Клавелл Джеймс. Тай-Пэн: Роман о Гонконге

   -- Ну, что он сказал, черт возьми?
   Гордон посмотрел на него, безуспешно пытаясь сохранить спокойный вид.
   -- Он говорит, что Мать очень больна, Тай-Пэн. Что яд проник в ее кровь через нижние конечности. Этот яд собрался в печени, и печень теперь... -- он замолчал, подыскивая слово, -- ...разладилась. Скоро наступит лихорадка, плохая лихорадка. Очень плохая лихорадка. Потом пройдут три или четыре дня, и снова лихорадка. И снова опять.
   -- Малярия? Лихорадка Счастливой Долины?
   Гордон повернулся к старику и перевел вопрос Струана.
   -- Он говорит, да.
   -- Все знают, что малярию вызывают ночные газы -- никакой не яд, проникший через кожу, клянусь Богом, -- рявкнул Гордону Струан. -- Она не была там уже несколько недель!
   Гордон пожал плечами.
   -- Я лишь передаю вам его слова, Тай-Пэн. Я не доктор. Но этому доктору я бы поверил... думаю, вам следует доверять его словам.
   -- Как он собирается вылечить ее? Гордон расспросил старика.
   -- Он говорит следующее, Тай-Пэн: "Я вылечил несколько человек из тех, кто страдал от яда Счастливой Долины. Все выздоровевшие были сильными мужчинами, они приняли некое лекарство перед третьим приступом лихорадки. Но теперь болеет женщина, и, хотя ей двадцать первый год, она сильна, и дух ее подобен огню, вся ее сила уходит в ребенка, который уже шесть месяцев зреет в ее чреве". -- Гордон встре-воженно замолчал. -- Он опасается за госпожу и за ребенка.
   -- Скажи ему, пусть пошлет за этим лекарством и начнет лечить ее прямо сейчас. Не дожидаясь приступа.
   -- В этом вся беда. Он не может этого сделать, сэр. У него больше не осталось такого лекарства.
   -- Тогда скажи, пусть достанет сколько нужно, клянусь Богом!
   -- На Гонконге его нет, Тай-Пэн. Он в этом уверен. Лицо Струана потемнело.
   -- Хоть сколько-нибудь, но должно быть. Скажи ему, пусть достанет -- я заплачу любую цену.
   -- Но, Тай-Пэн, он...
   -- Кровь господня, скажи ему!
   Последовал быстрый обмен фразами на китайском.
   -- Он говорит, что на Гонконге лекарства больше нет. Что его не найти ни в Макао, ни в Кантоне. Что это лекарство изготовляют из коры очень редкого дерева, которое растет где-то в Южных Морях или в землях по ту сторону океана. То малое количество, которое у него было, перешло к нему от отца, тоже целителя, который в свою очередь получил его от своего отца. -Гордон беспомощно добавил: -- Он говорит, он совершенно уверен в том, что лекарства не осталось совсем.
   -- Двадцать тысяч тэйлов серебром, если она выздоровеет.
   Глаза Гордона широко раскрылись. Он подумал мгновение, потом быстро проговорил что-то врачу. Они оба поклонились и заторопились к двери.
   Струан достал носовой платок, отер пот с лица и вернулся в спальню.
   -- Хейа, Тай-Пэн, -- сказала Мэй-мэй; голос ее звучал совсем слабо. -Какой у меня йосс?
   -- Они ушли за лекарством, которое вернет тебе здоровье. Так что можешь не переживать.
   Он успокоил ее, как мог, устроил поудобнее на кровати, подождал, пока она заснет, потом обычным тоном отдал слугам необходимые распоряжения -- и все это время сердце его сжималось от боли.
   Затем он поспешил на флагман и обратился к главному врачу флота с просьбой рассказать все, что тому известно о коре некоего дерева, которое излечивает лихорадку.
   -- Сожалею, мой дорогой мистер Струан, но все это бабушкины сказки. Существует легенда о графине Хинхон, жене испанского вице-короля Перу, которая в семнадцатом веке привезла в Европу какую-то кору из Южной Америки. Кора получила название "иезуитской", иногда ее еще называют "хинная корка". Считалось, что если принимать ее с водой в растолченном виде, она излечивает лихорадку. Но когда ее опробовали в Индии, она не дала абсолютно никаких результатов. Оказалась совершенно бесполезной! Проклятые паписты готовы наобещать что угодно, лишь бы обратить побольше неискушенных душ в свою веру.
   -- Где, черт меня побери, могу я достать хоть немного этой коры?
   -- Право, не знаю, мой дорогой сэр. В Перу, наверное. Однако чем вызвана ваша тревога? Куинз Таун теперь опустел. Если вы не вдыхаете ночных испарений, то можете не беспокоиться насчет лихорадки.
   -- Один из моих друзей только что заболел малярией.
   -- А! Что ж, тогда рекомендую укрепиться сердцем и начать с мужественной дозы каломели для очистки желудка. Без промедления. Конечно, обещать ничего не могу. Мы не откладывая поставим ему пиявки.
   После этого Струан побывал у главного армейского доктора, а затем по очереди у всех менее значительных врачей -- и военных, и гражданских. Все они говорили ему одно и то же.
   Потом Струан вспомнил, что Уилф Тиллман еще жив. Он тут же отправился на плавучий опиумный склад Купера-Тиллмана.
   Тем временем Гордон Чен вернулся в Тай Пинь Шан и послал за десятью начальниками Триад, бывшими у него в подчинении. Вернувшись от него, каждый из этих десяти человек в свою очередь вызвал к себе десять начальников рангом пониже. Слух о том, что необходимо найти кору какого-то особенного дерева, распространился с невероятной быстротой. На сампанах и джонках молва об этом перелетела через пролив на Кулун, откуда в самом скором времени достигнет деревушек, деревень, больших и малых городов. Выше по побережью, ниже по побережью, в глубине страны. Через несколько часов все китайцы на Гонконге -- и Триады, и не Триады -- знали, что кто-то ищет кору редкого дерева. Они не знали, кто и зачем, слышали лишь, что за нее назначено огромное вознаграждение. Эти сведения достигли и ушей мандаринских шпионов. Они тоже принялись за поиски коры, но их прельщала не только награда: они понимали, что эту кору, возможно, удастся использовать как приманку, чтобы выявить главарей Триад.
   -- Извините, что прибыл без приглашения, Уилф. Я... -- Струан замолчал, потрясенно глядя на Тиллмана.
   Тиллман опирался спиной на взмокшую от пота подушку, его лицо цвета старой нестираной простыни страшно исхудало и больше напоминало обтянутый кожей череп, чем лицо живого человека; белки глаз стали грязно-желтыми.
   -- Входите, -- произнес он едва слышно. И тут Струан увидел, что Тиллман, чьи зубы всегда были такими крепкими, ровными и белыми, стал совсем беззубым.
   -- Что случилось с вашими зубами?
   -- Каломель. Ее действие на некоторых людей... -- голос Тиллмана устало смолк. В следующую секунду в его глазах появился странный блеск: -- Я ждал вас. Мой ответ: нет!
   -- Что?
   -- Нет. Просто нет и все. -- Голос набрал силу. -- Я ее опекун, и она никогда не станет вашей женой!
   -- Я пришел не для того, чтобы просить ее руки. Я лишь заглянул узнать, как вы себя чувствуете и как малярия...
   -- Я вам не верю! -- Голос Тиллмана задрожал на истерической ноте. -Вы просто надеетесь, что я умру!
   -- Какая чепуха! Зачем мне желать вашей смерти?
   Тиллман слабой рукой поднял колокольчик, лежавший на заскорузлом от пота покрывале, и позвонил. Дверь открылась, и в каюту вошел огромный босой негр, раб Тиллмана.
   -- Джебидия, попроси массу Куппера и миссис немедленно прийти сюда.
   Джебидия кивнул и закрыл за собой дверь.
   -- По-прежнему помыкаете человеческими созданиями, Уилф?
   -- Джебидия доволен своей участью, черт бы тебя побрал! Вы живете по-своему, мы -- по-своему, грязная ты свинья!
   -- Чума на вашу жизнь, проклятый работорговец.
   Второй корабль Струана навсегда запечатлелся в его памяти, и шотландца до сих пор иногда мучили по ночам кошмары: ему снилось, что 6н опять вышел на нем в открытое море. Получив после Трафальгара свою долю призовых денег, он выкупил себя из королевского флота и записался юнгой на английский торговый корабль, бороздивший просторы Атлантики. Лишь когда они были уже далеко в океане, он обнаружил, что капитан занимался незаконной торговлей черным товаром и направлялся в Дакор за грузом рабов. Оттуда корабль пошел через южную Атлантику и штилевую полосу экватора в Саванну; мужчины, женщины и дети копошились в трюме, как черви. Неделя тянулась за неделей. В ушах у него не смолкали их предсмертные крики и плач, нестерпимая вонь душила его. Он был в ту пору всего лишь восьмилетним мальчишкой и ничего не мог поделать. В Саванне он сбежал с корабля. Это был единственный в его жизни корабль, который он бросил.
   -- Вы даже хуже тех, кто доставляет вам рабов из Африки, -- сказал он голосом, звенящим от едва сдерживаемой ярости. -- Вы просто покупаете живую плоть, выставляете ее на помост и подсчитываете барыши. Я видел рынок рабов и знаю, что это такое!
   -- Мы хорошо обращаемся с ними! -- взвизгнул Тиллман. -- Они всего лишь дикари, а мы даем им хорошую сытую жизнь. И это так! -- Он откинулся на подушку, собираясь с силами; его лицо подергивалось, он отчаянно завидовал здоровью и силе Струана и чувствовал приближение конца. -- Моя смерть не принесет тебе выгоды, да проклянет тебя Господь на веки вечные!
   Струан повернулся к двери.
   -- Тебе лучше подождать. То, что я намерен сказать, тебя заинтересует.
   -- Меня не заинтересует ничего из того, что можешь сказать ты!
   -- Ты называешь меня работорговцем? А как ты сам заполучил свою любовницу, гнусный лицемер? Дверь распахнулась, и в каюту влетел Купер.
   -- О, привет, Тай-Пэн! Я не знал, что вы на борту.
   -- Привет, Джефф, -- ответил Струан, с трудом беря себя в руки.
   Купер взглянул на Тиллмана:
   -- Что случилось, Уилф?
   -- Ничего. Я хотел видеть тебя и мою племянницу. Вошла Шевон и в изумлении остановилась на пороге.
   -- Хэллоу, Тай-Пэн. Вы хорошо себя чувствуете, дядя?
   -- Нет, дитя мое. Мне очень плохо.
   -- В чем дело, Уилф? -- спросил Купер.
   Тиллман слабо кашлянул.
   -- Тай-Пэн заглянул ко мне "с визитом". Я решил что это подходящий случай, чтобы уладить одно важное дело. Завтра у меня ожидается новый приступ лихорадки, и я, наверное... в общем. -- его тусклые глаза повернулись к Шевон, -- я с гордостью извещаю тебя, что Джефф официально попросил твоей руки и я с радостью дал ему свое согласие.
   Шевон побледнела.
   -- Но я пока не хочу выходить замуж.
   -- Я очень тщательно все взвесил.
   -- Я не хочу!
   Тиллман приподнялся на локте, что стоило ему больших усилий.
   -- Довольно. Ты поступишь так, как я скажу! -- прогремел он. Гнев придал ему силы. -- Я твой законный опекун. Я уже несколько месяцев переписываюсь с твоим отцом. Мой брат официально одобрил этот брак, если я окончательно решу, что он послужит к твоей пользе. А я решил, что послужит. Следовательно...
   -- Что ж, я такого решения не принимала, дядя. Мы живем в девятнадцатом веке, а не в средневековье. Я еще не хочу выходить замуж.
   -- Меня нисколько не интересуют твои желания, и ты совершенно права: мы живем в девятнадцатом веке. Ты обручена. И ты выйдешь замуж. Твой отец и я надеялись, что за это время, пока ты здесь, Джефф сможет оценить тебя. Это произошло. -- Тиллман в изнеможении опустился на подушку. -- Это в высшей степени достойный союз. И дело это решенное.
   Купер подошел к Шевон:
   -- Шевон, дорогая. Вы знаете о моих чувствах. Я и понятия не имел, что Уилф собирался... я надеялся...
   Она отшатнулась от него и нашла глазами Струана.
   -- Тай-Пэн! Прошу вас, скажите моему дяде. Скажите ему, что он не имеет права так поступать... он не может обручить меня... скажите ему, что не может!
   -- Сколько вам лет, Шевон? -- спросил Струан.
   -- Двадцать.
   -- Если ваш отец и ваш дядя одобряют этот брак, у вас нет выбора. -- Он посмотрел на Тиллмана: -- Полагаю, вы имеете письменное подтверждение своих слов?
   Тиллман показал на письменный стол.
   -- Письмо лежит вон там. Хотя это и не твоего проклятого ума дело.
   -- Значит, все законно, Шевон. Вы младший член семьи и обязаны подчиниться воле своего отца. -- Струан с печальным лицом повернулся к двери, но Шевон остановила его.
   -- Вы знаете, почему меня продают? -- заговорила она в порыве отчаяния.
   -- Попридержи язык, девчонка! -- вскричал Тиллман. -- С тех самых пор, как ты сюда приехала, ты доставляла нам одни лишь хлопоты и беспокойство. Пора тебе наконец вспомнить о приличиях и об уважении к тем, кто старше и лучше тебя.
   -- Меня продают за долю в деле, -- с торечью произнесла она. -- За пакет акций компании "Купер и Тиллман".
   -- Это не так! -- возразил Тиллман, и лицо его исказила уродливая гримаса.
   -- Шевон, вы слишком взвинчены сейчас, -- начал Купер с несчастным видом. -- Это все от неожиданности и...
   Струан сделал шаг вперед, намереваясь обойти ее, но она не отпускала его.
   -- Подождите, Тай-Пэн. Это сделка. Я знаю, как рассуждают политики. Политика -- очень дорогое занятие.
   -- Придержи язык! -- закричал Тиллман, но тут же вскрикнул от боли и повалился на постель.
   -- Не получая доходов отсюда,-- быстро продолжала она дрожащим голосом, -- отец не сможет позволить себе оставаться сенатором. Дядя -- старший из двух братьев, и если он умрет, Джефф будет вправе выкупить долю Тиллманов в деле за чисто номинальную сумму, и тогда...
   -- Полно, Шевон, -- резко оборвал ее Купер. -- Это не имеет никакого отношения к моей любви к вам. За кого вы меня принимаете?
   -- Будьте честны, Джефф. Ведь это правда, не так ли? О выкупе цо номиналу?
   -- Да, -- ответил Купер после хмурой паузы. -- При таких обстоятельствах я мог бы выкупить долю Тиллмана. Но я не заключал такой сделки. Я не покупаю себе служанку. Я люблю вас. Я хочу, чтобы вы стали моей женой.
   -- А если я ею не стану, согласитесь вы не выкупать долю дяди?
   -- Не знаю. Это решение я приму, когда придет время. Ваш дядя точно так же мог бы выкупить мою долю, если бы мне пришлось умереть раньше него.
   Шевон опять повернулась к Струану:
   -- Пожалуйста, купите меня, Тай-Пэн.
   -- Я не могу, девочка. Но я также не думаю, что и Джефф вас покупает. Я знаю, что он любит вас.
   -- Пожалуйста, купите меня, -- повторила она упавшим голосом.
   -- Не могу, милая. Это против закона.
   -- Нет, не против. Нет, не против. -- Что-то надломилось в ней, она уронила голову на грудь и горько разрыдалась. Купер осторожно обнял ее, в его глазах читалась мука.
   Когда Струан вернулся на "Отдыхающее Облако" Мэй-мэй еще спала, но сон ее был беспокойным.
   Опустившись в кресло рядом с постелью и не сводя с нее глаз, он тупо подумал о том, что же ему теперь делать с Гортом и Кулумом. Он понимал, что должен немедленно отправиться в Макао. Но не раньше, чем выздоровеет Мэй-мэй -- о Господи, верни ей здоровье. Может быть, мне стоит послать "Китайское Облако" и Орлова... или Маусса? Или все-таки подождать? Я предупредил Кулума, чтобы он был осторожен -- но вот послушается ли он меня? О Господи Иисусе, помоги Мэй-мэй.
   В полночь в дверь каюты постучали.
   -- Да?
   Неслышно ступая, в комнату вошел Лим Дин. Он взглянул на Мэй-мэй и вздохнул.
   -- Большой Толстый Масса приходить Тай-Пэн видеть, мозна? Хейа?
   Поднимаясь по трапу в свою каюту на следующей палубе, Струан чувствовал, как ноют у него спина и плечи, как отяжелела голова.
   -- Извините, что пришел незваным и так поздно, Тай-Пэн, -- произнес Морли Скиннер, поднимая с кресла свое потное, оплывшее жиром тело. -- Дело весьма важное.
   -- Всегда рад встрече с прессой, мистер Скиннер. Садитесь, прошу вас. Выпьете что-нибудь? -- Он постарался перестать думать о Мэй-мэй и заставил себя сосредоточиться, понимая, что это не праздный визит.
   -- Благодарю вас. Виски. -- Скиннер жадными глазами вбирал в себя богатый интерьер просторной каюты: зеленые китайские ковры на хорошо отдраенных досках пола, кресла, кушетки, запах чистой промасленной кожи, соли и пеньки; и легкий сладковатый тягучий запах опиума из трюмов внизу. Масляные лампы с аккуратно подрезанными фитилями давали чистый теплый свет, оттенявший на потолке черными полосами тяжелые бимсы главной палубы. Он сравнил ее с жалкой дырой, в которой сам ютился на Гонконге: протершаяся обивка, кругом грязь, вонючий спертый воздух в крошечной комнатке над большим помещением, где размещался печатный пресс. -- Я признателен вам за то, что вы согласились увидеться со мной в столь поздний час, -- сказал он.
   Струан поднял свой бокал:
   -- Ваше здоровье.
   -- Да, здоровье. Это хороший тост в наше злое время. Взять хотя бы малярию, да и все остальное. -- Его маленькие поросячьи глазки сверкнули. -Я слышал, у вас есть друг, который заболел малярией.
   -- Вы знаете, где можно достать хинную корку?
   Скиннер покачал головой:
   -- Нет, Тай-Пэн. Все, что мне доводилось читать про нее, говорит о том, что эта штука -- вроде блуждающего огонька, в руки не дается. Легенда, одним словом. -- Он вытащил из кармана гранки еженедельника "Ориэнтл Тайме" и протянул листы Струану: -- Я тут подумал, возможно, вам захочется взглянуть на редакционную статью о сегодняшних скачках. Завтра выйдет специальный выпуск.
   -- Благодарю вас. Вы для этого хотели меня видеть?
   -- Нет, сэр. -- Скиннер жадно проглотил виски и посмотрел в пустой бокал.
   -- Если хотите еще, наливайте, не стесняйтесь.
   -- Благодарю вас. -- Скиннер грузно двинулся к графину, его слоновий зад и ляжки вздрагивали, как студень, при каждом шаге. -- Хотел бы я иметь вашу фигуру, мистер Струан.
   -- Тогда не ешьте так много. Скиннер рассмеялся.
   -- Еда тут совершенно ни при чем. Вы либо толстый, либо нет. Это одна из тех вещей, которые Господь Бог определяет при рождении раз и навсегда. Я все время был крупным. -- Он наполнил свой бокал и вернулся на место. -Вчера вечером ко мне в руки попала кое-какая информация. Не могу открыть вам источник, из которого я ее получил, но мне захотелось обсудить ее с вами, прежде чем я ее напечатаю.
   Что за скелет и в чьем шкафу ты учуял своим длинным носом, мой дорогой друг, подумал Струан. Их так много, выбирай любой. Я лишь надеюсь, что ты выбрал правильный.
   -- "Ориэнтл Тайме" принадлежит мне, да. Насколько мне известно, только мы с вами знаем об этом. Однако я никогда не говорил вам, что публиковать, а что не публиковать. Вы редактор и издатель. Вы несете полную ответственность, и если то, что вы напечатаете, окажется клеветой, вас привлекут к суду. Привлечет любой, кто будет оклеветан.
   -- Да, мистер Струан. И я ценю свободу, которую вы мне предоставляете. -- Его глаза, казалось, нырнули еще глубже в заплывшие жиром складки лица. -- Свобода предполагает ответственность -- перед самим собой, перед газетой, перед обществом. Правда, не обязательно именно в таком порядке. Но на этот раз все обстоит иначе... видите ли... как бы это сказать?.. "взрывная сила" данного известия очень велика. -- Он достал обрывок бумаги. Лист был целиком испещрен скорописными значками, прочесть которые мог только он. Скиннер поднял глаза: -- Договор Чуэн-пи отвергнут Короной, и Гонконг вместе с ним.
   -- Это какой-нибудь новый анекдот, мистер Скиннер? -- Струан озабоченно подумал, насколько убедителен был Блор. Все ли ты рассчитал правильно, дружище, спросил он себя. У парня, кстати, прекрасное чувство юмора: Жеребец взял мундштук. Правда, "тяжеловоз" подошло бы больше.
   -- Нет, сэр, -- ответил Скиннер. -- Наверное, мне лучше прочитать вам. -- И он прочитал вслух, почти слово в слово, то, что написал в своем письме сэр Чарльз Кросс и что Струан предложил Блору под большим секретом шепнуть на ухо Скиннеру. Струан решил, что Скиннер был как раз тем человеком, который сумеет расшевелить торговцев, пробудить в них злость и негодование, чтобы они не дали Гонконгу погибнуть, и начали -- все вместе и каждый по-своему -- бороться против Каннингтона, как боролись много лет назад против Ост-Индской Компании и в конце концов взяли над ней верх.
   -- Я в это не верю.
   -- Думаю, вам все-таки следует в это поверить, Тай-Пэн. -- Скиннер допил свой виски. -- Вы позволите?
   -- Конечно. Принесите сюда весь графин. Тогда вам не нужно будет ходить взад и вперед. Кто передал вам эту информацию?
   -- Этого я не могу вам сказать.
   -- А если я буду настаивать?
   -- Даже в этом случае. Если я назову имя, для меня как для газетчика все сразу будет кончено. Здесь затронуты очень важные принципы профессиональной этики.
   -- Газетчик прежде всего должен иметь газету, -- без обиняков объявил Струан, испытывая его.
   -- Верно. В этом и заключается риск, на который я пошел, решив поговорить с вами. Но если вы и так поставите вопрос, я вам все равно ничего не скажу.
   -- Вы уверены, что это правда?
   -- Нет. Но я так думаю.
   -- Когда было отправлено это сообщение? -- спросил Струан.
   -- 27 апреля.
   -- Вы серьезно считаете, что оно могло попасть сюда так быстро? Это просто смешно!
   -- Я сказал то же самое. И тем не менее я считаю, что эта информация достоверна.
   -- Если это так, тогда нам всем конец.
   -- Вполне вероятно, -- ответил Скиннер.
   -- Не вероятно, а совершенно точно.
   -- Вы забываете о могуществе прессы и о том, чего могут добиться торговцы, объединив свои усилия.
   -- Мы недостаточно могущественны, чтобы тягаться с министром иностранных дел. Да и время против нас. Вы собираетесь напечатать это?
   -- Да. В свое время.
   Струан покрутил в руке хрустальный бокал, наблюдая игру света в его резных гранях.
   -- Я бы сказал, что когда вы это сделаете, паника поднимется невиданная. И вы тут же попадете на ковер к Лонгстаффу.
   -- Меня это не беспокоит, мистер Струан. -- Скиннер был озадачен: Струан реагировал на известие совсем не так, как он предполагал. Разве что Тай-Пэн уже и так обо всем знает, в сотый раз сказал он себе. Но тогда я не вижу никакого смысла в том, чтобы посылать ко мне Блора. Блор прибыл неделю назад, а за эту неделю Тай-Пэн вложил в Гонконг бесчисленные тысячи тэйлов. Если он знает о судьбе договора, это было бы актом маньяка-самоубийцы. Так чьим же курьером был Блор? Брока? Маловероятно. Потому что Брок тратит деньги так же безоглядно, как и Струан. Скорее всего, это генерал... или адмирал... или Монсей. Монсей! Кто, как не Монсей, имеет связи в министерских кругах? Кто, как не Монсей, ненавидит Лонгстаффа и метит на его место? Кто, как не Монсей, жизненно заинтересован в том, чтобы идея Гонконга увенчалась успехом? Потому что без сильного Гонконга Монсею не сделать карьеры в Дипломатическом Корпусе. -- Похоже, что с Гонконгом покончено. Все деньги, все силы, которые вы вложили -- все мы вложили -- в него, смахнули в сторону, как крошки со стола.
   -- Гонконг нельзя оставлять. Без этого острова все порты на материковом побережье, которые мы откроем, не будут стоить выеденного яйца.
   -- Я знаю это, сэр. Мы все это знаем.
   -- Да. Но министр иностранных дел полагает иначе. Почему? Мне очень интересно знать, почему? И что мы вообще могли бы сделать в данной ситуации? Как убедить его в нашей правоте, а? Как?
   Скиннер был таким же ревностным защитником новой колонии, как и Струан. Без Гонконга не будет "Благородного Дома". А, без "Благородного Дома" не будет ни еженедельника "Ориэнтл Тайме", ни работы.
   -- Может быть, нам и не придется ни в чем убеждать этого мерзавца, -отрывисто проговорил он, и глаза его холодно блеснули.
   -- А?!
   -- Не вечно же этому пакостнику быть у власти. -- повторил Скиннер.
   Струан посмотрел на него с возросшим интересом. Это был новый поворот в игре, причем неожиданный. Скиннер не пропускал ни одной газеты, ни одного периодического издания и был самым информированным человеком в отношении той части парламентских дел, которая освещалась в печати. В то же время, обладая необыкновенной памятью и испытывая к людям самый живой интерес, Скиннер имел другие, и очень разнообразные, источники информации.
   -- Вы полагаете, существует возможность смены правительства?
   -- Я готов поставить любые деньги, что сэр Роберт Пил и консерваторы опрокинут вигов в течение этого года.
   -- Это было бы дьявольски рискованно с вашей стороны. Я сам бы сыграл против вас.
   -- Хотите поставить "Ориэнтл Тайме" против падения вигов еще в этом году -- и закрепления Гонконга за Короной?
   Струан прекрасно понимал, что такое пари сделает Скиннера самым верным его союзником, а газета -- не такая уж большая цена за это. Но поспешное согласие выдало бы его.
   -- У вас нет ни единого шанса в мире выиграть это пари.
   -- Наоборот, мои шансы весьма велики, мистер Струан. Прошлая зима дома была самой тяжелой за все последние годы -- и в производстве, и вообще в экономике. Безработица выросла невероятно. Урожай собрали мизерный. Вам известно, что, согласно последней почте, буханка хлеба стоит теперь один шиллинг два пенса? Кусковой сахар продают по восемь пенсов за фунт, чай -по семь шиллингов восемь пенсов, мыло -- по девять пенсов кусок; дюжина яиц стоит четыре шиллинга. Картофель -- шиллинг за фунт. Бекон -- три с половиной шиллинга за фунт. Теперь возьмите заработную плату: самое большее -- семнадцать с половиной шиллингов в неделю за шестьдесят четыре часа работы; сельскохозяйственные рабочие получают девять шиллингов в неделю за Бог знает сколько часов, фабричные рабочие около пятнадцати шиллингов -- все это при условии, что у вас вообще есть работа. Боже милостивый, мистер Струан, вы живете где-то в поднебесье со своим несметным богатством, вы можете дать девушке тысячу фунтов только за то, что у нее красивое платье, поэтому вы не знаете этого, не можете знать, но каждый одиннадцатый человек в Англии -- нищий. В Стоктоне в прошлом году почти десять тысяч человек зарабатывали меныле двух шиллингов в неделю. Тридцать тысяч в Лидсе -меньше шиллинга. Чуть не каждый живет впроголодь, а ведь мы самая богатая страна в мире. Виги засунули головы себе в задницы и отказываются признавать то, что давно видно всем: чудовищную несправедливость такого положения ве щей. Возьмите чартистов: виги так ничего и не поняли, они ограничились лишь тем, что навесили на них ярлык оголтелых анархистов. Они словно не замечают, в каких ужасающих условиях работают люди на ткацких и иных фабриках. Господи Иисусе, шести-, семилетние дети трудятся по двенадцать часов в сутки, и женщины тоже, а их труд обходится нанимателю дешевле, и он увольняет с работы мужчин, Да и с какой стати вигам что-то менять? Большинство фабрик им и принадлежит. И у них один Бог -- деньги, все больше, и больше, и больше денег, а народ пусть идет к чертям. Возьмите ирландскую проблему: виги так ничего и не предпринимают для ее решения. Бог мой, в прошлом году там был голод, если и в этом году будет то же самое, вся Ирландия вновь восстанет, да и пора уже. А виги даже пальцем не шевельнули, чтобы реформировать банковскую систему. Зачем -- ведь банки тоже принадлежат им! Вспомните, как вам самому не повезло этой зимой! Если бы мы имели справедливый и жесткий закон, защищающий вкладчиков от проклятых махинаций проклятых вигов... -- Он сделал над собой усилие и замолчал, лицо его раскраснелось, толстые щеки тряслись от возмущения. -- Извините, я вовсе не хотел произносить перед вами целую речь. Конечно, вигам придется уйти. Я бы сказал, что если они не сделают этого в ближайшие полгода, в Англии начнется такая кровавая баня, рядом с которой французская революция будет выглядеть невинным пикником. Единственный, кто может спасти нас, это сэр Пил, клянусь всеми святыми. Струан вспомнил, что рассказывал ему Кулум об условиях жизни в Англии. Он и Робб сочли это тогда горячностью романтически настроенного студента университета. И то, что писал ему его собственный отец, тоже показалось ему тогда не заслуживающим внимания.