русской армии.
На сей раз, дабы придворные бездарности не вмешались в штабные дела и
не сорвали задуманное, как это было в 1911 году, Сухомлинов решил проводить
игру в Киеве, то есть подальше от двора.
Когда высочайшее одобрение игры было получено и машина Генерального
штаба пришла в движение, один из винтиков этой машины - полковник Соколов,
начальник австро-венгерского делопроизводства разведывательного отделения, -
получил предписание своего командира, генерала Монкевица, отправиться в
Варшаву. Полковнику следовало получить в разведывательном отделении штаба
Варшавского округа имеющиеся у них свежие данные о потенциальном противнике,
а затем прибыть в Киев и принять участие в штабном учении.
Деятельной и энергичной натуре Алексея Алексеевича подобные поручения
всегда доставляли большое удовлетворение. Несмотря на месячную разлуку с
Анастасией, он с легким сердцем собирался в дорогу. Подумал было взять с
собой в Варшаву Настю, чтобы показать ей город, который так любил, побродить
вместе с нею в свободные часы по милым варшавским улицам, посидеть в
кофейнях и на концертах. Однако по зрелом размышлении оба решили, что такая
поездка сейчас может вызвать толки сомнительного свойства...
Под перестук колес варшавского экспресса мысли о Насте, о предстоящей
свадьбе уходили в интимные уголки сознания полковника. На передний план
выдвигались сложные переплетения больших европейских и мировых проблем.
Верный конспиративным привычкам, Алексей не доверял бумаге свои планы. Он
мысленно формулировал вопросы, которые поставит начальнику варшавского
разведпункта полковнику Батюшину, так и эдак прикидывал, кого из офицеров
привлечь к трудоемкой подготовительной работе, намечал для себя основные
линии, но так, чтобы ни слова, ни листа бумаги не уплыло в Берлин. Соколов
знал о немецком засилье в Варшавском военном округе и учитывал это.
Варшавский экспресс приближался к цели. Он обдал дымом лачуги бедняков
на Праге и с небольшим опозданием прибыл на Санкт-Петербургский вокзал
Варшавы. Коляска из штаба ждала Соколова на площади, он погрузился в нее и
велел кучеру везти себя в Европейскую гостиницу, что на улице Краковское
предместье. Алексей любил этот удобный отель, сооруженный на месте дворца
Огинских и до открытия его конкурента "Бристоля" славившегося первым отелем
Варшавы.
Пароконная коляска повлекла его по грязноватым улицам Праги, через
решетчатый Александровский мост на гору, где у Королевского замка начинается
прекрасная варшавская улица Краковское предместье.
Соколов очень любил этот город - веселый, бесшабашный, с его открытой
всем взглядам уличной жизнью, обилием цветов, маленьких кафе со столиками,
вынесенными на улицу под полосатые маркизы, элегантными женщинами и
вежливыми мужчинами. С теплой улыбкой смотрел он на маленькие лавочки, где
товар, полученный из Одессы или Лодзи, именуется самым последним криком
парижской моды. Ему нравились роскошные магазины в центре города с их
громадными витринами из зеркальных стекол, где собраны товары буквально со
всего света, нравились дворцы магнатов - словом, весь блеск этого
прекрасного города, жители которого по праву сравнивают его только с
Парижем.
В Варшаве Соколов чувствовал себя как дома оттого, что вокруг слышалась
либо славянская быстрая речь поляков, либо родная русская с приятным
польским акцентом.
Портье в отеле, человечек с бородавкой на носу и прилизанными редкими
волосами, внимательно изучал вид на жительство, выданный полковнику
Генерального штаба Соколову, и внимательно сверял указанные в нем приметы с
внешностью красивого военного в черном мундире. Соколову вдруг очень не
понравился этот маленький человечек, его манера исподлобья взглядывать на
гостя и вся его важная медлительность. Он нахмурился, человечек понял и
мгновенно вернул документ.
- У иностранцев мы вообще не спрашиваем их бумаги, господин полковник!
- пояснил он, и Соколов уловил какой-то не польский акцент в его русской
речи. Но он не успел разобраться в своих наблюдениях, как коридорный
подхватил его чемодан и бросился с ним к подъемной машине.
Алексей не стал отдыхать с дороги, а тут же пошел побродить по Варшаве,
чтобы ближе к четырем часам явиться в штаб округа к Батюшину.
На улице было тепло, Соколов оставил шинель в номере. Он прошел к
Иерусалимским аллеям, повернул на Маршалковскую, по ней налево, затем через
Багателю вышел к летней резиденции генерал-губернатора - Бельведерскому
дворцу. Полюбовавшись его строгими пропорциями, Соколов повернул по
Уяздовской аллее к центру. Время летело быстро, и Соколову пришлось кликнуть
извозчика, чтобы успеть в назначенное им самим время в отель переодеться и
по всей форме предстать перед окружным начальством.
За четверть часа до четырех - условленного с Батюшиным срока, Соколов,
затянутый в строгий мундир Генерального штаба, с саблей, украшенной
анненским темляком "За храбрость", причесанный варшавским парикмахером,
вышел из отеля на Саксонскую площадь, залитую ярким солнечным светом
апрельского дня.
Над площадью горели золотом купола грандиозного православного собора
Александра Невского, пестрая толпа устремлялась через гостеприимную
колоннаду входа в Саксонский сад. Соколов решил обогнуть площадь, чтобы
прибыть в штаб округа ровно в четыре.
Генерал Орановский, начальник штаба Варшавского военного округа, принял
Соколова очень любезно. Он слышал об этом умном и храбром офицере и теперь с
удовольствием пожал ему руку. Долго задерживать визитера он не стал - в
Варшавском офицерском собрании был назначен бал, где генерал должен был
присутствовать вместе со своей супругой, игравшей роль первой дамы
гарнизона.
Николай Степанович Батюшин был не менее любезен - хотя по сроку
производства в чин полковника он был намного старше, но Соколов как-никак
был его начальником в Петербурге.
Они не виделись чуть меньше года.
- Как идет венская и чехословацкая агентура? - задал он вопрос Соколову
после того, как они обменялись приветствиями и приветами от общих
петербургских знакомых.
- Группа Стечишина дает первоклассную информацию, - поделился Соколов.
- А помнишь, ее в прошлом году совсем было вывели в запас... Один из ее
участников занимает высокий пост в венском генеральном штабе. Так он через
киевских чехов доставляет свежайшие - с разницей всего в две недели - данные
прямо с совещаний высшего руководства военного ведомства Австро-Венгрии.
- Всегда завидую твоим высокопоставленным друзьям в Австро-Венгрии,
Алексей Алексеевич! - признался Батюшин.
- Что ты, Николай Степанович! Твои ходоки-"стекольщики" доставляют из
Германии сведения, от которых Монкевиц в восторге... - успокоил его Соколов.
- А как ты смотришь на возможность скорой войны? - задал он, в свою очередь,
вопрос. - У меня есть агентурные сообщения, что в Германии исподволь готовят
население и войска к мысли о неизбежности столкновения с Россией.
- Я смотрю на сей предмет очень серьезно, Алексей Алексеевич! -
подтвердил Батюшин. - Моя агентура тоже доносит о заявлении императора
Вильгельма насчет желательности совместной с Австрией проверочной
мобилизации крупных воинских масс. И австрийцы и немцы ставят вопрос о
полевом снабжении армии, выдвигают его до степени неотложности. Они
пополняют свои войсковые продовольственные запасы до норм военного времени и
ведут усиленные переговоры с поставщиками на армию...
Разведчики продолжали обмен информацией.
- А скажи, Николай Степанович, - задал Соколов особенно интересовавший
его вопрос, - как относятся поляки к России, на чьей стороне будут воевать,
если, не приведи господь, разразится война и затронет их территорию? Я,
конечно, политикой не занимаюсь, - торопливо добавил Соколов обычную в те
годы присказку офицеров, - но беспокоюсь о безопасности в тыловых районах
наших войск...
- Коротко не скажешь, Алексей Алексеевич! - ответствовал Батюшин. - Да
и вопросом этим, как ты знаешь, занимается совсем другое ведомство... -
намекнул он на жандармский корпус.
- Но если без политики, что ты сам думаешь? - продолжал допытывать его
Соколов.
- Думать здесь есть над чем... - с горечью промолвил Батюшин. -
Практически все Царство Польское - молодежь, рабочие, крестьяне и торговцы,
большая часть дворянства - против русского царя. Исключение составляют лишь
самые зажиточные купцы и землевладельцы. Они за русскую армию, которая их
защитит от беспорядков и посягательств на собственность... Впрочем, на той
стороне границы, где живут галицийские и познанские поляки, то же самое: за
австрийского и германского императора - самые богатые собственники, они
хорошо сжились с местными властями. А голытьба - ей и в Австрии и в Германии
одинаково плохо...
"Ты не добавил сюда Россию", - подумал про себя Соколов, но не сказал
ни слова.
- Складывается очень пестрая картина различных общественных сил как в
Царстве Польском, так и в Галиции, и в "немецкой" Польше, - продолжал
размышлять вслух руководитель русской разведки в Варшаве. - Как ты знаешь,
один из самых популярных лидеров польской молодежи и всех антирусских сил -
Юлиан Пилсудский. Вся его так называемая "военная организация" Польской
партии социалистов еще с девятьсот шестого года полностью запродалась
австрийской разведке. "Фраки", как их называют после выхода из партии и
создания фракции, пропагандируют мысль о том, что для них неизменными
остаются задачи борьбы против России всеми силами и средствами. Они
призывают к военным приготовлениям, требуют подготовки военных кадров и
оружия. Полякам, мобилизованным в русскую армию, "фраки" рекомендуют
организовывать сбор шпионской информации о России, диверсии, террор...
Соколов и раньше знал о том, что военная организация Пилсудского тесно
связана с австрийской разведкой, а сам Пилсудский регулярно получает
содержание от венского и берлинского генеральных штабов, но, чтобы дело
зашло так далеко, он и не предполагал. Батюшин между тем продолжал:
- Могу сообщить тебе, Алексей Алексеевич, что лидеры галицийской
социал-демократии Дашиньский и Сливиньский также находятся в тесном контакте
с австрийской полицией и разведкой. Однако правые силы австрийских поляков -
профессор Заморский, граф Скарбек, господа депутаты австрийского рейхсрата
Киейский, Биега, и Виерчак - продолжают бороться за русскую ориентацию
Польши и против "фраков" Пилсудского... Они полностью смыкаются с
национал-демократами королевства Польского во главе с господином Дмовским.
Этот эндек тянется к сотрудничеству с Россией, принимает участие в
неославистских акциях. Ты, наверное, помнишь его книгу, которую он издал
после славянского съезда в Праге в 1908 году, - "Германия, Россия и польский
вопрос"?
- Я ее не видел... А что он пишет?
- Дмовский осознал возрастающую опасность Германии и пангерманизма. Он
доказывает, что только поляки, объединенные в едином национальном
государстве, могут реально противостоять в союзе с Россией германскому
"Дранг нах Остен"...
- И каков же результат его деятельности? - поинтересовался Соколов.
- Его буквально заклевали! Неославистские идеи вызвали такую злобу у
многих, в том числе и "фраков", что Дмовский почел за благо сложить с себя
депутатские полномочия и выйти из состава Думы... Старик, вероятно, всерьез
убоялся стрелков Пилсудского! К тому же и наши милые союзники - французы,
как я смог доподлинно установить, подстрекают поляков к отделению от
России...
- Да, сразу и не разберешься, кто с кем, - протянул Алексей и подумал,
что ему следовало бы всерьез разобраться с переплетением польских
общественных сил и связях их с австрийцами и немцами, а Батюшин подлил
нового масла в огонь его сомнений.
- А вот тебе самая свежая информация, которую, правда, добыла не наша
агентура, а агенты корпуса жандармов... Совсем недавно, месяц назад, в
Кракове на антиправительственную сходку собрались представители всех
сословий Польши. Там были и СДКПиЛковцы и ППСлевицовцы, и "фраки", и
ППСДеки. Доклад делал сам лидер российских большевиков Ульянов-Ленин.
Представь себе, этот русский человек заявил с трибуны "Спуйни", что
большевики готовы объединить все революционные силы под лозунгом
демократической республики в сочетании с лозунгом права наций на
самоопределение и отделение от России!..
Соколов почитал Батюшина в политике за ретрограда, но и он
насторожился, узнав, что столь уважаемые Анастасией большевики, среди
которых был и друг его юности Володя Сенин, призывают, по сути дела, к
самоопределению Польши вплоть до отделения ее от России. "Как же это
отделение сочетать с интересами русского народа?" - подумалось Соколову, и
он решил по возвращении в Петербург обязательно встретиться с Сениным,
подробно расспросить его об этом. Он не хотел проявлять собственное
непонимание перед Анастасией и решил до конца разобраться в польской
проблеме. "А может быть, Ульянов-Ленин прав? - пришло ему в голову. - Ведь
независимая Польша может стать настоящим другом России, ее союзником?!."
Батюшин понял, что его гость отвлекся от разговора, и замолчал. Соколов
решил, что коллега устал, и предложил:
- Николай Степанович! Давай на сегодня закончим нашу конференцию, а к
практическим вопросам разведки и документам обеспечения
военно-стратегической игры в Киеве вернемся завтра!
Батюшин действительно устал и с удовольствием согласился. Он
гостеприимно пригласил Соколова на ужин, но Алексей решил снова побродить по
Варшаве.


12. Киев, апрель 1914 года

Когда день 20 апреля уже вступил в свои права, его
высокопревосходительство военный министр и генерал-адъютант свиты его
величества Владимир Александрович Сухомлинов изволили еще почивать после
бурно проведенной ночи с господами генералами, прибывшими на
оперативно-стратегическую игру в преславный город святого Владимира. Его
высокопревосходительству командующий округом генерал Иванов отвел добрую
половину своего командирского дома, который, впрочем, строил и украшал в
бытность свою командующим здесь нынешний гость - господин министр.
- Ваше высокопревосходительство, - преданно склонился над господином
министром камердинер Петруша. - Вы изволили приказать поднять вас в полдень,
а сейчас уже час с четвертью...
- Что же ты, дурак, не разбудил меня раньше, ведь в два я должен начать
совещание в штабе округа!.. - осерчал барин.
- Ваше высокопревосходительство, здесь же буквально два шага до
Банковой улицы, где стоит штаб... - пытался оправдаться верный слуга.
- Подавай быстрее одеваться, остолоп! - продолжал сердиться генерал. -
Да пойди скажи адъютанту, пусть передаст в штаб, я задержусь на полчаса,
мол, с государем буду по прямому проводу разговаривать...
Час спустя надушенный, причесанный и слегка позавтракавший господин
военный министр, обойдя для моциона квартал Левашовской и Анненковской улиц,
подходит в сопровождении небольшой свиты к солидному зданию штаба на
Банковой. Здесь лишний час томится на весеннем солнце почетный караул от
частей гарнизона. Несколько секунд приветствия, и Сухомлинов входит в
здание.
С необыкновенно радостным настроением поднимается Владимир
Александрович по лестнице, украшенной красным ковром, ведь столько лет изо
дня в день он ходил здесь, будучи генерал-губернатором и командующим
Киевским округом. А если смотреть на дело шире, то и в переносном смысле он
поднялся в верха Российской империи именно по этой лестнице - главной
лестнице Киевского военного округа... Именно отсюда вызвал его государь,
чтобы доверить сначала Генеральный штаб, а затем и все военное министерство.
Именно здесь вынашивал он планы реформ, которые должны были сделать
русскую армию по крайней мере столь же сильной, как и армия германская. И
отсюда поехал в Петербург осуществлять их.
Именно здесь, словно молодой юнкер, поднимался он в свой кабинет через
две ступеньки сразу, влюбившись в нежнейшую и очаровательную Екатерину
Викторовну. Именно здесь сходил он, подавленный, по ступеням, когда
раскрылись интриги его закадычного друга Альтшиллера, подсказавшего обвинить
мужа Екатерины Викторовны в прелюбодеянии с гувернанткой. А эта стерва
гувернантка вдруг представила на суде бумаги от врачей, что она
девственница... Что было! Что было! И все это так недавно, а уже столько
событий заслонило собой эти прекрасные времена, когда ему было меньше только
на десять лет, а чувствовал себя моложе на тридцать!.. А затем тяжелые
петербургские годы, вечное подсиживание со стороны этого долговязого
"лукавого" - великого князя Николая Николаевича. "Лукавый" хоть всего только
и генерал-инспектор кавалерии, но лезет буквально во все армейские щели,
чтобы найти там недостаток, в котором виноват он, Сухомлинов... Но, слава
богу, он не может поставить палки в колеса теперь, когда
военно-стратегическая игра будет проведена в Киеве! Ах, как его высочество
нагадил тогда в Петербурге, в 1911 году, когда он, Владимир Александрович,
все подготовил, собрал командующих округами, получил даже в свое
распоряжение для игры запасную половину Зимнего дворца! А за два часа до
начала игры государь отменил ее! Теперь-то уж не отменит - здесь, в Киеве,
далеко от придворных интриг, от всех этих великих князей, которые своими
прожектами только разваливают российскую армию, препятствуют ее
модернизации, столь необходимой после поражения в девятьсот четвертом году.
Генерал-адъютант вошел в свой прежний кабинет. Здесь теперь царил
генерал Иванов, но он любезно предоставил его военному министру.
Сухомлинов сел и раскрыл папку с приготовленной для него диспозицией.
Генерал-квартирмейстер Данилов сел напротив и приготовился давать объяснения
по ходу чтения записки. Однако Сухомлинов знал все бумаги, касающиеся игры,
столь хорошо, что разъяснений оператора-стратега не потребовалось.
- Пригласите участников военно-стратегической игры! - торжественно
изрек военный министр и перешел к председательскому креслу во главе длинного
стола, вокруг коего было приготовлено девятнадцать стульев - по числу