Иванов Алексей. Вместе с Россией

словно только что дал ею пощечину. В сущности, так оно и было.
По ленте побежал ответ Алексеева, что царь уже лег спать, будить его
неудобно, начальник штаба просит Брусилова подумать...
Лицо Брусилова отразило предел возмущения. Его светлые глаза
засверкали, словно стальной клинок, усы гневно встопорщились, обнажая острые
белые зубы. Так же брезгливо вытирая и вторую ладонь, маленький генерал
продиктовал:
"Сон верховного главнокомандующего меня не касается, речь идет о
судьбах всей кампании, и думать мне нечего. Прошу дать ответ сейчас!"
"Ну, бог с вами, - примирительно застучали буквицы по бумажной ленте, -
делайте, как знаете, а я о нашем разговоре доложу государю императору
завтра..."
Брусилов резко повернулся, вышел из комнаты, не дожидаясь следующих
слов Алексеева, и потребовал коня. Главнокомандующий умчался в ночь только в
сопровождении двух офицеров. Он возбужденно гнал коня по мягкой обочине
шоссе, пустынного в этот час, а сам раздумывал, почему Алексеев,
упрашивавший неделю назад начинать наступление ради спасения итальянцев,
теперь вдруг забил отбой. Что это? Зависть? Непохоже, чтобы раньше
когда-либо бывший профессор военной академии, крестьянский сын, добравшийся
до звания генерал-адъютанта и начальника штаба Ставки, фактический
главнокомандующий русской армией, - завидовал кому-нибудь... Может быть,
недомыслие? Но этого также не замечалось за Алексеевым, который талантом,
упорством и трудолюбием выгодно отличался на фоне куропаткинцев, заполнявших
верхние эшелоны российского генералитета.
Неожиданно Брусилову пришла мысль, от которой он даже остановил коня.
"Заговор?! Не стоят ли за "колебаниями" Алексеева те "друзья" депутата
Государственной думы Гучкова, которых начальник штаба верховного однажды
рекомендовал Брусилову и просил принимать и выслушивать, помогать им? А сам
Гучков, депутат Коновалов, член Прогрессивного блока Брянцев?.. Они уже
подсылали к нему своих эмиссаров и намекали на существование в столице
движения офицеров против упрямого и вздорного царя, против немки-царицы...
Жаловались, что нет у них фигуры, способной возглавить организацию,
старались донести до него мысль, что он может стать такой фигурой... В дни
войны свергать своего верховного главнокомандующего, царя, воплощающего в
своей персоне верховную власть в великой империи?! Что за абсурд! Он
правильно сделал, что отказал заговорщикам... Но как же высоко дотянулись
теперь их руки, если его догадка верна!.. А зачем им это нужно? Раскачать
государственный корабль России и скомпрометировать его капитана - царя -
сплошными неудачами на фронте, неспособностью побеждать?! Очень может
быть... А на этой грязной волне добраться до власти в империи? Очень похоже
на это! Но он, генерал Брусилов, не запятнает чести русского воина участием
в дворцовом перевороте, он будет свято выполнять свой долг!.."
Наступила, наконец, некоторая ясность в том, почему так странно ведет
себя в последнее время Алексеев. Можно было теперь предвидеть его следующие
ходы в сложной политической интриге.
Брусилов повернул назад, к своему штабу-монастырю.


77. Лондон, июнь 1916 года

Через полчаса после прихода парохода из Булони в Фолкестон поезд,
составленный из комфортабельных пульмановских вагонов, плавно тронулся от
перрона на пристани. Соколов устроился в удобном мягкой кресле купе первого
класса и принялся изучать газету, заблаговременно положенную проводником. В
ней подробно описывался Ютландский бой. Корреспондент совершенно не скрывал
потери британского флота. Полковник обратил внимание на это качество
британской военной цензуры. В купе сидели еще два пассажира, но по присущей
англичанам сдержанности никто не обменялся ни единым словом.
Вошел бой и предложил чай. Получив согласие каждого из пассажиров,
юноша накрыл три столика. Перед молчаливыми спутниками оказались дымящиеся
чашки с ароматным напитком, золотились горячие тосты из вкусного хлеба, на
блюдечках лежали разные сорта джема и сливочное масло.
"Англичане не изменяют комфорту даже во время войны", - подумал
полковник и принялся за завтрак.
За окном мелькали небольшие изумрудно-зеленые поля, огороженные
каменными изгородями, живыми заборами из кустарников, маленькие аккуратные
домики с черепичными или плиточными крышами. Иногда проплывали пологие
холмы, рощицы кудрявых деревьев, речушки и ручьи.
Поезд проскакивал, не останавливаясь, через поселки и городки, сплошь
заставленные двух- и трехэтажными домиками, увенчанными большим количеством
каменных труб, с обязательной выбеленной или сложенной из крупных камней
церквушкой посреди городка и аккуратной квадратной площадью поблизости от
станции.
Перед самым Лондоном поезд нырнул в туннель, затем потянулись заводы и
фабрики, улицы из унылых и закопченных однообразных кирпичных домов,
прогрохотал мост через Темзу. За ним дома сразу выросли и стали солиднее.
Еще один небольшой туннель - и плавное торможение на центральном вокзале
Виктория.
Прямо на широченных платформах, бывших продолжением городской улицы,
стояли во множестве тупорылые таксомоторы. Вагоны также были рассчитаны на
максимальные удобства - каждое купе имело собственную дверь. Все двери
отворились разом, и толпа путешественников без спешки, деловито, бесшумно
очутилась на дебаркадере. Всем желающим хватило механических кебов.
Зафыркали моторы Соколов скомандовал шоферу такси везти его в какой-нибудь
приличный, но недорогой отель в центре города. Унылый старый кокни -
водитель, управлявший до века моторных экипажей лет сорок конным кебом,
неторопливо опустил рычаг счетчика, включил передачу и покатил по
Виктория-стрит, Уайтхоллу, Стрэнду, Кингсвэю, Нью-Оксфорд-стрит,
Оксфорд-стрит...
Соколов немного знал Лондон. Он бывал здесь за пару лет до войны по
служебным делам и понял, что кебмен везет его весьма кружным путем. Но
вступать в спор с возницей не стал - ему было интересно наблюдать уличную
жизнь громадного города.
Попадались еще конные экипажи, но господство уже прочно захватили
автомобили. Они мчались без гудков, повинуясь сигналам полицейских огромного
роста. Толпа по тротуарам двигалась также почти бесшумно, организованно и с
достоинством. Витрины магазинов были полны добротных товаров, солидны и
красиво убраны. Ни у кафе, ни у знаменитых лондонских пивных - пабов - не
видно ни одного пьяного или просто возбужденного алкоголем человека.
Попадалось много военных, но толпа была к ним безразлична. "Не то что
во Франции", - подумал Соколов.
Наконец такси остановилось у небольшого отеля на Уигмор-стрит, идущей
параллельно просторной и деловой Оксфорд-стрит. Шофер долго рассчитывался с
Соколовым, жуликовато назвав ему сначала сумму, вдвое превышающую показания
счетчика. Полковник, знающий привычки лондонских кебменов, отсчитал ему
столько, сколько полагалось, прибавив шиллинг на чай.
Соколов недолго раздумывал о том, идти ему представляться к военному
агенту Ермолову в штатском или военном. Он решил, что общий стиль английской
жизни, видимо, диктует визит в цивильном.
До окончания присутственного времени было еще долго, и полковник,
любитель пеших прогулок, отправился по знакомым ему с прошлой поездки
улицам. Он пересек Оксфорд-стрит и вышел на Риджент-стрит. Все богатства
английского колониального мира были выставлены в витринах дорогих магазинов
на этой улице для миллионеров. Казалось, что горе и суровость войны
существуют совершенно в ином измерении, чем то, которым жила эта улица.
Роскошные автомобили плавно скользили по асфальту, останавливаясь у
хрустальных дверей салонов и лавок - эксклюзивов. Единственным отличием от
довоенных времен были дамские моды. Длинные платья и широкополые шляпы ушли
в прошлое, юбки стали коротки и деловиты, вместо шляп на головках с короткой
стрижкой красовались береты и чалмы.
Через Хаймаркет, мимо Трафальгарской колонны полковник вышел на
Уайтхолл. Справа осталась арка Адмиралтейства, за которой виднелась сочная
зелень Сент-Джеймского парка. Соколов перешел улицу и вошел в подъезд
мрачного здания, неподалеку от дома военного министерства. Здесь в тесной
конторке помещалось бюро русского военного агента генерал-лейтенанта
Ермолова.
Сержант при входе не обратил никакого внимания на вошедшего. Алексей
прошел к кабинету генерала и попросил секретаря доложить о полковнике
Соколове.
Дверь распахнулась. Человек маленького росточка, в сереньком
гражданском пиджачке появился на пороге. Это был сам генерал. Он улыбался и
маленьким ртом под пышными усами, и глазами, и всем лицом.
- Входи, входи, герой! - запричитал он. - Дай тебя обнять! Наслышаны мы
о твоих подвигах!..
Рослому Соколову пришлось согнуться, чтобы выполнить пожелание
генерала. Обнялись, потом прошли в кабинет и уселись у стола для совещаний.
Секретарь вышел.
- Знаешь, это кто? - громким шепотом спросил полковника Ермолов.
- Не имею представления... - ответил таким же шепотом Алексей.
- Это лицо императорской фамилии... - с гордостью принялся объяснять
генерал. - Великий князь Михаил Михайлович!.. Из-за морганатического брака с
графиней Торби его императорское величество, - генерал скосил глаз на
портрет царя, - лишил Михаила права вернуться в Россию. Бедняга уже много
раз писал его величеству, но не получал ответа. Тогда он обратился ко мне с
просьбой взять его служить России хотя бы в моем бюро... И быстро же он
печатает на машинке!.. - восхитился Ермолов. - Никто за ним но угонится...
Тебя расспрашивать не буду... Знаю все твои подвиги из газет, да граф
Игнатьев из Парижа меня предупредил о твоем приезде, - продолжал монолог
генерал, не давая и слова сказать Алексею. - Кстати, учти, что твоей
персоной интересовался почему-то военный министр, лорд Китченер... Наказал
известить его, как только ты появишься в Лондоне... Сейчас я телефонирую
фельдмаршалу... - взялся Ермолов за телефонный аппарат военного образца,
стоявший у него на столе, очевидно, для прямой связи с военным
министерством.
Секретарь министра соединил генерала с Китченером, и лорд, узнав, что
поводом для звонка послужил приезд полковника Соколова, прославленного
русского разведчика, просил обоих тотчас прибыть к нему, ибо через пару дней
фельдмаршал убывает в служебную поездку.
- Николай Сергеевич, успею ли я съездить переодеться в военную форму? -
взволновался Соколов.
- Что ты! Бог с тобой! Нет нужды! - разъяснил ему Ермолов. - Англичане
сами не любят носить военную форму, и нам не обязательно мозолить им глаза
мундиром!.. Пойдем, тут рядом...
Когда русские вошли в громоздкое здание военного офиса, Соколову
показалось, что дом этот строился гигантами для великанов. Своды широких,
как улица, коридоров терялись в вышине. Коридоры были бесконечны. Гостей
сопровождал сержант среднего роста, который казался миниатюрным среди прочих
англичан, одетых в военную форму.
Добрались до зала, служившего приемной фельдмаршала. Адъютант
немедленно доложил о прибытии русских. Лорд не заставил себя ждать.
Его кабинет был таких размеров, как зал ожидания на вокзале в городе
средней руки. Генерал-лейтенант и полковник приблизились к письменному
столу, из-за которого поднялся сухой и жилистый человек огромного роста, в
песочного цвета френче, с несколькими рядами широких орденских ленточек над
нагрудным карманом. Его лицо с грубыми и резкими чертами казалось
вырубленным топором. Кожа обветрена суховеями пустынь, густые усы
расходились аккуратными стрелками параллельно орденским ленточкам. Нижняя
челюсть, массивная и квадратная, выдавала его чисто британскую породу.
Китченер был прямолинеен, прост в обращении и иногда даже груб. В его
глазах светились огромная воля и незаурядный ум. Лорд явно был не в духе.
Гости не знали причины дурного настроения фельдмаршала, а она
находилась в прямой связи с положением дел в России. Именно поэтому Китченер
и пригласил русского генерала и полковника, желая еще раз взвесить свое
решение немедленно отправиться в Россию, чтобы навести там порядок.
Накануне вечером военный министр принимал с докладом начальника
разведки сэра Реджинальда Холла. Адмирал, сообщив ему о последних агентурных
данных, тяжело вздохнул и повел разговор о внутреннем положении России.
Демонстрируя крайнюю степень огорчения, Холл сообщил, что Путиловский завод
производит теперь в пять раз снарядов меньше, чем выпускал до секвестра
предприятия. Резидентура в Петрограде доложила, что движение в пользу
секвестра было вызвано большим количеством немцев в руководстве завода.
Немцев изгнали, но на их должности назначили совершенно неквалифицированных
русских. Германофилы, озабоченно продолжал Холл, имеются во всех слоях
Российской империи. Особенно влиятельны они при дворе, где всем
распоряжается царица-немка, попавшая под влияние германского шпиона
Распутина, сторонники немецкой партии есть в коммерческих и в консервативных
кругах, в революционной партии (адмирал имел в виду кадетов)...
По мере доклада Холла Китченер все более мрачнел, пальцы, сжатые в
кулаки, заболели от напряжения. Фельдмаршал стал подумывать о том, не
бросить ли все дела в Британии и немедленно отправиться в Россию. Он верил,
что его железная воля преодолеет петроградскую неразбериху, что он сможет
убедить царя проявить твердость перед лицом общего врага и они вместе
реорганизуют русское общество таким образом, чтобы можно было добиться
победы в кратчайший срок.
Сэр Реджинальд, основываясь на докладах разведки, сообщал фельдмаршалу
о том, что русские сражаются в окопах, вооруженные одними палками,
промышленность работает из рук вон плохо. Более того, в промышленных центрах
то и дело вспыхивают антиправительственные забастовки, сопровождаемые в
некоторых случаях стрельбой казаков. В официальных кругах - уныние, есть
данные о том, что царь и Александра Федоровна вынашивают планы сепаратного
мира.
- Хороша внучка королевы Виктории!.. - прошептал фельдмаршал. - Кто
сообщает все эти данные? - резко спросил он.
- Возглавляет нашу разведку в России сэр Сэмюэль Хор. Телеграммы и
письма из Петрограда идут за его подписью. Единственное исключение сделано
для лейтенанта Сиднея Рейли... Талантливый офицер разведки... Кстати, вот
последняя телеграмма от Рейли...
Адмирал подал Китченеру бланк дешифрованного сообщения, и лорд
прочитал: "Положение в правительственных кругах катастрофическое. Германская
партия вплотную подошла к заключению сепаратного мира. Революционные силы,
намеревающиеся добиться отречения от престола Николая и Александры, еще
слабы и недостаточно организованы. Русская армия разваливается. Полагают,
что здесь имеется партия мира в народе и среди революционеров..."
Телеграмма Рейли послужила последней каплей, переполнившей чашу
терпения лорда Китченера.
- Я иду к его величеству и прошу разрешить мне поездку в Россию на
несколько дней... Адмирал, вы свободны!
...Все это было еще свежо в памяти фельдмаршала, когда русские военные
вошли в его кабинет. Зло на Россию и русских еще кипело в душе, но Китченер
заставил себя подняться из-за стола в знак уважения к герою, бежавшему из
австрийской тюрьмы. Он крепко пожал Соколову руку и пригласил обоих сесть.
Лорд решил пока не открывать генералу тайну своей поездки в Россию. Он
не знал, что стараниями британской разведки об этом его путешествии говорили
уже во всех салонах Петербурга и Москвы, а английскому агенту Роберту
Брюсу-Локкарту даже звонили журналисты московских газет и запрашивали его
относительно официальных целей визита британского военного министра, о том,
намечено ли ею пребывание в первопрестольной. Сэр Роберт радовался, что
задолго узнал об этой поездке, ибо успел разнюхать о страсти фельдмаршала к
старинному китайскому фарфору. Лорд Китченер действительно коллекционировал
его много лет, и теперь Локкарт обшаривал все антикварные лавки Москвы в
поисках ваз и блюд. Молодой разведчик в обличье генерального консула очень
хотел понравиться военному министру. Он тщательно готовился к его приезду...
Принимая Ермолова и Соколова, Китченер рассчитывал проверить хотя бы на
них сведения о пагубном моральном состоянии русских. Однако это ему
совершенно не удалось. Ермолов был хитрый царедворец. Хотя он и слышал
что-то от приезжих офицеров о непорядках в Петрограде, но не собирался
откровенничать с английским фельдмаршалом. Соколов же так долго не был в
России, что сам ничего не знал о положении на родине. Он только очень
толково рассказал военному министру свои впечатления о состоянии духа в
Австрии и Германии.
- Вы хорошо говорите по-английски, - глядя в упор на Соколова, сказал
комплимент Китченер. Полковник, открытый и искренний, ему явно понравился. -
Может быть, вы будете сопровождать меня в одной поездке, если я смогу скоро
отправиться?
- Охотно, милорд! - ответил Алексей и добавил после краткой паузы: -
Хотя я и очень тороплюсь в Петроград...
Китченер пропустил мимо ушей последнее заявление. Он так же четко
закончил беседу:
- Через пару дней, когда вопрос решится, вас поставят в известность.
Пока можете быть свободны!..
...По дороге в бюро генерал очень просил Соколова не отказать грозному
Китченеру в его просьбе и не портить с ним отношения. Он сообщил также
полковнику, что британские офицеры рады принять русского коллегу у себя и
готовы устроить прием в его честь. Соколову такие приемы уже надоели во
Франции, но ради укрепления союзнической дружбы он решил ответить согласием
на приглашение командира одного из кавалерийских полков, стоявших милях в
ста от Лондона. На следующий день он уехал на сутки в полк. Когда же
вернулся в столицу, он узнал, что адъютант военного министра искал его по
приказанию своего шефа. Китченер отбывал специальным поездом на север, в
Шотландию, чтобы на крейсере из Скапа-Флоу отправиться в Россию. Король дал
разрешение, крейсер был готов и стоял под парами в военно-морской базе на
Оркнейских островах. Поездка строго секретна, и Соколову не решались сказать
заранее. Китченер уехал в Россию без него.
"Как жаль! - думал Алексей. - Через три дня я был бы уже дома..."


78. Оркнейские острова, июнь 1916 года

Ранним утром в понедельник 5 июня быстроходный паровоз с прицепленным к
нему классным вагоном бешено мчался вдоль морского берега на самом крайнем
севере Шотландии. От Хальмсдэля, знаменитого своими лососиными прудами,
дорога повернула от побережья в местность, называемую Кэйтнис.
У окна единственного вагона возвышался военный огромного роста. Если бы
какой-нибудь немецкий шпион смог взглянуть на эту фигуру, он без труда узнал
бы прославленного фельдмаршала Китченера, фотографиями которого были полны
все союзнические газеты. Но в этих безлюдных районах Шотландии почти не было
даже местных жителей, не то что чужеземцев.
Фельдмаршала сопровождали в поезде бригадный генерал Эллершоу, сэр
Дональдсон из министерства вооружений, полковник Фрицнеральд, О'Бейрн из
министерства иностранных дел, сэр Робертсон из министерства снабжения.
Адъютант военного министра, второй лейтенант Мак-Ферсон из шотландского
Камеронского полка, доложил патрону, что русский полковник, приглашенный
фельдмаршалом сопровождать его в поездку, не мог быть предупрежден
своевременно и поэтому остался в Лондоне. Задерживаться из-за него было
нельзя.
Еще до полудня вагон фельдмаршала прибыл в Тэрсо. Китченер вышел, как
всегда подтянутый и аккуратный. Его сапоги и ремень были начищены до
зеркального блеска, наплечные знаки и пуговицы сияли, военной выправкой
фельдмаршал служил образцом для солдат и офицеров. У пирса уже стоял
небольшой миноносец "Оак", на борту которого министр и его свита пересекли
пролив Пентленд-Ферт и вошли в бухту Скапа-Флоу. Это была главная база
британского военно-морского флота. Командующий Джеллико ждал Китченера на
флагманском корабле "Айрон Дюк".
В проливе дул свежий ветер, бежали довольно высокие валы, а здесь, в
бухте, со всех сторон защищенной островами, море едва плескалось о борта
судов. Только два дня назад Гранд-Флит вернулся в Скапа-Флоу после
Ютландского сражения. Боевые корабли еще несли следы пожаров, палубные
надстройки искорежены взрывами вражеских снарядов, в корпусах зияли
пробоины. Почти везде шли ремонтные работы.
"Оак" подвалил прямо к адмиральскому трапу линкора, Джеллико встретил
военного министра на палубе. Потом флагман повел показывать свой корабль.
Офицеры и команда горячо приветствовали самого популярного из деятелей своей
страны. Адмирал с особенным удовольствием показывал Китченеру боевые раны
корабля, нанесенные германской артиллерией. "Немцы стреляют метко и быстро",
- отдал он дань уважения противнику.
Уже в салоне, где ничто не напоминало о войне, Джеллико рассказал
Китченеру о ходе Ютландского боя, посетовал, что Адмиралтейство не извлекло
выводов из предыдущего, хотя и значительно меньшего сражения на Доггер-банке
в январе 1915 года. Как и тогда, британские снаряды не обладали должной
силой, огнеприпасы чересчур быстро воспламенялись в башнях и погребах от
пожаров и раскаленных осколков, броневая защита многих кораблей была
непрочной, дальномеры оказались хуже германских...
Побеседовав, Джеллико предложил фельдмаршалу отобедать перед дальней
дорогой.
Несмотря на всю сдержанность лорда, к концу обеда Китченер позволил
себе с горечью поведать Джеллико о затруднениях, которые стал испытывать при
обсуждении разных вопросов в кабинете министров, о давлении, которое на него
без конца оказывает разведка, о попытках политиканов и финансистов затянуть
войну, чтобы наживаться на поставках недоброкачественных вооружений и
другого снаряжения. Фельдмаршала просто бесило, что американский миллиардер
Морган без конца сует нос в его дела, а "банковские патриоты" из Сити
поднимают всякий раз визг, когда военный министр требует порядка в поставке
вооружений.
Поднимая очередной стаканчик с джином, Китченер признался адмиралу, что
поездку в Россию он рассматривает как своего рода отдых, но постарается
быстрее вернуться оттуда, ибо до запланированного на 1 июля наступления на
Сомме остается чуть более трех недель. Там должны дать бой гуннам вновь
сформированные Китченером части. Фельдмаршал хотел быть рядом с ними, когда
они пойдут в атаку.
Поговорили о возмутительных порядках в России, куда вынужден
отправиться от имени союзников сам военный министр Великобритании, дабы
разобраться с положением на месте.
Джеллико поинтересовался, почему Китченер отправляется в Архангельск с
такой маленькой свитой, ведь ему для работы потребуется штаб.
- Я ненавижу нашу дурацкую и сложнейшую систему делопроизводства в
армии, - решительно откликнулся лорд. - Все эти входящие, исходящие,
папочки, ящички и так далее... Мне хватает вот этого, - с гордостью постучал
себя по лбу фельдмаршал. Джеллико чуть не расхохотался. Он вспомнил ходившие
по армии рассказы о феноменальной памяти Китченера, о том, что, получая
сотни телеграмм в день, фельдмаршал, прочитав их, запоминал, сортировал
каким-то ему одному известным способом и рассовывал затем по карманам,
вынимая в нужный момент как раз ту, которая требовалась для данного случая.
Его адъютанту было очень трудно получать назад эти телеграммы, особенно с
грифами "совершенно секретно", чтобы вести им учет и возвращать
шифровальщикам.
- Время идет, - поднялся первым из-за стола Китченер. - Что за корабль,
на котором я пойду в Архангельск?
- Крейсер "Хэмпшир" - отличное судно, милорд! - похвалил Джеллико. - Он
только что прошел модернизацию... Водоизмещение его весьма прилично - 11000
тонн, скорость - двадцать узлов, пояс брони - пятнадцать сантиметров, на
палубе - пять сантиметров. Капитан - Джон Севилль - старый морской волк... -
отрапортовал адмирал. - Что касается обстановки, то мы дадим вам в эскорт
два миноносца на случай встречи с подводной лодкой, что, на мой взгляд,
сейчас совершенно исключено. В наших водах мы давно их не видели, а в
открытом море крейсер пойдет полным ходом, и под водой субмарина его никогда
не догонит! Мин мы также давно не вытраливали, а плавучих еще не встречали в
районе Оркнейских островов. Надеюсь, что все будет о'кэй!
Адмирал, суеверный, как все английские моряки, постучал костяшкой
пальца в деревянный стол.
Командующий Гранд-Флитом сопроводил военного министра на миноносце к
крейсеру. Джеллико поднялся на борт, чтобы приказать командиру изменить курс
при выходе из Скапа-Флоу. Надлежало идти не восточным фарватером, где
бушевал сильный шторм, а западным, где под защитой берегов было относительно
спокойно.
Миноносцы "Юпитти" и "Виктор" стояли в готовности, чтобы следовать за
крейсером. Последние наставления адмирала командиру крейсера, крепкое
рукопожатие с военным министром, и Джеллико покинул крейсер.
В семнадцать тридцать "Хэмпшир" с эскортом выходит в море. Сразу же
дают о себе знать капризы погоды. Северо-восточный ветер стих, и вместо него
поднимается северо-западный.