Грязные, пыльные, многие в лохмотьях. Снова то, что он видел всегда: боль, гнев, обречённая покорность, отупение. У ног машинально переступают собаки с высунутыми языками. А эти идут, такие обычные, такие грязные и непригожие. Глаза. Тысячи безразличных глаз.
   И всё же в этих больших от муки глазах было столько человеческого, столько от тех, что у Христа упало сердце. Эти лохмотья, похожие на противный, грязный кокон. Какие бабочки прячутся в вас?!
   Он смотрел. Многие скользили по нему мучительным взглядом и шли дальше.
   — Что ж ты не дал знать?
   — А чего? — голос Иуды был суровым. — Я сразу увидел, что не татары. Чего бьшо будить уставших? Чтоб посмотрели?
   Глаза его почернели. Мрачные глаза.
   Проснулись и другие. Также подошли. Толпа не обращала внимания на людей на пригорке. Редко кто бросал взгляд.
   Возможно, людское море так и протекло бы мимо них, но в нём шагали трое старых знакомых Христа, три «слепых» проходимца, и один из них заметил его, подтолкнул друзей.
   — Он, — сказал кто-то из них после размышления.
   — А что, хлопцы, не свербит ли у вас то место, куда он тогда... — Второй мошенник почесал зад.
   — Да не было у него, наверное, больше.
   — Бро-о-сь. Ну, не было. Так бояться должен. Украсть, а доплатить... Ну, как хотите. Я не из милосердных.
   Остальные в знак согласия склонили головы. И тогда плут безумно и пронзительно заорал:
   — Братья в го-ope! Лю-уди! Никто нам не подмога! Бог только единый!
   — Вот Он! — показал второй. — От слепоты исцелил меня!
   — Он Гродно от голода спас!
   Люди начали замедлять ход. Кто миновал — оглядывался назад. Задние напирали... Безумно кричала старуха, держа за верёвку, намотанную вокруг рогов, корову:
   — Торговцев изгнал! Корову вот эту мне дал! Смотрите, люди, эту!
   — Не нужно дальше идти! Он тут! — загорланил кто-то.
   — В Гродно — слыхали?
   Братчик внезапно увидел, что толпа сворачивает с дороги и течёт к пригоркам. Он слышал крик, но слов разобрать не мог. И только потом прорезались из общего гомона отдельные крики:
   — Он! Он! Он!
   — Это они чего? — спросил дурило Иаков. — Бить будут?
   — А тебе что, впервой? — Глаза Симона искали коней.
   — Страх какой, — ужаснулся Фаддей. — Волны, что пенятся срамотою своею.
   Раввуни пожал плечами.
   — Это значит: пришёл час, — сказал Раввуни.
   Толпа приближалась, постепенно окружая их. И вдруг стон, кажется, всколыхнул пригорок:
   — Боже! Боже! Видишь?!
   Тянулись чёрные ладони, худые жилистые руки. И на запрокинутых лицах жили глаза, в муке своей похожие на глаза тех, во сне.
   — Продали нас! Совет церковный с татарином спелся!
   — Войска стоят... Не идут!.. Не спасают!
   — Один Ты у нас остался!
   — Оружия!
   — Продали... Хаты сожжённые.
   Тысячеглазая боль снизу ползла к школяру.
   — Убиты они все! Стань главою! Спаси!
   — Люди! Что я могу?..
   — Спаси нас! Спаси!
   — ...Я нищ, как вы, бессилен, как вы.
   — Покажи силу Свою! Детей побили.
   Звали глаза, руки, рты.
   — Я — самозванец! Я — жулик!
   Но никто не слышал, ибо слова тонули в общем вопле.
   — Спаси! Спаси!
   — Что делать? — тихо спросил Раввуни.
   — Ничего, — ответил Фома. — Тут уже ничего не поделаешь.
   И Братчик понял, что тут действительно ничего уже не поделаешь. И он поднял руки, и держал их над криком, а после над тишиной.
   Он помнил, какими видел их во сне.
 
   Весь день и всю ночь кипела, бурлила тысячерукая человеческая работа. Следуя неизвестному пока замыслу Братчика, люди пришли на озеро, с трёх сторон окружённое лесом. Большое, мелкое и топкое озеро с многочисленными островками.
   На самом большом из островков стоял когда-то замок Давидовичей-Коротких, наследников бывших пинских князей. Замок давно лежал в руинах. Оставалась только заросшая травой дорога через лес. Она некогда была засыпана камнем, потому и сохранилась.
   Столкнувшись с озером, дорога всползала на искусственную насыпь и шла озером ещё саженей триста, пока окончательно не обрывалась. Раньше, когда замок ещё был цел, людей и лошадок перевозили отсюда до острова на больших тяжёлых плотах. Теперь и плоты догнивали на берегах да на дне. Да и сама насыпь заросла по обоим склонам большими уже медностволыми соснами, чёрной ольхой, дубками и быстрыми в росте великанами осокорями.
   Толпа занималась тем, что наращивала насыпь в длину. Мелькали лопаты, скрипели колёсами возы с песком, сыпалась земля. Погрязая в глине, люди катили тачки, трамбовали. Кипела бешеная работа. Все верили: не поспеешь в срок — конец. За сутки насыпь удлинили ещё саженей на двести. До островка оставалось ещё столько же, с небольшим гаком. И тут работу остановили. Начали забивать в дно колья с ровно срезанным верхом.
   Только сейчас ожила Магдалина. Приказала позвать Христа. Вместо него пришёл цыган Симон Канонит, сказал, что Христос, Фома, Иуда и ещё несколько человек ловят на дороге беженцев и заворачивают их в Крицкое урочище, где собрался уже кое-какой народ: остатки разбитых сторожевых отрядов из маленьких городков, вооружённые вольные мужики, мелкая шляхта... Магдалина ахнула, узнав, сколько была без сознания.
   — Да ты понимаешь, что они Анею из монастыря увезли?!
   — Анею? Поздно. Попали в такую кулагу, что будем ли ещё живы. Останемся на земле — найдёт. А нет, так и Анея, и все прочие будут нам без надобности.
   ...Христос и взаправду тем временем перехватывал беглецов. Наскрёб немного людей. Гонцы с озера оповещали, что дело идёт, но до конца ещё довольно далеко. Гонцы с татарской стороны упреждали, что Марлора идёт, что он близко, что часть конников, во главе с Селимом, хан отделил и послал на Волхов: гнать скот для котлов, коней для подмены и жечь дорогой сёла, городки и крепости. Христос, услыхав об этом, так ругаться начал, что гонец от уважения только головой крутил... Затем Христос сел и думал несколько минут. После кликнул распорядителя, мрачно сказал:
   — Скорей забивайте колья. Не успеваем... Потому ты, гонец, скачи к Марлоре, неси ему, вот, горсть земли.
   — Ты что? — побелел гонец. — Землёй кланяться?!
   — Лучше пригоршней, чем всей, да ещё с твоей шкурою в придачу. Скажи, что воеводы разбежались, что попы молятся, что не имеют они права говорить, что сам Бог здесь... Скажи: пусть возьмёт сорок человек и ждёт меня на Княжеском кургане. Скажи: я возьму тридцать воинов. Слово даю.
   — Да нас двадцать восемь, — заметил начальник стражи.
   — Со мной Фома и Иуда... И я приду к нему. Будем говорить. А войска наши пусть будут далеко за нашими спинами. На треть дня дороги. Ну, давай.
   Гонец пустил белого вскачь.
 

Глава 32
 
МЯСО ПО-ТАТАРСКИ, ИЛИ ПОДСТАВЬ ДРУГУЮ ЩЕКУ

 
Если же вождь, сюзерен твой, потребует от тебя, вассала, чтоб ты шёл в сечу, скакал на турнир или просто зарезался — иди, скачи, зарежься, ибо сердце властелина в руке Божьей, и если ты сделаешь то, что потребуется, то сделаешь это не только для властелина, но и для Бога своего, милой Родины своей.
 
Кодекс рыцарской Правды.
 
 
В другой раз я хотел подтереть зад кошкой, но она оцарапала мне оба полушария.
Ф. Рабле.
 
   Курган, за столетия утоптанный до каменной твёрдости, зарос пушистой полынью и войлочным собачником, весь усыпан был синими звёздами цикория и уставлен могучими ратниками — кустами чертополоха, что топорщили свои стальные копья и высоко возносили малиновые шапки.
   Очень прямой, несмотря на возраст, он высоко-высоко вздымался над ровным, почти безлесным, огромным полем среди чащоб. Куда ни глянешь — гладь. Только очень далеко, на самом горизонте, дымно синели бесконечные пущи.
   — Якши, — сказал Марлора. — Простор. Коням есть где пастись, глазу есть куда глядеть. Мы подумаем. Может, в следующий раз придём и останемся здесь. Тогда мы заставим вас вырубить леса, эту мерзость, где некуда глядеть, где легко прятаться трусливым.
   Две группы кружком сидели на кургане. Пёстрая, смуглая группа татар и строгая группа городских людей: шлемы в руках, белые одежды, тёмный блеск кольчуг. В центре, один против другого, устроились Марлора и Братчик.
   Христос смотрел на грузного хана, взглядывал в ястребиные его глаза и думал, что вот на этом кургане сидят обычно соколы, а сегодня, согнав их, устроились старый падлоед да мазурик, волею судьбы наречённый именем Бога.
   — Не скажи, — ответил он. — Ну, а если мы не послушаемся? Если нам дорог этот лес?
   — Кх! Мы говорим и говорим, но у нас, видимо, ничего не выйдет. Придётся идти с кровью и пеплом. Видит Аллах, я этого не хотел. И я не пойму одного: зачем ты кланялся мне землёй.
   — Я не кланялся. Я послал тебе горсть земли.
   — Ну-у...
   — В каждой вещи, сотворенной Аллахом, есть несколько смыслов, — сказал Братчик.
   — Какой смысл в этой горсти, неверный?
   — Несколько... Возможно, это предложение удовольствоваться горстью и, пока не поздно, отойти...
   — У меня четыре тьмы могучих людей. У тебя? Далеко из-за твоей спины пришёл человек и сказал, что у тебя еле наберётся одна тьма, без мечей, почти без кольчуг... Тут, в трёх часах пути, у меня три тьмы; тьма блуждает по вашим городам, и ведёт её сын мой. Даже если за тебя Бог или ты сам, если люди говорят правду, ваших семь тысяч... Ха!.. Каждый из них будет биться против пяти, а Бог за того, у кого сила... Ну, какие ещё смыслы в этой горсти?
   — Ты можешь съесть её, когда будешь клясться, что больше не придёшь сюда. Можешь засыпать ей свои глаза, чтоб не видеть, как бегут твои четыре тьмы. Это будет. Ты сам знаешь.
   Христу обязательно нужно было, чтобы Марлора разозлился. Страшно, до животной ярости разозлился. И не на кого-нибудь, а на него, Христа. Иначе пропало дело, иначе снова пожары и смерти. Надо было довести эту тушу до неистовства и слепого гнева — тогда есть некоторая надежда, что дело выгорит.
   И похоже, у него это получалось. Бурая, порубленная мечами кожа на лице Марлоры напоминала уже перезревший померанец.
   — Бесстыдная наглость — щит трусости, — проговорил хан. — Я мир прошёл, и не противились мне. А что можете сделать вы, люди пугливой веры, зайцы с нераздвоёнными копытами? Спрятаться в лес? Поставить мою пятку, пятку силы, на шею своей покорности? Я у вас сорок городов сжёг. Ясак брал. Рабов брал. И только один раз видел лицо врага, а не его спину.
   Юрась с внешним издевательским спокойствием произнес:
   — Ты говорил: «Бог за того, у кого сила». Я — за них. Ты говорил: «Только раз видел лицо врага». А я видел спину. Твоих воинов. Ты сказал: «Пятеро наших против одного вашего». А я недавно разгромил у монастыря твой отряд... Так вот, я встал один против твоих двух сотен и погнал их, как трусливых тварей, как крыс.
   Марлора привстал:
   — Так это был ты? Это был ты, лживый чужеземный Бог?
   — Видишь, — улыбнулся Юрась. — Вот уже второй раз ты зришь нас в лицо. Остерегайся третьего раза. Бога нельзя искушать трижды.
   — Грозишь? Чуда ждёшь, здешний Мухаммед? Не жди. Чудо берут в свои руки сильные мужчины. Они никогда не слезают с коня, у них плоские зады.
   — Удобно окажется, когда пинка давать будем.
   Хан уже почти трясся. И вдруг поймал спокойный, пытливый взгляд Христа. Тот словно изучал омерзительное, но занятное животное. И хан сдержал себя:
   — Тебе ли ожидать чуда, острозадый? Боги ваши заплыли золотом, как бараны жиром. Ты — Бог?
   — Вроде того. Временно.
   — Любопытно мне будет поглядеть, какая у Бога кровь.
   — Христос достал нож и полоснул себя по руке. По запястью.
   — Вот, — спокойно объявил он.
   — Тц-тц-тц, — зацокал языком хан. — Как у всех.
   — Как у всех. И добрая, и злая, когда обидят. Так что бери ты свои сорок тысяч гробниц для падлы и беги. Потому что я свою кровь могу показать, но не тебе проливать её.
   Марлора закатил глаза. Он гневался все больше и больше.
   — Вы — трусы, вы — люди. Мы гнали вас. Не помогут тебе твои чудеса, гнойный раб, сын собаки. Вскоре ты будешь верещать на колу, как уже один раз верещал в Иерусалиме, и ни люди твои, ни Бог твой за тебя не заступятся! Увидишь ты ещё позор и разорение земли своей! — В глотке у хана клокотало, мутной плёнкой затянулись глаза. — Вы не умеете защищаться. Ханы и муллы ваши дрожат, как медузы.
   — Зато люд наш твёрд, как земля вот здесь. — И Христос постучал пяткой по заскорузлой курганной земле.
   — Люди... Люди ваши тянут каждый в свою сторону. Нет и не будет у вас такого, как у нас. — Он привстал на колени и водил мутными глазами вокруг. — Вот, смотри! — И он хлопнул в ладоши. — Джанибек!
   Сильный, не старый ещё джура[122] сделал шаг вперёд. Не склонился, не рухнул в ноги, будто понимал, что его ждёт, и ведал, что перед этим все равны и даже он, джура, идя на такое, становится рядом с ханом.
   — Да, наимудрейший, — спокойно, словно по ту сторону глядели ласточкины крылья глаз.
   — Докажи свою преданность ханству и мне.
   — Да, луноликий.
   Поневоле холодея, сидели на склоне воины Христа и он сам. Джанибек спокойно отдал соседу лук, щит, раскрутил аркан, сбросил кушак, стащил кольчугу. Затем косолапо пошёл с кургана. Марлора глядел на него с гордостью, и ветер шевелил вуаль вокруг его мисюрки.
   Джура сошёл в полной тишине. Снял кривую саблю-ялман, воткнул её рукоятью в землю. Сильно воткнул. И затем — никто и слова сказать не успел — бросился на неё животом, надавил, с силой проехал от расширения на конце лезвия чуть не до самого эфеса.
   Клинок всё глубже входил в тело, и джура опускался. Христос вскочил, белый как бумага.
   — Видишь ты, желтоухий?! — торжествовал хан.
   Джанибек внезапно закричал, грызя землю:
   — Не забудь меня в раю Аллаха, всеслышащий! Не обдели меня, когда приведёшь туда избранный свой народ!
   Глаза хана сияли. Он подождал ещё немного и сказал соседу Джанибека:
   — Хватит. Для него уже отворился Джаннат[123]. Опусти ради друга саблю милосердия.
   Тот неспешно пошёл по склону. Затем снизу долетел шелестящий удар.
   — Ну, — обычным голосом продолжал хан.
   Христос уже опомнился.
   — Что ж, одним врагом меньше.
   — Вот чем мы побеждаем, — оскалился хан. — Есть такое у вас? Может быть?
   — Упаси Боже нас даже от побед, если они стоят на таком. Если у нас будут такие победы — это конец. Они у нас будут другими или никакими... А за это твой стан я сделаю владением ежей и болотом.
   Спокойный гнев кипел в его глазах. Глазки Марлоры усмехались, лицо словно замаслилось.
   — Тц-тц-тц. Нехорошо говоришь. А как же «врагов любить»? А закон твой что говорит? — Хан повернулся одной щекой: — Кто ударит тебя в правую щеку твою... — И Марлора, словно получив один удар, поворотил голову.
   — Подставь ему и другую, — спокойно промолвил Христос.
   — И вдруг — никто и глазом моргнуть не успел — нанёс хану сокрушительный удар в зубы. Лязгнули челюсти. Марлора покатился с кургана.
   Крымчаки схватились за сабли. Но вокруг Юрася уже дрожали, наложенные на тетивы из оленьих жил, перистые стрелы.
   — Вот так ты и будешь лежать, кверху воронкой, — объявил Христос.
   Хан поднялся. Лицо его выпачкалось в земле, и нельзя было не ужаснуться, взглянув в его глаза. Джуры повесили головы, зная, что настал, возможно, их последний день, ибо свидетели позора не должны пережить позор.
   — Эй, хан! — окликнул Христос. — Ты помни: нельзя играть с мягкой рысьей лапой. Не пугайся. Не тронем. Бери орду. Иди прямо на север. Я тебя жду. Я там недолго и один буду. Успеешь шкуру содрать — твоё счастье.
   Люди начали спускаться с кургана к коням. Пятились.
 

Глава 33
 
МЕЧ И ЖАЛО

 
Татарове с большой данью шли... против которых... он, с малым людом выступивши, народ поганский за помощью Божьей нежданно поразил, и погромил, и дань поотбирал.
 
Хроника Белой Руси.
 
 
И истоптаны ягоды в точиле за городом, и потекла кровь из точила даже до узд конских, на тысячу шестьсот стадий.
 
Откровение Иоанна Богослова, 14:20.
 
 
Тяжко совестливому против течения плыть.
 
Хроника Белой Руси.
 
   Дорога спускалась пологим склоном и входила в лес. Примерно посередине склона рос огромный старый дуб. Христос стоял под ним, задрав лицо вверх.
   — Что, не видать? Тумаш!
   В стволе дуба, на высоте пяти саженей, было дупло, а из него торчало круглое, с отвисшими щеками, лицо Фомы. Выпученные глаза ворочались. Казалось, в дупле сидит огромный пугач. И вот этот пугач свистнул.
   — Появились. Катят сюда. Ты подбавь ходу. Если до пущи, до насыпи схватят — и Отец Небесный тебе не поможет. Одному плохо.
   Юрась тронулся вниз по склону.
   — Эй, Юрась, коней они погнали! Скорей! Скорей!
   Юрась шёл медленно, как раньше. До леса от него было недалеко. До гряды — саженей двести пятьдесят.
   И тут орда появилась на гребне гряды. Один всадник... Десять... Много, до жути много всадников. Словно вырос лес.
   Фома в дупле напрягся (лицо стало как слива), стиснул кулаки и зажмурил глаза: он всё ещё часами испытывал свою веру, не мог забыть метеор. Затем раскрыл глаза — орда была на месте.
   — Веры маловато, — тихо заключил Фома.
   И, словно в ответ ему, сказал Христос:
   — Силы. Силы маловато.
   Он медленно пошёл к пуще. И вот спиной почувствовал: заметили.
   — Ага-а-а-а-а! — разнесся певучий вопль.
   Истошно закричал Марлора. Затем взревели бубны, послышался всё нарастающий оглушительный топот — с гиканьем хлынула лава.
   Фома обомлел: школяр плелся нога за ногу. Тумаш Неверный не знал, что если кого догоняют оравой и видят, что он один, идёт себе, не торопится, будто ему начхать, ярость погони делается выше сил догоняющих.
   — Хватайте Бога! — кричал Марлора. — Бога хватайте!
   Юрась вошёл в лес. Исчез. Если бы Фома видел его в эту минуту, он бы немного успокоился. Ибо, скрывшись с глаз, Юрась вдруг рванул с места так, как Иосиф не убегал от похотливой жены Потифара.
   В это мгновение он с успехом сумел бы убежать от стрелы, пущенной ему в спину.
   Мелькали деревья, моховые кочки, заросли крушины. Всё сливалось в зелёную, полосатую мешанину. В конце каждого прямого участка дороги он замедлял бег, переходил на шаг (никто не должен был видеть, что он удирает), а после вновь поддавал так, что чуть не рвались поджилки.
   А за спиной всё ближе нарастала дробь.
   Ноги не держали его, когда он вылетел на дамбу, увидел по бокам синюю искристую гладь озера, а перед собой — ровную ленту насыпи. Он бежал, и, возможно, даже быстрее прежнего, ибо выкладывал последние силы, но всё время озирался, чтобы перейти на шаг, как только они появятся.
   Каждая сажень была в радость. Значит, может, и не догонят, значит, может, и спасётся, не погибнет.
   И вот... выскочили. Он пошёл спокойно, как раньше. Расчёт был правильным. Он выиграл некоторое время, покуда лава перестраивалась на опушке в узкий порядок, а теперь, перед дамбой, в змею. Вот змея поползла на насыпь.
   Он оглянулся — кто-то из татар как раз поднимал лук. Плохо! И тут же он увидел, как Марлора ударил прицелившегося ременной камчой по голове:
   — Живьём брать! Шкуру с него!..
   Скакали. Догоняли. Христос шёл, словно ничего не слышал.
   И вдруг Юрась остановился. Дамба кончалась. Впереди было зеркало воды. Страх плеснулся в его глазах.
   Хан захохотал:
   — Живьём!
   Они были совсем уже близко. Ещё немного — и бросят аркан. Кто-то нетерпеливый уже попытал удачи, но волосяная веревка упала в саженях четырех от добычи.
   И тут Христос повернулся, шлёпнул себя по заду и, перекрестившись другой рукой, спокойно отправился в свой предвечный путь по водам. Шёл дальше и дальше, словно плыл в воздухе. А на срезе насыпи стояла ошеломлённая орда.
   Марлора завопил в экстазе, укусил себя за большой палец руки и кровью начал чертить на лице знаки.
   — Мусульмане! Аллах с нами! Тут мелко! В погоню, братья!
   Лава вспенила воду. Действительно, было мелко. Но они двигались по довольно мягкому дну, а Христос шёл по срезам кольев, чуть ли не по самой поверхности.
   Настроение орды по этой непонятной причине слегка упало, и всё же орда догоняла. Глубже... Глубже... И тут Христос встал.
   — Марлора, а я один! Только земля моя со мной! Слышишь?!
   Он бултыхнулся в воду и поплыл. Вздутый пузырём хитон держался на поверхности.
   Плыл Юрась необычайно быстро. Из-за островка вывернулась навстречу ему похожая на пирогу лодочка. Она скользила, как по маслу. И тут Марлора понял: нападут на лодках.
   До берега было саженей пятьсот. Но дамба — вот она, рукой подать. А в лесу нет людей. Иначе кричали бы, клекотали специально обученные кречеты на плечах у некоторых воинов. И всё же напрасно он ткнулся сюда. Ничего, вот она, дамба. Жаль только, что Бог ушёл. И ладно, недолго и ему... А он, Марлора, за свою обиду выжжет всё на десять дней скачки вокруг.
   — Назад! — крикнул он. — На насыпь!
   Орда повернула. Пенили воду кони. На дамбе погонщик пытался развернуть слона. Неуклюжий великан трубил и переступал ногами. С десяток всадников уже вылезло на насыпь.
   И тут Марлора с ужасом увидел, как на дамбу, словно в кошмарном сне, начал падать лес, росший на склонах. Падали медные сосны, серебристые тополя, чёрные ольхи, видимо загодя подпиленные, ломали сушняк, сами ломались. С треском взлетали высоко в воздух куски дерева, шумели ветви. Через несколько минут вся дамба походила на цельный непроходимый завал. Ошалевший слон тяжело бухнулся в воду, затрубил, проваливаясь на глинистом дне.
   И тогда конники, обтекая дамбу, погрязая, начали рваться к такому далёкому берегу. Кони падали — кто-то вбил в дно острые ольховые колышки, да и без них на корягах и кочках сам дьявол ногу сломал бы... Крики, брань, ржание.
   Люди валились и хватали воду, ибо кони подминали их. Ворочался в воде, топя конников, боевой слон.
   А из-за островов выходили всё новые и новые лодки-пироги с лучниками. Лязгали тетивы о кожаные перчатки, стрелы летели роем.
   И эти люди плыли между погрязавшими и били, били, били на выбор. Татарам нечем было ответить. Подмокшая тетива — не тетива.
   Хан с ужасом видел, как одна за другой исчезали головы. Он понимал: бьют безжалостно, не жалея даже завязших, ибо их мало. Единственный выход — вырваться на берег.
   Он был уже близко. Значительная часть орды поспешно прорывалась к нему. Между ней и берегом лежала не такая уж и широкая полоса, густо заросшая ряской, жёлтой кубышкой, камышом и белыми кувшинками.
   Марлора кричал, махал саблей. Ему удалось сбить орду в относительный порядок. Задние бросались на лодки с копьями, платя жизнью за то, чтобы остальные смогли выбраться на сушу.
   Белые кувшинки. Хан стремился к ним, как к жизни. Где-то там, за ними, была твёрдая опора для конских копыт... Конь внезапно осел. Марлора освободил ноги и, кое-как держась на воде, ухватился за хвост переднего коня. Нащупал ногами грунт, встал.
   И тут из-под кувшинок, отбрасывая густые стебли ситника, выросла, поднялась гурьба. Словно сама вода породила её. Людей было как камыша на этой воде. Полетели камни из пращей. Праща не лук, она не боится воды. Град камней. Каменный дождь, как в Коране. Воины падали, ошалевший слон, обезумев, хватал своих же, крутил в воздухе и подбрасывал высоко в небо.
   Вода пенилась под каменьями. Марлора увидел, что часть конников всё же прорвалась, но он уже не верил в удачу и потому не удивился, когда пуща ответила дождём стрел.
   А после он увидел, что над ним высится, стоя в лодке, этот Христос, тот, кто впервые в жизни поднял руку на честь его лица. И ещё почувствовал, что ноги завязли и погрязают всё больше.
   — Шайтан! — бешено прошипел Марлора. — Сын ишака! Осквернитель гробниц, минаретов, мечетей.
   И с удивлением услышал в голосе врага грусть и почти сожаление.
   — Дурень, — невесело сказал Христос. — Ну кто из нас когда-нибудь опоганил мечеть? Татары здесь живут. Молятся по-своему. Добрые, мирные люди. Совестливые, чистоплотные. Кто их хоть пальцем тронул? А ты их как?.. Они нам — ничего. Вот ты зачем сюда пришёл? Зачем кричал о крови, о Боге, что жаждет? Зачем Джанибека зарезал? Только чтобы доказать? Этим ничего не докажешь, не испугаешь... Только... какое же вы быдло... Что у вас, что у нас...
   Марлора старался незаметно, под водой вытащить из колчана стрелу (лук был также под водой). Он не подумал, что сверху видно.
   — И тут стрелять хочешь? Не научили тебя? Даже когда... Ну, стреляй.
   Жалобно звякнула подмокшая тетива. Стрела упала возле лодки, рыбкой вошла в воду, всплыла и закачалась стоя.
   — Смерть несла, — промолвил Христос. — Как ты. А теперь? Вот все вы так, сильные, когда поднимаются на вас земля и вода. — И с какой-то жаждой зашептал: — Слушай, бить тебя гадко. Слушай, кончим дело миром... Дашь слово не приходить — отпущу.
   Хан плюнул:
   — Пожиратель падлы! Тут не только мои! Тут лежат и твои. У сына большое войско. Настороженный, он не попадёт в западню, как я. Всё равно конец тебе. Сдавайся! Даю одно слово: пока не убью тебя, даже рабу ушей не проколю.
   Зажмурив глаза, Христос пустил стрелу, и она вошла Марлоре в лоб.
   ...Над озером довершалось лютое уничтожение.