Клавелл Джеймс. Тай-Пэн: Роман о Гонконге

   -- Масса, -- мягко проговорил китаец, -- твоя ходить моя следом. Один.
   Струан колебался. Выходить ночью из-под защиты стен поселения, да еще одному, было опасно. Более того, безрассудно.
   -- Нет можно. Дзин-куа сюда ходить можно.
   -- Нет мозна. Ходить моя следом. -- Китаец ткнул пальцем в печать: -Дзин-куа хотеть, быстла лаз-лаз. Да-да, быстла.
   -- Завтра, -- сказал Струан. Китаец покачал головой:
   -- Сичас. Лаз-лаз, ясна?
   Струан понимал, что печать Дзин-куа могла попасть в чужие руки, и все это легко может оказаться ловушкой. В то же время он не осмеливался взять с собой Маусса или кого-то другого из своих людей, потому что его встреча с Дзин-куа должна была остаться в тайне от всех. И чем скорее он увидит старика, тем лучше.
   Он внимательно рассмотрел бумагу при свете фонаря и убедился, что печать настоящая.
   -- Можно, -- кивнул он наконец.
   Китаец подвел его к боковой стене и перебрался на ту сторону. Струан последовал за ним, готовый в любой миг отразить предательское нападение. Китаец заторопился вдоль стены и повернул на Хог Стрит. К своему глубокому изумлению, Струан увидел, что улица совершенно пуста. Тем не менее он все время ощущал на себе пристальный взгляд чьих-то невидимых глаз.
   В конце Хог Стрит китаец повернул на восток. Там их ожидали два паланкина с занавешенными окнами. Стоявшие рядом носильщики дрожали от страха.
   Их ужас еще больше усилился, когда они увидели Струана.
   Шотландец забрался в один паланкин, его проводник -- в другой. Кули тут же подхватили их и засеменили по улице Тринадцати Факторий. Затем они повернули на юг, в узкий пустынный переулок, где Струан никогда раньше не был. Очень быстро он потерял всякое направление и откинулся на спинку сиденья, проклиная себя за глупость. Однако при этом какая-то часть его сознания радостно предвкушала встречу с опасностью. Через некоторое время кули остановились в узком грязном проходе между высокими, глухими стенами домов. По проходу, заваленному гниющим навозом, в поисках пищи рыскала паршивая собака.
   Проводник дал носильщикам какие-то деньги и, подождав, когда они растворятся в темноте, постучал в неприметную, низкую дверь. Дверь открылась, и он отошел в сторону, пропуская Струана вперед. Струан знаком приказал ему входить первым, потом настороженно последовал за ним и оказался в вонючей конюшне, где его ждал другой китаец с фонарем в руке. Новый провожатый молча повернулся и не оглядываясь зашагал к двери в дальнем конце. Из конюшни они попали в огромный склад, поднялись наверх по шатким ступе ням, потом по другой лестнице спустились еще в один склад. В темноте под ногами сновали крысы.
   Струан знал, что они находятся где-то недалеко от реки -- его чуткое ухо уловило плеск воды и поскрипывание швартовых. Готовый к любым неожиданностям, он пробирался меж тюков, мешков и ящиков, придерживая ладонью рукоятку ножа, лезвие которого он спрятал в рукаве.
   Человек с фонарем нагнулся, проходя под какими-то ящиками, и подвел его к полускрытой двери в стене. Он тихо постучал, потом открыл ее.
   -- Халлоа, Тай-Пэн, -- раздался голос Дзин-куа. -- Долго, однако, не виделись.
   Струан вошел. Это оказался еще один склад, тускло освещенный свечами и весь заставленный дощатыми ящиками и заваленный покрытыми плесенью рыболовными сетями.
   -- Халлоа, Дзин-куа, -- с облегчением выдохнул он. -- Давно не виделись.
   Дзин-куа был глубоким стариком, хрупким, крошечным. Его кожа напоминала пергамент. Тонкие пряди седой бороды спускались на грудь. Его одежда была богато расшита, шапочку украшали драгоценные камни. На ногах -- расшитые туфли на толстой подошве. Длинная косичка блестела словно отполированная. Длинные ногти на мизинцах защищали расшитые драгоценностями чехольчики.
   Дзин-куа закивал с довольным видом и, шаркая ногами, просеменил в угол склада, где уселся за стол, на котором стояли еда и чай.
   Струан сел напротив него спиной к стене. Дзин-куа улыбнулся. Во рту у него оставалось только три зуба. На всех трех были золотые коронки. Дзин-куа что-то сказал по-китайски человеку, который привел к нему Струана, и тот вышел в другую дверь.
   -- Чай? -- предложил Дзин-куа
   -- Можно.
   Дзин-куа кивнул слуге с фонарем. Тот налил им чаю и положил обоим на тарелки понемногу из каждого блюда, что стояли на столе. Затем он отошел в сторону и замер, внимательно глядя на Дзин-куа. Струан заметил, что этот слуга выглядел крепким и был вооружен ножом, висевшим у пояса.
   -- Пазалуста, -- сказал Дзин-куа, жестом приглашая Струана к трапезе.
   -- Спасибо.
   Струан проглотил несколько кусочков и выпил несколько глотков чая, выжидая. Было очень важно, чтобы Дзин-куа заговорил с ним первым.
   Какое-то время они ели молча, потом Дзин-куа спросил:
   -- Твоя хотеть моя видеть?
   -- Дзин-куа хорошо торговал далеко от Кантона?
   -- Дела холосо плохо все одинаково, беспокойся нет.
   -- Торговля теперь есть?
   -- Теперь нет. Хоппо очень плохая мандарина. Солдата много-много есть. Моя за солдата платить больсой мзда. Эи-йа!
   -- Плохо. -- Струан отпил еще глоток чая Сейчас или никогда, сказал он себе. И вот теперь, когда он наконец встретился с Дзин-куа и подходящий момент наступил он вдруг со всей ясностью понял, что не сможет продать Гонконг. К чертям этого мандарина! Пока я жив. никакого паршивого хоппо на Гонконге не будет. Значит придется прикончить Бро-ка. Но убийство -- это не способ избегать банкротства Поэтому Броку ничего не грозит, ибо все ожидают, что именно так я и постараюсь исправить ситуацию. Или все-таки грозит? Куда, черт побери, подевалась Мэй-мэй?
   -- Моя слышать Одноглазый Дьявол Блок взяла Тай-Пэна за го ло.
   -- Я слышал дьявол Хоппо взял Ко-хонг за горло, -- парировал Струан. Теперь, когда он решил отказаться от сделки, он чувствовал себя гораздо лучше. -- Эй-йа!
   -- Все лавно. Мандарина Ти-сен злой-злой стал.
   -- Почему так?
   -- Масса Глозный Пенис писала очень плохо-плохо письмо.
   -- Чай очень первый сорт хороший, -- сказал Струан
   -- Масса Глозный Пенис делай, как Тай-Пэн говоли, хейа?
   -- Иногда можно.
   -- Плохо, когда Ти-сен злой стал.
   -- Плохо, когда масса Лонгстафф злой стал.
   -- Эй-йа. -- Дзин-куа тщательно выбрал себе несколько лакомых кусочков и не торопясь съел их. Его маленькие глазки сузились еще больше. -- Твоя знает Кун Хэй Фат Чой?
   -- Китайский Новый год? Знаю.
   -- Новый грд сколо начинаться есть. Ко-хонг много плохой долги от сталых лет иметь. Холосо йосс начинать Новый год, когда нет долги. Тай-Пэн много-много Ко-хонг бумаги иметь.
   -- Не беспокойся. Ждать можно. -- Дзин-куа и другие купцы Ко-хонга должны были Струану шестьсот тысяч фунтов.
   -- Одноглазый Дьявол ждать можно?
   -- Бумаги Дзин-куа ждать можно. Конец Чоу очень первый сорт хорошо.
   -- Очень плохо. -- Дзин-куа не спеша потягивал чай. -- Слышать, Таи-Пэна Главная Госпожа и чилло мелтвый есть. Плохой йосс, жалко.
   -- Плохой йосс. Сильно плохой.
   -- Беспокойся нет. Твоя сильно молодой. Новый корова чилло много есть. Твой один корова чилло Мэй-мэй есть. Почему Тай-Пэн токка один бык чилло есть? Тай-Пэн хочет лекалство, может. Мозна.
   -- Когда нужно, я спрошу -- добродушно заметил Струан. -- Слышать, Дзин-куа новый бык чилло есть. Какое число этот сын?
   -- Десять и семь, -- ответил Дзин-куа, довольно улыбаясь.
   Боже праведный, подумал Струан. Семнадцать сыновей! И. вероятно, столько же дочерей, которых Дзин-куа по обычаю в расчет не принимает. Он нагнул голову и одобрительно присвистнул.
   Дзин-куа рассмеялся.
   -- Сколька чая хотеть этот год?
   -- Торговли нет. Как торговать можно? Дзин-куа подмигнул:
   -- Мозна.
   -- Не знаю. Продавай Броку. Когда я хотеть чай, я тебе говорить, хейа?
   -- Два дня есть, потом должен знать.
   -- Нет можно.
   Дзин-куа что-то отрывисто приказал слуге, тот подошел к одному из ящиков, покрытых налетом плесени, и открыл его. Ящик был полон серебряных слитков. Дзин-куа показал рукой на остальные ящики.
   -- Здесь солок лак долла есть.
   Лак равнялся примерно двадцати пяти тысячам фунтов стерлингов. Сорок лаков составляли миллион. Дзин-куа еще больше прищурился.
   -- Моя занимать Оц-цень тлудный. Оц-цень дорогой. Твоя хотеть? Дзин-куа давать взаймы, может.
   Потрясенный, Струан напрягал все силы, чтобы не выдать своего состояния. Он не сомневался, что любой заем будет сопровождаться жесткой сделкой, ибо понимал, что Дзин-куа должен был продать душу дьяволу, рискнуть своей жизнью, домом, всем своим будущим, а также будущим своих друзей и сыновей, чтобы тайно собрать столько серебра. В том, что об этом серебре никто не знает, Струан был уверен, иначе Хоппо уже давно украл бы его, а сам Дзин-куа просто-напросто бы исчез. А ведь кроме Хоппо были еще пираты и разбойники, наводнявшие Кантон и его окрестности. Стоило слухам о том, что рядом, под рукой, находится хотя бы сотая часть таких сокровищ, просочиться в одно из их многочисленных тайных убежищ, и за жизнь Дзин-куа никто не дал бы ни гроша.
   -- Много лак долла! -- проговорил Струан. -- Человек услугу получать, должен услугу вернуть.
   -- Этот год чай покупай вдвое прошлый год, такой же цена прошлый год. Мозна?
   -- Можно.
   -- Этот год опиум плодавай такой же цена прошлый год. Мозна?
   -- Можно. -- Струану придется заплатить за чай цену выше текущей рыночной цены, а опиум продать дешевле, но и в этом случае он получит большую прибыль. Если только другие условия будут столь же приемлемы, напомнил он себе. Если только Дзин-куа не нужен мандарин на Гонконге. Струан помолился про себя, чтобы мандарин не оказался частью сделки. Но он понимал и то, что если на Гонконге не будет мандарина, не будет там и Ко-хонга. А если не будет Ко-хонга с его монополией на торговлю с европейцами, Дзин-куа и другие купцы окажутся не у дел. Они тоже являлись частью системы и не могли без нее существовать.
   -- Только покупай Дзин-куа или сын Дзин-куа десять год. Мозна?
   Великий Боже, подумал Струан, если я дам ему монопольное право торговли с моей компанией, он сможет тянуть из нас деньги, сколько пожелает.
   -- Можно -- когда цена чай, цена шелк одинаковый другой Ко-хонг.
   -- Двадцать год. Цена Ко-хонг добавить десять плоцент.
   -- Плюс пять процентов -- добавить пять процент. Можно.
   -- Восемь.
   -- Пять.
   -- Семь.
   -- Пять.
   -- Семь.
   -- Нет можно. Нет прибыль. Слишком сильно большой процент.
   -- Эй-йа. Оц-цень сильно больсой плибыль есть. Семь!
   -- Десять лет шесть процентов, десять лет пять процентов.
   -- Эй-йа! -- горячась, воскликнул Дзин-куа. -- Плохо, сильно плохо! -Он махнул рукой в сторону ящиков. -- Стоить сильно огломный. Больсой интерес платить. Оц-цень много. Десять год шесть, десять год пять, добавить новый десять год пять.
   Струан пытался угадать, действительно ли Дзин-куа разозлился или только притворяется.
   -- Предположим Дзин-куа нет, сын Дзин-куа нет?
   -- Много сын есть, много сына сын есть. Мозна?
   -- Новые десять лет добавить четыре процента.
   -- Пять. -- Четыре.
   -- Плохо, плохо. Оц-цень высокий интерес, оц-цень. Пять.
   Струан избегал смотреть на серебро, но чувствовал, как оно окружает его, надвигается со всех сторон. Не будь дураком, кричал ему внутренний голос. Бери его. Соглашайся на что угодно. Ты спасен, парень! У тебя есть все!
   -- Мандарина Ти-сен говорить один мандарина Гонконг,-- вдруг переменил тему Дзин-куа. -- Почему твоя говорить нет?
   -- Дзин-куа не любит мандарина, хейа? Зачем мне любить мандарина, хейа? -- ответил Струан, чувствуя, как сердце сжалось и провалилось куда-то.
   -- Солок лак долла -- один мандарина. Мозна?
   -- Нет можно.
   -- Сильно легкий. Почему твоя говорить нет мозна? Мозна.
   Нет мозна. -- Струан не мигая смотрел старику прямо в глаза. -Мандарин нет можно.
   -- Солок лак долла. Один мандарина. Дешевый.
   -- Десять раз сорок лак долла нет можно. Умирать раньше. -- Струан решил больше не торговаться. -- Конец, -- хрипло выговорил он. -- Клянусь прахом моих отцов, хватит. -- Он тяжело поднялся на ноги и направился к двери.
   -- Зачем твоя уходить? -- спросил Дзин-куа.
   -- Нет мандарин -- нет долла! Зачем говорить, хейа?
   К изумлению Струана, Дзин-куа весело фыркнул и сказал:
   -- Ти-сен хотеть мандарина. Дзин-куа не давать деньги Ти-сен. Дзин-куа давать деньги Дзин-куа. Добавить новый год пять плоцент. Мозна?
   -- Можно.
   Струан опустился на место, чувствуя, как у него кружится голова.
   -- Пять лак долла покупать Дзин-куа земля на Гонконг. Мозна?
   Зачем она ему, в отчаянии ломал голову Струан. Если Дзин-куа одолжит мне эти деньги, Ко-хонгу конец -- он должен понимать это. Зачем ему своими руками рыть себе могилу? Зачем покупать землю на Гонконге?
   -- Мозна? -- повторил Дзин-куа.
   -- Можно.
   -- Пять лак долла хланить, тлогать нет. -- Дзин-куа открыл миниатюрную коробочку из тика и достал из нее две печати. Печати представляли собой маленькие квадратные палочки из слоновой кости длиной около двух дюймов. Старик ловко соединил их вместе, обмакнул концы, покрытые затейливой резьбой, в густую тушь и сделал оттиск на листе бумаги. После этого Дзин-куа протянул Струану одну из печатей, а другую убрал в коробочку. -- Человек плиносить этот печать, давать земля и долла, ясна?
   -- Ясно.
   -- Следучий год моя посылать один бык чилло на Гонконг. Твоя посылать одинаково как твоя сын школа Лондон. Мозна?
   -- Можно.
   -- Твоя бык чилло Гордн Чен. Халосый? Плохой, может?
   -- Хороший чилло. Чен-Шень говорит сильно хорошо думай-думай есть. -Струан явно должен был что-то сделать с Гордоном Ченом. Но что именно, и почему Гордон вообще фигурировал в махинациях Дзин-куа? -- Я думаю давать Гордон более высокое место, может.
   -- Зачем более высокий место? -- презрительно скривил губы Дзин-куа. -Думать твоя одолжать один лак долла Чен бык чилло.
   -- Под какой процент?
   -- Половина плибыль.
   Прибыли от чего? Струан чувствовал, что Дзин-куа водит его, как рыбу на крючке. Но с большого крючка ты соскочил, парень, хотелось закричать ему во весь голос. Ты получишь свой миллион без мандарина.
   -- Можно.
   Дзин-куа вздохнул, и Струан решил, что сделка закончена. Но ошибся. Дзин-куа сунул руку в потайной карман в рукаве своего халата, извлек оттуда восемь половинок монет и разложил их на столе перед собой. Всего получилось четыре монеты, каждая из которых была грубо сломана пополам. Чехлом, предохранявшим ноготь его мизинца, Дзин-куа подтолкнул половинку каждой монеты на другой край стола.
   -- Последний. Четыле услуга. Человек плиносить один такой, твоя делать услуга.
   -- Какую услугу?
   Дзин-куа откинулся на спинку своего стула.
   -- Моя знать нет, Тай-Пэн, -- сказал он. -- Четыле услуга когда-нибудь. Моя жизнь нет, может, сын, может. Нет знать когда, но плосить четыле услуга. Один половина монета -- услуга. Мозна?
   Спина Струана покрылась холодным потом. Согласиться на такое требование означало добровольно положить голову под топор. Но если он откажется, серебра ему не видать. Ты сам прыгаешь к черту в пасть, сказал он себе. Да, но решай же в конце концов. Нужно тебе будущее или нет? Ты знаешь Дзин-куа вот уже двадцать лет. Он всегда вел с тобой честную игру. Да, и при этом он самый хитрый и проницательный человек в Кантоне. Двадцать лет он помогал тебе, направлял тебя -- и вместе вы увеличили свою власть и приумножили богатства. Так доверься ему, ему ты можешь доверять. Нет, доверять ты не можешь никому, и Дзин-куа в первую очередь. Ты процветал при нем лишь потому, что всегда оставлял за собой последнюю карту. А теперь тебя просят подарить Дзин-куа четырех джокеров из твоей колоды жизни и смерти.
   В который раз Струан поразился изощренности и дьявольской хитрости китайского ума. Его величию. Его безжалостности. Но с другой стороны, напомнил он себе, ставки в их игре были огромны с обеих сторон. Оба рисковали в равной степени, полагаясь на честность друг друга, поскольку не могло быть никаких гарантий, что услуги будут оказаны. За исключением того, что ты обязательно окажешь их, должен оказать, потому что сделка есть сделка.
   -- Можно, -- произнес он, протягивая руку. -- Мой обычай пожать руку. Не китайский обычай, все равно. -- Он никогда раньше не обменивался с Дзин-куа рукопожатием и знал, что китайцы считают этот обычай варварским.
   -- Услуга, может, плотив закона. Моего, твоего, ясна?
   -- Ясно. Ты друг. Ты или сын монета посылать нет плохая услуга просить.
   Дзин-куа на секунду закрыл глаза и задумался об этих белых дикарях из далекой Европы. У них росли волосы на руках, на ногах и на теле, и они походили на обезьян. Их манеры были уродливы и вызывали отвращение. Вонь, исходившая от них, казалась невероятной. Им были неведомы культура, этикет, соблюдение приличий. Даже самый низкий и презренный кули был в десять тысяч раз лучше самого лучшего европейца. И то, что относилось к мужчинам, еще в большей степени относилось к женщинам.
   Он вспомнил свой единственный визит к английской шлюхе, которая жила в Макао и говорила по-китайски. Он посетил ее больше из любопытства; нежели действительно желая получить удовлетворение. Любопытство разбудили в нем рассказы друзей, утверждавших, что впечатление будет незабываемым, поскольку не существовало услуги, которую она не оказала бы самым старательным образом при малейшем поощрении со стороны клиента.
   Он весь передернулся при мысли об ее волосатых руках, волосатых подмышках, ногах и промежности, о грубости ее кожи и черт лица, о запахе пота, смешивавшегося с запахом мерзких духов.
   А какую пищу едят эти варвары -- ужасно. Он много раз присутствовал на их обедах, где ему приходилось терпеливо сидеть и смотреть, едва не теряя сознание от дурноты, как бесконечные блюда сменяются одно за другим, и притворяться, что он не голоден. С отвращением наблюдать за неимоверным количеством полусырого мяса, которое они поглощали, отрезая ножом у самых губ, так что кровавый жир стекал по подбородкам. А реки отнимающих разум напитков, которые они вливали в себя. А их мерзкие вываренные безвкусные овощи. А мясные пироги, которые просто невозможно переварить. Все в чудовищных количествах. Как свиньи, как потные, ненасытные, огромные черти. Невероятно!
   У них нет ни одного качества, которое можно было бы отнести к достоинствам, подумал он. Ни одного. За исключением их готовности убивать, и это они проделывают с невиданной жестокостью, хотя и безо всякой утонченности. По крайней мере, они служат для нас средством зарабатывать деньги.
   Варвары -- это зло во плоти. Все, кроме вот этого человека -- Дирка Струана. Когда-то Струан ничем не отличался от прочих. Теперь он отчасти китаец. Сознанием. Сознание очень важно, потому что быть китайцем -- это во многом состояние ума. Он содержит себя в чистоте, и запах от него чистый. И он усвоил некоторые из наших привычек и обычаев. Конечно, он по-прежнему дик, по-прежнему варвар и убийца. Однако немного изменившийся. А если одного варвара можно превратить в цивилизованного человека, почему нельзя сделать того же со многими?
   Твой план -- мудрый план, сказал себе Дзин-куа. Он открыл глаза, потянулся через стол и легко коснулся руки Струана своей рукой.
   -- Длуг.
   Дзин-куа жестом приказал своему слуге налить им еще чаю.
   -- Мои люди носить серебро твоя фактория. Два дня. Ночь. Оц-цень секретный, -- сказал Дзин-куа. -- Сильно много опасный, ясна? Оц-цень сильно много.
   -- Ясно. Я давать бумага и моя печать за серебро. Пришлю завтра.
   -- Печать нет, бумага нет. Слово лучче, хейа?
   Струан кивнул. Как бы ты объяснил -- ну, скажем, Кулуму, -- что Дзин-куа дает тебе миллион серебром на справедливых условиях, зная, что мог бы навязать тебе любую сделку, дает все, что тебе нужно, под простое рукопожатие?
   -- Три раза десять лак долла платить Дзин-куа, долги Ко-хонг. Теперь Новый год нет долги. Холосо йосс, -- гордо произнес Дзин-куа.
   -- Да, -- кинул Струан. -- Хороший йосс для меня.
   -- Оц-цень сильно много опасность, Тай-Пэн. Нет мозна помогать.
   -- Да.
   -- Оц-цень, оц-цень много опасности. Нужна ждать два ночи.
   -- Эй-йа, какая опасность! -- согласился Струан. Он забрал со стола четыре половинки монет. -- Спасибо тебе, Чен-це Цзин Арн. От всего сердца спасибо.
   -- Нет спасибо, Дилк Стлуан. Длуг.
   Внезапно в комнату ворвался человек, провожавший Стру-ана к Дзин-куа. Он что-то взволнованно затараторил, обращаясь к старому китайцу. Дзин-куа с испуганным лицом повернулся к Струану:
   -- Слуга уходить! Уходить поселение вон. Все уходить!
   Глава 6
   Струан сидел в закрытом паланкине, легко покачиваясь в такт торопливой грусце носильщиков, пробиравшихся пустынными улочками. Обивка внутри паланкина была засаленной, в темных пятнах пота. Время от времени он выглядывал в занавешенное окошечко, выходившее на улицу. Неба он не видел, но чувствовал, что до рассвета оставалось совсем немного. Ветер доносил до него вонь гниющих фруктов, испражнений, навоза, а также ароматы готовящейся пищи и специй; ко всему этому примешивался запах пота носильщиков.
   Прежде чем расстаться, они с Дзин-куа договорились о более безопасном способе доставки серебра на Гонконг. Они решили, что Дзин-куа погрузит ящики со слитками на вооруженную лорку. На вторую ночь лорка будет тайно доставлена к причалу поселения. Ровно в полночь. Если это станет невозможным, лорку оставят неподалеку от южного края причала с зажженными фонарями на носу и на фок-мачте. Чтобы полностью исключить возможность ошибки, Дзин-куа сказал, что выкрасит глаз лорки на ближнем к берегу борту в красный цвет. На тиковой обшивке носа каждой лорки непременно вырезались два глаза. Это делалось на счастье, а также чтобы помочь душе лорки смотреть вперед. Китайцы верили, что ни одна лодка не может жить без глаз, которыми она могла бы видеть.
   Но что означает этот жест Дзин-куа, отдающий Гонконг в полное мое распоряжение, спрашивал себя Струан. Без сомнения, Дзин-куа должен понимать значение мандарина на острове. И зачем старику понадобился сын, получивший образование в Лондоне? Неужели Дзин-куа, единственный из всех китайцев, с которыми встречался Струан, оказался настолько дальновиден, что понял в конце концов неизбежность долгого и прочного соединения судеб Китая с судьбами Британии?
   Он услышал лай собак и сквозь щель в занавесях увидел, как они, оскалив зубы, атаковали ноги переднего носильщика. Но тут кули, бежавший с фонарем впереди паланкина, повернулся и с большой ловкостью прошелся по собачьим спинам своим шестом с железным наконечником. Собаки с визгом бросились врассыпную.
   Потом на перекрестке далеко впереди Струан заметил пеший отряд "знаменосцев", человек около ста. Они были вооружены и имели с собой фонари. Весь отряд сидел на земле, в их спокойной неподвижности было что-то зловещее. При виде паланкина несколько солдат поднялись на ноги и направились в их сторону. Носильщики, к огромному облегчению Струана, круто свернули в переулок. Теперь все, что тебе осталось сделать, парень, это доставить серебро на Гонконг в целости и сохранности. Или хотя бы на Вампоа, где ты сможешь погрузить его на "Китайское Облако". Но пока последний ящик не окажется на борту, ты не можешь чувствовать себя в безопасности.
   Паланкин нырнул вниз: один из носильщиков едва не упал, угодив ногой в рытвину, которых было полным-полно на дороге. Струан вертелся в тесной кабинке, пытаясь хоть как-то сориентироваться в лабиринте улочек. Вскоре он смог разглядеть над домами верхушки корабельных мачт. Впереди по-прежнему не было ничего знакомого. Носильщики свернули за угол, направляясь к реке, затем, срезая путь, прошли каким-то узким переулком, вышли в другой. Наконец, впереди над крышами лачуг появились очертания зданий поселения, посверкивающих в лунном свете стеклами окон.
   Внезапно паланкин остановился и в следующую секунду рухнул на землю. Струана швырнуло набок. Он рванул шторки в сторону и выпрыгнул наружу с ножом в руке как раз в тот момент, когда три копья пронзили тонкие стенки насквозь. Пока копьеносцы отчаянно пытались освободить застрявшее оружие, Струан метнулся к ближайшему из них, всадил ему нож в бок и повернулся к другому, который, бросив копье, взмахнул двуострым боевым топором. Лезвие топора полоснуло Струана по плечу, и он сморщился от боли, но, скользнув в сторону, успел перехватить топор за рукоять и попытался завладеть им. Сильно дернув топор к себе, он вырвал его из руки противника, а тот издал дикий вопль, пронзенный копьем, нацеленным в Струана. Струан прижался спиной к стене. Третий копьеносец, держась от него на расстоянии длины копья, двинулся по кругу, часто и хрипло дыша и бормоча проклятия. Струан сделал обманное движение, рубанул топором, но промахнулся, и китаец выбросил копье вперед. Острый наконечник зацепил сюртук шотландца, однако Струан одним движением освободился от него и по рукоятку вонзил нож в живот нападавшему, потом повернул, выпуская ему кишки.
   Отпрыгнув подальше от тел, Струан опять прижался к спасительной стене и замер. Человек, которого он ранил в бок, громко стонал. Второй лежал неподвижно. Третий, держась рукой за живот, отползал в сторону.
   Струан подождал мгновение, переводя дыхание, и стрела ударилась в стену над самой его головой. Быстро пригнув шись, он подобрал одно из копий и бросился бежать по узкой улочке к поселению. Позади он услышал топот чьих-то ног и побежал быстрее. Повернув за угол, он увидел прямо перед собой улицу Тринадцати Факторий. Он бросил копье, пробежал по ней зигзагом, повернул на Хог Стрит, миновал ее и припустил через площадь, заполненную все прибывающими "знаменосцами".