Клавелл Джеймс. Тай-Пэн: Роман о Гонконге

   -- Ложись в постель. Я замерз.
   Позже, когда Струан уже больше не мог выносить ее слез, он нежно обнял ее и поцеловал:
   -- Ты прощена, девочка моя.
   С мокрыми от слез глазами она уснула в его объятиях. ---------------------------------------------------------------------------
   Книга четвертая
   Прошли недели, и весна перешла в раннее лето. Солнце набрало силу, и воздух отяжелел от влаги. Европейцы, не сменившие своей обычной одежды и длинного шерстяного белья -- а также платьев с турнюрами и корсетов из китового уса -- страдали неимоверно. Пот засыхал под мышками и в паху, и там образовывались гноящиеся язвы. Вместе с летом пришла обычная в это время года болезнь -- кантонская нутряная хворь, кровавый понос Макао, азиатская немочь. Тех, кто умирал, оплакивали. Остальные стоически переносили эти муки как неизбежные испытания, которые Господь в своей милости посылает человечеству во очищение его, и продолжали закрывать окна своих домов, чтобы не впускать в комнаты вредоносный воздух, ибо считалось, что в летние месяцы от земли исходят ядовитые газы. Они, как и прежде, позволяли своим врачам отворять им кровь и ставить пиявки, поскольку знали, что это единственное верное средство избавиться от болезни, и продолжали пить воду, вылавливая из нее мух, и есть засиженное мухами мясо. Они по-прежнему не мылись, ибо даже ребенку было известно, что это опасно для здоровья, и усердно молились о скорейшем возвращении зимы, когда прохлада вновь очистит землю от губительных испарений.
   К июню болезнь безжалостно выкосила каждого десятого из расквартированных на острове солдат. Торговый сезон почти закончился. Этот год сулил многим огромные состояния -- если поможет йосс. Поскольку никогда еще купля и продажа не велись в кантонском поселении с таким размахом. Торговцы и их португальские клерки, а также их китайские компрадоры и купцы Ко-хонга все обессилели от жары, но еще больше -- от долгих недель лихорадочной деятельности. Все приготовились отдыхать до зимы, когда можно будет начать новые закупки.
   И в этом году наконец-то в отличие от всех предыдущих лет европейцы намеревались провести лето в своих собственных домах на своей собственной земле.
   Их семьи, оставшиеся на Гонконге, уже переселились из тесных корабельных кают в Счастливую Долину. Строительство шло полным ходом. Куинз Таун уже начал приобретать свои очертания: появились улицы, склады, тюрьма, причалы, две гостиницы, таверны и дома.
   Таверны, обслуживавшие солдат, располагались рядом с палатками у Глессинг Пойнта. Те, что посещали моряки, были построены напротив доков на Куинз Роуд. Некоторые из них представляли собой простые парусиновые палатки или грубые, наспех возведенные постройки. Другие были более основательными.
   Приходили корабли из дома, доставлявшие на Гонконг самые разные товары, а также родственников и друзей и множество людей новых, никому не знакомых. И с каждым приливом на остров прибывали переселенцы из Макао -- португальцы, китайцы, евразийцы, европейцы: парусные мастера, ткачи, портные, клерки, слуги, деловые люди, продавцы и покупатели, кули, просто люди в поисках работы или те, чье ремесло заставило их искать места на Гонконге -- все, кто обслуживали Китайскую торговлю, жили и кормились за ее счет. Среди прибывавших были и хозяйки борделей, девицы легкого поведения, курильщики опиума, изготовители джина, игроки, контрабандисты, карманники, похитители детей, воры, нищие, пираты -- отбросы общества со всех стран. Они тоже подыскивали себе жилище или начинали строить его вместе с помещениями, где устраивали свой бизнес. Винные лавки, публичные дома, опиумные притоны начали наводнять Куинз Таун и лепиться вдоль Куинз Роуд. Круто поползла вверх преступность, и полиция, в том виде, в каком она существовала на Гонконге, была завалена работой. Среда стала днем публичного бичевания К удовольствию всех праведных жителей Гонконга, осужденных преступников публично секли у стен тюрьмы в назидание другим злодеям.
   Британское правосудие, хотя и было быстрым и суровым, никак не казалось азиатам жестоким. Публичные пытки, уве-чение, забивание насмерть, тиски для раздавливания пальцев, лишение одного или обоих глаз, отсечение одной или обеих рук или ног, клеймение, срезание мяса с костей, удушение, раздавливание мужских органов были для китайцев самыми привычными наказаниями. И у них не существовало суда присяжных. Поскольку Гонконг находился вне пределов досягаемости разящего копья китайского правосудия, все преступники, которые могли убежать с континента, стекались в Тай Пинь Шан, где чувствовали себя в полной безопасности и презрительно смеялись над слабостью варварского Закона.
   И по мере того, как на острове расцветала цивилизация, всюду начали скапливаться отбросы. Вместе с отбросами появились мухи.
   Вода начала застаиваться и тухнуть в брошенных бочках, в разбитых горшках и кастрюлях. Она собиралась в бамбуковых стаканах строительных лесов, в ямах разбивавшихся будущих садов, в несильно заболоченной низине долины. В этих лужицах гнилой воды закипала жизнь: личинки, из которых потом выводились комары, крошечные, невзрачные и очень особенные -- и настолько чувствительные, что летали они лишь после захода солнца: анофелес.
   И люди в Счастливой Долине начали умирать.
   Глава 1
   -- Ради Бога, Кулум, я знаю об этом не больше, чем ты. В Куинз Тауне свирепствует смертельная лихорадка. Никто не знает, отчего она возникает, а вот теперь и маленькая Карен заболела. -- Струан чувствовал себя несчастным. Уже неделю он не получал вестей от Мэй-мэй. На Гонконге он не появлялся почти два месяца, не считая торопливого двухдневного визита несколько недель назад, когда потребность увидеть Мэй-мэй пересилила все остальное. Она выглядела восхитительной и свежей, как цветок, беременность ее протекала легко, и они остались довольны друг другом больше, чем когда-либо. -Благодарение Господу, наш последний корабль ушел, и завтра мы покидаем поселение!
   -- Дядя Робб пишет, что это малярия, -- возбужденно говорил Кулум, размахивая письмом, которое они только что получили. Он не находил себе места от тревоги за Тесс. Только вчера от нее пришло письмо, где она сообщала, что вместе с сестрой и матерью перебралась с корабля в частично законченную факторию Брока. Но о малярии в нем не упоминалось ни словом. -Как можно излечиться от малярии?
   -- Я никогда не слышал, чтобы от нее существовало лекарство. Но я не доктор. К тому же, Робб пишет, что только некоторые из врачей считают, что это малярия. -- Струан раздраженно махнул метелкой, отгоняя мух. -"Малярия" -- латинское слово, означающее "плохой воздух". Это все, что я знаю -- что знает любой. Матерь Божья, если воздух Счастливой Долины отравлен, нам конец!
   -- Говорил же я тебе не строиться там, -- взорвался Кулум. -- Я сразу возненавидел это место, едва лишь увидел его!
   -- Клянусь кровью Христовой, ты что, хочешь сказать, будто заранее знал, что воздух там гнилой?
   -- Нет. Этого я не говорю. Я имею в виду... ну, эта долина сразу мне не понравилась, вот и все.
   Струан захлопнул окйо, чтобы не пускать в комнату вонь с площади перед поселением, и снова принялся отгонять мух. Он молился про себя, чтобы эта лихорадка оказалась не малярией. Если это малярия, то болезнь может коснуться каждого, кто ночует в Счастливой Долине. Всем было хорошо известно, что земля в некоторых районах мира отравлена малярией и по каким-то неведомым причинам испускает ночью смертоносные газы.
   Как писал Робб, лихорадка возникла словно из ниоткуда четыре недели назад. Первыми заболели китайские рабочие. Затем стали заболевать другие -европейский торговец здесь, ребенок там. Но только в Счастливой Долине. Больше нигде на Гонконге. К настоящему моменту были заражены четыре-пять сотен китайцев и человек двадцать-тридцать европейцев. Суеверные китайцы перепугались насмерть, уверенные, что это боги карают их за нарушение императорского указа, запрещавшего им работать на острове. Лишь повышение платы за работу убедило их остаться на Гонконге.
   А теперь слегла крошка Карен. Робб писал в конце своего послания: "И Сара, и я в отчаянии. Болезнь протекает очень коварно. Сначала ужасная лихорадка, длящаяся полдня, потом выздоровление, потом более сильный приступ лихорадки дня через два-три. Цикл повторяется снова и снова, и каждый новый приступ тяжелее предыдущего. Доктора дали Карен рвотное из каломели; такое сильное, какое только осмелились. Бедной девочке пустили кровь, но мы не питаем большой надежды. Носильщики-китайцы обычно умирают после третьего или четвертого приступа. А Карен так ослабела после рвотного и пиявок, так ослабела. Господи, помоги нам, я думаю, мы ее потеряли".
   Струан направился к двери. Боже милостивый, сначала малыш, а теперь и Карен! На следующий день после бала Сара разрешилась от бремени сыном, Локлином Россом, но мальчик родился слабеньким, с поврежденной левой ручкой. Роды были очень тяжелыми, и она едва не умерла. Но родовая болезнь, которой опасались больше всего, миновала ее, и хотя молоко у нее быстро пропало и волосы поседели, силы понемногу возвращались к ней. Когда Струан ездил на остров, чтобы увидеть Мэй-мэй, он навестил Сару. От страданий и ожесточенности на ее лице залегли глубокие морщины, она выглядела как старуха. Струан опечалился еще больше, когда ему показали новорожденного: неподвижная левая ручка, болезненный вид, жалобный мяукающий плач -- труд но было надеяться, что малыш будет жить. Жива ли еще крошка, спросил себя Струан, рывком распахивая дверь. Робб ничего не написал о нем. -- Варгаш!
   -- Да, сеньор.
   -- У вас в Макао когда-нибудь была малярия?
   -- Нет, сеньор. -- Варгаш побледнел. Его сын и племянник работали на "Благородный Дом" и теперь жили на Гонконге. -- Вы уверены, что это малярия?
   -- Нет. Лишь некоторые из врачей так полагают. Не все. Найдите Маусса. Передайте ему, что я хочу безотлагательно видеть Дзин-куа. Вместе с ним.
   -- Слушаюсь, сеньор. Его превосходительство желает, чтобы вы отужинали с ним и великим князем сегодня в девять часов.
   -- Прими приглашение от моего имени.
   -- Слушаюсь, сеньор.
   Струан закрыл дверь и с мрачным видом опустился в кресло. Он был в легкой рубашке без галстука, легких брюках и тонких сапогах. Все остальные европейцы считали подобную беспечность чистым сумасшествием: всем известно, что летние ветра вызывают порой дьявольски жестокую простуду.
   -- Это не может быть малярия, -- произнес он. -- Никак не может. Это что-то другое.
   -- Над этим островом тяготеет проклятие.
   -- Полно, ты рассуждаешь, как женщина.
   -- Лихорадки там не было, пока не появились кули. Нужно избавиться от кули, тогда и лихорадка исчезнет. Они переносят ее с собой. Они все это и делают, это их вина.
   -- Откуда нам знать, Кулум? Я признаю, что все началось именно среди них. И я согласен, что кули живут в низко лежащих местах. Согласен я и с тем, что, насколько нам известно, заразиться малярией можно только подышав отравленным ночным воздухом. Но почему тогда лихорадкой болеют только в долине? Неужели в одной Счастливой Долине воздух так губителен? Воздух есть воздух, черт меня возьми, а там большую часть дня и йочи дует свежий бриз. Получается чепуха какая-то.
   -- Никакой чепухи нет, все очень просто. Это воля Божья.
   -- Чума на такой ответ! Кулум вскочил на ноги.
   -- Я бы попросил тебя не богохульствовать.
   -- А я бы попросил тебя не забывать, что еще не так давно людей сжигали на кострах только за то, что они утверждали, будто Земля вращается вокруг Солнца! Божья воля здесь ни при чем!
   -- Что бы ты ни говорил, Господь имеет в нашей жизни решающее слово, в любой ее момент. Тот факт, что лихорадка поразила единственное во всей Азии место, которое мы выбрали для жилья, является, по моему мнению, волей Божьей. Ты не можешь отрицать этого, потому что не в силах доказать обратное, точно так же, как и я не могу доказать, что это правда. Но я верю, что это так -- в это верит большинство, -- и я считаю, что мы должны оставить Счастливую Долину.
   -- Если мы сделаем это, мы оставим Гонконг.
   -- Мы могли бы начать строительство рядом с Глессинг Пойнтом.
   -- Ты хоть представляешь, сколько денег мы и все остальные торговцы вложили в Счастливую Долину?
   -- А ты хоть представляешь, сколько денег ты сможешь забрать с собой, когда ляжешь на шесть футов в землю?
   Струан смерил сына холодным взглядом. За эти последние недели он почувствовал, что враждебность Кулума с каждым днем становится все менее наигранной. Но это его не тревожило. Он понимал, что чем больше Кулум будет узнавать, тем больше будет стараться осуществлять не чужие, а свои собственные идеи и тем больше будет жаждать власти. Это справедливо, решил он про себя, с огромным удовлетворением наблюдая за успехами сына. В то же время он начал беспокоиться за безопасность Кулума. Юноша проводил слишком много времени в компании Горта и был с ним опасно откровенен и чересчур доверчив.
   Десять дней назад между отцом и сыном случилась жестокая, так ничем и не окончившаяся ссора. Кулум пространно и с увлечением излагал ему всякие теории. Насчет использования пароходов -- явно пересказывал взгляды Горта, -- а Струан в итоге с ним не согласился. Тогда Кулум заговорил о вражде между Броком и Струаном и заявил, что молодое поколение не станет повторять ошибок старших, Горт, мол, понимает, что совсем не обязательно сыновьям попадать в те же сети, в которых запутались их родители. Горт и он решили похоронить любую неприязнь между собой и непременно постараться помирить своих отцов. И когда Струан начал возражать, Кулум отказался его слушать и выбежал из комнаты.
   Потом, нельзя было забывать еще об одной проблеме -- Тесс Брок.
   Кулум ни разу не упоминал о ней при Струане. Тай-Пэн тоже не касался этой темы. Но он понимал, что Кулума безнадежно тянет к Тесс, и это затуманивает его разум. Струан вспомнил свою молодость и то, как он страстно томился по Рональде. В то время все казалось ему таким ясным, и значительным, и чистым.
   -- Ах, Кулум, дружище, не распаляй себя, -- сказал он, не желая спорить с сыном. -- Сегодня жаркий день, и мы все на взводе. Сядь и успокойся. Крошка Карен больна, и многие из наших друзей тоже. Я слышал, у Тиллмана лихорадка, и кто знает, у кого еще?
   -- А мисс Тиллман?
   -- Нет, у нее, кажется, нет.
   -- Горт сказал, что они завтра закрывают свою факторию. Он собирается провести лето в Макао. Все Броки туда поедут.
   -- Мы отправляемся на Гонконг. Наша фактория здесь остается открытой.
   -- Горт говорит, что летом лучше жить в Макао. У него там дом. Я знаю, у нас тоже есть там собственность, она ведь никуда не делась, правда?
   Струан шевельнулся в кресле.
   -- Правда. Если хочешь, возьми неделю или дней десять отпуска. Можешь провести его в Макао, но потом ты нужен мне в Куинз Тауне. И я снова предупреждаю тебя, смотри в оба. Горт тебе не друг.
   -- Тогда я должен опять повторить тебе, что, по-моему, все-таки друг.
   -- Он пытается завоевать твое Доверие, чтобы однажды уничтожить тебя.
   -- Ты ошибаешься. Он понятен мне. Он мне нравится. Мы прекрасно ладим. Я нахожу, что нам есть о чем поговорить, общение с ним доставляет мне удовольствие. Мы оба сознаем, что тебе, как и его отцу, трудно понять вас, но, видишь ли, все это так сложно объяснить.
   -- Я понимаю Горта даже слишком хорошо, клянусь Господом!
   -- Давай не будем обсуждать это, -- спокойно сказал Кулум.
   -- А я думаю, что это необходимо. Горт околдовал тебя. Для Струана это гибельно.
   -- Ты смотришь на Горта другими глазами. Он -- мой друг.
   Струан открыл коробку, выбрал гаванскую сигару и решил про себя, что момент подходящий.
   -- Ты думаешь, Брок одобрит твою женитьбу на Тесс? Кулум вспыхнул и порывисто произнес:
   -- Не вижу, почему бы нет. Горт -- за.
   -- Ты обсуждал это с Гортом?
   -- Я не обсуждал этого с тобой. И вообще ни с кем. Так с какой стати я должен говорить об этом с Гортом?
   -- Тогда откуда ты знаешь о его отношении?
   -- А я и не знаю. Просто он постоянно говорит, как хорошо, что мисс Брок и я, похоже, сдружились и как ей нравится бывать в моем обществе, поощряет меня писать ей, ну, и все такое.
   -- Ты полагаешь, я не вправе спрашивать о твоих намерениях относительно Тесс Брок?
   -- Да нет, конечно же, вправе. Просто... ну да, что ж, я действительно думал о том, чтобы жениться на ней. Но Горту об этом никогда не говорил. -Кулум смущенно замолчал и промокнул лоб платком. Его поразила та неожиданность, с которой Тай-Пэн приступил к тому, что составляло предмет его самых сокровенных раздумий, и хотя ему давно хотелось выговориться, подобная прямота, как он считал, принижала его любовь и претила ему. Черт возьми, я должен был быть готов к такому разговору, думал он, услышав будто со стороны свой голос, торопливо говоривший против его воли: -- Однако я не считаю, что моя... моя симпатия к мисс Брок должна заботить кого-то В данный момент. Ничего не было сказано между нами, и нет ничего... В общем, те чувства, которые я испытываю к мисс Брок, -- это мое личное дело.
   -- Я понимаю, что именно так ты и думаешь, -- сказал Струан, -- но это не означает, что ты прав. Ты когда-нибудь задумывался о том, что тебя могут Использовать?
   -- Кто? Мисс Брок?
   -- Горт. И Брок.
   -- А ты не задумывался, что твоя ненависть к ним окрашивает самым определенным образом все твои суждения? -- Кулум был вне себя.
   -- Да. Я принял это в расчет. А ты Кулум? Подумал ли ты, что они, возможно, используют тебя?
   -- Давай предположим, что ты прав. Допустим, я действительно женился на мисс Брок. Разве это не на пользу твоему делу?
   Струан был рад, что они наконец заговорили об этом в открытую.
   -- Нет. Потому что Горт слопает тебя со всеми потрохами, когда ты станешь Тай-Пэном. Он заберет себе все, что принадлежит нам, и уничтожит тебя -- чтобы самому стать "Благородным Домом".
   -- Почему он должен уничтожать мужа своей сестры? Почему нам не объединить наши компании -- Брок и Струан? Я буду вести дела, он займется кораблями.
   -- И кто же будет Тай-Пэном?
   -- Мы могли бы поделить это между собой -- Горт и я.
   -- Тай-Пэн может быть только один. Это заложено в самом значении слова. Таков закон.
   -- Но твой закон -- это не обязательно и мой закон. Или закон Горта. У нас есть возможность учиться на чужих ошибках. Слияние двух компаний даст нам гигантские преимущества.
   -- Так вот что у Горта на уме? -- Струан спрашивал себя, уж не ошибся ли он в Кулуме. Его безоглядная увлеченность Тесс и столь же безоглядное доверие к Горту станут залогом гибели "Благородного Дома" и дадут Броку и Горту все, чего они добиваются. Остается всего три месяца, а потом я уезжаю в Англию. Боже всеблагой и милосердный! -- А? -- настаивал он.
   -- Мы никогда не заговаривали об этом. Наши беседы касались торговли, кораблей, мореплавания, деятельности компаний и прочих подобных вещей. И того, как помирить вас двоих. Но слияние было бы выгодным для нас шагом, разве нет?
   -- С тобой и с Гортом -- нет. Ты уступаешь ему классом. Пока.
   -- Но когда-нибудь я с ним сравняюсь?
   -- Возможно. -- Струан закурил сигару. -- Ты в самом деле считаешь, что смог бы подчинить себе Горта?
   -- Может быть, мне и не понадобится подчинять его себе. Не больше, чем ему нужно будет подчинять себе Меня. Предположим, я женюсь на мисс Брок. У Горта останется его компания, у нас -- наша. По отдельности. Мы можем продолжать конкурировать. Но мирно. Без ненависти. -- Его голос стал жестким. -- Давай на минуту посмотрим на все глазами Тай-Пэна. У Брока есть любимая дочь. Я влюбляю ее в себя и вкрадываюсь в доверие к Горту. Женившись на ней, я просто смягчу враждебное отношение Брока ко мне и смогу выиграть время, чтобы приобрести необходимый опыт. В качестве наживки постоянно держа у них перед носом идею о слиянии наших компаний. Потом, когда буду готов, я смогу разорить их. Прекрасный и надежный план. Чума на эту девушку. Я просто использую ее -- к вящей славе "Благородного Дома".
   Струан промолчал.
   -- Неужели ты не рассмотрел бесстрастно все эти возможности? -продолжал Кулум. -- Впрочем, мне и спрашивать не надо: ведь ты слишком умен, чтобы не заметить" что я люблю ее.
   -- Да, -- сказал Струан. Он тщательно стряхнул пепел с сигары в серебряную пепельницу. -- Я, как ты говоришь, рассмотрел тебя -- и Тесс -бесстрастно.
   -- И каково же твое заключение?
   -- Что опасности, которые таит для тебя этот брак, перевешивают его преимущества.
   -- Значит, ты совершенно не одобряешь моей женитьбы на Тесс.
   -- Я не одобряю того, что ты влюблен в нее. Однако суть дела в том, что ты действительно любишь ее. Или думаешь, что любишь. И следующий вывод столь же очевиден; ты обязательно женишься на ней, если сможешь. -- Струан глубоко затянулся сигарой. -- Как ты думаешь, Брок даст вам свое благословение?
   -- Не знаю. Думаю, что нет, да поможет мне Господь.
   -- А я думаю, что даст, да поможет тебе Господь.
   -- Но ты -- нет?
   -- Я уже однажды сказал тебе: я единственный человек в целом мире, которому ты можешь доверять полностью. При условии, что ты сознательно не пойдешь против нашего дома.
   -- А ты считаешь, что этот брак вредит интересам компании?
   -- Этого я не говорил. Я лишь сказал, что ты не видишь всех опасностей. -- Струан затушил сигару и поднялся. -- Она несовершеннолетняя. Ты готов ждать ее пять лет?
   -- Да, -- ответил Кулум, внутренне ужасаясь длине этого срока. -- Да, клянусь Господом. Ты не представляешь, что она значит для меня. Она... о, она единственная девушка, которую я когда-либо смогу полюбить по-настоящему. Я никогда не передумаю, и ты не понимаешь, не можешь этого понимать. Да, я готов ждать пять лет. Я люблю ее.
   -- А она тебя любит?
   -- Не знаю. Она... кажется, я ей нравлюсь. Я молю Создателя, чтобы это было так. О Господи, что же мне делать?
   Благодарение Богу, я уже никогда не буду так молод, с теплотой подумал Струан. Теперь я знаю, что любовь -- как море: порой спокойное, порой бурное. Она бывает грозной, бывает прекрасной, таит в себе смерть и дарует жизнь. Но она никогда не бывает постоянной, все время меняется. И остается неповторимой лишь на один краткий миг в глазах вечности.
   -- Тебе ничего не нужно делать, парень. Сегодня вечером я сам поговорю с Броком.
   -- Нет, -- встревоженно запротестовал Кулум. -- Это моя жизнь. Я не хочу, чтобы ты...
   -- То, что ты намерен сделать, заставляет мою жизнь пересекаться с жизнью Брока, -- прервал его Струан. -- Я поговорю с Броком.
   -- Значит, ты поможешь мне? Струан прогнал муху с лица.
   -- А как быть с двадцатью гинеями, Кулум?
   -- Что?
   -- Деньги на мой гроб. Те двадцать монет, которые Брок оставил мне, а ты сохранил. Разве ты забыл?
   Кулум открыл было рот, чтобы сказать что-то, но передумал.
   -- Да, я забыл о них. По крайней мере, сейчас они вылетели у меня из головы. -- В глубине его глаз отразилась боль. -- Почему мне захотелось солгать тебе? Я едва не солгал. Это ужасно.
   -- Да, -- кивнул Струан, довольный тем, что Кулум прошел еще одно испытание и усвоил еще один урок.
   -- И что же с монетами?
   -- Ничего. Кроме того, что ты должен помнить о них. Это Брок. Горт еще хуже, потому что у него нет даже отцовской щедрости.
   Время близилось к полуночи.
   -- Присаживайся, Дирк, -- пригласил Брок, почесывая бороду. -- Грог, пиво или бренди?
   -- Бренди.
   -- Ну-ка, бренди, -- приказал Брок слуге, затем кивнул на накрытый стол, освещенный двумя канделябрами. -- Накладывай себе, Дирк, не стесняйся. -- Он поскреб под мышкой, покрытой струпьями от язв, которые торговцы называли между собой "потницей". -- Черт, вот проклятая погода! Как это, дьявол тебя забери, ты не мучаешься наравне с нами со всеми?
   -- Я живу Правильно, -- ответил Струан, удобно вытягивая ноги. -- Я уже миллион раз тебе говорил. Если мыться четыре раза в день, не будет никакой "потницы". Исчезнут вши, и...
   -- Это тут вовсе ни при чем, -- возразил Брок. -- Все это глупость. Противно природе, клянусь Богом. -- Он расхохотался. -- Те, кто говорят, будто ты у дьявола в помощниках состоишь, может, ближе подобрались к тому, почему у тебя все не как у людей. А? -- Он сунул слуге свою пустую серебряную кружку на полгаллона, и тот тут же наполнил ее пивом из небольшого бочонка, стоявшего у стены. Мушкеты и абордажные сабли располагались на стойках рядом. -- Но близится, близится срок, когда тебе воздается по заслугам, а, Дирк? -- Брок ткнул вниз коротким и толстым большим пальцем.
   Струан принял от слуги шарообразный хрустальный бокал и поднес бренди к носу.
   -- Воздаяние по заслугам ожидает всех нас, Тайлер.
   Струан не спешил убирать бокал от лица: аромат бренди перебивал вонь, стоявшую в комнате. Интересно, пахнет ли от Тесс так же, как от ее отца и матери, спросил он себя, и знает ли Брок о цели моего визита. Окна кабинета были плотно закрыты и не пропускали ни ночного воздуха, ни гула людских голосов на площади внизу.
   Брок крякнул, поднял наполненную кружку и жадно припал к ней. Он был одет в свой обычный сюртук из плотной шерсти, теплое белье, галстук, завязанный под самым горлом, и жилет. Его колючие глазки неодобрительно разглядывали Струана. Щотландец выглядел спокойным и могучим в своей легкой рубашке, белых брюках и коротких сапогах, рыжеватые волосы на широкой груди отливали золотом в желтом пламени свечей.
   -- Гляжу я на тебя, парень, и кажется мне, что сидишь ты словно как голый совсем. Смотреть противно.
   -- Это новая мода, Тайлер. Твое здоровье! -- Струан поднял бокал, и они выпили.
   -- К слову о дьяволе, я слышал, Морин Квэнс скрутила бедного старого Аристотеля почище прежнего. Поговаривают, что они отправляются домой со следующим отливом.
   -- Он сбежит или перережет себе горло, прежде чем это случится.