Клавелл Джеймс. Тай-Пэн: Роман о Гонконге

   -- Доброе утро, мистер Брок, -- приветствовала Лиза своего супруга, твердо встав на палубе и сложив руки на огромной труди. -- Прекрасный денек, право слово.
   -- Где вы были, душа моя? Здравствуй, Тесс. Привет, Лил-либет, милая, -- заговорил Тайлер Брок. Он обожал своих дочерей, и это чувство сейчас целиком заполнило его.
   Элизабет Брок, шести лет, с коричневыми кудряшками, подбежала к отцу, сделала книксен, едва не упав при этом, потом вскочила к нему на руки и, обняв, крепко прижалась. Он рассмеялся.
   -- Мы навещали миссис Блэр, -- ответила Лиза. -- Бедняжка, ей совсем худо.
   -- Она потеряет младенца?
   -- С Божьей помощью, нет. Доброе утро, Нагрек.
   -- Доброе утро, мадам, -- поклонился Тум, отводя глаза от Тесс, которая стояла у фальшборта и смотрела в сторону острова. Тесс Брок, высокой девушке с красивой фигурой, которую подчеркивала туго перетянутая по моде того времени талия, было шестнадцать. Слишком резкие черты лица не позволяли назвать ее очаровательной. Но это лицо, говорившее о сильной натуре, все дышало жизнью, и потому ее находили привлекательной. И очень желанной.
   -- Я распоряжусь насчет еды. -- Лиза заметила, как Нагрек смотрел на Тесс. Девочка выросла, подумала она, пора бы ее уже помолвить. Но уж, конечно, не с Нагреком Тумом, клянусь Господом. -- Пойдем-ка вниз, Тесс. Сама, сама давай, Лиллибет, -- добавила она, когда Элизабет потянулась к ней, просясь на руки.
   -- Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, мамочка. Ну вот пожалуйста-пожалуйста!
   -- Надо ходить своими ножками, девочка моя. -- С этими словами Лиза подхватила крошку огромными ручищами и понесла вниз. Тесс направилась к трапу следом за ней, улыбнувшись отцу и застенчиво кивнув Нагреку.
   -- Ты уверен насчет Струана и Лонгстаффа? -- повторил Брок свой вопрос.
   -- Да, -- ответил Нагрек, с усилием прогоняя образ девушки из разгоряченных воображением мыслей. -- Стоит вложить золотую гинею в руку человека, как у него сразу отрастают длинные уши. У меня есть свой человек на флагмане.
   -- Но Струан никогда на это не согласится. Он просто не сможет. Такой приказ пустит его по миру вместе со всеми нами.
   -- Ну, как бы там ни было, разговор на эту тему состоялся. Сегодня утром.
   -- О чем они еще говорили, Нагрек?
   -- Парень больше ничего не слышал.
   -- Тогда все это вранье. Опять какой-нибудь дьявольский трюк Струана.
   -- Да. Но какой?
   Брок перебрал в уме несколько вариантов.
   -- Пошли людей на лорки. Опиум, весь до последнего ящика, перевезти на берег. Тем временем передай кошелек с двадцатью гинеями нашему человеку на "Китайском Облаке". Скажи ему, получит еще столько же, если разузнает, что за всем этим кроется. Только будь осторожен. Мы не можем себе позволить потерять его.
   -- Да уж, если Струан его когда-нибудь поймает, пришлет нам его язык в подарок.
   -- Вместе с головой. Ставлю пятьдесят гиней, что и у Струана есть здесь соглядатай.
   -- Ставлю сотню, что вы ошибаетесь, -- горячо возразил ему Тум .-- Я доверяю каждому из своей команды!
   -- Тогда моли Бога, чтобы я не поймал его живым раньше тебя, Нагрек.
   -- Но зачем им понадобилось поднимать "Зенит"? -- недоумевал Робб. -Разумеется, мы и так немедленно прибудем на борт.
   -- Вот уж не знаю, -- пожал плечами Струан. "Зенит" означало "Владельцу срочно прибыть на борт". Он нахмурясь посмотрел на "Грозовое Облако". Боцман Маккей терпеливо ждал их на пляже, отойдя подальше, чтобы не слышать, о чем они говорят.
   -- Отправляйся на корабль, Робб. Передай Исааку мои поздравления и скажи, чтобы он немедленно прибыл на берег. Ты проводишь его в долину.
   -- Зачем?
   -- Слишком много ушей на борту. Все это может оказаться важным. -Затем он крикнул: -- Боцман Маккей!
   -- Да, слушаю, сэр. -- Маккей заторопился к нему.
   -- Доставьте мистера Струана на "Грозовое Облако". Затем отправляйтесь на мой корабль. Захватите палатку, кровать и мои вещи. Я сегодня ночую на берегу.
   -- Есть, так точно, сэр-р! Прошу прощения, сэр, -- вдруг добавил боцман, переминаясь с ноги на ногу. -- Есть тут один парень. Рамсей. Он служит на фрегате Ее Величества "Русалка", это корабль Глессинга. Рамсей доводятся родственниками нам, Маккеям. Первый помощник отчего-то взъелся на бедолагу. Тридцать плетей вчера и еще больше осталось на завтра. Его силком завербовали в Глазго.
   -- Ну? -- нетерпеливо бросил Струан.
   -- Я слышал, сэр, -- осторожно проговорил боцман, -- что он подыскивает укромное место, где ему можно было бы бросить якорь.
   -- Кровь Христова, вы что, совсем из ума выжили? Мы не берем дезертиров на наши суда. Если мы возьмем на борт хоть одного, зная, кто он такой, у нас могут просто-напросто отобрать корабль -- и будут правы!
   -- Это верно. Только капитан Глессинг вроде бы как ваш друг. Вот я и подумал, может быть, у вас получится выкупить его, -- торопливо добавил Маккей. -- Мои призовые деньги могли бы помочь, сэр. Он славный парень, и он все равно сбежит с корабля, если впереди не будет просвета.
   -- Я подумаю об этом.
   -- Спасибо вам, сэр-р. -- Боцман отдал честь и быстро ретировался.
   -- Робб, если бы ты был Тай-Пэном, что бы ты сделал?
   -- Люди, завербованные во флот насильно, всегда опасны, и доверять им нельзя, -- тут же ответил Робб. -- Поэтому я никогда не стал бы его выкупать. И теперь я стал бы присматривать за Маккеем. Возможно, Маккей уже человек Брока и делает все это по его указке. Я бы устроил ему проверку. Выбрал бы посредников -- скажем, Маккея как часть такой проверки и кого-нибудь из его врагов -- и водил бы Рамсея за нос, ни в коем случае не доверяя его информации.
   -- Ты рассказал сейчас то, что сделал бы я, -- заметил Струан, и глаза его весело блеснули. -- А я спрашивал, что стал бы делать ты.
   -- Я не Тай-Пэн, и это не моя забота. Если бы я им был, я бы все равно не стал тебе ничего говорить. Или, может быть, и сказал бы, а потом сделал все наоборот. Чтобы проверить тебя. -- Робб был рад, что время от времени мог ненавидеть своего брата. Это потом только усиливало его любовь к нему.
   -- Чего ты боишься, Робб?
   -- На этот вопрос я отвечу тебе через год. -- Робб зашагал следом за боцманом.
   Некоторое время Струан размышлял о своем брате и о будущем "Благородного Дома", потом он поднял бутылку бренди и двинулся вдоль расщелины в скалах по направлению к долине.
   Ряды пирующих коммерсантов редели, некоторые уже шли к своим баркасам. Другие еще продолжали есть и пить; время от времени раздавались взрывы хохота над теми, кто, выписывая ногами восьмерки, пытался станцевать рил [Шотландский народный хороводный танец.].
   -- Сэр!
   Струан остановился и удивленно посмотрел на молодого морского пехотинца:
   -- Да?
   -- Мне нужна ваша помощь, сэр. Отчаянно нужна, -- проговорил Норден. Его глаза лихорадочно блестели, лицо посерело от волнения.
   -- Какая помощь? -- Струан мрачно поглядывал на штык, висевший у солдата на поясе.
   -- Я болен. У меня женская болезнь. Вы можете помочь. Дайте мне лекарство, сэр. Все, что угодно; я сделаю все, что угодно.
   -- Я не врач, приятель, -- ответил Струан, чувствуя, как зашевелились волосы у него на затылке. -- Как ты оказался здесь, разве ты не должен быть около своей лодки?
   -- У вас ведь было то же самое, сэр. Но вы нашли лекарство. Мне нужно только лекарство. Я сделаю все, что угодно. -- Голос Нордена стал похож на карканье, на губах заблестели хлопья пены.
   -- Я никогда не болел этим, парень. -- Струан краем глаза заметил, что главный старшина корабельной полиции направился к ним, выкрикнув что-то, что прозвучало как имя. -- Тебе лучше вернуться к своей лодке. Тебя ждут.
   -- Лекарство. Скажите мне, как выздороветь. Я не нищий, я скопил денег, сэр. -- Норден вытащил грязную, завязанную узлом тряпку и с гордостью протянул ее Струану; по его лицу катились капли пота. -- Я бережлив, здесь у меня... здесь у меня пять полных шиллингов и четыре пенса, сэр. И это все, что у меня есть на свете, сэр, а потом еще есть жалованье, двадцать шиллингов в месяц -- я отдам их вам. Вы можете забрать их все, сэр, клянусь благословенным Господом нашим Иисусом Христом, сэр.
   -- Я никогда не болел женской болезнью, парень. Никогда, -- повторил Струан. Сердце его сжалось при воспоминании о детских годах, когда богатством для него были пенни, шиллинги и полушиллинги, а не десятки тысяч серебряных тэйлов. И он вновь пережил неизбывный ужас своей юности -безденежье, безнадежность, бесприютность, голод, холод и раздутые животы детей. Господи милосердный, я могу забыть, как голодал сам, но я не в состоянии забыть детей, их крики и голодный плач, разносимые колючим ветром из выгребной ямы на улице.
   -- Я сделаю для вас все, понимаете, все, сэр. Вот. Я могу заплатить. Я не хочу ничего получать задаром. Вот, возьмите, сэр.
   Старшина быстрым шагом приближался к ним.
   -- Норден! -- зло выкрикнул он. -- Клянусь Господом, ты получишь пятьдесят плетей за нарушение строя!
   -- Тебя зовут Норден?
   -- Так точно, сэр. Берт Норден. Пожалуйста. Мне ничего не нужно, кроме лекарства. Помогите мне, сэр. Вот. Возьмите деньги. Они все ваши, и я еще достану. Именем Христа заклинаю, помогите мне!
   -- Норден! -- опять прокричал старшина, покраснев от гнева; ему оставалась до них еше сотня шагов. -- Немедленно ко мне, ублюдок ты чертов, или ты оглох?!
   -- Пожалуйста, сэр, -- умолял Норден с растущим отчаянием. -- Я слышал, вас вылечили язычники. Вы купили лекарство у язычников!
   -- Значит тебе сказали неправду. Я не знаю ни о каком китайском лекарстве. Лекарства нет. Никакого. Тебе лучше вернуться к своей лодке.
   -- Да нет же, конечно, лекарство есть! -- взвизгнул Норден. Он выхватил штык из ножен. -- И вы скажете мне, где достать его, или я распорю вам брюхо!
   Старшина, похолодев от ужаса, бросился к ним бегом.
   -- Норден!
   Несколько человек на пляже изумленно обернулись: Купер, Горацио и еще кто-то. Все трое сорвались с места и побежали к ним.
   В этот миг в голове Нордена словно оборвалось что-то, и он, мыча и брызжа пеной, ринулся на Струана и яростно полоснул штыком. Но Струан неуловимым движением ушел в сторону и хладнокровно ждал, что тот станет делать дальше, зная, что может убить Нордена в любую минуту.
   Нордену показалось, что его со всех сторон окружили дьяволы огромного роста, все на одно лицо, но он никак не может дотянуться ни до одного из них. Он почувствовал, как воздух рванулся у него из легких, берег с размаху врезался ему в лицо, и он словно завис над землей в агонии, но почему-то не ощущая боли. Потом наступила тьма.
   Старшина скатился со спины Нордена, и его кулак метнулся вниз еще раз. Он схватил Нордена за мундир, потряс его как тряпичную куклу и опять швырнул на гальку.
   -- Какой дьявол в него вселился? -- пробормотал он, поднимаясь на ноги. Его лицо еще искажала гримаса гнева. -- С вами все в порядке, мистер Струан?
   -- Да.
   Подбежал Купер, Горацио и с ними еще несколько торговцев.
   -- Что случилось?
   Струан осторожно перевернул Нордена ногой.
   -- Несчастный глупец. У него женская болезнь.
   -- О Господи! -- с омерзением воскликнул старшина.
   -- Лучше отойдите от него, Тай-Пэн, -- предупредил Купер. -- Если вы вдохнете его запах, можете заразиться.
   -- Бедняга думал, что у меня тоже когда-то была эта болезнь и чго я вылечился. Клянусь крестом Господним, если бы я знал лекарство от этой заразы, я был бы самым богатым человеком на свете.
   -- Я прикажу заковать эту свинью в железо, мистер Струан, -- сказал старшина. -- Капитан Глессинг заставит его пожалеть, что он родился на свет.
   -- Пусть просто принесут лопату, -- ответил Струан. -- Он мертв.
   Наступившее молчание нарушил Купер.
   -- Первый день и первая кровь. Плохой йосс.
   -- Китайцы думают иначе, -- рассеянно заметил поблед-, невший Горацио. -- Теперь его дух будет охранять это место.
   -- Плохой это знак или хороший, но бедолага действительно умер, -качнул головой Струан. Ему никто не ответил.
   -- Да помилует Господь его душу, -- произнес он, повернулся и зашагал вдоль берега на запад к скалистому гребню, который спускался с горного массива и почти упирался в море. Дурные предчувствия обуревали его. Он пил свежий, чистый воздух, вдыхал запах соленых брызг. Это был плохой йосс, говорил он себе. Очень плохой.
   Приближаясь к гребню, он почувствовал, что тревога его усиливается, а когда он наконец очутился внизу, в долине, где будет построен город -- он сам выбрал это место, -- Струан в третий раз ощутил, как его со всех сторон окружает глухая стена ненависти.
   -- Господи, ты Боже мой, -- сказал он вслух, -- да что это со мной творится? -- Впервые в жизни он испытывал такой ужас. Стараясь подчинить его своей воле, он, прищурившись, посмотрел на круглый холм, где будет стоять его Большой Дом, и в этот миг вдруг понял, почему остров принял его так враждебно. Он громко рассмеялся. -- О, будь я на твоем месте, Остров, я бы тоже возненавидел меня. Тебе просто не по нраву мой план! Что ж, Остров, а ведь план хорош, клянусь Всевышним. Хорош, ты слышишь? Китаю нужен большой мир, и большому миру нужен Китай И ты -- ют ключ, который отомкнет нам его ворота. Ты понял это, как понял это я. И я добьюсь своего, и ты мне поможешь!
   Прекрати, сказал он себе, ты разговариваешь как сумасшедший. Ну конечно, а что еще могут о тебе подумать, объяви ты всем, что тайная цель, которую ты преследуешь, состоит отнюдь не в том, чтобы разбогатеть на торговле и навсегда уехать отсюда. А в том, чтобы использовать эти богатства и власть и открыть Китай всему миру и в первую очередь -- британской культуре и британскому закону, с тем чтобы каждая сторона могла учиться у другой и развиваться дальше ко благу обеих. Да. Воистину мечта безумца.
   Но он был убежден, что Китай может предложить миру нечто особенное, неповторимое. Что это было, он пока даже не представлял. Может быть, когда-нибудь ему суждено это узнать.
   -- И нам самим есть что предложить, -- продолжал размышлять вслух Струан, -- если только ты захочешь принять это. И если наш дар не запачкается, переходя из рук в руки. На счастье или на горе, но ты теперь британская земля. Мы будем лелеять тебя, сделаем центром всей Азии, а это значит -- центром всего мира. Я торжественно посвящаю "Благородный Дом" этой задаче. Если ты повернешься к нам спиной -- останешься тем, что ты есть сейчас -- пустым, безжизненным осколком голой осклизлой скалы -- и ты умрешь. И если "Благородный Дом" отступит когда-нибудь от назначенной ему цели, уничтожь его, я благословляю тебя на это.
   Он взошел на круглый холм и, достав из ножен кинжал, срезал две длинные ветки. Расщепив одну и воткнув ее в землю, он вставил другую в прорезь, так что получился грубый крест. Струан плеснул на него бренди и поджег.
   Те на кораблях, кому была видна долина и кто заметил дым и пламя, потянулись за подзорными трубами. Они увидели горящий крест, Тай-Пэна подле него и суеверно содрогнулись, гадая, что за сатанинский обряд он там затеял. Шотландцы знали, что сжигание креста издревле являлось сигналом сбора для всех людей клана и для сородичей из родственных кланов, призывом к ним встать под крест на великую битву. И поднимать горящий крест мог только вождь. По древнему обычаю, будучи однажды воздвигнут где-либо, горящий крест обязывал клан защищать эту землю, пока останется жив хотя бы один человек из клана.
   Глава 2
   -- Добро пожаловать на борт, Робб, -- приветствовал младшего Струана капитан Исаак Перри. -- Чаю?
   -- Спасибо, Исаак. -- Робб благодарно опустился в глубокое морское кресло, вдыхая резкий запах пропитавшейся солью кожи, и приготовился ждать, ибо никто на свете не мог заставить Перри торопиться, даже сам Тай-Пэн.
   Перри налил чай в фарфоровые чашки.
   Он был худощав, но при этом невероятно силен. В каштановых волосах переплетались и седые, и темные пряди, придавая им сходство со старой пенькой. Седеющая борода и шрам на лице завершали портрет капитана. Перри распространял вокруг себя запах просмоленной пеньки и соленых брызг.
   -- Как прошло плаванье? -- поинтересовался Робб.
   -- Отлично.
   Находясь в капитанской каюте, Робб, как всегда, испытывал безмерное счастье. Каюта была просторная и роскошно обставленная, как и вообще все жилые помещения на корабле. Мебель для клипера изготовлялась из красного дерева, металлические части -- из латуни и меди. На паруса шел холст только самого высокого качества, веревки были всегда новые. Пушки в идеальном состоянии. Лучший порох. Тай-Пэн неизменно следил за тем, чтобы офицеры -- и матросы -- его флота имели лучшие каюты, получали лучшее питание и свою долю в прибыли; и на борту всегда находился врач. Наказание плетью было запрещено. За трусость или неповиновение и для матросов, и для офицеров существовало только одно наказание -- их высаживали на берег в ближайшем порту и уже никогда не принимали обратно. Поэтому и для тех, и для других считалось большой удачей попасть на корабль Струана, и ни на одном из его судов никогда не пустовала ни одна койка.
   Тай-Пэн навсегда запомнил свои первые корабли, жизнь на полубаке и наказания плетью. И тех, кто приказывал его пороть. Некоторые из них умерли прежде, чем он сумел их разыскать. Тех, кого он нашел, он разорил. Не тронул только Брока. Робб не знал, почему его брат пощадил Брока. Всякий раз, думая об этом, он внутренне содрогался, ибо понимал, что каковы бы ни были причины, побудившие Струана так поступить, однажды наступит день расплаты.
   Перри добавил в чай ложку сахара и сгущенное молоко. Он протянул Роббу его чашку и сел за рабочий стол красного дерева, внимательно посматривая на младшего Струана из-под нависших бровей своими глубоко посаженными глазами.
   -- Мистер Струан в добром здравии?
   -- Как всегда. Ты ожидал найти его больным?
   -- Нет.
   В дверь каюты постучали.
   -- Войдите!
   Дверь открылась, и Робб, изумленно открыв рот, уставился на молодого человека, стоявшего на пороге.
   -- Господь вседержитель, Кулум, мальчик мой, откуда ты взялся? -- Он взволнованно вскочил на ноги, опрокинув чашку. -- Вот уж действительно "очень важные депеши на борту" -- и, конечно же, "Зенит"!
   Кулум Струан вошел в каюту и закрыл за собой дверь. Робб по-отечески обнял его и только тут заметил его бледность и впалые щеки.
   -- Что с тобой, дружище? -- встревоженно спросил он.
   -- Мне уже гораздо лучше, благодарю вас, дядя, -- ответил Кулум едва слышно.
   -- Лучше после чего, малыш?
   -- После чумы, бенгальской чумы, -- ответил Кулум, словно удивившись вопросу.
   Робб рывком повернулся к Перри:
   -- У тебя на борту чума? Ради Создателя, почему же ты не поднял "Желтого Джека"?
   -- Разумеется, у меня на борту нет никакой чумы! Чума была в Шотландии, с тех пор уже прошли месяцы.-- Перри вдруг замолчал. -- "Багряное Облако"! Они что, еще не прибыли?
   -- Опаздывают на четыре недели. Ни слова, ни весточки -- ничего. Что произошло? Ну же, рассказывай. Перри посмотрел на Кулума:
   -- Мне рассказать ему обо всем, Кулум, сынок, или ты все расскажешь сам?
   -- Где отец? -- спросил Кулум у Робба.
   -- На берегу. Он ждет вас на берегу. В долине. Ради всего святого, что случилось, Кулум?
   -- Чума пришла в Глазго в июне, -- тупо глядя в пол, начал Кулум. -Говорят, ее опять привезли на корабле. Из Бенгалии. Сначала Сазерленд, потом Эдинбург, потом докатилось и до нас в Глазго. Мама умерла, Иэн, Лечи, бабушка... Винифред так слаба, что долго не протянет. Дедушка присматривает за ней. -- Он беспомощно шевельнул рукой и опустился на подлокотник кресла. -- Бабушка умерла. Тетя Ютиния, все малыши и ее муж. Десять, двадцать тысяч человек умерли за два месяца. Потом, в сентябре, чума пропала. Просто так, взяла и кончилась.
   -- Родди? Что с Родди? Мой сын мертв? -- спросил Робб дрожащим голосом, и его лицо исказилось от боли. .
   -- Нет, дядя. С Родди все хорошо. Болезнь его даже не коснулась.
   -- Ты уверен, Кулум, уверен? Мой сын здоров?
   -- Да. Я видел его накануне отъезда. Очень немногие из его школы заболели.
   -- Слава Богу! -- Робб содрогнулся, вспомнив первую волну чумы, которая, возникнув неведомо откуда, прокатилась по Европе десять лет назад. Пятьдесят тысяч смертей в одной только Англии. Миллион -- в Европе. Тысячи в Нью-Йорке и Новом Орлеане. Некоторые называли эту болезнь каким-то новым именем -- холера.
   -- Твоя мать умерла? -- переспросил Робб, словно не веря. -- Йэн, Лечи, бабушка?
   -- Да. И тетя Сьюзан, и кузина Клер, и тетушка Ютиния, кузен Дональд, и маленький Стюарт, и...
   Он умолк, и в каюте настала жуткая тишина.
   -- Когда я пришел в Глазго, -- нервно заговорил Перри, -- ну, наш Кулум был совсем один. Я не знал, что и делать. Решил вот, что будет лучше взять его с собой. Мы отплыли на месяц позже "Багряного Облака".
   -- Ты поступил правильно, Исаак. -- Робб услышал свои слова как бы со стороны, словно их произнес кто-то другой. Как он сможет сказать обо всем Дирку? -- Ну что же, мне, видно, пора возвращаться. Я дам вам знать, когда можно будет сойти на берег. Пока вам лучше оставаться на корабле.
   -- Нет, -- громко сказал Кулум. Слово возникло откуда-то из глубины него, будто он разговаривал с самим собой. -- Нет. Я поеду на берег первым. Один. Так будет лучше. Я увижусь с отцом наедине. Я должен сказать ему. Я поеду на берег один. -- Он поднялся и, тихо ступая, прошел к двери; корабль размеренно покачивался, был слышен мягкий плеск волн о борт. Кулум вышел. Потом он вспомнил о чем-то и вернулся в каюту. -- Я заберу депеши, -- тихо сказал он своим высоким голосом. -- Он захочет прочитать депеши.
   Когда баркас отчалил от "Грозового Облака", Струан находился на круглом холме, где будет стоять его Большой Дом. Как только он увидел на баркасе своего старшего сына, сердце его перевернулось.
   -- Кулу-у-м! -- покатился с вершины холма его ликующий крик. Он сорвал с себя сюртук и бешено закрутил им над головой, как человек, проживший шесть долгих лет на необитаемом острове, при виде первого корабля. -- Кулуу-у-м! -- Он бросился вниз, не разбирая дороги, напролом через колючие заросли шиповника, не обращая внимания на царапины, забыв о тропинке, которая вела с берега через гребень к рыбацкой деревушке и пиратским стоянкам в южной части острова. Забыв обо всем на свете, кроме того, что сегодня, в первый день, здесь, с ним, его дорогой сын. Быстрее! Теперь он бежал вдоль берега, задыхаясь от радости.
   На баркасе Кулум заметил его первым.
   -- Вон туда. Высадите меня вон там -- Он указал рукой на ближайшее место на берегу.
   Боцман Маккей круто заложил руль.
   -- Навались, ребята! -- крикнул он матросам. Все они уже знали о страшном известии; сейчас эта новость перелетала с корабля на корабль, неся с собой щемящее чувство тревоги за близких. У многих имелись родственники между Сазерлендом и Глазго, и в Лондоне жили семьи большинства остальных.
   Кулум встал и прыгнул через борт в мелкую воду.
   -- Оставьте нас. -- Помогая себе руками, он двинулся к берегу.
   Струан забежал в полосу прибоя, торопясь навстречу сыну, и здесь увидел слезы на его лице и прокричал:
   -- Кулум, мальчик мой!
   Кулум остановился на мгновение и беспомощно опустил руки, утонув в бездонной радости отца. Потом он бросился вперед, вздымая ногами тучи брызг, и наконец, задыхаясь, упал в спасительные объятия. И тут весь ужас последних месяцев прорвался наружу, как лопнувший нарыв, и он зарыдал, прижавшись к отцу изо всех сил, и тогда Струан на руках отнес его на берег, покачивая как младенца и приговаривая: "Кулум, сынок" и "Ну, полно, полно...", и "О, дитя мое", а Кулум бормотал сквозь слезы: "Мы умерли... мы все умерли... Мама, Йэн, Лечи, бабушка, тетя, кузина Клер... мы все умерли, отец. Остались только я и Винифред, да и она сейчас, наверное, тоже умерла". Он повторял имена снова и снова, и каждое, как нож, вонзалось в сердце Струана.
   Выплакавшись, Кулум заснул, обретя наконец покой в сильных и теплых объятиях отца. Сон его был глубок, и никакие сновидения не мучали его -впервые с тех пор, как началась эпидемия. Юноша проспал остаток этого дня, всю ночь и часть следующего, и все это время Струан держал сына на коленях, мягко его покачивая.
   Струан не замечал течения времени. Иногда к нему приходили жена и деги -- Рональда, Йэн, Лечи, Винифред -- они садились рядом, и он разговаривал с ними. Иногда они уходили прочь, и он звал их -- тихо, чтобы не потревожить сон Кулума, -- и тогда они возвращались. Иногда он напевал тихие колыбельные песенки, с которыми Рональда обычно укладывала детей спать. Или гаэльские прибаутки своей матери, да еще те, что слышал от Катерины, своей второй матери. Иногда душу его окутывал туман, и он ничего не видел. Проснувшись, Кулум почувствовал умиротворение.
   -- Здравствуй, отец.
   -- С тобой все в порядке, сынок?
   -- Да, теперь все хорошо. -- Кулум поднялся на ноги.
   На пляже в тени скалы было холодно, но, выйдя на солнце, он начал согреваться. Флот неподвижно стоял на якоре в бухте, посыльные суда сновали между кораблями. Самих кораблей стало меньше.
   -- Это там будет стоять Большой Дом? -- спросил Кулум, показывая рукой на круглый холм.
   -- Да. Там мы смогли бы жить с осени и до весны. В этот период здесь славно, хороший климат.
   -- Как называется эта долина?
   -- У нее пока нет названия. -- Струан встал и подошел к сыну, преодолевая боль, разлившуюся по плечам и спине.
   -- У нее обязательно должно быть название.
   -- Маленькая Карен -- твоя кузина Карен, младшая из дочерей Робба -хочет назвать ее Счастливой Долиной. Мы были бы счастливы здесь. -- Голос его налился свинцом. -- Они сильно страдали?
   -- Да.
   -- Ты расскажешь мне об этом?
   -- Не сейчас.
   -- Крошка Винифред, она умерла до того, как ты уехал?
   -- Нет. Но она была очень слаба. Доктора сказали, что при таком состоянии... доктора просто пожали плечами и ушли.