Кликин Михаил Геннадьевич. Ни слова о магах

Михаил КЛИКИН
НИ СЛОВА О МАГАХ

ПРОЛОГ

   Снежные быки — огромные, лохматые, медлительные — легко тянули нагруженные волокуши. Струи морозного искрящегося тумана вырывались из ноздрей, оседали инеем на мордах, покрывая густую шерсть массивными гирляндами мокрых сосулек. Порой животные трясли головами, и тогда смерзшийся мех колыхался, осыпаясь мелкими ледышками.
   На шее каждого быка восседал погонщик. Людям приходилось несладко, они хоть и кутались в шубы, прятали носы в воротники, но мороз пробирал до костей, а стылый ветер так и норовил забиться под одежду. То и дело один из закоченевших погонщиков бросал поводья, соскакивал в снег и бежал рядом со своим быком, в опасной близости от огромных мохнатых ног, цепляясь за космы, свисающие с боков животного. Бежал, проваливаясь в сугробы почти по пояс, с немалым трудом выбираясь из снежного плена. Бежал, пока не начинал задыхаться, пока едкий пот не заливал глаза. И, согревшись, взбирался на шею быка и замирал там, съежившись под просторной шубой, отдыхая и экономя тепло.
   На длинных волокушах, примостившись на жердях, словно на насестах, ехали мрачные воины-охранники. Этим приходилось еще хуже, чем погонщикам, — шуб у них не было, а плащи хотя и были подбиты мехом, но совсем не грели. Окоченевшие воины выглядели жалко — синие лица, мраморно-белые носы, трясущиеся губы…
   Небо сегодня было чистое. За долгую ночь серые отяжелевшие тучи опустились к подножиям гор, и перевал сразу же выстыл, лишившись небесного покрывала. А под утро задул ветерок, вроде бы и не сильный, но нестерпимо колючий, обжигающий открытую кожу.
   Солнце, маленькое и совсем не греющее, взошло уже давно, но звезды не торопились спрятаться, только немного умерили свой блеск…
   Один из охранников с тоской глянул вверх. Пробормотал ежась:
   — Звезды белым днем — где ж это видано?… — Он сплюнул, и слюна затрещала на морозе. В снег упал маленький ледяной комочек.
   — Ты смотри — плевок замерзает!
   — Ничего, через горы перевалим, там теплей будет, — сказал второй охранник. Воины сидели рядком на длинной толстой слеге, тесно прижавшись друг к другу. Они сняли с себя кольчуги, хоть это и было строго запрещено.
   — Еще один такой день, и мы все тут околеем, словно воробьи на морозе. Только быки и останутся.
   — Спуск уже начался. К вечеру, может, перевал пройдем.
   — Что толку? Внизу тоже зима.
   — Все равно там потеплей будет.
   — Да какая разница? Везде холод страшный!
   Они замолчали, смежив слезящиеся глаза.
   Хрустел снег. Пофыркивали быки. Скрипели связанные жерди волокуш. Кто-то из погонщиков затянул протяжную гортанную песню, его поддержали несколько голосов, но вскоре песня смолкла.
   Мерные тихие звуки и колыхание волокуш вгоняли в сон. Да и теплее кажется, если не шевелиться. А чуть двинешься — и сразу морозный воздух ползет под одежду, щиплет кожу, пробирает ознобом…
   Охранники дремали, ежась и прижимаясь друг к другу.
   Спали погонщики.
   Солнце медленно клонилось к западу.
   И вдруг что-то произошло.
   Грянул гром, разбудив окрестные горы. Заметалось вспугнутое эхо, ища укрытия.
   Охранники вздрогнули, пока еще не понимая, что случилось. Посмотрели на чистое небо.
   — Гроза? — спросил один.
   Откуда? В безоблачном прозрачном небе, зимой?
   Всхрапнул бык, бредущий первым.
   — Стрелки! — крикнул тот, что надеялся к вечеру пройти перевал. В голосе его слышался страх.
   Вновь рявкнул гром. С негромким вскриком с шеи быка свалился погонщик. Он, еще живой, упал прямо под ноги животному, увяз в сугробе. Задергался, пытаясь отползти в сторону, но не успел — тяжелое широкое копыто вдавило его в снег, утопило, расплющило.
   — Стрелки!
   Воины спрыгивали с волокуш, выхватывали мечи, кто-то пытался влезть в смерзшуюся кольчугу. Все крутили головами, высматривая врага. И ничего не видели — только белый снег кругом, искрящийся, слепящий, колющий болью глаза.
   Едва заметно колыхнулась пелена. Дрогнула земля под ногами. Разбуженный эхом, сорвался в пропасть огромный снежный карниз, ударился о склон, взметнулся облаком снежной пыли и покатился вниз неудержимой, разрастающейся лавиной. Быки, обычно такие спокойные, выдержанные, разом остановились, захрапели, раздувая ноздри, затрясли головами.
   — Стрелки!
   Снова прогремел гром, заглушив звук уходящей лавины. Взвились к небу демаскирующие серые дымки, но их быстро разметал ветер.
   — Они там!
   Вязнущие в снегу воины поползли туда, откуда только что поднялись дымки. Там никого не было видно — кругом нетронутый снег.
   — Вон они!
   Три фигуры поднялись в полный рост, синхронно скинули с плеч белые плащи, сливающиеся со снегом. Опустили головы, исподлобья наблюдая за передвижением охранников и чего-то выжидая. Один — высокий, черноволосый, худощавый. Второй — приземистый, коротконогий, сутулый. Третий — седой здоровяк с окладистой бородой. На поясе каждого — широкий кожаный пояс. Ни мечей, ни луков — только странное оружие в руках. Странное, необычное и смертоносное. Грохочущее, плюющееся огнем и дымом.
   Один из охранников был уже недалеко от цели. Он выхватил из-за пояса метательный кинжал, но успел лишь взмахнуть рукой — бородатый ткнул в его сторону коротким предметом, и воин упал замертво, даже не услышав грохота выстрела. В то же мгновение открыли огонь и двое других — четыре охранника разом, словно запнувшись, повалились лицом в снег и больше не шевелились. Воины, видевшие бесславную гибель товарищей, яростно завопили и еще ожесточеннее стали продираться сквозь сугробы к врагам, потрясая обнаженными мечами. Их было много: двадцать пять человек — двадцать пять отточенных клинков. Стрелков — всего трое. Но силы были неравны.
   Стрелки подались вперед. Почему-то они не проваливались в снег, не вязли в сугробах.
   Еще восемь выстрелов, слившихся в единый громовой раскат, — и восемь воинов выронили мечи.
   Несколько погонщиков, понимая, что исход схватки предрешен, спрыгнули со своих быков, надеясь убежать, спрятаться где-то до того, как все охранники будут мертвы. Впрочем, бегство было лишь отсрочкой: не пули так мороз достанет.
   Еще выстрелы — воздух пропах пороховым дымом, снег напитался алой кровью.
   Десять воинов-мечников упрямо ползли навстречу своей смерти, по пояс проваливаясь в сугробы, с трудом выкарабкиваясь на хрупкий наст и проваливаясь снова, оставляя за собой глубокие траншеи. Они уже не кричали, яростно стиснув зубы и вцепившись в рукояти мечей. Они хотели совершить невозможное — опередить стрелков.
   А стрелки равнодушно смотрели на них. Они видели только цели. Еще движущиеся, живые. И пораженные, неподвижно лежащие в снегу. Они уже прикидывали, сколько возьмут золота и серебра. Все прочее, что было на волокушах — ткани, шерсть, хлеб, — их не интересовало.
   Никто не заметил, как откуда-то сбоку появился странный человек. Он возник словно прямо из воздуха, и, возможно, так оно и было — нечеткая фигура его расплывалась, окутанная розовым, чуть светящимся маревом. Незнакомец не походил на погонщика — для погонщика он был чересчур высок. Не мог он быть и воином — слишком худ. Да и одежда явно не по погоде — бесформенный длинный балахон, сплошь увешанный какими-то поблескивающими безделушками.
   — Опоздал, — горестно сказал незнакомец, пристально вглядываясь в происходящее.
   В этот момент шесть выстрелов унесли еще шесть жизней.
   Пришелец поднял руки к небу, прикрыл глаза.
   Еще один воин упал, сраженный пулей.
   Свечение, окутывающее фигуру незнакомца, сделалось ярче, насыщенней. Миг — и снег под его ногами стал плавиться. Еще мгновение — и высоко над головами ничего не подозревающих стрелков возник сияющий багровый шар. Пришелец выждал секунду, давая шару налиться пламенем, а потом резко опустил руки, и огненный метеор, следуя повелительному жесту, рухнул на стрелков.
   Столб горячего пара взметнулся к небу. Седого бородача волной гудящего пламени отшвырнуло в сторону. Сутулящегося коротышку, что стоял в центре, попросту раздавило — он не успел вскрикнуть, как превратился в жалкий бесформенный дымящийся ком. Черноволосый худощавый стрелок вспыхнул, словно пропитанный маслом фитиль. Какое-то мгновение он еще стоял, а потом стал разваливаться, рассыпаться крошевом горячей золы и углей.
   Воины в испуге отшатнулись, отвернули лица от нестерпимого жара.
   — Что это? — выдохнул один.
   — Маг! — крикнул тот, что надеялся к вечеру пройти перевал.
   — Где?
   Они обернулись, высматривая своего спасителя. А тот уже легко и стремительно шагал к ослепшему, обгоревшему стрелку-бородачу.
   — Откуда вы пришли? — Маг склонился над раненым стрелком, тронул его за плечо. Тот слабо вскрикнул и попытался отползти.
   — Скажи откуда, и я оставлю тебя в покое. — Вновь маг коснулся пальцами обугленной руки, и опять стрелок не смог сдержать крик.
   — Где, где Портал, из которого вы вышли? Говори! Где?… — Маг хлестал ладонью обгоревшее, вздрагивающее от боли тело. — Отвечай, стрелок! Отвечай!
   — Не… не… вижу… ничего… не вижу…
   — Откуда вы пришли? Скажи, и я оставлю тебя.
   — С севера… Два дня пути…
   Маг перестал истязать беспомощного стрелка, сел на снег, достал из-за пазухи большой свиток, осторожно развернул его, разгладил на колене.
   — С севера? Можешь показать на карте, откуда именно?
   — Я ослеп, — простонал стрелок. — Я не могу пошевелиться, такая боль.
   — Ты пытаешься смотреть глазами. Не надо. Их у тебя больше нет. Смотри душой. — Маг взял руку стрелка, осторожно распрямил скрюченные черные пальцы. — Следи за своей рукой. А боль я сниму. — Он прикрыл глаза и стал медленно водить ладонью стрелка над картой:
   — Мы здесь. Чувствуешь?… Это пик к западу… Это горное плато… Теперь двинемся на север… Ты видишь карту?… Видишь ее?…
   — Да, — прошептал бородач. — Вижу… Мы шли так… — Обгорелый палец дрогнул и прочертил на плотной бумаге линию. — Портал здесь.
   — Здесь? Там есть какие-то приметы?
   — Две скалы, похожие на птиц. Одна вся черная, вторая— белая с красными прожилками… Они смотрят друг на друга. Эти птицы. Они хотят улететь, но не могут, потому что они слишком тяжелые. Они крепки, как скалы, и так же тяжелы… — Стрелок начал бредить.
   — Хорошо, — сказал маг. Он отпустил руку стрелка — та безвольно упала, вынул из кармана тонкий свинцовый стержень и аккуратным крестом отметил место, указанное стрелком.
   Потом он долго сидел и изучал карту…
   Три оставшихся в живых воина почтительно смотрели на задумавшегося мага, держась в отдалении и не решаясь его потревожить. Погонщики успокаивали встревоженных быков и нетерпеливо косились в сторону замерших охранников. На мага они не смотрели — боялись…
   — Который из них? — бормотал маг. — Как узнать, который их них?… Уже совсем скоро! Где? Когда?… — Он встрепенулся, посмотрел на мечников, улыбнулся мягко и словно бы немного растерянно. Сказал в полный голос: — Что вы стоите? Замерзнете! — Он махнул рукой. — Идите! Быки все целы? Товар цел?… Так идите! Перевал скоро кончится… — Он торопливо свернул карту, убрал свиток за пазуху, поднялся на ноги и повторил: — Идите.
   — Спасибо вам, — склонил голову один из охранников.
   Маг досадливо отмахнулся и повернулся лицом на север. Приставив ладонь козырьком ко лбу, он всмотрелся вдаль.
   — Двенадцатый Портал где-то там, — пробормотал он себе под нос. Караван его больше не интересовал. Он повернулся к стрелку, наклонился к нему, вслушался в тяжелое прерывистое дыхание, в неровное биение сердца, всмотрелся в белки закатившихся глаз. Стрелок еще жил. — У меня есть к тебе дело, — сказал маг. — Ты отправишься домой, в свой мир, и найдешь нужного мне человека. И скажешь ему, что уже пора…
   Мечники повернули назад, к каравану. С немалым трудом они пробирались через взрытые сугробы. Проходя мимо убитых товарищей, воины старались не смотреть на мертвые тела, чтобы не беспокоить отходящие души.
   Погонщики, увидев, что охрана возвращается, ожили, зашевелились, криками подбодрили быков. Кто-то на радостях затянул во весь голос песню, вновь растревожив улегшееся было эхо…
   Вскоре караван продолжил свой путь, оставив на снегу россыпь безжизненных тел.
   А маг все сидел рядом с полуживым стрелком и что-то нашептывал, бормотал, водил руками над вздрагивающим телом.
   — Что он там делает? — спросил один из воинов, устроившись на волокуше.
   — Какое нам дело? — отозвался его товарищ. — У магов свои причуды.
   — Он спас нам жизни.
   — Ему что-то было нужно от стрелков. Ты слышал, о чем они говорили?
   — Нет.
   — Я тоже.
   — Интересно, откуда он появился? И куда идет?
   — Какое нам дело? У него своя дорога, у нас своя.
   — Но ведь он спас нам жизни…
   Караван вошел в ущелье. И, кажется, стало чуть теплей

Часть первая
БАРД

   Холодный ветер.
   Ночь на скрещенье дорог встречает
   Нищий певец.

Ятаро Кобаяси (Исса)

Глава 1

   Городишко был маленький, жалкий — час ходу из конца в конец, село, а не город. Узкие пыльные переулочки, тротуары, вымощенные расползающимися асфальтовыми плитками, разбитые дороги, вливающиеся в центральную площадь. Одно— и двухэтажные дома, частью деревянные, старой постройки, частью кирпичные — поновей. За заборами — огороды. Несколько панельных пятиэтажек, стоящих особняком на окраине, телевизионная вышка на холме, стеклянно-бетонное здание с надписью “УНИВЕРМАГ”, обшарпанная автобусная станция, церквушка с покосившимся крестом…
   Скучный городишко. Стас столько их уже перевидел…
   Понятно, что денег за игру не дадут, и — попросись переночевать в дом — не пустят.
   Но делать было нечего, и Стас, присмотрев местечко в тени пропыленного до седины тополя, перешел через дорогу.
   Людей на улице было немного. Прохожие подозрительно косились на чужака — длинноволосый, загорелый, футболка с надписью “AC/DC” навыпуск, кожаная куртка-носуха — вся в заклепках и металлических бляшках, рюкзачок за плечами, тяжелый футляр с гитарой в руках. Косились, но молчали — не здоровались, не интересовались, кто такой, откуда, зачем.
   Ни город, ни деревня…
   Он присел на бетонный невысокий бордюр — лицом к дереву, спиной к тротуару, — пристроил рядом футляр, стащил рюкзак. Расшнуровал ботинки, давая отдых ногам Потянулся. Прищурившись, сквозь тополиную крону глянул на солнце. Потом достал из рюкзака кусок полосатой клеенки, расстелил на коленях. Вытащил ломоть хлеба, два мясистых помидора, битое яблоко, помятое яйцо и коробок с солью. Быстро все съел, запил водой из плоской фляжки, прополоскал рот, сплюнул под тополь, на пыльную траву.
   За спиной проходили люди. Косились. Приглядывались. Оценивали. Отходя, обсуждали. Оборачивались. А ему было безразлично. Он привык…
   Закончив нехитрую трапезу, Стас завернул яичную скорлупу в клеенку и убрал в рюкзак. Он знал, что мусорить в чужом городе не стоит, как бы грязно здесь ни было. Это ИХ грязь.
   Прикрыв глаза и подставив лицо легкому ветерку, он посидел еще немного, наслаждаясь чувством сытости. А потом повернулся лицом к прохожим и взял на колени массивный гитарный футляр.
   Этот футляр он лично смастерил из толстой восьмимиллиметровой фанеры. Укрепил его металлическими накладками и уголками, намертво привинтил удобную ручку и широкий кожаный ремень, врезал три замка-защелки. Внутри было несколько отделений: для запасных струн, каподастра и медиаторов, для ключа и камертона. Сама гитара лежала на поролоновой подкладке, накрепко притянутая к мягкому ложу прочными ремешками. Стас делал футляр с таким расчетом, чтобы музыкальный инструмент остался невредим, даже если футляр будет использован в качестве дубины. И ему уже не раз доводилось проверять на практике точность своих расчетов…
   Он вынул гитару, ящик оставил открытым — для подношений. Склонив голову, пробежался пальцами по струнам, прислушался. Покрутил колки, подстраивая. Взял аккорд. Наиграл гамму. Удовлетворенно хмыкнул и поднял лицо.
   Люди шли мимо. Теперь они делали вид, что не замечают его.
   Раздумывая, с чего бы начать свое выступление, чем привлечь внимание прохожих, Стас перебирал струны, наигрывая что-то негромкое, легкое, блюзовое.
   — Давай “цыганенку”. — Рядом остановился нетрезвый помятый мужичок. Он высморкался, вытер пальцы о рубаху и спросил: — Можешь?
   — Могу, — ответил Стас и показал, что действительно может.
   — Здорово! — признал мужичок, притопнув ногой. — Здорово! — Он пьяно улыбнулся и потребовал: — Давай еще раз! С выходом!
   Стас не заставил себя упрашивать, вновь ударил по струнам.
   Подошла какая-то женщина. Сказала с укором в голосе:
   — Опять нажрался! Совсем дурной… Шел бы ты домой. Васильич!
   — Не мешай! — отмахнулся мужичок, косолапо притопывая под звонкий гитарный перебор, шлепая ладонями по своим тощим бедрам. — Слышь, как играет, шельма! Давай, давай, парень! Эх!…
   Остановился еще кто-то и еще. Стас не смотрел в сторону собирающихся людей, чтобы не вспугнуть их, он видел только гриф и струны.
   В чехол упала первая монетка, он сделал вид, что не заметил.
   Васильич разошелся, пустился вприсядку, но упал. Зрители рассмеялись.
   — Вставай, Васильич, — пошутил кто-то, — застудишь геморрой-то.
   Стас, не поднимая головы, изобразил что-то частушечное, задорное, на трех аккордах. И Васильич сразу подхватил:
 
   Я не старый, я не дед,
   я куплю велосипед,
   буду ездить за горой,
   чтоб лечить свой геморрой!
 
   Смех стал громче.
   Стас поднял голову, быстро глянул на собравшихся слушателей. Их было чуть больше десятка, они смотрели на скоморошничающего Васильича и словно бы не замечали гитариста.
 
   Я сегодня встал с утра
   с головой больной,
   выпил водки два ведра
   и хожу хмельной!
 
   отчаянно прокричал Васильич.
   — Ну все, понесло, теперь не остановишь, — сказал кто-то в толпе.
   — А парень-то кто? — спросили негромко, но Стас услышал.
   — Кто ж знает?
   — Не племяш ли Васильича? Из города?
   — Нет, что ты. Тому еще пятнадцати годов нет.
   — А этот тогда кто?
   — Да никто. Пришел сегодня с Голяницовской дороги.
   Я сам видел.
   — Пешком?
   — Ну да.
   — Чего ему здесь надо?…
 
   Я по девкам бы пошел,
   но портков я не нашел!
   Ущипнул за бок жену,
   вот теперь синяк на лбу.
 
   — Давай, парень! Давай! Жарь!
   Еще монетка упала на дно фанерного футляра — вторая. Народ раскошеливаться не спешил.
   — Что здесь такое? — В толпу втиснулась широкоплечая фигура в кожаной куртке и штанах с лампасами. — Васильич! Прекращай дебоширить! А то заберу на пять суток!
   — А-а, Степан Ильич! — Пьяный Васильич остановился, лукаво прищурился на явившуюся грозную личность, погрозил заскорузлым пальцем. — Забрать не имеешь права! Мы не буяним, зачем нас забирать? Просто культурно отдыхаем…
   — Я тебе покажу, имею я право или нет!
   — Правильно, Степан Ильич! — встряла женщина, которая уже пыталась отправить пьяницу домой. — Посади-ка ты его в камеру, подержи там, пока не протрезвеет.
   — Цыц, Варька! — Васильич плюнул женщине под ноги. — Цыц, говорю! Мужиком своим командуй, а мне ты не указ!…
   Стас прекратил играть, вынул из чехла монетки — три рубля, негусто, — убрал гитару, щелкнул замками.
   — Так ее, Васильич! — выкрикнули в разросшейся толпе. Все больше людей, заслышав перепалку, подходили ближе, интересовались, в чем дело.
   — Васильич опять с участковым ругается, — отвечали им. — И Варька, как всегда, лезет, куда не следует.
   — А парень-то кто?
   — Волосатик-то? Да на гитаре играл. Не наш, пришлый. Стас поднялся на ноги, неспешно отряхнулся. Васильич, прекратив ругань, повернулся к нему:
   — Ты чего бренчать перестал?
   — Хватит, — сказал Стас негромко.
   — Ты что? Его испужался, что ли? — Васильич кивнул на участкового. — Не боись!
   — Иди домой, Васильич! — Участковый положил руку пьянчужке на плечо, слегка развернул, мягко подтолкнул. — Иди!
   — Нажрался, ирод!… — заголосила было женщина, но участковый исподлобья глянул в ее сторону и оборвал:
   — Помолчи, Варвара Петровна!
   — Молчи, Варька! — прикрикнул Васильич, топнув ногой.
   — А ты иди, иди. — Широкоплечий Степан Ильич вновь толкнул подвыпившего мужичка. — И вы расходитесь, — он обвел толпу взглядом, — нечего тут стоять глазеть. Не цирк.
   — Все? — Васильич извернулся из-под руки участкового, обернулся к Стасу. — Музыки больше не будет?
   — Не будет, — кивнул Стас и слегка развел руками, словно бы извиняясь, словно бы говоря: “Ну что тут поделаешь?”
   — Эх, парень, — горестно вздохнул Васильич. — Тебе бы на пару с Васькой моим сыграть, он на гармони, ты на балалайке своей. — Еще раз вздохнув и потерянно махнув рукой, Васильич растолкал начавшую редеть толпу и, пошатываясь, заковылял по тротуару прочь, должно быть взяв курс к дому. Следом за ним, бормоча что-то под нос, направилась и Варвара Петровна.
   — Расходитесь, — сказал участковый толпе, — на сегодня все, цирк окончен… — Он повернулся к Стасу. — А ты, парень, погоди, не убегай. Разговор есть.
   — В участке? — спросил Стас.
   — Зачем так сразу? — Степан Ильич вроде бы даже обиделся. — Пиво пьешь?
   — Денег нет.
   — Я угощаю.
   Пью.
   — Ну тогда пойдем поговорим. — Он развернулся и не оглядываясь, размашисто и уверенно зашагал по направлению к большому зданию, на плоской крыше которого красовались облупленные покосившиеся буквы надписи: “УНИВЕРМАГ”.
   Стас поспешно забросил за плечи свой рюкзачок, подхватил гитару и побежал вдогонку за участковым. Он знал, что с представителями власти лучше всегда во всем соглашаться. И уж тем более если тебя приглашают выпить пива.
   В универмаге было на удивление прохладно, хотя кондиционеров не наблюдалось, да и откуда им взяться в этом заштатном городишке, где, как выяснилось, почти все знают друг друга лично? Выбор товаров был невелик — несколько импортных магнитол, черно-белый телевизор и пирамиды разнокалиберных многоцветных батареек в отделе “Радиотовары”, детские полосатые мячики, велосипед “Десна” и россыпь запчастей к мотоциклам и мопедам — в “Спорттоварах”, кастрюли, сковородки, тазы, лампочки и сиденья к унитазам — в “Промтоварах”. Был еще отдел “Одежда”, но и там особых богатств не наблюдалось. Одна-единственная на весь магазин касса пустовала. Две продавщицы, хихикая, обсуждали что-то, не об-решая внимания на редких посетителей, тем более что приходящие покупать ничего не собирались, а сразу же торопились в угол, отгороженный фанерными перегородками. “Пивной бар” — было написано на стене, и вырезанная из плотной бумаги стрелка указывала точное направление к самому популярному отделу этого универмага.
   — Привет, Маша, — поздоровался участковый с хозяйкой пивного закутка. — Мы посидим тут?
   — Сидите, — разрешила хозяйка, — выгонять не буду.
   — Холодненькое есть? — спросил участковый.
   — Найдем. Сколько?
   — Давай пока пару кружек, а там поглядим. Рыбка найдется?
   — Будет и рыбка.
   — Свояк ловил?
   — Как обычно.
   — Вот и ладно.
   Крякнув, Степан Ильич опустился на лавку. Сказал, обращаясь к Стасу:
   — Присаживайся. Не торопишься?
   — Куда мне торопиться?
   — Вот и правильно. Тише едешь, как известно… Издалека едешь?
   — Издалека, — не стал перечить Стас.
   — Документы есть?
   — Да, пожалуйста. — Стас с неохотой вытащил из внутреннего кармана куртки паспорт, протянул участковому. Тот взял, раскрыл книжечку, долго разглядывал фотографию. Полистал, внимательно изучая штампы прописок.
   Стас тем временем осмотрелся.
   Бар чистотой не блистал. На бетонном полу белели кляксы плевков, валялись изжеванные бычки, обрывки газет, рыбья чешуя и пивные пробки. Деревянные столешницы были испещрены надписями и рисунками, по большей части похабного содержания. Занавески на пыльных окнах-витринах выглядели так, словно о них постоянно вытирали руки — и наверняка именно так оно и было.
   — Что, не нравится? — усмехнулся участковый.
   — Отчего же, Степан Ильич? Здесь очень даже ничего.
   — Ого! Знаешь, как меня зовут. Откуда?
   — Слушать умею.
   — Понятно, — участковый хмыкнул, вернул паспорт хозяину. Стас несколько расслабился — если документы вернули, значит, задерживать действительно не будут… Хотя— кто знает?…
   К столику подошла хозяйка, поставила две стеклянные кружки с шапками густой пены поверху. Спросила:
   — Как там наш хряк, Ильич? Не нашли?
   — Ищем, Маша… Ищем… Ты рыбки обещала. Принеси, милая.
   — Сейчас будет. — Она, вильнув задом, ушла в подсобку.
   — Порося у них украли, — пояснил участковый. — Дело завели, да что толку? Где ж его теперь найдешь? Давно уж на шашлык употребили хряка. Однозначно… А кто? Не свои, нет. Свои друг друга знают, у соседа воровать никто не будет. Здесь все на виду… Чужие это, гастролеры. Приходят, тащат, что попало, а мне ищи…
   Стас промолчал, пододвинул к себе кружку, дунул на пену.
   — А ты, значит, путешествуешь, — предположил Степан Ильич.
   — Да.
   — Далеко забрался от дома-то своего… Бежишь от кого-то?
   — Нет.
   — Ну-ну…
   Вернулась Маша, бросила на стол две тараньки, хотела что-то спросить у Ильича, но поняла, что разговору мешать не стоит, отошла, встала за своим столом-тумбой, спряталась за кассой, стала пересчитывать выручку, то и дело поглядывая искоса на беседующих посетителей и прислушиваясь к их негромкому разговору.