Клавелл Джеймс. Тай-Пэн: Роман о Гонконге

   -- Если это было устроено специально, я узнаю.
   -- Специально, парень, специально. Можешь мне поверить.
   -- Кто это был?
   -- Морган, -- ответил Брок. -- Я решил поручить это ему -- малыш подрастает. Н-да. Мой мальчик это и провернул, и я горжусь им смертельно. -Он довольно почесался: вши давно стали среди торговцев нормальным явлением. -- Так что ты разорен, Дирк. После стольких лет. Конец.
   -- За тридцать дней много чего может произойти.
   -- Верно. Я слышал, твой сын отвечает за распродажу земельных участков?
   -- Да. Но там все будет честно. Кто даст больше, тот и получит землю. Мы не шельмуем, Тайлер. Шельмуют другие. Нам это ни к чему.
   -- Черт тебя побери! -- взревел Брок. -- Ты заявляешь, что я шельмую?
   -- Ты шельмуешь все время, -- ответил Струан, дав волю своему гневу. -Ты шельмуешь со своими людьми, шельмуешь со своими кораблями, и когда-нибудь это погубит гебя. Нельзя вечно строить свой успех на ударах плети.
   -- Клянусь Богом, я делаю только то, что делают все. Если у тебя такие новомодные слезливые взгляды, эго вовсе не значит, что все остальные не правы. Плеть держит отребье в узде. Отребье!
   -- Ты живешь плетью, от плети ты и умрешь.
   -- Ты хочешь решить наш спор сейчас? Плеть против плети? Нож против ножа? Тогда выходи, клянусь Богом! Или ты все такой же грус?
   -- Я уже говорил тебе однажды и скажу еще раз, последний. Когда-нибудь я приду за тобой с плетью. Может быть сегодня, может быть завтра, может быть через день. Но, клянусь Создателем, когда-нибудь я приду за тобой. И запомни вот еще что. Если ты случайно умрешь до того, как я буду готов, я приду за Тортом и Морганом и пущу ко дну твое дело.
   Брок выхватил нож.
   -- А может, парень, я перережу тебе глотку прямо сейчас. Струан спокойно наполнил фужеры. Бутылка опустела.
   -- Открой другую. Там их еще много. Брок рассмеялся.
   -- Ах, Дирк, мой мальчик, ты редкий человек. Ты разорен, а все чего-то хорохоришься, изображаешь из себя. Тебе конец, ты слышишь, парень? Твой "Благородный Дом" полетел вверх тормашками. И ты трус!
   -- Я не трус, Тайлер. Ты это знаешь.
   -- Ты помнишь тот холмик, где собирался поставить свой Большой Дом, -спросил Брок, и глаза его заискрились.
   -- Да.
   -- Он мой, парень. Я куплю его. Сколько бы ты ни предложил, я дам больше.
   Кровь бросилась Струану в голову. Он знал, что у него теперь Heт денег, чтобы тягаться с Броком. И не будет, если он не заключит сделку с Ти-сеном. Если не предаст Гонконг. -- Будь ты проклят!
   -- Он будет мой, парень. Как и вся эта вонючая скала. -- Брок осушил свой фужер и снова рыгнул. -- После того, как твоя компания пойдет с молотка, я выживу тебя с этих морей, так, чтобы даже духу твоего здесь не осталось. -- Он достал кошелек, отсчитал двадцать золотых гиней и швырнул их на пол палатки. -- Вот, закажи себе гроб. Брок важно поднял голову и вышел.
   -- Прошу прощения, сэр. -- В палатке появился Маккей. Дирк Струан слегка вздрогнул и вышел из оцепенения.
   -- Да?
   -- Мистер Кулум на берегу. Он хочет вас видеть. Струан с изумлением увидел, что водянистая луна стоит высоко, и на берегу уже глубокая ночь.
   -- Проводите его сюда.
   -- Приходили еще люди, сэр. Этот китаец, Гордон Чен. Мисс Синклер. Какая-то супружеская пара, я их не знаю. Старый Квэнс. Я сказал им всем, что вы примете их завтра. Надеюсь, я поступил правильно, не позволив мистеру Кулуму прийти без предупреждения. -- Маккей заметил на полу золотые монеты, но не произнес по их поводу ни слова.
   -- Пока вы подчиняетесь приказам, вы всегда будете поступать правильно, Маккей.
   Кулум подошел ко входу в палатку.
   -- Я не потревожил тебя, отец?
   -- Нет, мой мальчик. Присаживайся.
   Кулум увидел соверены на ковре, нагнулся и начал собирать их.
   -- Оставь их, где лежат.
   -- Почему?
   -- Потому что я хочу, чтобы они там остались. Кулум сел.
   -- Я хотел поговорить с тобой, отец.
   -- У меня сейчас нет настроения разговаривать, дружок.
   -- Ты серьезно говорил о том, чтобы сделать меня партнером?
   -- Да.
   -- Я не хочу быть партнером. Я не хочу жить на Востоке. Я хочу вернуться домой.
   -- Я разбираюсь в таких вещах лучше тебя, Кулум. Повремени немного.
   -- Время ничего не изменит.
   -- Ты молод, мой мальчик. Времени у тебя достаточно. Будь терпелив со мной. И с Китаем. Робб объяснил тебе, как приступать к организации торгов?
   -- Да. -- Черт бы побрал дядю Робба, подумал Кулум. Если бы только он не вспылил так перед отцом и не сказал, что собирается уехать. Черт, черт, черт. Проклятый банк, чтоб ему провалиться. Все разрушил. Бедный отец. -Думаю, я смогу с этим справиться.
   -- У тебя не возникнет никаких проблем, если все будет вестись честно: тот, кто дает больше, получает землю.
   -- Да, разумеется. -- Кулум опять покосился на гинеи под ногами. -Почему ты хочешь, чтобы эти монеты там лежали?
   -- Это деньги на мой гроб.
   -- Я не понимаю.
   Струан рассказал ему о своем разговоре с Тайлером Броком.
   -- Тебе лучше заранее знать, что это за человек, Кулум. Будь осторожен, потому что он станет преследовать тебя так же, как я стану преследовать Горта.
   -- Сыновья не повинны в грехах своих отцов.
   -- Горт Брок -- копия своего отца.
   -- Но разве Христос не учил нас прощать?
   -- Учил, парень. Но их я простить не могу. Они олицетворяют все, что есть гнусного на земле. Они тираны, которые верят, что плеть способна ответить на любые вопросы. В мире есть одно незыблемое правило: деньги -это власть, будь ты королем, лордом, вождем, купцом или землепашцем. Не имея власти, ты никогда не сможешь защитить то, что есть у тебя и не облегчишь жизнь другим.
   -- Значит ты говоришь, что учение Христа неверно?
   -- Вовсе нет, парень. Я хочу сказать, что бывают люди святые. Они могут прожить счастливую жизнь в смирении и кротости, не желая ничего, кроме того, что ниспослано им судьбой. Есть люди, которые с рождения довольствуются тем, что они всегда вторые, а не первые -- я так не могу. И Брок тоже. А ты?
   -- Я не знаю.
   -- Когда-нибудь придет и твой день испытания. Тогда ты узнаешь себя.
   -- По твоим словам получается, что деньги -- это все?
   -- Я говорю, что в наше время, не имея власти, ты не сможешь стать святым, творить добро. Власть ради власти -- это грех. Деньги ради денег -это грех. Запомни это навсегда.
   -- Неужели это так важно -- иметь деньги и иметь власть?
   -- Нет, мой милый, -- ответил Струан с ироничной усмешкой. -- Важность приобретает только недостаток денег.
   -- Зачем тебе нужна власть?
   -- А зачем она нужна тебе, Кулум?
   -- Может быть, мне она и не нужна.
   -- Да. Может быть, и так. Хочешь глоток чего-нибудь, мой мальчик?
   -- Я выпью немного шампанского.
   -- Ты ел?
   -- Да, спасибо. Ты прав, я еще не очень-то много знаю о себе, -добавил Кулум.
   -- Что ж, время у тебя есть. Я так рад, что ты здесь, Кулум. Очень рад.
   Кулум оглянулся на золотые монеты.
   -- Но в общем-то все это пустые разговоры, не правда ли? Я имею в виду партнерство и прочее. Компании конец. Что ты намерен теперь делать?
   -- Ну, пока мы еще не банкроты. У нас есть двадцать девять дней. Если йосс будет против нас, этот вариант "Благородного Дома" умрет. Тогда мы начнем все сначала. -- Не обманывай себя, подумал он, ты никогда не сможешь начать сначала.
   -- Битва без конца?
   -- А чем еще по-твоему должна быть жизнь, парень?
   -- Могу я подать в отставку как партнер, если мне эго не понравится или я сочту, что не подхожу или не достоин этой должности? По своему желанию?
   -- Да. Но только не в том случае, если ты когда-либо станешь Тай-Пэном. Тай-Пэн не может уходить, пока не будет уверен, что его дело остается в надежных руках. Он должен быть в этом уверен. Это его последняя обязанность.
   -- Если нам столько должны китайские купцы, почему не попробовать собрать с них эти деньги? Тогда у нас будет чем расплатиться с Броком.
   -- У них нет денег. -- К дьяволу все, сказал себе Струан, ты в ловушке. Решайся. Выхода нет: либо Ти-сен, либо. .
   -- А что если поговорить с его превосходительством? Не мог бы он выдать нам аванс? В счет выкупных денег?
   -- Эти деньги принадлежат Короне. Может быть, парламент примет его представление, может быть, он его отвергнет. Серебро не перейдет из рук в руки еще почти целый год.
   -- Но мы его все-таки получим. Брок, конечно же, примет твои гарантии?
   Голос Струана стал хриплым.
   -- Я уже поведал тебе о степени великодушия Брока. Я бы не дал ему двадцати гиней, окажись он на моем месте. Черт бы побрал его и его проклятых выродков.
   Кулум неуютно шевельнулся в кресле, его башмак случайно сдвинул одну из золотых монет. Она ярко сверкнула.
   -- Его превосходительство не слишком... ну, он, по-моему, несколько простоват, нет?
   -- Он просто чужой человек в Азии, вот и все. Эта должность для него не подходит. Я бы, к примеру, точно так же растерялся при монарших дворах Европы. Но он полномочный посланник. И это единственное, что имеет значение. Да, он простоват, но и с ним тебе нужно быть осторожным. Ты должен быть осторожен со всеми.
   -- Он всегда делает то, что ты ему подсказываешь?
   Прежде чем ответить, Струан выглянул из палатки в темноту ночи.
   -- Он следует моим советам в большинстве случаев. При условии, что я оказываюсь последним, с кем он советуется. Кулум двинул носком башмака другую золотую монету.
   -- Должно же быть что-то... кто-то, к кому можно обратиться. У тебя не может не быть друзей.
   Мысли Струана неумолимо возвращались к единственному человеку, который мог бы разжать для него капкан: Ти-сен. Брок заберет все наши корабли при первой же возможности и безо всяких церемоний, думал он, исходя бессильным гневом. Без кораблей тебе конец, парень. Конец всему: Компании, Гонконгу, твоему плану. Ты можешь начать сначала, это верно, но не заблуждайся: тебе уже никогда не построить такого флота и не набрать столько людей. И ты уже никогда не сможешь обогнать Брока. Никогда. Ты станешь вторым. И останешься вторым до конца дней.
   Струан почувствовал, как кровь застучала в его висках, вены на шее вздулись. В горле пересохло. Я не буду вторым. Клянусь Создателем, всеблагим и всесильным, я не могу. Не могу. Не могу. Ни после Брока, ни после кого-то еще.
   -- Завтра, когда вернется "Китайское Облако", я отправлюсь в Кантон. Ты поедешь со мной.
   -- А как же быть с распродажей? Я должен этим заниматься?
   -- К дьяволу распродажу! Нам нужно сначала спасти Компанию. Возвращайся на "Отдыхающее Облако", мой мальчик. Мы отправимся сразу, как только это будет возможно.
   -- Хорошо. -- Кулум встал.
   -- Спокойной ночи, сынок.
   Кулум опустил глаза. Монеты, завораживая, притягивали к себе его взгляд. Он нагнулся и начал собирать их.
   -- Я же сказал тебе оставить их в покое!
   -- Я не могу. -- Капельки пота выступили на лбу Кулума. Ему казалось, что монеты обжигают ему пальцы. -- Я... они должны быть моими.
   -- Ради Бога, зачем?
   -- Не знаю. Я... я просто чувствую, что они нужны мне. -- Он положил гинеи в карман. -- Теперь они мои. Спокойной ночи, отец. ---------------------------------------------------------------------------
   Глава 4
   Струан в одиночестве обедал в просторной столовой их внушительной фактории в кантонском поселении. Это большое трехэтажное здание было построено Ост-Индской Компанией сорок лет назад. Струан всегда мечтал о нем как о единственном, достойном "Благородного Дома". Восемь лет назад он купил его.
   Столовая располагалась на втором этаже. Из ее окон открывался вид на Жемчужную реку. Этажом ниже протянулся лабиринт контор, складов, оптовых магазинов. Третий эгаж занимали жилые комнаты, и среди них -- личные апартаменты Тай-Пэна, тщательно отгороженные от остальных. Здесь имелись свои внутренние дворики, галереи, отдельные комнаты и общие спальни. В доме жили и работали от сорока до пятидесяти португальских клерков, кроме них еще десягь-пятнадцать человек европейцев и сотня китайских слуг-мужчин. Закон запрещал нанимать прислужниц-китаянок.
   Струан отодвинул свое резное кресло от стола и раздраженно закурил сигару. Огонь в огромном камине согревал мраморные плиты, которыми были выложены пол и стены. За столом могли одновременно обедать до сорока человек. Столовое серебро в георгианском стиле отличалось тонкостью работы. Висячая люстра -- хрустальная и со множеством свечей -- заливала комнату ярким светом. Струан подошел к окну и посмотрел вниз на гуляющих по парку торговцев.
   Позади парка на всю длину поселения протянулась большая площадь, выходившая другой стороной к причалам на берегу реки. Площадь по обыкновению кишела китайскими уличными торговцами, зеваками, продавцами и покупателями, предсказателями судьбы, писцами, нищими и собаками. За пределами своих факторий только в этом, как его называли, Английском парке европейцы могли передвигаться относительно спокойно. Китайцам, за исключением слуг, запрещалось заходить сюда и в фактории. Всего в поселении было тринадцать зданий, вытянувшихся в один ряд, который в двух местах прерывали узкие улочки -- Хог Стрит и Олд Чайна Лейн. Дома стояли на невысокой насыпи с колоннадой по фасаду. Только Струан и Брок владели отдельными домами. Другие торговцы делили между собой остальные, занимая столько места, сколько им было нужно, и выплачивая арендную плату Ост-Индской Компании, построившей поселение его лет назад.
   С севера границей поселения служила улица Тринадцати Факторий. Стены Кантона находились отсюда в четверти мили. Все пространство между поселением и городскими стенами занимал сплошной муравейник домов, домиков и лачуг. Река казалась буквально запруженной плавучими деревнями ганка. И надо всем этим, не смолкая ни на минуту, висел пульсирующий монотонный шум голосов, напоминающий невероятных размеров улей.
   В одной стороне парка Струан заметил Брока, увлеченно беседующего с Купером и Тиллманом. Интересно, подумал он, о чем они говорят; наверное, американцы объясняют Броку все тонкости чайно-опиумной торговли с испанцами. Что ж, удачи им, подумал он без всякой досады. В любви и в торговле все средства хороши.
   -- Где же, дьявол его забери, этот чертов Дзин-куа, чтобы мне провалиться? -- произнес он вслух.
   Уже двадцать дней Струан пытался добиться встречи с Дзин-куа, и каждый раз посланный им слуга возвращался с одним и тем же ответом: "Его назад нет все лавно. Твоя здать мозна. Завтла его назад Кантон есть, холосо, беспокойся нет".
   Кулум пробыл с ним в поселении Кантона десять дней. На одиннадцатый прибыла срочная записка от Лонгетаффа: возникли сложности с распродажей земельных участков.
   Вместе с этой запиской пришло письмо от Робба. Робб писал, что. статья Скиннера о банкротстве Струана повергла торговцев в ужас, большинство из них тут же отослали депеши домой, распределяя капиталы по нескольким банкам; что все с нетерпением ожидают тридцатого дня; что кредит получить невозможно, и все предложения, с которыми он обращался к противникам Брока, не дали результата; что весь военный флот был взбешен, когда Лонгстафф официально объявил об отмене своего приказа о запрещении контрабанды опиума, и адмирал немедленно отослал домой фрегат с просьбой к правительству разрешить ему действовать самостоятельно; и что Чен-Шеня, их компрадора, осаждают кредиторы, требуя уплаты всех мелких долгов, которые в другое время могли бы подождать.
   Струан понимал, что проиграет сражение, если не увидится с Дзин-куа в течение ближайших восьми дней. Вновь и вновь он спрашивал себя, действительно ли Дзин-куа нет в Кантоне или он просто избегает его. Он, конечно, старый вор, размышлял Струан, но он никогда не стал бы прятаться от тебя. Да даже если ты и встретишься с ним, приятель, действительно ли ты готов сделать этому дьяволу Ти-сену свое предложение?
   За стеной сердито заспорили чьи-то монотонные голоса, и дверь распахнулась, пропустив в столовую молодую перемазанную грязью женщину-танка в вонючей одежде и слугу, который пытался вытащить ее обратно. Женщина была в традиционной огромной конической шляпе, грязных черных штанах и рубашке, поверх которой она носила грязную стеганую куртку.
   -- Остановить мозна нет этот колова чилло, масса, -- сказал слуга на "пиджин-инглиш", цепляясь за вырывающуюся девушку. Только на "пиджин" могли торговцы переговариваться со своими слугами, а те -- с ними. "Корова" означало "женщина", "чилло" -- "ребенок". "Корова чилло" означало "молодая женщина".
   -- Корова чилло вон! Очень быстро раз-раз, ясно?
   -- Твоя хочит колова чилло, хейа? Колова чилло оч-чень холосо постель джиг-джиг. Два долла ладна, -- выкрикнула девушка.
   Слуга схватил ее в охапку, шляпа свалилась на пол, и Стру-ан в первый раз отчетливо увидел ее лицо. Он едва смог узнать ее, так она была заляпана грязью, а узнав, рухнул в кресло, задыхаясь от хохота. Слуга, разинув рот и отпустив девушку, смотрел на него во все глаза, как на сумасшедшего.
   -- Этот корова чилло, -- со смехом проговорил Струан, -- остаться можно, ладно.
   Девушка с гневным видом привела в порядок свою засаленную, кишащую вшами одежду и скороговоркой выпустила вслед удаляющемуся слуге новую порцию оскорблений.
   -- Колова чилло оч-чень холосо есть твоя видеть, Тай-Пэн.
   -- И мне тебя тоже, Мэй-мэй! -- Струан изумленно смотрел на нее сверху вниз. -- Какого черта ты здесь делаешь, и что, черт побери, означает вся эта мерзость, которую я вижу на тебе?
   -- Колова чилло думать твоя делай джиг-джиг с новый колова чилло, хейа?
   -- Кровь Христова, сейчас здесь уже никого нет, девочка! Прекрати говорить на "пиджин"! Я потратил достаточно времени и денег, чтобы ты могла говорить по-английски не хуже королевы! -- Струан поднял ее на вытянутых руках. -- Боже милостивый, Мэй-мэй, от тебя разит прямо до небес.
   -- От тебя бы тоже разило, если ты наденешь эти вонии одежды.
   -- "Если бы ты надел эту вонючую одежду", -- механически поправил ее Струан. -- Что ты здесь делаешь, и к чему все эти "вонии одежды"?
   -- Отпусти меня, Тай-Пэн. -- Он поставил ее на пол, и она печально поклонилась ему. -- Я прибыла сюда тайно и в большой печали, потому что ты потерял свою Верховную Госпожу и всех детей от нее, кроме одного сына. -Слезы покатились по ее перемазанному грязью лицу, оставляя светлые бороздки. -- Жалко, жалко.
   -- Спасибо тебе, девочка. Да. Но это уже в прошлом, и никакая печаль не способна вернуть их назад. -- Он погладил ее по голове и провел рукой по щеке, тронутый ее состраданием.
   -- Я не знаю вашего обычая. Как долго мне следует носить траур?
   -- Никакого траура, Мэй-мэй. Их больше нет. Не нужно ни плача, ни траура.
   -- Я воскурила благовония за их благополучное возрождение.
   -- Спасибо. Ну а теперь, что ты здесь делаешь и почему ты уехала из Макао? Я же сказал, чтобы ты оставалась там.
   -- Сначала мыться, потом переодеться, потом разговаривать.
   -- У нас здесь нет для тебя женской одежды, Мэй-мэй.
   -- Моя ни на что не годная ама. А Гип ждет внизу. У нее с собой моя одежда и вещи, не беспокойся. Где ванна?
   Струан дернул шнур звонка, и в гу же секунду на пороге появился слуга с расширенными от удивления глазами.
   -- Корова чилло моя ванна, ясно? Ама войти можно. Принеси чоу! -Повернувшись к Мэй-мэй, он добавил: -- Твоя говорить, какой чоу можно.
   Мэй-мэй высокомерно протараторила ошеломленному слуге меню и вышла.
   Ее необычная ковыляющая походка неизменно трогала Струана. Ступни Мэй-мэй были перевязаны. Их длина не превышала трех дюймов. Когда Струан купил ее пять лет назад, он разрезал повязки и пришел в ужас от увечья, являвшегося, согласно древней китайской традиции, основным признаком женской красоты -- крошечных ступней. Только девушка с перевязанными ногами -ступнями лотоса -- могла стать женой или наложницей. Те, у кого ноги оставались нормальными, становились крестьянками, слугами, дешевыми проститутками, амами или работницами, и их презирали.
   Ноги Мэй-мэй были искалечены. Боль, которую она испытывала без тесных сдавливающих повязок, вызывала жалость. Поэтому Струан позволил восстановить повязки, и через месяц боль утихла, и Мэй-мэй снова смогла ходить. Только в преклонном возрасте перевязанные ноги становились нечувствительными к боли.
   Струан расспросил ее тогда, пригласив Гордона Чена в качестве переводчика, как это делалось. Она с гордостью поведала ему, что мать начала перевязывать ей ступни, когда ей исполнилось шесть лет.
   -- Повязки представляли собой влажные ленты шириной два дюйма и длиной двенадцать футов. Мама плотно намотала их мне на ноги: вокруг пятки, через подъем и под стопой, подогнув четыре пальца и оставив большой свободным. Высохнув, повязки сжались, и боль была ужасной. Потом проходят месяцы, годы, и пятка приближается к большому пальцу, а подъем выгибается дугой. Раз в неделю повязки снимают на несколько минут, и ноги моют. Через несколько лет четыре подогнутых пальца сморщиваются, отмирают и их удаляют. Когда мне почти исполнилось двенадцать, я уже могла ходить довольно хорошо, но мои ноги были еще недостаточно маленькими. Тогда моя мама спросила совета у женщины, сведущей в искусстве перевязывания ног. В день моего двенадцатилетия эта мудрая женщина пришла к нам в дом с острым ножом и мазями. Она сделала ножом глубокий надрез поперек стопы, посередине. Этот надрез позволил еще больше прижать пятку к пальцам, когда повязку наложили снова.
   -- Какая жестокость! Спроси ее, как она могла вынести такую боль.
   -- Она говорит: "За каждую пару перевязанных ног проливается озеро слез. Но что есть слезы и боль? Теперь я, не краснея от стыда, могу позволить каждому померять мои ноги". Она хочет, чтобы вы измерили их, мистер Струан.
   -- Об этом не может быть и речи!
   -- Пожалуйста, сэр. Это даст ей возможность очень гордиться собой. Ее ноги идеальны в представлении китайца. Если вы этого не сделаете, она будет считать, что вы стыдитесь ее. Она ужасно потеряет лицо перед вами.
   -- Почему?
   -- Она думает, вы сняли повязки, потому что решили, что она вас обманывает.
   -- Почему она должна так думать?
   -- Потому что... видите ли, она никогда раньше не встречалась с европейцем. Пожалуйста, сэр. Только ваша гордость за нее способна оправдать все ее слезы.
   Тогда Сгрузи измерил ее ноги и выразил радость, которой не испытывал, и она трижды низко поклонилась ему.
   Он терпеть не мог эти поклоны, когда мужчины и женщины, стоя на коленях, касались лбом пола. Но древняя традиция требовала именно такого выражения полного послушания от всех подчиненных при обращении к господину, и Струану приходилось мириться с этим. Если бы он начал протестовать, то опять испугал бы Мэй-мэй, и она потеряла бы лицо перед Гордоном Ченом.
   -- Спроси ее, болят ли у нее ноги сейчас.
   -- Они всегда будут болеть, сэр. Но уверяю вас, ей было бы гораздо больнее, если бы у нее были большие, отвратительные ноги.
   После этого Мэй-мэй что-то сказала Чену, и Струан уловил слово "фан-квэй", которое означало "дьявол-варвар".
   -- Она хочет знать, как доставлять удовольствие некитайцу, -- перевел Гордон.
   -- Скажи ей, "фан-квэи" от китайцев ничем не отличаются.
   -- Да, сэр.
   -- И еще скажи ей, что ты начнешь обучать ее английскому. Немедленно. Предупреди ее, что никто не должен знать о ваших занятиях. Никто не должен догадываться, что она говорит по-английски. Перед другими она будет говорить только по-китайски или на "пиджин", которому ты ее также обучишь. И последнее, отныне ты отвечаешь за нее передо мной своей жизнью.
   -- Могу я теперь войти? -- Мэй-мэй стояла на пороге, склонившись в изящном поклоне.
   -- Пожалуйста.
   Чистый овал лица, миндалевидной формы глаза под идеальными дугами бровей. Теперь Мэй-мэй вся благоухала, а длинный просторный голубой халат был сшит из тончайшей шелковой парчи. Волосы были убраны в два полумесяца на затылке и украшены нефритовыми заколками.
   Для китаянки она была высокого роста. Кожа ее отличалась такой белизной, что казалась почти прозрачной. Мэй-мэй была родом из провинции Сучжоу.
   Хотя Струан купил ее у Дзин-куа и много недель препирался со стариком из-за цены, он знал, что на самом деле Дзин-куа подарил ему Тчунг Мэй-мэй в благодарность за многочисленные услуги, которые Тай-Пэн оказывал ему на протяжении долгих лет. Он знал, что Дзин-куа без труда мог бы продать ее самому богатому человеку в Китае -- какому-нибудь маньчжурскому князю или даже самому императору, -- получив за нее столько нефрита, сколько она весила. Что уж тут говорить о пятнадцати тысячах тэйлов, на которых они в конце концов сошлись. Мэй-мэй была неповторима и не имела цены.
   Струан поднял ее и нежно поцеловал.
   -- Ну, а теперь рассказывай, что происходит. -- Не выпуская ее из рук, он опустился в глубокое кресло.
   -- Во-первых, я приехала переодетая из-за опасности, которая грозит не только мне, но и тебе. За твою голову по-прежнему назначена награда. А похищение с целью получить выкуп -- наша древнейшая традиция.
   -- С кем ты оставила детей?
   -- Со Старшей Сестрой, разумеется, -- ответила она. Старшей Сестрой, как то предписывал обычай, Мэй-мэй называла Кай-сун, бывшую любовницу Тай-Пэна. Кай-сун была теперь третьей женой китайского компрадора "Благородного Дома". Тем не менее Мэй-мэй и Кай-сун относились друг к другу с большой теплотой, и Струан знал, что у Кай-сун дети будут в безопасности и она присмотрит за ними, как за своими собственными.
   -- Хорошо, -- кивнул он. -- Как они?
   -- У Дункана синяк под глазом. Он споткнулся и упал; я порола это черепашье дерьмо, его аму, пока у меня рука не отвалилась. У Дункана плохой характер из-за варварской крови.
   -- Твоей -- не моей. А Кейт?
   -- У нее прорезался второй зубик. Это большой йосс. Раньше, чем наступил второй день рождения. -- Она на мгновение прижалась к нему. -- А потом я прочитала газету. Этот Скиннер. Опять плохой йосс, хейа? Этот сын собаки Брок старается разорить тебя с помощью больших денег, которые ты должен. Это правда?