Страница:
«Но он ведь и правда оставался здесь до своего последнего мгновения в этом мире», – подумал дэйлор, медленно обводя взглядом кабинет, стараясь разглядеть все до мелочей.
Мягкое, уютное кресло у потухшего камина. Бюро из черного дерева, изящное, покрытое резным орнаментом. Жесткий табурет, придвинутый к огромному письменному столу. А еще – свитки, листы пергамента, испещренные четким, властным почерком, раскиданные повсюду, даже на полу.
Шениор осторожно сел в кресло, положил руки на мягкие подлокотники – ему стало на редкость уютно, будто кресло это всегда принадлежало только ему и он привык сиживать в нем длинными вечерами, когда солнце уже село, но ночь еще не укрыла Дэйлорон своим покрывалом, и выползает туман, стелясь у земли в сизых сумерках…
«И в этом кресле сидел по вечерам Селлинор… Вещам ведь все равно, кто ими владеет – злодей или добрый, безобидный парень…»
Шениор лениво рассматривал королевскую мебель; уже не раз ловил себя на том, что резное бюро словно притягивает взгляд. И вдруг, хлопнув себя по лбу, вскочил на ноги. Ну конечно! Какой же он недотепа!
Разве не эту резьбу он видел в своем странном сне, где лорд Каннеус собственноручно отравил короля?
Дерево было теплым, чуть шершавым на ощупь. Шениор провел пальцами по завиткам орнамента на крышке, стараясь проделывать это так же, как Селлинор, и едва сдержал торжествующий возглас, когда сбоку открылся маленький тайничок.
Не смея вздохнуть и едва веря своей удаче, Шениор внимательно осмотрел края схрона, а затем осторожно извлек оттуда два предмета: свиток и миниатюру на костяной пластинке.
«Любопытно… Неужто прощальное слово Селлинора?»
Он подошел к окну и на свету рассмотрел миниатюру. Там было изображено лицо юной дэйлор в обрамлении высокого кружевного воротника. Бесспорно, девушка была красива, но отчего-то художник придал ее чертам слишком робкое и нерешительное выражение. Шениор повертел миниатюру в руках, однако, не найдя на ней никаких надписей, отложил в сторону. К портрету он еще вернется, обязательно… Как только прочитает содержимое пергамента…
«…Мой дражайший соперник! Если ты читаешь эти строки, значит, дух мой уже соединился с духами предков и, значит, у Дэйлорона появилась надежда.
Что может сказать в свое оправдание король, желающий отдать и государство, и народ врагу? Ровным счетом ничего. Но я все же попытаюсь.
Полагаю, ты уже видел портрет моей единственной дочери, прекрасной, как отражение солнца в каплях росы, как лунный цветок, расцветавший на черном зеркале Поющего озера? Ее считали мертвой, но на самом деле она была жива. Быть может, она жива и сейчас, когда ты читаешь эти строки, но ей уже нет спасения. Спасение было в моей слабости, но когда мы уходим, все, что принадлежало нам, в том числе и слабости, и пороки, уходит с нами.
Она попала в хищные лапы тех, кто называет себя людьми, и вот оно, мое единственное оправдание. Все, что я сделал, я сделал по требованию тех, кто держит ее в заточении. Только ради нее я убил Кейлора д'Амес, твоего отца. Только ради нее я собирался принять сражение с армией Империи и потерпеть поражение. И только ради нее я собирался отдать Дэйлорон на разграбление этим алчущим богатства тварям, что когда-то уже изгнали нас с южных земель. Вот и все, что я могу сказать, Шениор.
Теперь больше нет ничего – ни моей слабости, ни моей вины, которая заключалась в любви отца к дочери, ни шансов для моей малышки остаться в живых и вернуться в Дэйлорон. Но зато появилась надежда для дэйлор, и это прекрасно.
Ты можешь предать мое тело позору и лишить захоронения – это твое святое право. Как еще можно поступить с дэйлор, совершившим столь ужасное предательство? Вина моя в том, что жизнь дочери оказалась для меня важнее свободы целого народа. И, пока я был жив, я не мог поступить иначе. Пусть моя смерть даст Дэйлорону нового короля и новое будущее.
Селлинор д'Кташин, чей дух воссоединился с духами предков».
Похолодевшими пальцами Шениор скомкал свиток. В смятении хотел бросить его в огонь, но камин давно потух, и никто не собирался разжигать его снова. До коронации – точно. Потому Шениор снова расправил пергамент на столе, аккуратно сложил его и сунул обратно в тайник. Туда же последовал и портрет несчастной дэйлор, сделавшей из короля послушную марионетку.
«Пусть себе лежит дальше, – решил Шениор, – но кто бы мог подумать… что отцовская любовь способна погубить целый народ?»
– Да пребудет с тобой покой, – сказал он вслух, обращаясь к духу Селлинора, и быстро вышел из кабинета.
На сердце лежал камень, и душу бередило нехорошее предчувствие.
Первым было знамение, причем знамение дурное, не предвещающее ничего хорошего ни новоявленному королю, ни королевству.
Случилось это как раз во время коронации. В тот миг, когда Шениор протянул руки к сверкающей короне, чтобы возложить ее на собственную голову – ибо нет никого выше короля, – на самом краю зрения мелькнуло что-то ослепительно-белое.
Шениор осторожно скосил взгляд и понял, что чувства не подвели его: у дальнего окна, сквозь которое в тронный зал внимательно смотрели обе луны – Большая и Малая, – замерла изящная женская фигурка, задрапированная в белоснежный шелк. Дэйлор удивился, потому что не видел ее среди тех, кто был ему представлен раньше и кто должен был присутствовать на коронации. И еще больше удивился, когда понял, что никто из благородных не обращает на нее внимания, словно так оно и должно быть.
Незнакомка была молода и привлекательна; распущенные по плечам черные волосы отливали кровью в свете факелов. И – она плакала, время от времени вытирая глаза уголком белого платка.
– Милорд, корону! Берите корону! – тихонько зашептали за спиной два министра – Каннеус и Летрап.
Шениор посмотрел на золотое кружево, обильно украшенное бриллиантами великолепной огранки, на миг потеряв из виду женщину. А когда он снова взглянул туда, то уже никого не увидел.
Золотой обруч короны пришелся впору; благородные одобрительно зашептались – мол, добрый знак. Шениор обернулся и спросил у Каннеуса:
– Кто была та женщина, в белом платье? И почему мне не представили ее раньше?
Министр нахмурился и с сомнением поглядел на Шениора.
– О чем вы, милорд? Здесь не было ни одной женщины в белом. Ведь белый – цвет траура.
– Но я… видел ее, – упрямо пробормотал Шениор, – что ж, хотите сказать, что у меня галлюцинации?!!
– Ни в коем случае, милорд, – Каннеус склонил голову набок, о чем-то размышляя, – но я мало понимаю во всем этом. Вам лучше спросить у благородного д'Эвери. Он-то повидал куда больше меня.
Потом начался бал, но Шениор не принимал в нем участия. Перед глазами все стояло благородное лицо незнакомки. Кто она такая? И как пробралась на коронацию, когда у каждого входа был выставлен караул?..
На следующее утро он отправил сообщение Старшему. Оказалось, в кабинете Селлинора он не обратил внимания на одну очень занятную вещицу – массивный серебряный обруч на каменной подставке, покрытый письменами. Каннеус пояснил, что это – старое магическое приспособление для отправки королевских приказов. Стоило только написать текст, затем представить себе то лицо, которому должно быть доставлено послание, и положить его на подставку под кольцо. Причем устройство работало даже тогда, когда отправитель совершенно не видел Силу, что, в общем-то, оказалось как нельзя кстати в случае Шениора.
…Он был сильно удивлен, когда вампир выступил из тени прямо в королевском кабинете.
– Старший! – Шениор вскочил по привычке, но тот лишь махнул рукой.
– Это я должен отдавать тебе почести, Шениор. Меня обеспокоило твое послание, и вот я здесь. Ты в самом деле видел плачущую женщину в трауре?
Вампир, сложив руки на груди, прошелся по комнате.
– Да, Старший, – Шениор с надеждой поглядел на него, – вы что-то знаете о ней?
– Мне известно о знамениях, которые бывают на коронации. – Норл д'Эвери остановился и, прищурившись, внимательно посмотрел на Шениора. – Если во время церемонии владыка Дэйлорона видит что-нибудь странное, он видит будущее – свое и своего народа.
Шениор проглотил комок горькой слюны. Что-то было в голосе старого вампира, заставившее мелко задрожать пальцы.
– И… что же мне привиделось? – непослушными губами промолвил дэйлор. В груди вздулся пузырь, наполненный холодом. Сердце заколотилось мелко-мелко, словно затряслось в ужасе перед неотвратимым.
Вампир шагнул к нему и, опершись ладонями о стол, заглянул прямо в глаза.
– Когда-то мне довелось прочесть толкование этого видения. Плачущая женщина в белом, Шениор, это смерть. Смерть оплакивала тебя и твой народ, понимаешь? Ибо печальна судьба того владыки, на коронацию которого приходит дева в белых одеждах.
Пузырь лопнул, и ледяная жижа разлилась по всему телу, проникая в каждый его уголок, лишая способности двигаться и говорить.
Старший резко выпрямился.
– Тебе ничего не остается, как принять это, Шениор д'Амес. И, уж поверь, как бы мне хотелось, чтобы эта доля легла на плечи другого. Ты должен быть готов.
– Готов?!! Но к чему? – выдохнул наконец дэйлор.
Вампир скупо улыбнулся:
– К последнему испытанию, мой ученик. К тому, чтобы выдержать его достойно.
Потом Старший ушел, а Шениор невесть сколько просидел за столом, не имея сил пошевелиться.
«Толкование могло быть ошибочным, – хватался он, как утопающий за соломинку, – может быть, все еще обойдется… Пожалуйста, земля моя, огради меня и мой народ…»
Он смог заняться делами только к вечеру. И тогда же, после короткого совещания с министрами, было принято решение отправить трех куниц в лагерь врага и убить тех, кто командует вражеской армией. Это могло послужить недурственной демонстрацией военного искусства дэйлор, а заодно и смешало бы карты людскому правителю. Кого не смутит, когда многотысячная армия остается без командования? Это все равно что чудовище, лишенное головы одним взмахом дэйлорской сабли. В агонии оно будет биться, нанося вред тем, кто окажется поблизости.
Старший, на удивление, согласился отрядить для этого трех воинов из Гнезда; Шениор написал письмо, которое они должны были оставить рядом с телами убитых, и весь дворец погрузился в ожидание. А если более точно – все пошло своим чередом.
Гром грянул, когда во дворец прибыла Миртс и сообщила, что ни один из воинов не вернулся.
– Уж не знаю, кого они там встретили, – задумчиво пробормотала она, – только это должен был быть кто-то оч-чень сильный и ловкий. Если только тут магия людская не замешана.
– По моим сведениям, в армии не было чародеев, – заметил Шениор, – это даже в бумагах Селлинора значится…
И запнулся, подумав, а стоит ли доверять тому, что писал предатель.
– Я могу пробраться туда и все разузнать. – Миртс обольстительно улыбнулась. – Не был бы ты королем, Шениор, взяла бы с собой.
Он только развел руками.
– Будь осторожна, Миртс. Боюсь, Старший не простит мне, если с тобой что-нибудь случится.
Щечки Лунного Цветка зарумянились, но она быстро взяла себя в руки и сделала вид, что не поняла намека.
– Учитель позволил мне поступать так, как я сочту нужным, – усмехнулась она, – я разузнаю, что там творится, в лагере этих грязных животных, и принесу тебе подробный отчет, мой король.
– Буду признателен, – в тон ей ответил Шениор, – мне нужно знать, что там происходит на самом деле. И я верю в то, что твоя миссия будет успешной.
Миртс задорно тряхнула косичками и ушла. Прошло еще четыре дня, наполненных суетой дворцовой жизни. Благородные присягали новому королю на верность. Шениор, каждый раз с тревогой встречая восход лун, ждал новостей от Миртс.
Она появилась во дворце лишь на седьмой день. Ступая неслышно, прокралась прямиком в спальню Шениора, да так, что никто из часовых ничего не слышал и не видел.
– У меня дурные новости, – заявила она с ходу и бесцеремонно плюхнулась в кресло. Знала, что может себе это позволить; ведь Шениор по-прежнему оставался ее другом и почти младшим братом. Он не возражал; сел на постели, обхватив колени руками, и стал ждать.
– Я в основном слушала, Шениор, – негромко начала Миртс, – ты ведь знаешь, что люди много говорят, и можно узнать все, что захочешь, если только слушать и смотреть… Воины Гнезда убили двух генералов, а третьего не одолели. Ибо ведьма охраняла этого человека, Шениор. Твоя ведьма.
Он вздрогнул, но заставил себя молчать. Куница никогда не прерывает расспросами того, кто говорит, и Шениор лишь сильнее, до ломоты в висках, стискивал зубы.
Глаза Миртс зло блеснули.
– Я понимаю, что тебе неприятно это слышать, Шениор, но… Люди говорят, что ведьма сражалась за командора. Она живет в его шатре и, похоже, довольна своим положением. Я бы даже сказала, командор делает все, чтобы она осталась довольна, мне… довелось увидеть их… ну, вместе.
Она сделала паузу и внимательно посмотрела на Шениора.
– Тебе больно, да? Прости, но так лучше, чтобы ты знал. И еще есть кое-что важное, Шениор. Уже два дня в лагере живут людские чародеи. Пока что они бездействуют, но, боюсь, неспроста они там.
Шениор слушал ее вполуха. Ему было очень больно и неприятно, словно… Словно Миральда предала его.
«Прекрати. Она – человек, и нет ничего странного в том, что молодая женщина решила соединиться с мужчиной. Ты же сам радовался, когда они нашли ее, едва живую, и увезли с собой! И чем ты недоволен теперь?»
«Но нам было так хорошо и спокойно вдвоем… Почему, почему такая несправедливость? Почему она теперь так далеко от меня, и я не могу чувствовать ее рядом?»
Хрустнув суставами, Шениор судорожно сжал пальцы – так, словно сжимал их на белом горле зеленоглазой ведьмы.
Глава 8
Мягкое, уютное кресло у потухшего камина. Бюро из черного дерева, изящное, покрытое резным орнаментом. Жесткий табурет, придвинутый к огромному письменному столу. А еще – свитки, листы пергамента, испещренные четким, властным почерком, раскиданные повсюду, даже на полу.
Шениор осторожно сел в кресло, положил руки на мягкие подлокотники – ему стало на редкость уютно, будто кресло это всегда принадлежало только ему и он привык сиживать в нем длинными вечерами, когда солнце уже село, но ночь еще не укрыла Дэйлорон своим покрывалом, и выползает туман, стелясь у земли в сизых сумерках…
«И в этом кресле сидел по вечерам Селлинор… Вещам ведь все равно, кто ими владеет – злодей или добрый, безобидный парень…»
Шениор лениво рассматривал королевскую мебель; уже не раз ловил себя на том, что резное бюро словно притягивает взгляд. И вдруг, хлопнув себя по лбу, вскочил на ноги. Ну конечно! Какой же он недотепа!
Разве не эту резьбу он видел в своем странном сне, где лорд Каннеус собственноручно отравил короля?
Дерево было теплым, чуть шершавым на ощупь. Шениор провел пальцами по завиткам орнамента на крышке, стараясь проделывать это так же, как Селлинор, и едва сдержал торжествующий возглас, когда сбоку открылся маленький тайничок.
Не смея вздохнуть и едва веря своей удаче, Шениор внимательно осмотрел края схрона, а затем осторожно извлек оттуда два предмета: свиток и миниатюру на костяной пластинке.
«Любопытно… Неужто прощальное слово Селлинора?»
Он подошел к окну и на свету рассмотрел миниатюру. Там было изображено лицо юной дэйлор в обрамлении высокого кружевного воротника. Бесспорно, девушка была красива, но отчего-то художник придал ее чертам слишком робкое и нерешительное выражение. Шениор повертел миниатюру в руках, однако, не найдя на ней никаких надписей, отложил в сторону. К портрету он еще вернется, обязательно… Как только прочитает содержимое пергамента…
«…Мой дражайший соперник! Если ты читаешь эти строки, значит, дух мой уже соединился с духами предков и, значит, у Дэйлорона появилась надежда.
Что может сказать в свое оправдание король, желающий отдать и государство, и народ врагу? Ровным счетом ничего. Но я все же попытаюсь.
Полагаю, ты уже видел портрет моей единственной дочери, прекрасной, как отражение солнца в каплях росы, как лунный цветок, расцветавший на черном зеркале Поющего озера? Ее считали мертвой, но на самом деле она была жива. Быть может, она жива и сейчас, когда ты читаешь эти строки, но ей уже нет спасения. Спасение было в моей слабости, но когда мы уходим, все, что принадлежало нам, в том числе и слабости, и пороки, уходит с нами.
Она попала в хищные лапы тех, кто называет себя людьми, и вот оно, мое единственное оправдание. Все, что я сделал, я сделал по требованию тех, кто держит ее в заточении. Только ради нее я убил Кейлора д'Амес, твоего отца. Только ради нее я собирался принять сражение с армией Империи и потерпеть поражение. И только ради нее я собирался отдать Дэйлорон на разграбление этим алчущим богатства тварям, что когда-то уже изгнали нас с южных земель. Вот и все, что я могу сказать, Шениор.
Теперь больше нет ничего – ни моей слабости, ни моей вины, которая заключалась в любви отца к дочери, ни шансов для моей малышки остаться в живых и вернуться в Дэйлорон. Но зато появилась надежда для дэйлор, и это прекрасно.
Ты можешь предать мое тело позору и лишить захоронения – это твое святое право. Как еще можно поступить с дэйлор, совершившим столь ужасное предательство? Вина моя в том, что жизнь дочери оказалась для меня важнее свободы целого народа. И, пока я был жив, я не мог поступить иначе. Пусть моя смерть даст Дэйлорону нового короля и новое будущее.
Селлинор д'Кташин, чей дух воссоединился с духами предков».
Похолодевшими пальцами Шениор скомкал свиток. В смятении хотел бросить его в огонь, но камин давно потух, и никто не собирался разжигать его снова. До коронации – точно. Потому Шениор снова расправил пергамент на столе, аккуратно сложил его и сунул обратно в тайник. Туда же последовал и портрет несчастной дэйлор, сделавшей из короля послушную марионетку.
«Пусть себе лежит дальше, – решил Шениор, – но кто бы мог подумать… что отцовская любовь способна погубить целый народ?»
– Да пребудет с тобой покой, – сказал он вслух, обращаясь к духу Селлинора, и быстро вышел из кабинета.
На сердце лежал камень, и душу бередило нехорошее предчувствие.
* * *
На протяжении последующих дней Шениор на собственной шкуре ощутил, что такое быть королем, и не раз мечтал вновь оказаться в Гнезде куниц. Круговерть дел захватила его и понесла, отмеряя часы Советами, приказами, аудиенциями… Но все-таки произошло два события, накрепко осевшие в памяти Шениора и вы дающиеся из пестрой и однообразной толчеи своих собратьев.Первым было знамение, причем знамение дурное, не предвещающее ничего хорошего ни новоявленному королю, ни королевству.
Случилось это как раз во время коронации. В тот миг, когда Шениор протянул руки к сверкающей короне, чтобы возложить ее на собственную голову – ибо нет никого выше короля, – на самом краю зрения мелькнуло что-то ослепительно-белое.
Шениор осторожно скосил взгляд и понял, что чувства не подвели его: у дальнего окна, сквозь которое в тронный зал внимательно смотрели обе луны – Большая и Малая, – замерла изящная женская фигурка, задрапированная в белоснежный шелк. Дэйлор удивился, потому что не видел ее среди тех, кто был ему представлен раньше и кто должен был присутствовать на коронации. И еще больше удивился, когда понял, что никто из благородных не обращает на нее внимания, словно так оно и должно быть.
Незнакомка была молода и привлекательна; распущенные по плечам черные волосы отливали кровью в свете факелов. И – она плакала, время от времени вытирая глаза уголком белого платка.
– Милорд, корону! Берите корону! – тихонько зашептали за спиной два министра – Каннеус и Летрап.
Шениор посмотрел на золотое кружево, обильно украшенное бриллиантами великолепной огранки, на миг потеряв из виду женщину. А когда он снова взглянул туда, то уже никого не увидел.
Золотой обруч короны пришелся впору; благородные одобрительно зашептались – мол, добрый знак. Шениор обернулся и спросил у Каннеуса:
– Кто была та женщина, в белом платье? И почему мне не представили ее раньше?
Министр нахмурился и с сомнением поглядел на Шениора.
– О чем вы, милорд? Здесь не было ни одной женщины в белом. Ведь белый – цвет траура.
– Но я… видел ее, – упрямо пробормотал Шениор, – что ж, хотите сказать, что у меня галлюцинации?!!
– Ни в коем случае, милорд, – Каннеус склонил голову набок, о чем-то размышляя, – но я мало понимаю во всем этом. Вам лучше спросить у благородного д'Эвери. Он-то повидал куда больше меня.
Потом начался бал, но Шениор не принимал в нем участия. Перед глазами все стояло благородное лицо незнакомки. Кто она такая? И как пробралась на коронацию, когда у каждого входа был выставлен караул?..
На следующее утро он отправил сообщение Старшему. Оказалось, в кабинете Селлинора он не обратил внимания на одну очень занятную вещицу – массивный серебряный обруч на каменной подставке, покрытый письменами. Каннеус пояснил, что это – старое магическое приспособление для отправки королевских приказов. Стоило только написать текст, затем представить себе то лицо, которому должно быть доставлено послание, и положить его на подставку под кольцо. Причем устройство работало даже тогда, когда отправитель совершенно не видел Силу, что, в общем-то, оказалось как нельзя кстати в случае Шениора.
…Он был сильно удивлен, когда вампир выступил из тени прямо в королевском кабинете.
– Старший! – Шениор вскочил по привычке, но тот лишь махнул рукой.
– Это я должен отдавать тебе почести, Шениор. Меня обеспокоило твое послание, и вот я здесь. Ты в самом деле видел плачущую женщину в трауре?
Вампир, сложив руки на груди, прошелся по комнате.
– Да, Старший, – Шениор с надеждой поглядел на него, – вы что-то знаете о ней?
– Мне известно о знамениях, которые бывают на коронации. – Норл д'Эвери остановился и, прищурившись, внимательно посмотрел на Шениора. – Если во время церемонии владыка Дэйлорона видит что-нибудь странное, он видит будущее – свое и своего народа.
Шениор проглотил комок горькой слюны. Что-то было в голосе старого вампира, заставившее мелко задрожать пальцы.
– И… что же мне привиделось? – непослушными губами промолвил дэйлор. В груди вздулся пузырь, наполненный холодом. Сердце заколотилось мелко-мелко, словно затряслось в ужасе перед неотвратимым.
Вампир шагнул к нему и, опершись ладонями о стол, заглянул прямо в глаза.
– Когда-то мне довелось прочесть толкование этого видения. Плачущая женщина в белом, Шениор, это смерть. Смерть оплакивала тебя и твой народ, понимаешь? Ибо печальна судьба того владыки, на коронацию которого приходит дева в белых одеждах.
Пузырь лопнул, и ледяная жижа разлилась по всему телу, проникая в каждый его уголок, лишая способности двигаться и говорить.
Старший резко выпрямился.
– Тебе ничего не остается, как принять это, Шениор д'Амес. И, уж поверь, как бы мне хотелось, чтобы эта доля легла на плечи другого. Ты должен быть готов.
– Готов?!! Но к чему? – выдохнул наконец дэйлор.
Вампир скупо улыбнулся:
– К последнему испытанию, мой ученик. К тому, чтобы выдержать его достойно.
Потом Старший ушел, а Шениор невесть сколько просидел за столом, не имея сил пошевелиться.
«Толкование могло быть ошибочным, – хватался он, как утопающий за соломинку, – может быть, все еще обойдется… Пожалуйста, земля моя, огради меня и мой народ…»
Он смог заняться делами только к вечеру. И тогда же, после короткого совещания с министрами, было принято решение отправить трех куниц в лагерь врага и убить тех, кто командует вражеской армией. Это могло послужить недурственной демонстрацией военного искусства дэйлор, а заодно и смешало бы карты людскому правителю. Кого не смутит, когда многотысячная армия остается без командования? Это все равно что чудовище, лишенное головы одним взмахом дэйлорской сабли. В агонии оно будет биться, нанося вред тем, кто окажется поблизости.
Старший, на удивление, согласился отрядить для этого трех воинов из Гнезда; Шениор написал письмо, которое они должны были оставить рядом с телами убитых, и весь дворец погрузился в ожидание. А если более точно – все пошло своим чередом.
Гром грянул, когда во дворец прибыла Миртс и сообщила, что ни один из воинов не вернулся.
– Уж не знаю, кого они там встретили, – задумчиво пробормотала она, – только это должен был быть кто-то оч-чень сильный и ловкий. Если только тут магия людская не замешана.
– По моим сведениям, в армии не было чародеев, – заметил Шениор, – это даже в бумагах Селлинора значится…
И запнулся, подумав, а стоит ли доверять тому, что писал предатель.
– Я могу пробраться туда и все разузнать. – Миртс обольстительно улыбнулась. – Не был бы ты королем, Шениор, взяла бы с собой.
Он только развел руками.
– Будь осторожна, Миртс. Боюсь, Старший не простит мне, если с тобой что-нибудь случится.
Щечки Лунного Цветка зарумянились, но она быстро взяла себя в руки и сделала вид, что не поняла намека.
– Учитель позволил мне поступать так, как я сочту нужным, – усмехнулась она, – я разузнаю, что там творится, в лагере этих грязных животных, и принесу тебе подробный отчет, мой король.
– Буду признателен, – в тон ей ответил Шениор, – мне нужно знать, что там происходит на самом деле. И я верю в то, что твоя миссия будет успешной.
Миртс задорно тряхнула косичками и ушла. Прошло еще четыре дня, наполненных суетой дворцовой жизни. Благородные присягали новому королю на верность. Шениор, каждый раз с тревогой встречая восход лун, ждал новостей от Миртс.
Она появилась во дворце лишь на седьмой день. Ступая неслышно, прокралась прямиком в спальню Шениора, да так, что никто из часовых ничего не слышал и не видел.
– У меня дурные новости, – заявила она с ходу и бесцеремонно плюхнулась в кресло. Знала, что может себе это позволить; ведь Шениор по-прежнему оставался ее другом и почти младшим братом. Он не возражал; сел на постели, обхватив колени руками, и стал ждать.
– Я в основном слушала, Шениор, – негромко начала Миртс, – ты ведь знаешь, что люди много говорят, и можно узнать все, что захочешь, если только слушать и смотреть… Воины Гнезда убили двух генералов, а третьего не одолели. Ибо ведьма охраняла этого человека, Шениор. Твоя ведьма.
Он вздрогнул, но заставил себя молчать. Куница никогда не прерывает расспросами того, кто говорит, и Шениор лишь сильнее, до ломоты в висках, стискивал зубы.
Глаза Миртс зло блеснули.
– Я понимаю, что тебе неприятно это слышать, Шениор, но… Люди говорят, что ведьма сражалась за командора. Она живет в его шатре и, похоже, довольна своим положением. Я бы даже сказала, командор делает все, чтобы она осталась довольна, мне… довелось увидеть их… ну, вместе.
Она сделала паузу и внимательно посмотрела на Шениора.
– Тебе больно, да? Прости, но так лучше, чтобы ты знал. И еще есть кое-что важное, Шениор. Уже два дня в лагере живут людские чародеи. Пока что они бездействуют, но, боюсь, неспроста они там.
Шениор слушал ее вполуха. Ему было очень больно и неприятно, словно… Словно Миральда предала его.
«Прекрати. Она – человек, и нет ничего странного в том, что молодая женщина решила соединиться с мужчиной. Ты же сам радовался, когда они нашли ее, едва живую, и увезли с собой! И чем ты недоволен теперь?»
«Но нам было так хорошо и спокойно вдвоем… Почему, почему такая несправедливость? Почему она теперь так далеко от меня, и я не могу чувствовать ее рядом?»
Хрустнув суставами, Шениор судорожно сжал пальцы – так, словно сжимал их на белом горле зеленоглазой ведьмы.
Глава 8
ВО СЛАВУ ИМПЕРИИ!
Из шатра командора доносились веселые, разгоряченные вином голоса – маги пожелали закатить пирушку в честь своего прибытия. Геллер хотел, чтобы Миральда тоже приняла в ней участие, но она наотрез отказалась, приврав, что плохо себя чувствует.
На самом деле ей не хотелось лишний раз показываться на глаза приехавшим чародеям. И ей совершенно не нравилось то, что они с первого взгляда признали в ней свою, обладающую Даром, и то, как смотрел на нее старший, главный чародей, тот, который был одет в темно-синий кафтан с серебряным шитьем, в его блестящих карих глазах Миральда прочла алчность, граничащую с жаждой обладания. Маг смотрел на нее как на желанную дичь.
Вот потому-то и сидела она сейчас на траве, прислонившись спиной к корявому стволу дуба и прислушиваясь к гомону, доносившемуся из шатра.
Время перевалило за полночь, но сон не шел и забираться в маленькую душную палатку, разбитую специально для нее, тоже не хотелось. Миральда сидела, зябко обхватив руками колени, и пыталась привести в порядок блуждающие мысли. Ведь тропка ее судьбы слишком сильно петляла последнее время: появление Шениора, безнадежная и страшная схватка с вампиром, долгая болезнь, погружение в омут безумия почти до самого дна – и чудесное исцеление. А еще мужчина, который буквально сводил ее с ума. И могла ли она себе представить раньше, что согласится поехать в Алларен и служить Императору? Все это выглядело сумасшедшей затеей, иначе и не назовешь.
При одной мысли об этом Миральда почувствовала, как щеки налились жаром. Она приложила к лицу прохладные ладони и постаралась успокоиться.
«Сейчас я куда как более безумна, чем тогда, в плену у призраков, – грустно подумала ведьма, – хорошо еще, что он не замечает… и, ох, как же глупо было с ним целоваться…»
Как назло, в этот миг, как ей показалось, из шатра донесся твердый голос командора. Сердце ведьмы подпрыгнуло и замерло, а затем неистово заколотилось, пытаясь выскочить из груди.
«Тьфу! Совсем сбрендила! – Она закусила губу. – Разве тебе, подруга, неизвестно, что ведьмам не следует привязываться к обычным людям?»
– Но он исцелил меня, – вслух пробормотала она, – призраки ушли, они почувствовали его силу. Даже Глорис и Эсвендил поняли, что пора им наконец успокоиться… Его сила согревает меня и дает надежду.
И это была чистая правда.
Миральда мало что помнила из драки с тем вампиром. Шениор не проснулся, скорее всего, находясь под воздействием чар темной нелюди. А она, ведьма, вцепившись одной рукой в тянущиеся к шее белые пальцы, другой нашарила подготовленные компоненты заклятий и от души плеснула молниями прямо в искаженное яростью лицо. Но вампир оказался куда более могущественным противником, чем можно было предположить… И они сцепились, как два разъяренных кота. Миральда отчетливо помнила, как вампир затягивал развороченную грудь, как, улучив момент, рванулся вперед, и в решете прореженной обмороками памяти осталось лишь страшное ощущение уходящей жизни.
Потом победитель бросил ее умирать, а Шениора забрал с собой.
Миральда не знала, сколько времени она пролежала в беспамятстве, но когда пришла в себя, то услышала человеческий голос. Ей хотелось ответить, подать хоть какой-то знак о том, что она жива, что лежит в хижине, и не могла даже открыть глаза. Хоть и ненавидела ведьма людей, лишивших ее всего, однако желание жить взяло свое; и потому она испытала ни с чем не сравнимую радость, когда человек не бросил ее, а забрал с собой.
Но болезнь есть болезнь. Она погружалась в бездну отчаяния, и мимо, в сизой дымке, проплывали лица тех, кого она убила на своем пути. Миральде хотелось прогнать их, но они упорно преследовали ее, ухмыляясь еще более мерзко, чем тогда, до появления Шениора. Время от времени наведывались сестры, участливо заглядывали ей в глаза и всячески увещевали вернуться.
«Ты что, прячешься здесь от того вампира? – вопрошала Эсвендил. – Опомнись, детка! Он уже и забыл о твоем существовании».
Глорис поддакивала и хитро улыбалась.
«Ну же, Миральда… Мы и не думали, что ты такая трусиха… Возвращайся туда, где тебе надлежит быть».
Потом они все-таки заставили ее всплыть на поверхность, где ее уже ждал… Командор великой Империи.
И призраки, испугавшись его света и его воли, разлетелись в разные стороны, как стая испуганных ворон. А сама Миральда быстро пошла на поправку.
Правда, нет-нет да накатывала горькая волна печали: вампир забрал Шениора, и уж конечно не для того, чтобы вести светские беседы. Скорее всего, ее малыш, выросший из серой личинки, уже давно соединился со своими предками. Но она ничего не могла поделать, и оставалось только укорять судьбу за то, что так мало было отпущено жизни этому славному дэйлор.
Грустила бы она по Шениору больше, если бы он был человеком? Миральда не знала. Он был подобен проблеску молнии – быстрому и смертоносному – в ее судьбе. И они слишком мало провели времени вместе, чтобы привязаться друг к другу по-настоящему. Шениор появился и исчез. Возможно, это было к лучшему, ибо разрушительно влияние нелюди на судьбу человека. В этом Миральда уже не сомневалась.
…Полог шатра отодвинулся, ведьма с надеждой посмотрела туда, но тут же сжалась в комочек, стараясь сделаться незаметной, слиться с прохладным мраком ночи. Чуть пошатываясь, из багрового треугольника света выступил приезжий маг и, быстро оглядевшись, направился в ближайшие кусты. Миральда брезгливо поморщилась, хотя – что уж говорить – все было вполне естественно.
Через некоторое время он снова появился, шагая нетвердо и расставив для равновесия руки; добравшись до шатра, снова нырнул внутрь. Миральда вздохнула. Хорошо, что этот человек не заметил ее…
Ночь потихоньку шла на убыль. Восточный краешек неба чуть посветлел; Малая луна висела над самым горизонтом. Миральда невольно залюбовалась бледным лучом лунного света, запутавшимся в охотничьей сети паука. Она была пуста, только пожелтевший листок прилип к поблескивающей клейкой нити. Вид этого одинокого листочка, подрагивающего в перекрестьях лунной паутины, напомнил ведьме о том, что наступила осень и что скоро начнутся холодные проливные дожди. Миральда вдруг подумала о том, что сама похожа на этот одинокий листок: ведьма среди людей и человек среди нелюди. Куда дальше понесет ее ветер? На глаза навернулись слезы.
«Что толку думать и гадать? Ты все равно не найдешь ответа…»
И, вздохнув, Миральда вновь стала слушать уходящую ночь.
Шум в командорском шатре постепенно затих, и ведьма поняла, что они попросту улеглись спать.
«Мне тоже не мешало бы вздремнуть», – подумала она, поднимаясь и потягиваясь.
…В палатке было темно, хоть глаз выколи. Миральда на ощупь пробралась к расстеленной перине, провела рукой по одеялу, но вместо мягкого ворса ощутила полотно рубахи.
– А, Миральда! – Командор сладко зевнул. – Хотелось бы знать, где ты была всю ночь? Зачаровывала моих солдат?
– Что ты здесь делаешь? – строго спросила ведьма. – Я думала, это моя палатка?
В темноте не было видно его лица, но ведьме показалось, что Геллер улыбается.
– Бесспорно, твоя. Но, видишь ли, мою заняли гости… надеюсь, ты не в обиде, что я вздремнул у тебя?
– Я думала, ты сейчас с ними, – глухо пробормотала Миральда. Близость Геллера сводила с ума; обострившееся обоняние улавливало запах его тела. Ведьма чуть отодвинулась, но тут же горячие пальцы поймали ее запястье.
– Миральда…
– Что?
– Вообще-то я надеялся, что ты подаришь мне еще один восхитительный поцелуй.
Она закрыла глаза, сосчитала до десяти, чтобы усмирить забурлившую кровь.
– Геллер, это было неправильно, понимаешь? Ведьма не должна…
Недослушав, он притянул ее к себе и легко коснулся губами лба. Промурлыкал, как довольный котяра:
– Это были восхитительные мгновения. Я еще ни разу не испытывал ничего подобного.
Миральда, не удержавшись, фыркнула.
– Ты что, пытаешься убедить меня в том, что никогда ни с кем не целовался?
И постаралась освободиться, но не тут-то было – рука, обнимавшая ее, обрела твердость железа.
– Нет, конечно же, – тихо сказал Геллер.
– Я ведьма. Ты не боишься? – сделала последнюю попытку Миральда, чувствуя в темноте, как ловкие пальцы командора играючи справились с завязками на сорочке. Теряя последние капли благоразумия, она всем телом прильнула к нему.
– Нет, не боюсь.
На четвертый день, выбравшись поутру из палатки и с неохотой раздергивая занавес мыслей о следующей ночи, Миральда с удивлением уставилась на непонятное сооружение, возведенное прямехонько перед шатром командора. Под ребрами тупая боль стянулась в кокон – знакомое ощущение чего-то плохого… И дело было даже не в том, что Миральда никогда не видела ничего подобного. Просто… От странного механизма буквально несло недоброй силой и опасностью.
Столбняк продлился считаные мгновения. Затем ведьма вскочила на ноги и, пользуясь тем, что рядом с сооружением никого не было, подошла поближе.
Она и в самом деле никогда не видела ничего похожего. Ведьмы черпают Силу в незамысловатых компонентах, располагая их как подобает, а потому еще с давних времен не считалось смешным или странным, когда ведьма обвешивала себя мешочками со снадобьями, птичьими перышками, кусочками самоцветов и прочей дребеденью, становясь похожей на витрину преуспевающего торговца. Наоборот, такая ведьма внушала уважение и страх, ибо могла сотворить множество самых разнообразных заклятий.
Здесь же, на поляне, стояло нечто, созданное специально для получения Силы, черной, вредоносной Силы, направленной на… Миральда зажмурилась. Открыла свое восприятие – и через мгновение поняла: Сила, порождаемая взаимодействием полей сооружения, была направлена на уничтожение существ нелюдской природы!
Едва веря собственным ощущениям, Миральда стояла и смотрела на созданную чародеями смерть. В центре был установлен гигантский котел, окруженный тонкими железными спицами, соединенными меж собой коленцами и напоминающими лапки паука. Над котлом раскрывала зев воронка, переходящая в змеевик, который, в свою очередь, проходил над подготовленными кострищами и обрывался аккурат над медной жаровней. Земля вокруг нее была исчерчена концентрическими кругами, по четырем сторонам света обложенными белыми косточками. Приглядевшись внимательнее, Миральда поняла, что косточки эти – не что иное, как фаланги человеческих пальцев. Тошнота резко подкатила к горлу, и ведьма поспешно отвернулась.
На самом деле ей не хотелось лишний раз показываться на глаза приехавшим чародеям. И ей совершенно не нравилось то, что они с первого взгляда признали в ней свою, обладающую Даром, и то, как смотрел на нее старший, главный чародей, тот, который был одет в темно-синий кафтан с серебряным шитьем, в его блестящих карих глазах Миральда прочла алчность, граничащую с жаждой обладания. Маг смотрел на нее как на желанную дичь.
Вот потому-то и сидела она сейчас на траве, прислонившись спиной к корявому стволу дуба и прислушиваясь к гомону, доносившемуся из шатра.
Время перевалило за полночь, но сон не шел и забираться в маленькую душную палатку, разбитую специально для нее, тоже не хотелось. Миральда сидела, зябко обхватив руками колени, и пыталась привести в порядок блуждающие мысли. Ведь тропка ее судьбы слишком сильно петляла последнее время: появление Шениора, безнадежная и страшная схватка с вампиром, долгая болезнь, погружение в омут безумия почти до самого дна – и чудесное исцеление. А еще мужчина, который буквально сводил ее с ума. И могла ли она себе представить раньше, что согласится поехать в Алларен и служить Императору? Все это выглядело сумасшедшей затеей, иначе и не назовешь.
При одной мысли об этом Миральда почувствовала, как щеки налились жаром. Она приложила к лицу прохладные ладони и постаралась успокоиться.
«Сейчас я куда как более безумна, чем тогда, в плену у призраков, – грустно подумала ведьма, – хорошо еще, что он не замечает… и, ох, как же глупо было с ним целоваться…»
Как назло, в этот миг, как ей показалось, из шатра донесся твердый голос командора. Сердце ведьмы подпрыгнуло и замерло, а затем неистово заколотилось, пытаясь выскочить из груди.
«Тьфу! Совсем сбрендила! – Она закусила губу. – Разве тебе, подруга, неизвестно, что ведьмам не следует привязываться к обычным людям?»
– Но он исцелил меня, – вслух пробормотала она, – призраки ушли, они почувствовали его силу. Даже Глорис и Эсвендил поняли, что пора им наконец успокоиться… Его сила согревает меня и дает надежду.
И это была чистая правда.
Миральда мало что помнила из драки с тем вампиром. Шениор не проснулся, скорее всего, находясь под воздействием чар темной нелюди. А она, ведьма, вцепившись одной рукой в тянущиеся к шее белые пальцы, другой нашарила подготовленные компоненты заклятий и от души плеснула молниями прямо в искаженное яростью лицо. Но вампир оказался куда более могущественным противником, чем можно было предположить… И они сцепились, как два разъяренных кота. Миральда отчетливо помнила, как вампир затягивал развороченную грудь, как, улучив момент, рванулся вперед, и в решете прореженной обмороками памяти осталось лишь страшное ощущение уходящей жизни.
Потом победитель бросил ее умирать, а Шениора забрал с собой.
Миральда не знала, сколько времени она пролежала в беспамятстве, но когда пришла в себя, то услышала человеческий голос. Ей хотелось ответить, подать хоть какой-то знак о том, что она жива, что лежит в хижине, и не могла даже открыть глаза. Хоть и ненавидела ведьма людей, лишивших ее всего, однако желание жить взяло свое; и потому она испытала ни с чем не сравнимую радость, когда человек не бросил ее, а забрал с собой.
Но болезнь есть болезнь. Она погружалась в бездну отчаяния, и мимо, в сизой дымке, проплывали лица тех, кого она убила на своем пути. Миральде хотелось прогнать их, но они упорно преследовали ее, ухмыляясь еще более мерзко, чем тогда, до появления Шениора. Время от времени наведывались сестры, участливо заглядывали ей в глаза и всячески увещевали вернуться.
«Ты что, прячешься здесь от того вампира? – вопрошала Эсвендил. – Опомнись, детка! Он уже и забыл о твоем существовании».
Глорис поддакивала и хитро улыбалась.
«Ну же, Миральда… Мы и не думали, что ты такая трусиха… Возвращайся туда, где тебе надлежит быть».
Потом они все-таки заставили ее всплыть на поверхность, где ее уже ждал… Командор великой Империи.
И призраки, испугавшись его света и его воли, разлетелись в разные стороны, как стая испуганных ворон. А сама Миральда быстро пошла на поправку.
Правда, нет-нет да накатывала горькая волна печали: вампир забрал Шениора, и уж конечно не для того, чтобы вести светские беседы. Скорее всего, ее малыш, выросший из серой личинки, уже давно соединился со своими предками. Но она ничего не могла поделать, и оставалось только укорять судьбу за то, что так мало было отпущено жизни этому славному дэйлор.
Грустила бы она по Шениору больше, если бы он был человеком? Миральда не знала. Он был подобен проблеску молнии – быстрому и смертоносному – в ее судьбе. И они слишком мало провели времени вместе, чтобы привязаться друг к другу по-настоящему. Шениор появился и исчез. Возможно, это было к лучшему, ибо разрушительно влияние нелюди на судьбу человека. В этом Миральда уже не сомневалась.
…Полог шатра отодвинулся, ведьма с надеждой посмотрела туда, но тут же сжалась в комочек, стараясь сделаться незаметной, слиться с прохладным мраком ночи. Чуть пошатываясь, из багрового треугольника света выступил приезжий маг и, быстро оглядевшись, направился в ближайшие кусты. Миральда брезгливо поморщилась, хотя – что уж говорить – все было вполне естественно.
Через некоторое время он снова появился, шагая нетвердо и расставив для равновесия руки; добравшись до шатра, снова нырнул внутрь. Миральда вздохнула. Хорошо, что этот человек не заметил ее…
Ночь потихоньку шла на убыль. Восточный краешек неба чуть посветлел; Малая луна висела над самым горизонтом. Миральда невольно залюбовалась бледным лучом лунного света, запутавшимся в охотничьей сети паука. Она была пуста, только пожелтевший листок прилип к поблескивающей клейкой нити. Вид этого одинокого листочка, подрагивающего в перекрестьях лунной паутины, напомнил ведьме о том, что наступила осень и что скоро начнутся холодные проливные дожди. Миральда вдруг подумала о том, что сама похожа на этот одинокий листок: ведьма среди людей и человек среди нелюди. Куда дальше понесет ее ветер? На глаза навернулись слезы.
«Что толку думать и гадать? Ты все равно не найдешь ответа…»
И, вздохнув, Миральда вновь стала слушать уходящую ночь.
Шум в командорском шатре постепенно затих, и ведьма поняла, что они попросту улеглись спать.
«Мне тоже не мешало бы вздремнуть», – подумала она, поднимаясь и потягиваясь.
…В палатке было темно, хоть глаз выколи. Миральда на ощупь пробралась к расстеленной перине, провела рукой по одеялу, но вместо мягкого ворса ощутила полотно рубахи.
– А, Миральда! – Командор сладко зевнул. – Хотелось бы знать, где ты была всю ночь? Зачаровывала моих солдат?
– Что ты здесь делаешь? – строго спросила ведьма. – Я думала, это моя палатка?
В темноте не было видно его лица, но ведьме показалось, что Геллер улыбается.
– Бесспорно, твоя. Но, видишь ли, мою заняли гости… надеюсь, ты не в обиде, что я вздремнул у тебя?
– Я думала, ты сейчас с ними, – глухо пробормотала Миральда. Близость Геллера сводила с ума; обострившееся обоняние улавливало запах его тела. Ведьма чуть отодвинулась, но тут же горячие пальцы поймали ее запястье.
– Миральда…
– Что?
– Вообще-то я надеялся, что ты подаришь мне еще один восхитительный поцелуй.
Она закрыла глаза, сосчитала до десяти, чтобы усмирить забурлившую кровь.
– Геллер, это было неправильно, понимаешь? Ведьма не должна…
Недослушав, он притянул ее к себе и легко коснулся губами лба. Промурлыкал, как довольный котяра:
– Это были восхитительные мгновения. Я еще ни разу не испытывал ничего подобного.
Миральда, не удержавшись, фыркнула.
– Ты что, пытаешься убедить меня в том, что никогда ни с кем не целовался?
И постаралась освободиться, но не тут-то было – рука, обнимавшая ее, обрела твердость железа.
– Нет, конечно же, – тихо сказал Геллер.
– Я ведьма. Ты не боишься? – сделала последнюю попытку Миральда, чувствуя в темноте, как ловкие пальцы командора играючи справились с завязками на сорочке. Теряя последние капли благоразумия, она всем телом прильнула к нему.
– Нет, не боюсь.
* * *
Три волшебных дня промелькнули, слившись в один. Они не клялись друг другу в вечной любви, не давали напыщенных обещаний. Засыпая под утро рядом с Геллером, ведьма старалась не думать о том, что их ждет в недалеком будущем. Он же говорил ей о том, как, покончив с дэйлор, они вдвоем уедут в Алларен, как Миральда навсегда позабудет о тревожных призраках прошлого. Она слушала вполуха, погружаясь в сладкую дрему, и не смела верить, что все это происходит с ней на самом деле. Ведь все было слишком хорошо, чтобы продолжаться долго… Впрочем, в одном. Геллер действительно был прав: страшные призраки и кошмарные сны улетучились и сестры будто позабыли о ее существовании. Словно наконец обрели покой.На четвертый день, выбравшись поутру из палатки и с неохотой раздергивая занавес мыслей о следующей ночи, Миральда с удивлением уставилась на непонятное сооружение, возведенное прямехонько перед шатром командора. Под ребрами тупая боль стянулась в кокон – знакомое ощущение чего-то плохого… И дело было даже не в том, что Миральда никогда не видела ничего подобного. Просто… От странного механизма буквально несло недоброй силой и опасностью.
Столбняк продлился считаные мгновения. Затем ведьма вскочила на ноги и, пользуясь тем, что рядом с сооружением никого не было, подошла поближе.
Она и в самом деле никогда не видела ничего похожего. Ведьмы черпают Силу в незамысловатых компонентах, располагая их как подобает, а потому еще с давних времен не считалось смешным или странным, когда ведьма обвешивала себя мешочками со снадобьями, птичьими перышками, кусочками самоцветов и прочей дребеденью, становясь похожей на витрину преуспевающего торговца. Наоборот, такая ведьма внушала уважение и страх, ибо могла сотворить множество самых разнообразных заклятий.
Здесь же, на поляне, стояло нечто, созданное специально для получения Силы, черной, вредоносной Силы, направленной на… Миральда зажмурилась. Открыла свое восприятие – и через мгновение поняла: Сила, порождаемая взаимодействием полей сооружения, была направлена на уничтожение существ нелюдской природы!
Едва веря собственным ощущениям, Миральда стояла и смотрела на созданную чародеями смерть. В центре был установлен гигантский котел, окруженный тонкими железными спицами, соединенными меж собой коленцами и напоминающими лапки паука. Над котлом раскрывала зев воронка, переходящая в змеевик, который, в свою очередь, проходил над подготовленными кострищами и обрывался аккурат над медной жаровней. Земля вокруг нее была исчерчена концентрическими кругами, по четырем сторонам света обложенными белыми косточками. Приглядевшись внимательнее, Миральда поняла, что косточки эти – не что иное, как фаланги человеческих пальцев. Тошнота резко подкатила к горлу, и ведьма поспешно отвернулась.