Клавелл Джеймс. Тай-Пэн: Роман о Гонконге

   -- Позвольте представить вам мистера Дирка Струана, -- сказал Лонгстафф по-английски.
   Князь протянул руку, улыбнулся и добавил тоже по-английски с едва уловимым акцентом:
   -- А, мистер Струан, рад познакомиться с вами. Струан пожал протянутую руку и убедился, что у Сергеева стальная хватка.
   -- Вы имеете передо мной преимущество, ваше высочество, -- произнес он с грубоватой прямотой, намеренно выбрав этот тон. -- У меня складывается стойкое впечатление, что вы знаете обо мне очень много, тогда как я о вас не знаю ничего.
   Сергеев рассмеялся.
   -- Молва о знаменитом Тай-Пэне "Благородного Дома" докатилась даже до Санкт-Петербурга. Я надеялся, что удостоюсь знакомства с вами. И я с удовольствием побеседую с вами и расскажу о себе, если вам это интересно. -Он улыбнулся Лонгстаффу. -- Вы крайне любезны, ваше превосходительство. Уверяю вас, я непременно доложу Его Императорскому Вели честву о том теплом приеме, который был оказан мне полномочным представительством Ее Британского Величества. Теперь же, когда я поимел удовольствие встретиться с вами, я спешу откланяться, чтобы не отрывать вас от государственных дел.
   -- О нет, ваше высочество, прошу вас. Мы надеемся, что вы не откажетесь с нами отобедать. -- У Лонгстаффа потеплело на сердце: наконец-то перед ним стояла одна из тех задач, для которых его готовили и которые были ему понятны. -- Пожалуйста, не разочаровывайте нас. Вы и сами можете видеть, все это вполне неофициально.
   -- Что же, благодарю вас. Почту за честь составить вам компанию.
   Дверь открылась, и вошел стюард, неся шампанское в ведерке со льдом и наполненные бокалы. Он подошел с подносом к Сергееву, потом к Лонгегаффу, Струану и Монсею.
   -- За благополучное возвращение домой, -- произнес Лонгетафф.
   Они выпили.
   -- Изумительное шампанское, ваше превосходительство. Изумительное.
   -- Пожалуйста, прошу к столу.
   Обед проходил строго по протоколу, без единой неточности. Сергеев сидел по правую руку от Лонгстаффа, Струан -- по левую. Стюарды подносили копченые колбасы и устриц, йоркширские окорока, дымящееся, прямо с огня рагу из свежезабитой говядины, жареную ногу ягненка, вареный картофель и квашеную капусту.
   -- Сожалею, что не могу предложить вам икры, -- сказал Лонгстафф.
   -- Я охотно поделюсь ею с вами, ваше превосходительство, как только прибудет мой корабль. Мы имели несчастье попасть в шторм в проливе Сунда. Корабль дал течь, и лишь с большим трудом нам удалось добраться до вашего порта Сингапура. Почтовый пакетбот уходил с тем же отливом, поэтому я купил место на его борту.
   И тем самым не дал нам заранее узнать о своем приезде, подумал Лонгсгафф. Пролив Сунда означал путешествие через мыс Доброй Надежды. Что у него, черт побери, за планы?
   -- Я слышал, климат Сингапура неблагоприятен в это время года, мистер Струан, -- говорил между тем Сергеев.
   -- Да, это так, -- ответил Струан. -- Это ваша первая поездка в Азию, ваше высочество?
   -- Да.
   -- Что ж, может быть, нам удастся сделать ваше пребывание здесь приятным. Сегодня вечером я даю бал. Я почту за честь, если вы примете мое приглашение. Это даст вам возможность познакомиться сразу с нашим обществом.
   -- Вы очень любезны.
   -- Как долго вы рассчитываете пробыть здесь?
   -- Только до тех пор, пока не прибудет мой корабль. Я совершаю неофициальную поездку в наши владения на Аляске.
   -- А ваш корабль сильно пострадал?
   -- Даже и не знаю, мистер Струан. Я не слишком хорошо разбираюсь в таких вещах. Он проследует сюда сразу же, как только это станет возможным.
   -- Значит вам понадобится жилье, -- заключил Струан, подозревая, что Сергеев разбирался, и очень хорошо, в "таких вещах", а "непригодность" его корабля к морскому плаванию являлась для него удобным способом изменять по своему желанию длительность своего пребывания на Гонконге. Интуиция также подсказывала Струану, что Сингапур был первым портом, где русские остановились на пути из Санкт-Петербурга. -- Мы будем счастливы предоставить вам каюту на одном из наших судов, постоянно стоящих в гавани. Не обещаю, что она будет очень роскошной, но мы приложим все силы, чтобы вам было удобно.
   -- Это в высшей степени любезно с вашей стороны. Нас всего пятеро: я сам и четверо слуг Они могут спать где угодно.
   -- Я позабочусь, чтобы им нашлось место. А, благодарю вас, -- сказал Струан стюарду, наполнившему его пустой бокал. -- У вас четырехмачтовый бриг?
   -- Трех.
   -- Я сам предпочитаю трехмачтовики. Они гораздо послушнее в открытом море. И рифы на парусах брать легче. Ваш несет брамсели и бом-брамсели?
   -- Кажется, там достаточно парусов, мистер Струан. Как бы они ни назывались.
   Струан уловил короткое, в долю секунды колебание перед ответом и понял, что Сергеев моряк. Да, но с какой стати ему это скрывать?
   -- Я слышал, ближневосточный кризис наконец-то разрешен, -- сказал Сергеев, меняя тему.
   -- Действительно, -- ответил Лонгстафф. -- Известие об этом прибыло сюда с пакетботом.
   -- Большая удача. Франция проявила редкое благоразумие, отказавшись от своей воинственной позиции.
   -- Значение Дарданелл для Британии очевидно, -- кивнул Лонгстафф. -Поддержание мира там послужит на благо всем нам.
   -- Жаль, что Франция и Пруссия, видимо, уверили себя в обратном. Да и Габсбурги тоже. Британия и Россия -- традиционные союзники, и их интересы во многом совпадают. Я рад, что в будущем нам предстоит более тесное сотрудничество.
   -- Да, -- вежливо согласился Лонгстафф. -- Конечно, Париж очень близко от Лондона.
   -- Ну разве не достойно сожаления го, что этот славный город постоянно оказывается под пятой самых несуразных правителей? -- подосадовал Сергеев.-Прекрасный народ, прекрасный. И, однако, все его вожди неизменно преисполнены самого губительного тщеславия и жаждут, как видно, только одного -- разодрать мир в клочья.
   -- Крупнейшая проблема нашего времени, ваше высочество. Европа, и как обуздать тщеславие ее властителей. Конечно, в Британии мы, по счастью, имеем парламент, и британскую мощь уже не бросают в бой по прихоти одного человека.
   -- Согласен. Это великий и славный эксперимент, отвечающий превосходным качествам вашей державы, сэр. Но он подходит не для всех стран. Кажется, еще древние греки пришли к выводу, что наиболее совершенной формой правления является благонамеренная диктатура, нет? Власть одного человека?
   -- Благонамеренная, да. Но при этом выборная. Не диктатура по божественному праву.
   -- Кто возьмется утверждать, с абсолютной уверенностью, что божественного права не существует?
   -- О, ваше высочество, -- ответил Лонгстафф, -- никто не ставит под сомнение существование Бога. Речь идет лишь о праве короля делать, что он пожелает и когда пожелает, не спросив мнения народа. История Англии знает длинную череду "божественных" монархов, которые, как выяснилось впоследствии, отнюдь не были непогрешимы. Народу очень трудно переносить ошибки правителей. Вы не находите? Столь многим приходится расплачиваться за них своей кровью.
   Сергеев весело хмыкнул.
   -- Мне очень нравится юмор англичан. -- Он взглянул на Струана: -- Вы, кажется, шотландец, мистер Струан?
   -- Да. Британец. В наши времена уже не существует разницы между шотландцами и англичанами. -- Он сделал глоток вина. -- Мы устали красть их коров и овец. Решили, что уж лучше сразу украсть всю страну. Поэтому оставили Шотландию и перебрались на юг.
   Все дружно рассмеялись и выпили еще. Лонгсгаффа забавляло то, что Монсей, выбитый из колеи грубоватым добродушием Струана, не проронил за столом ни слова.
   -- А что думаете по этому поводу вы, мистер Струан? -- спросил Сергеев. -- Могли бы вы управлять "Благородным Домом", имея под рукой "парламент", с которым постоянно приходится бороться?
   -- Нет, ваше высочество. Но я вовлекаю в конфликт -- в соперничество -с другими торговцами только компанию. Я рискую только собой и своим торговым домом. А не жизнью других людей.
   -- И, однако, сейчас у вас война с Китаем. Именно потому, что язычники набрались безрассудства мешать вашей торговле. Разве это не так?
   -- Отчасти. Разумеется, решение объявить войну едва ли было моим.
   -- О, конечно. Я говорю о том, что вы один имеете исключительное право управлять крупным торговым концерном и что это действенный способ добиться успеха. Власть одного. Это разумно для компании, флота, страны.
   -- Пожалуй. При условии, что вы действительно добиваетесь успеха, -ответил Струан, сводя все к шутке. Затем добавил уже серьезно: -- Возможно, в настоящем парламентская система и не подходит для России -- и некоторых других стран, -- но я убежден, что земля никогда не будет жить в мире, пока все народы не примут английскую парламентскую систему, пока каждый человек не получит право голоса и пока кто-то один будет распоряжаться судьбой целого государства -- по божественному ли праву или по праву, дарованному ему глупым голосованием глупых избирателей.
   -- Согласен, -- кивнул Сергеев. -- Ваше предположение верно. Но в нем есть один большой недостаток. Вы подразумеваете просвещенное население земли, когда каждый получает образование наравне со всеми и, как и все, преуспевает, что, конечно же, невозможно, не так ли? Вам следовало бы проехать по России, чтобы увидеть своими глазами, насколько это невозможно. И вы совершенно не принимаете в расчет национальные чувства и различия в вере. Если бы вы добавили "пока все народы не станут христианскими", тогда, возможно, вы. были бы правы. Но как вы представляете себе французского католика, живущего в согласии с английским протестантом? Или русскую ортодоксальную церковь -- с испанскими иезуитами? Или всех их вместе взятых -- с ордами мусульманских нехристей, а тех в свою очередь -- с несчастными евреями, а тех -- с идолопоклонниками и язычниками?
   Струан сделал глубокий вдох.
   -- Я рад, что вы задали этот вопрос, -- сказал он и решительно умолк.
   -- Я вижу, впереди нас ждет много интересных бесед, -- с легкостью подхватил разговор Лонгстафф. -- Чай, ваше высочество? Через час назначен боксерский поединок. Если вы не слишком утомлены дорогой, возможно вы захотите посмотреть его. Бой обещает быть весьма захватывающим. Флот против армии.
   -- О, с большой охотой, ваше превосходительство. На кого вы ставите в этой схватке? Я поставлю на противную сторону.
   -- Гинея -- на флот.
   -- Идет.
   После обеда был подан чай и сигары, и через некоторое время Монсей проводил великого князя на пакетбот. Лонг-стафф отпустил стюардов.
   -- Я думаю, один из наших фрегатов должен немедленно нанести "случайный" визит в Сингапур, -- сказал он Струану.
   -- Я подумал о том же, Уилл. Он моряк, я в этом уверен.
   -- Да. Это вы тонко разыграли, Дирк. -- Лонгстафф покрутил в руках чашку. -- И он производит впечатление на редкость хитрого и осмотрительного человека. Такой, вероятно, будет крайне осторожен в отношении всякого рода официальных бумаг.
   -- Я пришел к тому же выводу.
   -- Я с удовольствием вспоминаю о времени, проведенном в Санкт-Петербурге. За исключением долгих часов учебы. Мне пришлось учиться читать и писать по-русски, помимо, разумеется, занятий французским. Русский -- очень трудный язык.
   Струан налил чаю им обоим.
   -- Вас ведь никогда не привлекали боксерские поединки, не правда ли, Уилл?
   -- Нет, не привлекали. Думаю, я просто провожу его на берег и вернусь назад. Спокойно вздремну в одиночестве. -- Лонгстафф сухо рассмеялся: -Подготовлюсь к вечерним празднествам, ну?
   Струан поднялся.
   -- А я должен поразмыслить над тем, как мне со своей стороны вернее заронить в его душу семена обеспокоенности, чтобы увидеть потом дружные всходы.
   Пока стюарды убирали со стола, Лонгстафф лениво разглядывал темные чайные листья на дне своей чашки.
   -- Нет, -- произнес он, показывая жестом, чтобы и чашку, и чайник ему оставили. -- И проследите, чтобы меня не беспокоили. Зайдите ко мне через час.
   -- Слушаюсь, сэр.
   Он подавил зевок, в каюте стало тихо, и приятные мысли неспешной чередой потянулись в его голове. Чес-с-слово, эго замечательно, что Сергеев здесь. Теперь можно немного насладиться жизнью. Поупражняться в парировании и нанесении уколов в тонкой дипломатической беседе. Исследовать ум этого русского -- вот чем непременно следует заняться. Забыть на время нескончаемые заботы колонии, этих чертовых торговцев и проклятого императора с его языческим отребьем, черт бы побрал всю эту шайку разбойников.
   Он прошел в свою личную каюту и удобно улегся на постель, закинув руки за голову. Как это там Дирк сказал? Ах да, семена обеспокоенности. Это он удачно выразился. Какие же семена можем мы посеять? Сдержанно-мрачные намеки на могущество Китая? На неисчислимость его жителей? На то, что правительство Ее Величества может аннексировать всю страну в случае вмешательства любой из держав? На сложности торговли опиумом? Чаем?
   Над его головой раздался топот ног: сменялась вахта; на палубе начал репетицию оркестр морской пехоты. Он снова зевнул и удовлетворенно закрыл глаза. Нет ничего лучше, чем короткий сон после обеда, сказал он себе. Благодарение Господу, я джентльмен -- не приходится ковыряться в земле, сажая настоящие семена, как какому-нибудь вонючему крестьянину или грязному фермеру. Черт, ты только вообрази себе -- работать руками весь день! Сажать всякую всячину, потом выращивать. Кругом навоз хлюпает. От одной мысли обо всем этом в дрожь бросает. Сеять семена в дипломатии не в пример важнее, и это действительно работа для джентльмена Так, на чем я там остановился? Ах да. Чай. Жизнь, наверное, была просто невыносимой до того, как у нас появился чай. Абсолютно несносной. Не могу понять, как люди вообще могли существовать без чая. Жаль, что он не растет в Англии. Это избавило бы нас от многих хлопот.
   -- Господи милосердный! -- вырвалось у него, и он, выпрямившись, сел на постели. -- Чай! Ну конечно же, чай! Сколько лет он был у тебя под самым носом, а ты даже не замечал его! Ты гений! -- Он пришел в такое возбуждение от только что зародившейся мысли, что вскочил с койки и станцевал джигу. Облегчившись в ночную вазу, он вернулся в главную каюту и сел за рабочий стол, чувствуя, как колотится сердце. Теперь ты знаешь способ, как положить конец этому британо-китайскому кошмару, заключавшемуся в шаткости сложившегося баланса чай-серебро-опиум. Ты знаешь, говорил он себе, потрясенный и изумленный простотой и гениальностью той идеи, которую подсказала ему прощальная шутка Струана.
   -- О Боже мой, Дирк, -- произнес он вслух, фыркнув от смеха, -- если бы ты только знал. Ты своими руками перерубил сук, на котором сидишь вместе со всеми Китайскими торговцами. Подарив Британии славу, а мне -- Бессмертие!
   Да, именно так. Однако тебе лучше держать язык за зубами, предостерег он себя. У стен есть уши.
   Идея была удивительно проста: уничтожить монополию Китая на чай. Купить, выпросить или украсть -- разумеется, под большим секретом -- тонну семян чайного куста. Тайком перевезти их в Индию. Там можно найти десятки районов, где чай будет прекрасно расти. Десятки. И еще при моей жизни у нас появятся богатейшие плантации -- мы станем выращивать свой собственный чай на своей земле. Обеспечив себя чаем, мы больше не будем нуждаться ни в серебре, ни в опиуме, чтобы расплатиться за него с китайцами. Прибыль, от торговли индийским чаем быстро уравняется, а потом превысит и вдвое, и втрое прибыль от продажи индийского опиума, так что тут мы ничего не теряем. Мы будем выращивать лучший чай в мире и будем продавать его всему миру. Короне от этого прямая выгода, ибо доходы от чая возрастут фантастически: ведь мы, вне всякого сомнения, будем выращивать его и дешевле, и лучше -- британский подход, сметка и все такое! -- а цена у нашего чая будет ниже, чем у китайских сортов. И, кроме этого, мы поднимем свой моральный престиж в глазах всего мира, положив конец торговле опиумом. Проклятые контрабандисты окажутся не у дел, ибо, лишив их этого чертова зелья, какой пользы можно от них ожидать; поэтому опиум мы сможем объявить вне закона. Индия от этого выигрывает невероятно. Китай тоже выигрывает, потому что прекратится контрабандный ввоз опиума, а свой чай китайцы и так прекрасно потребляют.
   А ты, Уильям Лонгстафф -- единственный человек, который в состоянии осуществить этот план -- ты удостоишься великих почестей. При самом скромном везении -- герцогский титул, предложенный благодарным парламентом, ибо ты и только ты разрешишь неразрешимое.
   Но кому я могу доверять настолько, чтобы поручить достать семена чая? И как уговорить китайцев продать их? Они, разумеется, сразу же догадаются о последствиях. И кому доверить перевозку семян? Ни к одному торговцу обратиться нельзя -- стоит им только заподозрить что-нибудь подобное, как они тут же мне все испортят! И как теперь привлечь на свою сторону вице-короля Индии, чтобы он не присвоил себе всю заслугу в этом деле?
   Глава 5
   Когда два соперника и их секунданты поднялись на ринг, устроенный рядом с флагштоком на Глессинг Пойнте, вся огромная масса зрителей замолчала, затаив дыхание.
   Оба бойца были шести футов роста -- огромные парни немногим старше двадцати лет с суровыми лицами. Голова у каждого была гладко выбрита, чтобы противники не смогли схватить друг друга за волосы. И когда они сняли свои грубые рубахи, все увидели одинаково могучие торсы с буграми стальных мускулов и на спинах у обоих старые шрамы, оставленные плеткой-девятихвосткой. Противники были достойны друг друга, и каждый понимал, что ставка высока. Адмирал и генерал лично проследили за отбором бойцов и предупредили их, что ждут только победы. Честь целого вида вооруженных сил легла на их плечи и вместе с нею все сбережения их товарищей. Победитель мог рассчитывать на завидное будущее. Для побежденного будущего не будет вообще.
   Генри Харди Хиббс пролез под единственным канатом и встал в центре ринга, где мелом был отмечен квадратный ярд.
   -- Ваше превосходительство, ваше высочество, милорды и ваши милости, -начал он. -- Бой до победы. В этом углу -- боцман Джем Грам от королевского флота...
   Раздался гром приветственных криков из толпы моряков с восточной стороны ринга и свист и улюлюканье из плотных рядов английских и индийских солдат с западной. Лонгстафф, великий князь, адмирал и генерал сидели в креслах на почетных местах у северной стороны, их окружал караул отборных морских пехотинцев, застывших с бесстрастными лицами. За спиной великого князя стояли два его телохранителя в ливреях, вооруженные и настороженно посматривающие по сторонам. Струан, Брок, Купер, Тиллман, Робб, Торт и все тай-пэны сидели у южной стороны ринга. Позади них теснились торговцы рангом пониже, а также морские и армейские офицеры -- все они энергично работали локтями, чтобы пробиться поближе. А поодаль с каждой минутой росла толпа китайцев, высыпавших на берег из лачуг Тай Пинь Шана, они весело переговаривались между собой, смеялись и ждали.
   -- А в этом углу -- представляющий армию Ее Величества сержант Билл Тинкер...
   И вновь голос его потонул в буре криков. Хиббс воздел руки, и его грязный сюртук отделился от шарообразною брюшка. Когда подбадривания и насмешка стихли, он выкрикнул:
   -- Лондонские правила для призовых схваток: каждый раунд кончается с падением одного из участников; перерыв между раундами тридцать секунд, и после гонга дается еще восемь секунд на то, чтобы боец вышел к черте и встал у нее; удары ногами, головой и ниже пояса запрещаются, а также тычки пальцем в глаз. Тот, кто не выйдет из своего угла или чьи секунданты выбросят полотенце, считается побежденным.
   Он с важным видом сделал знак секундантам, которые осмотрели кулаки соперников, чтобы убедиться, что они смазаны соком грецкого ореха, как то полагалось, и в них не спрятан камень, а потом проверили, чтобы на подошвах их бойцовских ботинок было не больше трех положенных шипов.
   -- А теперь пожмите руки, и да победит сильнейший!
   Боксеры вышли на центр ринга. Их плечи подрагивали от едва сдерживаемого нетерпения, брюшные мышцы напряглись и стали твердыми, как камень, ноздри раздувались: в нос каждому ударил тяжелый кислый запах пота соперника.
   Они встали на линию и коснулись рук друг друга. Затем сжали гранитные кулаки и замерли в напряженном ожидании, все их рефлексы обострились до предела.
   Хиббс и секунданты нырнули под канат и оставили ринг.
   -- Ваше высочество? -- сказал Лонгстафф, предоставляя честь Сергееву.
   Великий князь встал с кресла и подошел к корабельному колоколу, установленному рядом с рингом. Он сильно ударил в него, и режущий уши звон прокатился по пляжу.
   Едва лишь раздался звук колокола, боксеры на ринге заработали кулаками. Их ноги -- носки строго на линии -- словно вросли в землю, похожие на корни могучих дубов. Костяшки кулака Грама врезались в лицо Тинкера, оставив за собой кровавый рубец, а кулак Тинкера яростно влип в живот Грама. Они беспрерывно молотили друг друга, подстегиваемые ревом голосов, а также своей собственной злобой и ненавистью. Их бой был лишен всякого искусства, ни один даже не пытался уклониться от ударов.
   Восемь минут спустя их тела сплошь покрывали багровые синяки, лица были в крови. У обоих были сломаны носы, костяшки пальцев ободрались и осклизли от пота и крови. Противники жадно ловили ртом воздух, их груди вздымались, как кузнечные мехи, рты у обоих наполнились кровью. На девятой минуте Тинкер обрушил на боцмана чудовищный хук правой, который попал Граму в горло и повалил его. Раздались радостные крики солдат и громкие проклятия матросов. Грам вскочил на ноги вне себя от гнева и боли и бросился на своего врага, забыв, что первый раунд закончился, забыв обо всем на свете, кроме того, что он должен убить этого дьявола. Он обхватил Тинкера за шею, и в следующий миг оба бойца, сцепившись, уже пинали друг друга ногами и выдавливали глаза, а армия вопила: "Неправильный удар!" Секунданты бросились на ринг и попытались растащить дерущихся. Между солдатами и матросами, а также их офицерами едва не началась потасовка.
   -- Клянусь Господом, -- прокричал Глессинг, не обращаясь ни к кому в отдельности. -- Этот ублюдок ткнул нашего человека пальцем в глаз!
   -- А кто затеял всю эту свару, клянусь Богом? Раунд-то закончился! -вспылил майор Тернбул, положив руку на эфес сабли. Этот подтянутый тридцатипятилетний офицер был главным магистратом Гонконга. -- Вы, значит, думаете, что если вас назначили начальником гавани, это сразу дает вам право прикрывать запрещенный удар?
   -- Нет, клянусь Богом! Но только не пытайтесь привнести все величие вашей должности в неофициальные дела. -- Глессинг повернулся к нему спиной и начал протискиваться через толпу.
   -- Хэллоу, Кулум!
   -- Хэллоу, Джордж. Отличный бой, не правда ли?
   -- Ты видел, как этот ублюдок ткнул нашего человека пальцем в глаз?
   -- По-моему, и его глазу тоже досталось, разве нет?
   -- Не в этом дело, клянусь Богом!
   В этот момент полминуты истекли, и бойцы вновь бросились друг на друга.
   Второй и третий раунды были почти такими же длинными, как первый, и зрители знали, что ни один человек не в состоянии долго выносить такую пытку. В четвертом раунде размашистый хук левой достал сержанта пониже уха, и он рухнул на парусину. Звякнул колокол, и секунданты подхватили своего подопечного. Через безжалостно короткие полминуты отдыха солдат встал на линию, обрушил на матроса град ударов, потом обхватил его за грудь и со страшной силой швырнул наземь. Затем снова в угол. Следующие короткие тридцать секунд. -- и опять в бой.
   Раунд за раундом. Выигрывая по числу падений, проигрывая по числу падений.
   В пятнадцатом раунде кулак Тинкера дотянулся до сломанного носа Грама. В голове боцмана полыхнул взрыв, ослепив его, он закричал от боли и в панике бешено замолотил руками. Его левый кулак попал в цель, взгляд на мгновение очистился, и он увидел, что его противник раскрылся и тупо топчется на месте, услышал заполнивший весь мир рев голосов, радостных и негодующих, услышал его совсем рядом и при этом словно издалека. Грам выбросил вперед свой правый кулак, стиснув его так, как никогда еще не стискивал. Он увидел, как этот кулак врезался в живот сержанта. Его левая пошла сбоку, обрушилась на лицо противника, и он почувствовал, как какая-то маленькая косточка в его руке вдруг хрустнула, и потом перед ним уже никого не стало. В который раз до него долетело ненавистное звяканье колокола, чьи-то руки подхватили его, кто-то сунул в его разбитый рот горлышко бутылки, он глубоко глотнул обжигающую жидкость, тут же изверг ее обратно, только уже красную от крови, и прохрипел: "Какой раунд, приятель?", и кто-то ответил ему: "Девятнадцатый", и он поднялся на ноги, чтобы еще раз дотащиться до линии, где его опять будет ждать противник, причиняющий ему дикую боль, убивающий его, а он должен выстоять и победить или умереть.
   -- Здорово дерутся, а, Дирк? -- проревел Брок, перекрывая общий шум.
   -- Да.
   -- Может, передумаешь и поставишь-таки?
   -- Нет, спасибо, Тайлер, -- ответил ему Струан, преклоняясь в душе перед мужеством бойцов. Оба находились на пределе своих сил, оба были зверски избиты. Левая рука Грама почти не служила ему, у Тинкера заплыли оба глаза, и он едва мог видеть. -- Не хотел бы я встретиться с одним из них на ринге, клянусь Богом!