Иванов Алексей. Вместе с Россией

казематы и конюшни. В первое время кормили еще сносно и разрешали прикупать
что-то за свой счет в кантине. Потом режим ужесточился. Единственно, что
помогает многим арестантам сохранять жизнь, - это участие в их судьбе
окружающего чешского населения. Среди истинных славян, кто от души помогает
узникам, две благородные чешские женщины - госпожи Анна Лаубе и Юлия
Куглер...
Стечишин горестно помолчал, на его глазах появились слезы.
- Ах, Алекс! Еще страшнее, чем Терезин, другой концлагерь - Талергоф
под Грацем в собственно Австрии. Там такие жестокие порядки, что люди
умирают сотнями, голодают, гниют заживо в эпидемиях сыпного тифа и
дизентерии... Только в марте умерли 1350 заключенных... Русины назвали его
"Долиной смерти". Это дикое варварство цивилизованных австрийцев!
Принудительные работы, вопиющая грязь, мириады вшей, полное отсутствие
врачебной помощи и лекарств!
Алекс! Что же творится на белом свете! Где же бог? Почему он не
остановит этот ужас?!. - глухо закончил рассказ Стечишин.
Соколов молчал, подавленный рассказом старого русина. Он представлял
себе ужасы австрийской тюрьмы, просидев несколько месяцев в Новой Белой
Башне в Праге. Правда, ему "повезло" в том, что его тюрьма находилась в
столице Чехии и благодаря чехам-служителям режим в ней был более человечным.
Но он содрогнулся, мысленно ощутив прикосновение к телу прелой соломы,
шевелящейся от движения паразитов.
- Сколько же лет еще будет продолжаться это убийство? - обхватил голову
руками Филимон и словно при острой зубной боли закачался в кресле.
Ясный свет дня померк и для Алексея. Мирная Лаба, катившая свои струи
на север, к Терезину, широкая цветущая долина сразу потеряли всю прелесть и
краски. Ибо совсем рядом, в нескольких десятках километров от мирного и
солнечного Мельника, томились и страдали люди только за то, что гордо
говорили в лицо австрийским жандармам: "Мы - русские и родной язык -
русский!"


62. Барановичи, июнь 1915 года

Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич истово
молился о даровании победы православному воинству. Он стоял на коленях перед
иконами, занимавшими почти все стены спального отделения его салон-вагона,
вдыхал аромат горящего лампадного масла, елея, старых досок. Слезы умиления
и надежды текли по лицу великого князя, благость и умиротворение нисходили
на верховного главнокомандующего.
Неслышно отворилась дверь. В спальню-часовню проскользнул тенью
протопресвитер российской армии отец Георгий Шавельский. Черный как смоль, в
черной поповской сутане, он неслышно опустился на ковер рядом с великим
князем и молитвенно сложил руки на груди.
Николай Николаевич скосил красный заплаканный глаз на отца Георгия и
понял, что хитрому царедворцу не терпится рассказать что-то чрезвычайно
важное. Надушенным платком главнокомандующий утер слезы, промокнул бороду и
усы и легко поднялся с колен. Отец Георгий встал тоже и поклонился Николаю
Николаевичу.
- Ваше высочество, из Петрограда прибыл к вам министр земледелия
Кривошеин. Как вы знаете, из всех министров он ближе всех стоит к
общественности, любим ею и всегда готов действовать в духе, который
разделяет и Дума...
Великий князь помнил этого короткошеего, что и определило, видимо,
когда-то фамилию предков, хитрого и пронырливого статс-секретаря, про
которого ходили слухи, что он вертит престарелым Горемыкиным и выступает
фактически премьер-министром.
- А с чем пожаловал Кривошеин? - не удержался от вопроса великий князь.
- Он просил принять его, ваше высочество, по деликатному вопросу... -
По выражению лица отца Георгия Николай Николаевич понял, что Шавельский
что-то знает, но не желает опередить гостя.
- Скажи адъютанту, чтобы впустил его в кабинет! - приказал великий
князь. - А что ты знаешь еще о нем?
- Когда он заведовал переселенческим департаментом, то стал очень
близок к Горемыкину... - вкрадчиво напомнил поп-царедворец. - Иван
Логгинович исполнял тогда должность управляющего министерством внутренних
дел...
- А-а! - многозначительно протянул великий князь. - Понятно, почему он
теперь главное лицо в Совете министров...
- Кривошеин в силу своих родственных связей весьма близок московскому
купечеству и промышленникам. Он женат на одной из сестер текстильных
фабрикантов Морозовых... Весьма близок к англичанам. Бьюкенен его большой
друг, и он частенько ездит обедать в английское посольство...
- Спасибо, отец Георгий, - ласково поблагодарил Николай Николаевич
своего осведомителя и духовника.
Протопресвитер армии вышел вместе с главнокомандующим из
спальни-молельной. Но он повернул через другую дверь прочь из вагона, а
Николай Николаевич, изобразив на лице важность, вступил в кабинет. Министр
земледелия, "серый кардинал" премьера, уже дожидался главнокомандующего,
стоя у дверей. При виде великого князя Кривошеин склонился в глубоком
поклоне.
- Здравствуй, Александр Васильевич, - любезно приветствовал гостя
Николай Николаевич. - Садись!
Министр склонил голову набок и, буравя великого князя острыми глазками,
плотно уселся в кресло. Не изъявляя особого подобострастия, фигура его все
же излучала столько преданности и уважения, что великий князь одобрительно
подумал: "Ловок!"
Николай Николаевич не ошибался. Кривошеин действительно весьма успешно
делал карьеру отчасти и потому, что умел всегда подластиться к начальству, а
иногда - деликатно и почти твердо возразить ему.
На лошадином лице Николая Николаевича горели любопытством глаза.
- Ваше высочество, я спешил приехать в вашу Ставку хотя бы за несколько
часов до прибытия государя, чтобы проинформировать вас о некоторых событиях,
которые привели к единодушному требованию отставки Сухомлинова... - с места
в карьер начал министр.
"Очень хорошо!" - неожиданная радость от возможного падения его
ненавистного врага - военного министра - охватила главнокомандующего. Но он
быстро взял себя в руки.
- Государь приезжает завтра, десятого... - перевел он свой интерес в
другую плоскость.
- Так вот, ваше высочество, - словно не заметив вспышки радости,
блеснувшей в глазах собеседника, продолжал Кривошеин, - вам, наверное,
докладывали, что две недели назад на торгово-промышленном съезде в
Петрограде господин Рябушинский произнес громовую речь о мобилизации
промышленности и созыве Думы.
- М-да! Что-то слышал... - уклончиво пробормотал верховный.
- Требования общественности и думских кругов сводятся пока не к вопросу
программы, а к призыву людей, коим вверяется власть... - вкрадчиво продолжал
Кривошеин. - Мы, старые слуги царя, берем на себя неприятную обязанность
перемены кабинета и политического курса... В этом намерении мы и собирались
недавно у Сазонова, дабы выработать платформу. Большинство членов кабинета
решило обратиться к государю с заявлением о необходимости уступить
общественному мнению, то есть созвать Думу и сменить непопулярных
министров...
Великий князь был хорошо осведомлен от своих клевретов о брожении в
думских и правительственных кругах, которое возникло из-за военных неудач.
Верховное командование относило их вовсе не на свой счет, а целиком к
недостатку боевых припасов и вооружения. В этом обвиняли только Сухомлинова.
Анастасия Николаевна и ее сестра Милица ничем другим не занимались в
Петрограде и Знаменке, как выслушиванием и вынюхиванием. От брата Петра,
женатого на Милице, Николай Николаевич знал в деталях о всех слухах в
столице, в придворных, военных, чиновных кругах. Этот визитер Кривошеин
олицетворял позицию торгово-промышленных кругов.
- Ваше высочество, я предложил вместо нынешнего министра внутренних дел
Маклакова рекомендовать его величеству князя Щербатова, Алексея Андреевича
Поливанова - для военного ведомства вместо Сухомлинова, сенатора Милютина
для юстиции и Самарина на место Саблера... - продолжал "серый кардинал". -
По мнению Сазонова, просьба об удалении Горемыкина одновременно с названными
министрами могла бы повредить успеху всего плана...
Великий князь пожевал губами, раздумывая. Выходило, что общественность,
мнение которой так четко формулировал министр земледелия, нацелилась
действительно в самых преданных слуг царя.
"Излагая это мне заранее, - думал Николай Николаевич, - Кривошеин и
другие, видимо, считают меня сторонником и тем лицом, кто прежде всего
заинтересован в переходе власти от государя к более популярному члену
царствующего дома, то есть ко мне. Хм, надо их осторожно поддержать. Пусть
общественность постарается для меня, а я сумею накинуть на нее узду, если
посмеют относиться ко мне, как к племяннику!.."
Целиком связывать свое имя с оппозицией великий князь, однако, не
захотел. Поэтому он прикинулся неосведомленным.
- Александр Васильевич! - с удивлением воскликнул Николай Николаевич. -
Но ведь третьего июня государь дал отставку Маклакову...
- Позвольте досказать, ваше высочество! - прервал его министр. - Дело
было так. Двадцать восьмого мая Барк, Харитонов, Рухлов, Сазонов и я явились
вечером к Ивану Логгиновичу и возбудили ходатайство об освобождении от
должностей, ежели не будут удалены из Совета министров за их полной
неспособностью и несоответствие их деятельности современным тяжелым уровням
в первую очередь Маклаков, а затем и Сухомлинов... Горемыкин на следующий
день доложил государю об этом требовании.
- И что он сказал? - оживился великий князь.
- Государь решил, что большие перемены производить несвоевременно, но
Маклакова удалить согласился... Теперь, накануне приезда его величества на
Ставку, я и хотел договориться с вами, ваше высочество, о необходимости
совместных стараний для замены Сухомлинова Поливановым. Наиболее
трезвомыслящие министры, думская общественность, а главное, английское и
французское посольства целиком одобрят такой государственный шаг...
"Хитер, черт!" - опять подумал Николай Николаевич. - Знает, к кому
прискакать хлопотать о Сухомлинове... Ну что ж, племянник! - позлорадствовал
великий князь. - Приезжай поскорее!"
- Однако я не в восторге от предложенной вами кандидатуры Поливанова на
должность военного министра... - вслух высказался верховный.
Кривошеин предвидел это. Весь Петроград знал, что великий князь
недолюбливал помощника военного министра Поливанова за его либерализм и
независимость от придворных сфер, деловитость. Зимой 14-го года он
воспротивился назначению его варшавским генерал-губернатором. Министр
принялся убеждать Николая Николаевича в достоинствах генерала, в его большом
уважении к верховному главнокомандующему. Главное, что решило дело в пользу
Поливанова, было то обстоятельство, что его терпеть не может Александра
Федоровна.
"Вот змей! - любовно-восхищенно воскликнул мысленно верховный,
очарованный до конца Кривошеиным. - Ну и умен! Когда сяду на трон,
обязательно призову тебя в премьеры!.."
На следующий день утром мощный паровоз "Борзиг" осторожно втянул на
"царский" путь под соснами синий с золотыми орлами литерный поезд. Первым в
салон-вагон его величества по обычаю вошел верховный главнокомандующий. На
дебаркадере почтительно ожидал призыва к царю начальник штаба Янушкевич,
министр земледелия Кривошеин, генерал-квартирмейстер Данилов.
После довольно долгого ожидания, когда генералы и министр притомились,
стоя на ногах, дверь тамбура отворилась, Воейков пригласил к государю
министра Кривошеина.
До крайности склонив голову набок и низко согнувшись, вошел господин
министр в кабинет царя. Великий князь сидел подле письменного стола, а за
столом, словно придавленный печальным известием, Николай Александрович.
- Верховный главнокомандующий, - начал он в сторону, - просит меня
сместить Владимира Александровича Сухомлинова и назначить вместо него
генерала Поливанова... О том же докладывал третьего дня и Иван Логгинович...
Кривошеин прекрасно понимал, что царю крайне неприятно соединенное
давление, оказываемое на него и верховным главнокомандующим и председателем
Совета министров, и министрами. Поэтому хитрый "серый кардинал" премьера и
один из главных организаторов оппозиции решил не возбуждать самодержца
против себя, а прикинуться только разделяющим мнение большинства.
- Да, ваше величество, - поддакнул министр. - Даже крайне правые
депутаты Думы, не говоря уже о всей остальной общественности, особенно после
дела полковника Мясоедова, повешенного на пасху за шпионаж в пользу немцев и
бывшего долгое время доверенным лицом военного министра, возмущены
господином Сухомлиновым...
- Я приказал подготовить на имя Сухомлинова рескрипт с извещением об
отставке, - медленно, с усилием вымолвил царь, по-прежнему глядя в окно. -
Письмо должно быть милостивым. Я люблю и уважаю Владимира Александровича! -
В голосе Николая зазвучало упрямство. - Пусть в рескрипт включат мои слова:
"беспристрастная история будет более снисходительна, чем осуждение
современников"... И вызовите в Ставку генерала Поливанова для уведомления
его о назначении военным министром... Вызовите и князя Щербатова, я назначу
его на вакансию в министерство внутренних дел...
Царь помолчал. Видно было, что решения эти дались ему с большим трудом.
Он барабанил по столу пальцами и по-прежнему глядел не на собеседников, а в
окно. Ни великий князь, ни министр не решались прервать молчание.
- Как здесь тихо и хорошо... - вздохнул вдруг самодержец. - Вызовите
четырнадцатого в Ставку Горемыкина и остальных министров, - без перехода
сказал он.
- Его величество решил провести в Барановичах под высочайшим
председательством заседание Совета министров, - разъяснил Кривошеину
верховный главнокомандующий. - После этого будет объявлено о назначениях
новых министров...
"Ура! - подумал министр земледелия. - Общественность одержала первую
победу..."


63. Царское Село, июль 1915 года

Приближалась безрадостная годовщина войны. Горечь напрасных жертв,
недовольство тяжелыми ошибками Ставки и всего военного командования,
бесконечные слухи об отсутствии винтовок и пулеметов, тяжелой артиллерии и
снарядов, разговоры о предательстве самой царицы и многих генералов, паника
перед всепроникающим немецким шпионством наполняли Петроград, Москву и всю
Россию.
С трибуны Государственной думы дряхлый телом Горемыкин опять, как и год
назад, звал соединиться против врага и супостата. Депутаты громовыми речами
сотрясали воздух в Таврическом дворце, а в его кулуарах и за пределами - в
салонах, на заседаниях банков и акционерных обществ, благотворительных
базарах и на дружеских обедах - шушукались. Восхваляли великого князя -
верховного главнокомандующего, одобряли его либерализм и желание работать
рука об руку с общественностью.
Но Ставка, бездарно отдав противнику Галицию, эвакуировала теперь без
боя Варшаву, крепости Осовец и Ивангород. Особенно тошно было офицерам и
солдатам покидать Ивангород. Ведь еще недавно крепость молодецки отбила
штурм соединенных австрийских и германских войск, подготовилась к отражению
новых атак, но штаб Северо-Западного фронта решил отвести войска и
попытаться задержать противника на линии Белосток - Брест, где вообще не
было никаких укреплений. Это означало дальнейшее откатывание фронта.
Были потеряны Цеханов, Седлец, Луков, армии Северо-Западного фронта
отошли за Вислу. Комендант крепости Ковно трусливо бросил свой гарнизон, и
этот опорный пункт русской обороны был потерян без боя...
Литерные поезда то и дело были в пути. Жизнь на рельсах нравилась
Николаю, в Царском Селе тоже не стало покоя Аликс без конца упрекала,
требовала, стремилась подвигнуть его на что-то, к чему он не был готов или
не хотел совсем. Аликс ссылалась при этом на друга, то есть на старца
Григория, утверждая, что всеми его помыслами и деяниями движет сам
господь-бог. Однако самодержец всея Руси совсем не так прост, чтобы
автоматически выполнять волю старца. Тем более что вседержитель и без
посредников руководит поступками своего помазанника.
Однако события настоятельно требовали его вмешательства, ибо где-то
глубоко в душе начинало вызревать подозрение, что корона зашаталась на его
голове.

Поздним июльским вечером, еще достаточно светлым, чтобы не зажигать
настольную лампу, Аликс почти неслышно спустилась с антресолей и подошла к
столу, у которого за пасьянсом тихо отдыхал от треволнений дня владыка
Российской империи.
- Солнышко, нам надо обсудить кое-что, - обняла мужа за плечи
Александра Федоровна.
Он кротко поднял на нее глаза.
- Ах, как я тебя люблю, май дарлинг, - вырвалось вдруг страстно у
нежной Аликс, но тут же она перешла на деловой тон. - Солнышко, ты знаешь,
что арестован тот молодой грузин, который по рекомендации Сухомлинова и с
санкции начальника Генерального штаба Беляева ездил в Берлин? Он получил там
кое-какие предложения германской стороны о мире между нами.
- Да, Мосолов докладывал об этом...
- Что же будет с бедным мальчиком? Он так старался ради династии, а
теперь его будут судить и приговорят к смерти за измену!.. Сделай же для
него что-нибудь, Ники!
- Мосолов разговаривал с ним сразу после приезда из Стокгольма... пока
не разгорелась вся эта история с Сухомлиновым... Он просто не успел устроить
ему аудиенцию - ведь я был тогда на Ставке... - принялся оправдываться
Николай. - И потом... ведь он передал нам только те же самые предложения
германцев, которые телеграфировал и посланник из Стокгольма Неклюдов...
Ничего нового Думбадзе не привез из Берлина!
- Но, Ники! Думбадзе был на нашей стороне. Он хотел приблизить
отдельный мир с Германией.
- Аликс! Вся эта свора пока сильнее нас... Я не мог отстоять даже
нашего преданнейшего слугу - Сухомлинова, особенно после того, как его
протеже Мясоедов был повешен по обвинению в шпионаже... Теперь и молодого
Думбадзе обвиняют в шпионаже, связывают его с Сухомлиновым, а про того
твердят, что он окружил себя вражьей агентурой...
- Солнышко, ты не чувствуешь, что положение невероятно фальшиво и
скверно! Если надо, то оставь Николая во главе войск, но отбери у него
внутренние дела! Ведь министры ездят к нему в Ставку с докладом, словно он,
а не ты - государь! Великий князь Павел уже давно иронизирует, что Николай -
второй император! - взвинчивала себя до крика Александра Федоровна.
Николай устало махнул рукой.
- Воейков посплетничал мне, что новый военный министр, вернувшись из
Ставки, разводил руками в Совете министров... Представляешь! Он "счел своим
гражданским и военным долгом заявить, что отечество в опасности... Что в
Ставке наблюдается растущая растерянность. Она охвачена убийственной
психологией отступления... В действиях и распоряжениях не видно никакой
системы, никакого плана..."
- Я тебя всегда предупреждала против этого Поливанова! - возмутилась
Александра Федоровна. - Ты его назначил по представлению Николая, а он
теперь платит черной неблагодарностью тому, кто его рекомендовал!..
Возмутительно! Тебя заставили удалить и другого верного слугу - Маклакова!
Они хотят выгнать и тебя, а меня заточить в монастырь! Мы должны
действовать...
- Аликс! Успокойся! - ласково проговорил Николай. - У нас есть еще
время. Нельзя рубить сплеча, когда идет война! Против династии сплотилось
слишком много врагов! Мы их должны перехитрить!
- Ники! Будь тверд! Покажи себя настоящим самодержцем, без которого
Россия не может существовать! - повторяла словно в забытьи царица. В ее
глазах сверкал, однако, не только истеричный блеск, но и неуемная жажда
властвовать, держать под своей рукой огромную и могучую империю.
Николай отодвинул в сторону карты, вынул турецкую папиросу и спокойно,
в своей замедленной манере сказал:
- Я решил сместить Николая и взять верховное командование.
- Это будет славная страница твоего царствования! - радостно
воскликнула царица. - Бог, который справедлив, спасет твою страну и престол
через твою твердость!
- Нам надо многое сейчас решить, - прервал ее Николай, - и потом
действовать по разработанному плану, без экспромтов... Первое я уже тебе
сказал - сместить Николая, вместе с ним - слабого Янушкевича...
- Кого ты хочешь начальником твоего штаба? - деловито поставила вопрос
Александра.
- Я возьму генерала Алексеева... Николаше я поручу кавказское
наместничество вместо Воронцова-Дашкова... Я думаю, верный старик не
откажется уступить место великому князю - и турецкий фронт...
- Нужно немедленно распустить крамольную Думу, - так же деловито
вмешалась жена.
- Солнышко, мне надо сначала навести порядок в кабинете министров... -
миролюбиво возразил Николай.
- Мне хочется отколотить их всех! - почти выкрикнула Аликс. - Особенно
этих новых либералов Щербатова и Самарина, которых ты неизвестно зачем ввел
в Совет министров!
- До них дойдет очередь... - с тихой угрозой произнес самодержец. -
Затем я удалю Кривошеина, хитрого подстрекателя... После него Харитонова и
других либералов...
- Ники, а когда ты займешься Сазоновым? Ведь он не делает и шага без
английского посла, он не даст нам заключить мир с Германией! - злобно
назвала Александра имя ненавистного министра.
- К сожалению, Аликс, Сазонова следует убирать в последнюю очередь - за
ним собралось слишком много сил! Тут и Англия в лице Бьюкенена, и Франция -
Палеолога, и многие члены нашей собственной семьи, которые поднимут крик,
если слишком поспешно тронуть хитрую бестию... Я уберу его, когда мир будет
близок и останется несколько малых шагов к нему...
- Какие тревожные дни! - воскликнула царица, осмыслив всю глубину
переворота, нарисованного крупными штрихами Николаем. - Те, которые не могут
понять твоих поступков, убедятся очень скоро в твоей мудрости! Господь нам
поможет!..


64. Петроград, август 1915 года

Подполковник Мезенцев пролежал в лазарете полгода, но так и не смог
поправиться до такой степени, чтобы вернуться в строй. Врачи определили, что
ему требуется еще несколько месяцев для окончательного выздоровления. Ввиду
ограниченной годности Главное артиллерийское управление предложило
подполковнику либо отправиться в запасной артиллерийский дивизион для
подготовки новобранцев, либо заняться в Петрограде делом снабжения
артиллерии боевыми припасами.
Настрадавшись от недостатка снарядов, Мезенцев выбрал для себя службу в
ГАУ. Поток служебных и житейских забот настолько захлестнул подполковника,
что он, прослужив четыре месяца, еще не нашел времени для восстановления
своих старых знакомств. Однажды, будучи по делам в Генеральном штабе, он
встретил в коридоре подполковника Сухопарова. Александр вспомнил и Сергея
Викторовича, и нового своего приятеля Соколова, и его славную, необыкновенно
красивую молодую жену.
Мезенцев остановил Сухопарова на лестнице. Взаимная симпатия и душевный
контакт, как в первый день знакомства, затеплились снова. Александр после
слов приветствия и вопроса о делах спросил коллегу о Соколовых, на чьей
свадьбе оба были.
- Беда, Александр Юрьич! - померк сразу Сухопаров. - Алексей попал в
лапы австро-германской контрразведки. Сначала он сидел в тюрьме в Праге,
прислал оттуда жене и нам несколько писем, потом братья-чехи устроили ему
побег из тюрьмы. Бежать-то он бежал, но скоро его снова схватили. Сейчас, по
нашим данным, он за решеткой, только теперь - в самой строгой тюрьме для
государственных преступников Австро-Венгрии, в Эльбогене... Пока связаться с
ним не удается...
- А что Анастасия? Наверное, убивается по мужу? - сочувственно спросил
Мезенцев.
- Конечно. На ней лица нет, но она держится и даже стала сестрой
милосердия! - сообщил Сухопаров.
- Сергей Викторович! А не навестить ли нам Анастасию... Петровну,
кажется?
- Я и сам собрался было, Александр Юрьич! Вот сегодня вечером и пойдем,
а? - предложил Сухопаров.
- Договорились, встретимся у Николаевского вокзала в шесть с
половиной...
От Знаменской площади до дома Соколовых четверть часа пешей ходьбы.
Однако господам офицерам пришлось взять извозчика - оба запаслись огромными
букетами цветов, а Мезенцев держал еще и большой плоский сверток.
- Уж больно красивая коробка конфет была выставлена у "Де Гурмэ" на
Невском, - смущенно оправдывался подполковник, хотя Сухопаров и не думал его
укорять.
Дверь открыла сдержанная и строгая горничная.
- Как прикажете доложить? - спросила она.
- Сухопаров и Мезенцев, - представились гости.
Не успела служанка уйти, как Настя появилась на пороге.
- Милости прошу, господа, проходите! Я рада вас видеть обоих... -
проговорила хозяйка. Ее холодные горестные глаза чуть потеплели, но скорбные
черточки у рта не расправились.
Сочувствие к горю молодой женщины резануло по сердцу офицеров. Они с
особым почтением преподнесли цветы Насте. В прихожую вышла и тетушка.
Мезенцев неожиданно заробел и преподнес ей конфеты, чем поверг старушку в
небывалое смущение.
Гостей пригласили в гостиную. Комната была полупуста, как в день
свадьбы Анастасии и Алексея. Появился только старинный красного бархата
диван с высокой спинкой и такие же стулья.
На круглом столе лежали грудой альбомы с фотографическими карточками и
стояла керосиновая лампа. Словом, обстановка была добротной моды середины