Страница:
С другой стороны уже подбегал я, вновь готовый пустить в ход Бьерсард, — но внезапно рухнул ничком на пол, пропуская над собой туго спрессованный сгусток воздуха. Тут же вскочил, бросился вперед. Калрэйн занес клинок для нового броска…
Казалось, победа рядом, рукой подать, отбиться от двоих маг никак не успевал. Но меднолицый все же вывернулся… Плиты под моими подошвами стали внезапно скользкими-скользкими, будто идеально гладкий паркет тронного зала, к тому же обильно политый маслом. Я сбился с ноги, взмахнул рукой, с трудом удержал равновесие…
А вокруг мага возникла знакомая мне по Лигонгу воронка смерчика… Причем не раскручивалась на продолжении некоторого времени, как тогда, — возникла, и меднолицый тут же исчез. Нож Калрэйна рассек пустоту.
Однако, чем бы ни был этот смерчик, дальность переноса им явно зависела от времени подготовки… Отступил маг совсем недалеко, на другой конец зала.
И тут же доказал, что предвкушать победу нам ой как рано.
Наверняка «кулаки» он пустил в ход не раздумывая: первое пришедшее на ум непрямое боевое заклинание, — возможно, хорошо памятное ему со школьных времен, если он все же был когда-то человеком… Но все воздушные атаки стали лишь способом потянуть время, подготовиться к настоящему смертоносному удару.
И меднолицый ударил!
Сначала по мне… Вернее, заклинание было направлено не на меня, — на кучу толстенных деревянных брусьев, сложенных у стены. Это были заготовленные для перекрытий балки, но сейчас мирное дерево, дожидавшееся, когда же его используют для ремонта, взбесилось! Каждый брус обрел подвижность и гибкость, словно бы превратился в змею, в громадного удава, вышедшего из летаргического сна!
Одни извивающиеся балки норовили оплести меня, раздавить в смертельных объятиях. Другие, свернувшись в тугую спираль, мгновенно распрямлялись — точь-в-точь как болотные питоны, таранным ударом своей головы ломающие ребра и хребет грязеруху.
И Бьерсард в полной мере показал в тот день, на что способен!
Моя рука мало участвовала в происходящем, лишь подчинялась стремительным взмахам топора. А он метался неудержимой молнией, одним касанием рассекая преграды. Не увязал в толстом дереве, не отскакивал, выбивая щепки… Щепок вообще не было — брусья очень быстро превращались в груду чурбаков с идеально ровными срезами, падавших на пол и подергивающихся под ногами. Но, естественно, в эти мгновения думать о том, чтобы самому перейти в атаку, не пришлось…
Не остался забытым и Калрэйн. Что именно применил против него маг, я толком не разглядел, не до того было. Но что-то, направленное на выстроившиеся вдоль стены бочонки с известью. И ни их, ни саму стену теперь не увидеть — ту часть зала на манер густого тумана затянула известковая взвесь, повисшая в воздухе.
Но ассасин остался цел и невредим. Более того, под прикрытием белой мути подобрался вдоль стены гораздо ближе к меднолицему.
Маг впервые оказался вынужден прервать начатое заклинание: штабель досок (зашевелившийся, явно рвущийся на помощь атакующим меня брусьям) вновь замер недвижно, а колдун оборотился к Калрэйну, выкрикнул короткое гортанное слово, взмахнул руками, замысловато растопырив пальцы.
Большая куча песка, на которую мне довелось сегодня приземлиться, превратилась в нечто совсем иное — в холм из пузырящейся массы ядовито-зеленого цвета. Масса оказалась достаточно жидкой, мгновенно хлынула во все стороны, — в том числе на Калрэйна, зажатого между стеной и бывшим песком.
Разбросанные по полу деревянные обломки при соприкосновении с зеленой гадостью растворялись почти мгновенно. Вернее, почти мгновенно превращались в эту пузырящуюся гнусь.
Без сомнения, та же судьба ждала и ассасина. Да вот только он не стал дожидаться судьбы.
Мне казалось, что за годы нашего знакомства я достаточно полно изучил умения Калрэйна. Ошибался. Такого видеть мне еще не доводилось…
Он просто-напросто побежал по отвесной стене. Да-да, именно побежал. Вверх, очень быстро. Ноги ассасина мелькали с неимоверной скоростью, мой взгляд не успевал уловить отдельные фазы слитого, смазанного движение.
Взбежав на высоту в два своих роста, Калрэйн сильно оттолкнулся от стены, прыгнул. Приземлился чуть ли не на середине зала, описав в воздухе двойное сальто.
А затем повел себя странно: неторопливо отер пот со лба, расстегнул воротник рубахи, словно ему не хватало воздуха…
Я сдержал очередной удар Бьерсарда, не сразу сообразив, что все закончилось. Рубить уцелевшие брусья — все еще изогнувшиеся и перекрученные, но уже неподвижные, вновь одеревеневшие, — смысла больше не было.
…Маг неподвижно лежал на спине. В глазных прорезях маски едва виднелись две крохотные рукояти двух крохотных клинков — тех самых, в которых Хлада несколько издевательски заподозрила зубочистки… Ни бросков, ни полета миниатюрнейшего оружия я не заметил…
Меднолицый тоже.
Хлада же не разминулась с оружием шлемоносцев, и рана оказалась посерьезнее царапины близнеца, — на левой руке, словно для симметрии к той, что получила наемница в ночном побоище.
Однако держалась она бодро, не обращала на капавшую с рукава кровь ни малейшего внимания.
Противники полегли все до единого… Здесь, во внутреннем дворе замка, лежали лишь три мертвеца в черных бацинетах, но Ламмо сказал:
— Мы убили…
А Ломмо закончил:
— …всех.
Ни радости, ни гордости в их словах я не ощутил… А ведь оба так жаждали подвигов. Ну что же, ребятишки помаленьку начинают привыкать к роли героев… Порой приходится, порой необходимо делать работу, результат которой — груда окровавленных трупов. Вот только гордиться ею нельзя.
Ах да, совсем забыл, — мы же нашли Навершие…
Но никакой радости от долгожданного события я не испытал.
Пирамида стояла здесь же, во дворе, неподалеку от круглого провала. Кристалл вновь переливался, сверкал всеми цветами радуги. Словно нетерпеливо жаждал крови, словно ждал горячего, еще живого, трепещущего сердца… Глупо ненавидеть неодушевленный предмет, но я испытывал к Навершию чувство, весьма напоминавшее ненависть.
Не знаю, куда тащили пирамиду трое последних черношлемников. В зал, в лабораторию? Или спешили укрыть в каком-то тайнике?
В любом случае не преуспели. Не донесли, не укрыли… Двое лежали, пробитые стрелами близнецов. Третий, близко познакомившийся с саблей майфрау Сельми, неподвижно скорчился на плитах двора, вцепившись в живот двумя руками, вокруг натекла большая лужа крови… Ладно хоть ни капли не попало на хрустальный футляр Навершия, — Сеггер ведает, что бы тогда началось.
— Отец… — начал Ламмо, показывая на пирамиду.
— …теперь нас…
— …простит…
— …за побег?
— Простит, конечно. Жаль, что не знаком с этим достойнейшим человеком. Но обязательно познакомлюсь. И скажу спасибо за сыновей.
— Ты…
— …знаком.
— Его зовут…
— …Томмо-барн.
Вот как… Ответить братьям я ничего не успел — увидел, что собирается сделать наемница. И завопил:
— Не-е-е-т! Назад!!!
Она отдернула руку, протянутую к пирамиде, но поздно: большая капля крови уже полетела вниз и ударилась о хрусталь.
— Ты получишь этот камень, Хигарт, только если вернешь то, что принадлежит тебе не по праву!
Боюсь, что странные иллюзии, порождаемые Навершием Молота, попробовавшим кровь, были не совсем иллюзиями… А бредовые видения, вызванные дымом сгоревшего зелья троллей, — не совсем бредовыми…
Потому что произносила эти слова отнюдь не наемница Хлада Сельми, сестричка давнего моего боевого товарища Йоса, ныне покойного.
Ко мне обращалась нельфияда.
Темная шевелюра вновь приобрела цвет расплавленного золота, исчезли костяные шпильки, исчезла заостренная гирька на ремешке, вплетенном в конец косы, — и золотые волосы ниспадали до талии. Кожа куда менее загорелая, чем у Хлады, лицо очень похожее, но выражение совсем другое, и другие глаза — ярко-голубые… Затертая бригантина наемницы обернулась ослепительно сверкающим полудоспехом, изукрашенным золотой насечкой и драгоценными камнями.
Нет, то не была нельфияда… Владычица нельфияд!
— Что именно вернуть? — крикнул я в ответ.
Хотя прекрасно знал, что. Бьерсард, конечно же… Ну что за день такой, все норовят обезоружить, отобрать верный топор…
Но я тянул время, ожидая, когда наваждение, вызванное магией Навершия, рассеется. Когда мы вновь увидим Хладу — изумленную, ничего не понимающую, ничего не помнящую.
— Не прикидывайся, Хигарт! Ты знаешь, о чем я говорю!
Я послушно перестал прикидываться. Поднял Бьерсард, спросил не без издевки:
— Ты ничего не путаешь? Насчет права владения? Разве Йос привозил тебе в подарок эту игрушку? По-моему, он обходился куклами!
— А где взял его ты, Хигарт?
Где, где… У Феликса Гаптора на бороде… Получил в Храме Вольных, конечно. И сколько же было тогда сказано красивых слов про мое великое предназначение и про великую миссию, предстоящую мне, — многие, дескать пытались взять, да не давалось в руки древнее оружие, меня поджидало…
Рассказывать про это не хотелось. Но наваждение упорно не желало рассеиваться, и я, чтобы еще потянуть время, крикнул:
— Бьерсард мне дали те, кто владел им по праву!
Нельфияда расхохоталась… Ничего веселого в ее смехе не было.
— Они убили мою прапрапрабабушку Белизарду, убили как трусы, издалека, стрелами! Вот и все их права! Ты получил оружие из рук убийц, Хигарт!
— Да отдай ты ей топор, делов-то! — тихонько сказал мне на ухо Калрэйн. — Пусть берет… Руки обожжет, или пальцев лишится, будто сам не знаешь.
— Не лишится, — так же тихо ответ я. — У них с Бьерсардом любовь…
— Какая еще любовь? — не понял ассасин.
— Глубокая! По самое лезвие!
Калрэйн наверняка решил, что я выбрал неудачное время для шуток… Но рассказывать, чеми вправду завершился танец нельфияды с Бьерсардом, времени не было.
— Решай быстрее, Хигарт! Не то тебе придется отправиться за самоцветом в бездонные глубины!
Она не брала на испуг… Пирамида теперь нависала над провалом почти на третью часть своего основания. Одно движение руки… Или ноги…
Я подумал ни с того ни с сего, что не видел до сих пор обнаженных ног Хлады Сельми — наяву, не в наркотических видениях. А сейчас ее штаны и рубаха превратились в очень короткую тунику. И в такт последним словам нельфияды рядом с пирамидой нетерпеливо притоптывала весьма аппетитная ножка, обвитая ремешками сандалии…
Однако надо решать.
Был бы здесь Гаэларих, мог бы придумать какой-то магический фокус… Но с другого конца плато доносились громыхающие звуки, свидетельствующие: магистр свои дела не закончил. Там же поднимался к небу столб жирного черного дыма.
…Конечно, топор мне вручили не сами убийцы законной владелицы. Прапрапра… это сколько же сменилось поколений… Но что значат поколения, когда звучит голос крови?
Да уж, кровь не водица… И магия крови — не шутка… Но до чего же не вовремя она сработала, разорви меня псы Кронга! Что бывшая Хлада не лжет, я не сомневался… По крови она нельфияда. Достаточно вспомнить ее давний рассказ про мать, рожавшую только девочек…
— Стрелять? — деловито спросил Ламмо.
Юный сокмен никаких сомнений не испытывал. Хлада превратилась во что-то непонятное, а значит, опасное. А мальчик пока что знал лишь один способ разбираться с непонятным. Грех его винить, я и сам был таким…
— Нет, — отрезал я. — Ни в коем случае не стрелять.
…Считайте меня глупцом, но я все-таки верил Феликсу Гаптору и Хильдису Кооту. Не до конца, с оговорками, но верил… Они, в общем-то, и без того имели все, что желали. И могли получить всё, чего бы ни пожелали еще, — без помощи Молота Времени. Оставалась надежда, что они все-таки используют древний артефакт так, чтобы изменить мир к лучшему. Или хотя бы сделать другим…
Потому что жить в этом я устал. Устал маршировать по нему бесстрашным героем Хигартом, по уши измаранным в крови, шагать, оставляя за спиной искромсанные верным топором тела… Устал.
Глупо, да?..
Ладно… Хватит платить за спасение мира чужими жизнями. Пора отдать что-то свое… В мире полно смертоносного железа, подберу что-нибудь подходящее.
— Забирай! — громко сказал я нельфияде. — Владей по праву, не доставай без нужды, не убирай без славы!
Именно с такой присказкой я получил Бьерсард в Храме… Получил от наследников убийц, не рискнувших взять древнее оружие в руки… Не знал. А то бы не притронулся.
Я осторожно вынул руку из петли, взялся за рукоять двумя пальцами. Медленно пошагал по плитам двора. Бьерсарду мое намерение, похоже, не понравилось. Подергивался в пальцах все сильнее и сильнее, норовил выпасть, пришлось стиснуть рукоять в кулаке.
Извини, друг… Я слишком долго жил, сполна используя право сильного. А теперь понял: иногда сила в том, чтобы отказаться от этого права.
— Ошибочное решение, Хигарт! — прозвучал голос, незнакомый и громкий.
На мгновение я опешил, показалось, что псевдоразум моего топора обернулся разумом самым настоящим, да еще и со способностью к речи вдобавок…
Однако мгновение прошло, и я понял, что Бьерсард здесь ни при чем, и даже подергиваясь, он не протестовал, — всего лишь пытался предупредить меня привычным способом.
Обращался ко мне человек, стоявший наверху, на разрушенной стене дворца.
Мэтр Тигар.
Если раньше иногда мэтр казался выше своего роста, то сейчас никаких сомнений не осталось: он и самом деле вырос и раздался в плечах. Знаменитый камзол с кожаными нашлепками на локтях (до Катаклизма купленный, таких нынче не шьют!) теперь не сходился на груди и лопнул под мышками, а запястья на пару шасов торчали из рукавов, ставших слишком короткими.
Лицо тоже казалось лишь отдаленно похожим на добродушную физиономию Тигара… Однако же и новые черты показались смутно знакомыми. Ну да, тот же надменный изгиб губ, заострившийся подбородок, более резко очерченные скулы…
На гребне стоял тот же человек, чьи черты на несколько мгновений проступили во дворе замка ла-Рэ. Или не человек?
«Кто вы, мэтр Тигар?» — хотелось крикнуть мне. Все остальное — как, например, ему удалось выжить после попадания двух стрел и падения с изрядной высоты, — не казалось столь важным.
Кто он? И на чьей стороне?
Ответ на второй вопрос не задержался. Ни на чьей. На своей собственной.
— Положи топор под ноги, Хигарт. А ты, женщина, отодвинь ларец подальше от края. Тогда я позволю вам уйти. Позволю родить дочь от великана, позволю бедокурить по кабакам и задирать юбки всем встречным бабенкам… Я не люблю зря убивать.
Даже нынешний, изрядно подросший «Тигар» в лучшем случае достал бы макушкой мне до плеча. Оружия у него никакого не было — подсайдачный тесак у Ламмо он так и не взял, свой меч где-то потерял в перипетиях минувшей ночи, а новым не обзавелся. И слова его могли показаться смешными, но не показались. Жутковатой уверенностью в себе веяло от речей бывшего писателя. Да, убивать не любит. Но при нужде убьет, как муху прихлопнет.
Нельфияда ответила действием. Сверкающий клинок, в который превратилась сабелька Хлады, описал полукруг и уставился острием на псевдо-Тигара. Я вновь просунул руку в петлю топора. Потом разберемся, кому владеть древним оружием, — сами, без этого самозванца в драном камзольчике.
Лже-Тигар презрительно скривил губы, скрестил руки на груди. И громко выкрикнул фразу, адресованную никак не нам, — очень похожую на те, что гремели во дворе Каэр-ла-Рэ.
Хлопанье десятков крыльев слилось в оглушительный рокот.
Стоило ожидать…
Набросилась крылатая орава на нас не сразу. Громко хлопая крыльями, четверорукие летали над двором, — снижаясь и сужая круги. Но не атаковали.
Казалось, лже-Тигар давал нам последний шанс одуматься и подчиниться. Он так и стоял на гребне стены, скрестив на груди руки.
Я использовал паузу, чтобы разместить наше немногочисленное воинство на более удачных позициях. Скомандовал:
— Ламмо! Ломмо! В развалины! Бейте из укрытия!
Да и нам с ассасином не мешало бы отступить туда же. Как неуклюжи в тесных помещениях твари, столь изящно выполнявшие воздушные пируэты, я хорошо помнил.
Но… пирамида с Навершием так и осталась стоять у ног нельфияды. Хотя от края воительница ее все же отодвинула подальше… Едва ли для того, чтобы отдать как-бы-Тигару. Так разве станет он спрашивать позволение…
И если касательно епископа и Феликса Гаптора я испытывал сомнения, то про четвероруких знал точно: им кристалл отдавать нельзя. Ни им, ни их новому хозяину. Так что придется драться на вольном воздухе.
Ламмо, стоявший ближе брата к дворцу, первым выполнил мой приказ: юркнул в прореху стены. Ломмо промедлил. Показал мне взглядом на Тигара, помялся, не умея сам начать фразу. Наконец выдавил:
— Э-э?
Не стоит… Хотя… Пусть попробует. Ясно ведь, что миром не разойтись… Вдруг удастся окончить дело одним выстрелом?
— Давай! — негромко сказал я.
И, отвлекая внимание на себя, быстро двинулся к Навершию, крутанув над головой Бьерсард.
Стрела Ломмо пропела в воздухе свою короткую песню. Юный сокмен не промахнулся… Наверное. Потому что лже-Тигар махнул ладонью, словно отгоняя докучливую муху, — и стрела вспыхнула в воздухе. Сгорела дотла, до бывшего мэтра не долетело ни обугленное древко, ни хотя бы наконечник…
Еще один маг. Расплодились тут, понимаешь…
На этом короткое затишье кончилось. Громкая команда на нелюдском языке — и твари устремились вниз.
Ломмо не успел укрыться в руинах. Стал стрелять с открытого места. Успел подбить одну несущуюся на него тварь, вторую, третья была уже рядом, юный лучник не успевал достать стрелу, схватился за тесак, несколько неуверенно… Но полет четверорукого подломился, он рухнул, забил одним крылом, взметая пыль с плит двора. Из горла торчала стрела Ламмо.
Ассасину, с его коротким клинком опояски, пришлось бы туго в схватке с наседающими сверху противниками, большинство метательных орудий Калрэйн истратил. Но он подхватил с плит глевию шлемоносца, и отбивался ею довольно успешно, успев приземлить одного из нападавших.
Зато Хладу (или нельфияду? не знаю, как теперь ее называть…) я попросту не мог разглядеть. Воздух там, где дралась она, казалось, полностью состоял из чешуйчатых тел и громадных серых крыльев…
Наблюдать за ходом сражения я смог лишь поначалу, пока четверорукие кружились совсем близко, но в схватку со мной не вступали. Не знаю уж, отчего. Может, как-то могли общаться меж собой, и поверженный в Каэр-ла-Рэ крылатый мечник поведал сотоварищам впечатления от плотного знакомства с Бьерсардом…
Однако надолго их нерешительность не затянулась. Новая команда лже-Тигара — и сразу десяток тварей ринулся на меня.
Оскаленные пасти, тянущиеся к глотке когтистые лапы, дубины и секиры, норовящие ударить сзади. И Бьерсард — отсекающий конечности и головы, вспарывающий крылья, разрубающий податливые тела…
Все в мире имеет цену, и способность к полету тоже. Платой за умение летать в данном случае стали легкие и непрочные кости, и тонкая, плохо защищающая от ударов шкура… Да и в рукотворных доспехах, вздумай бестии их натянуть, не больно-то полетаешь, тяжелы. Осознавая эту слабость своих созданий, творец четвероруких снабдил их в качестве компенсации небывалой живучестью и способностью к заживлению ран. И мне снова и снова приходилось рубить тварей, вроде бы наповал убитых.
Я помнил, что они очень легко, почти мгновенно захлебываются, — но, увы, бочка с водой была непозволительной роскошью в нынешних обстоятельствах.
И Бьерсард рубил, рубил, рубил… Окончательно ящеровидные летуны затихали, только лишившись головы.
Но в конце концов затихли — почти все те, кто навалился на меня. Парочка уцелевших отлетела подальше.
Едва перевел дух — дикий вопль. Бросил взгляд вокруг, не понял, кто из наших кричит, затем догадался взглянуть вверх.
И увидел Ломмо, поднятого в воздух не то пятью, не то шестью тварями разом. И сообразил, что длинный падающий предмет, — рука парня. Потом вниз устремился другой предмет. Круглый. С неба неслось громкое шипение. Торжествующее.
Я часто жалел, что простым людям, не магам, недоступно искусство полета. Но так сильно жалел впервые…
Дикий крик, тем не менее, не смолкал. Обернувшись, я понял: Ломмо умирал молча. Кричал Ламмо.
Так и не смолкнув, он выскочил из руин на открытое место.
Крылатые твари, выпустив тело несчастного Ломмо, тут же устремились к его брату; стрелок без прикрытия — лакомая цель в ближнем бою.
Устремились — но не завершили атаку, отвернули в сторону… По-моему, их крохотные ящеричьи мозги попросту не смогли осознать увиденное: человек, только что убитый и разорванный на куски, вновь стоит перед ними живой и невредимый!
Ламмо начал стрелять.
Мне доводилось водить знакомство с отличными лучниками. С настоящими виртуозами стрелкового дела…
Но такоея видел впервые. И едва ли еще раз увижу…
Мастер лука обязан выпускать двенадцать стрел в минуту, и достигается это умение долгими упорными тренировками.
Но я готов съесть Бьерсард на завтрак, если Ламмо не перекрыл норму вдвое!
Чтобы произнести фразу: «Все сокмены — отличные, непревзойденные стрелки», — потребуется больше времени, чем потребовалось Ламмо, чтобы расправиться с всеми убийцами брата. Пробитые стрелами, трепыхающиеся твари падали рядом с изуродованным телом их жертвы. И к ним уже спешил Калрэйн — добить, обезглавить.
У Ламмо осталось три стрелы.
Все три полетели в псевдо-Тигара.
Про искусных лучников ходит много легенд и откровенных баек. Например, такая: первая стрела еще летит к цели, а вторая уже срывается с лука того же стрелка. Я не верил, знал: невозможно, не успеть. За два-три удара сердца стрела пролетает расстояние действенной стрельбы. Надо успеть достать вторую, вложить тетиву в прорезь, натянуть лук, прицелиться — хотя бы неточно, хотя бы приблизительно… Не бывает.
Так вот… Говорите что угодно про обман зрения, вызванный горячкой боя, но я настаиваю: первая стрела все еще летела, когда Ламмо выпустил даже не вторую, — третью! ТРЕТЬЮ!!!
Первую лжеписатель сжег тем же небрежным движением руки. И тут же в ладонь впилась вторая стрела! И пришпилила к груди, к левой ее стороне! Третья ударила во вторую, расщепив древко пополам. Тоже эффектно, но такое порой случается, не сравнить с первым чудом…
Четверорукие тем временем опомнились от шока, вызванного мгновенным воскрешением разорванного на части мертвеца. Сразу после третьего выстрела крылатая тварь обрушилась на Ламмо, сбила с ног, накрыла крыльями, словно широченным плащом.
Я не успел броситься на помощь. Калрэйн тоже. Потому что фальшивый Тигар с истошным воплем рухнул со стены внутрь дворца. С рукой, по-прежнему приколоченной двумя стрелами к сердцу. Две стрелы, падение… Ему такое знакомо. Но, надеюсь, во второй раз не уцелеет… Куда уж людоедским стрелкам до нашего Ламмо!
Казалось, вопль падающего послужил для четвероруких командой: спасайся, кто может! Улетели все, в том числе тот, что совсем уже собрался было прикончить юного сокмена.
А вот с Хладой (да, с Хладой, йухабб зей, должно же и у нельфияды быть имя!) дело неладно… Я попросту не увидел ее под грудой поверженных крылатых созданий.
И поспешил туда, к ней, на бегу отсекая головы тем барахтающимся под ногами четвероруким, кто как-то умудрился избежать этой операции.
Разгребая груду обезглавленных крылатых тел, скрывавших под собой нельфияду, я видел краем глаза, как Калрэйн подхватил пирамиду, потащил к руинам. Шагал он, хромая, и весьма сильно.
Сверкающий полудоспех не превратился обратно в бригантину, но оказался помят и залит кровью. Разорванная и окровавленная туника тоже не стала штанами и рубашкой. Но смотрели на меня карие глаза Хлады Сельми. С ее загорелого лица, теперь мертвенно бледного. Губы воительницы зашевелились, но ни звука с них не слетело. Только с легким присвистом выходил воздух из разорванного горла. Но я видел, куда устремлен ее взгляд. И к чему попыталась потянуться рука, но лишь бессильно дрогнула.
Казалось, победа рядом, рукой подать, отбиться от двоих маг никак не успевал. Но меднолицый все же вывернулся… Плиты под моими подошвами стали внезапно скользкими-скользкими, будто идеально гладкий паркет тронного зала, к тому же обильно политый маслом. Я сбился с ноги, взмахнул рукой, с трудом удержал равновесие…
А вокруг мага возникла знакомая мне по Лигонгу воронка смерчика… Причем не раскручивалась на продолжении некоторого времени, как тогда, — возникла, и меднолицый тут же исчез. Нож Калрэйна рассек пустоту.
Однако, чем бы ни был этот смерчик, дальность переноса им явно зависела от времени подготовки… Отступил маг совсем недалеко, на другой конец зала.
И тут же доказал, что предвкушать победу нам ой как рано.
Наверняка «кулаки» он пустил в ход не раздумывая: первое пришедшее на ум непрямое боевое заклинание, — возможно, хорошо памятное ему со школьных времен, если он все же был когда-то человеком… Но все воздушные атаки стали лишь способом потянуть время, подготовиться к настоящему смертоносному удару.
И меднолицый ударил!
Сначала по мне… Вернее, заклинание было направлено не на меня, — на кучу толстенных деревянных брусьев, сложенных у стены. Это были заготовленные для перекрытий балки, но сейчас мирное дерево, дожидавшееся, когда же его используют для ремонта, взбесилось! Каждый брус обрел подвижность и гибкость, словно бы превратился в змею, в громадного удава, вышедшего из летаргического сна!
Одни извивающиеся балки норовили оплести меня, раздавить в смертельных объятиях. Другие, свернувшись в тугую спираль, мгновенно распрямлялись — точь-в-точь как болотные питоны, таранным ударом своей головы ломающие ребра и хребет грязеруху.
И Бьерсард в полной мере показал в тот день, на что способен!
Моя рука мало участвовала в происходящем, лишь подчинялась стремительным взмахам топора. А он метался неудержимой молнией, одним касанием рассекая преграды. Не увязал в толстом дереве, не отскакивал, выбивая щепки… Щепок вообще не было — брусья очень быстро превращались в груду чурбаков с идеально ровными срезами, падавших на пол и подергивающихся под ногами. Но, естественно, в эти мгновения думать о том, чтобы самому перейти в атаку, не пришлось…
Не остался забытым и Калрэйн. Что именно применил против него маг, я толком не разглядел, не до того было. Но что-то, направленное на выстроившиеся вдоль стены бочонки с известью. И ни их, ни саму стену теперь не увидеть — ту часть зала на манер густого тумана затянула известковая взвесь, повисшая в воздухе.
Но ассасин остался цел и невредим. Более того, под прикрытием белой мути подобрался вдоль стены гораздо ближе к меднолицему.
Маг впервые оказался вынужден прервать начатое заклинание: штабель досок (зашевелившийся, явно рвущийся на помощь атакующим меня брусьям) вновь замер недвижно, а колдун оборотился к Калрэйну, выкрикнул короткое гортанное слово, взмахнул руками, замысловато растопырив пальцы.
Большая куча песка, на которую мне довелось сегодня приземлиться, превратилась в нечто совсем иное — в холм из пузырящейся массы ядовито-зеленого цвета. Масса оказалась достаточно жидкой, мгновенно хлынула во все стороны, — в том числе на Калрэйна, зажатого между стеной и бывшим песком.
Разбросанные по полу деревянные обломки при соприкосновении с зеленой гадостью растворялись почти мгновенно. Вернее, почти мгновенно превращались в эту пузырящуюся гнусь.
Без сомнения, та же судьба ждала и ассасина. Да вот только он не стал дожидаться судьбы.
Мне казалось, что за годы нашего знакомства я достаточно полно изучил умения Калрэйна. Ошибался. Такого видеть мне еще не доводилось…
Он просто-напросто побежал по отвесной стене. Да-да, именно побежал. Вверх, очень быстро. Ноги ассасина мелькали с неимоверной скоростью, мой взгляд не успевал уловить отдельные фазы слитого, смазанного движение.
Взбежав на высоту в два своих роста, Калрэйн сильно оттолкнулся от стены, прыгнул. Приземлился чуть ли не на середине зала, описав в воздухе двойное сальто.
А затем повел себя странно: неторопливо отер пот со лба, расстегнул воротник рубахи, словно ему не хватало воздуха…
Я сдержал очередной удар Бьерсарда, не сразу сообразив, что все закончилось. Рубить уцелевшие брусья — все еще изогнувшиеся и перекрученные, но уже неподвижные, вновь одеревеневшие, — смысла больше не было.
…Маг неподвижно лежал на спине. В глазных прорезях маски едва виднелись две крохотные рукояти двух крохотных клинков — тех самых, в которых Хлада несколько издевательски заподозрила зубочистки… Ни бросков, ни полета миниатюрнейшего оружия я не заметил…
Меднолицый тоже.
* * *
Близнецам удалось закончить схватку без единой серьезной раны. Лишь у Ламмо на лбу виднелась даже не рана, скорее большая ссадина, уже запекшаяся и не кровоточащая. Ну вот, будет какое-то отличие, пока Ломмо специально и собственноручно не повредит себе лоб.Хлада же не разминулась с оружием шлемоносцев, и рана оказалась посерьезнее царапины близнеца, — на левой руке, словно для симметрии к той, что получила наемница в ночном побоище.
Однако держалась она бодро, не обращала на капавшую с рукава кровь ни малейшего внимания.
Противники полегли все до единого… Здесь, во внутреннем дворе замка, лежали лишь три мертвеца в черных бацинетах, но Ламмо сказал:
— Мы убили…
А Ломмо закончил:
— …всех.
Ни радости, ни гордости в их словах я не ощутил… А ведь оба так жаждали подвигов. Ну что же, ребятишки помаленьку начинают привыкать к роли героев… Порой приходится, порой необходимо делать работу, результат которой — груда окровавленных трупов. Вот только гордиться ею нельзя.
Ах да, совсем забыл, — мы же нашли Навершие…
Но никакой радости от долгожданного события я не испытал.
Пирамида стояла здесь же, во дворе, неподалеку от круглого провала. Кристалл вновь переливался, сверкал всеми цветами радуги. Словно нетерпеливо жаждал крови, словно ждал горячего, еще живого, трепещущего сердца… Глупо ненавидеть неодушевленный предмет, но я испытывал к Навершию чувство, весьма напоминавшее ненависть.
Не знаю, куда тащили пирамиду трое последних черношлемников. В зал, в лабораторию? Или спешили укрыть в каком-то тайнике?
В любом случае не преуспели. Не донесли, не укрыли… Двое лежали, пробитые стрелами близнецов. Третий, близко познакомившийся с саблей майфрау Сельми, неподвижно скорчился на плитах двора, вцепившись в живот двумя руками, вокруг натекла большая лужа крови… Ладно хоть ни капли не попало на хрустальный футляр Навершия, — Сеггер ведает, что бы тогда началось.
— Отец… — начал Ламмо, показывая на пирамиду.
— …теперь нас…
— …простит…
— …за побег?
— Простит, конечно. Жаль, что не знаком с этим достойнейшим человеком. Но обязательно познакомлюсь. И скажу спасибо за сыновей.
— Ты…
— …знаком.
— Его зовут…
— …Томмо-барн.
Вот как… Ответить братьям я ничего не успел — увидел, что собирается сделать наемница. И завопил:
— Не-е-е-т! Назад!!!
Она отдернула руку, протянутую к пирамиде, но поздно: большая капля крови уже полетела вниз и ударилась о хрусталь.
* * *
Голос гремел, отражаясь от полуразрушенных стен дворца, отдавался гулким эхом в бездонном круглом провале:— Ты получишь этот камень, Хигарт, только если вернешь то, что принадлежит тебе не по праву!
Боюсь, что странные иллюзии, порождаемые Навершием Молота, попробовавшим кровь, были не совсем иллюзиями… А бредовые видения, вызванные дымом сгоревшего зелья троллей, — не совсем бредовыми…
Потому что произносила эти слова отнюдь не наемница Хлада Сельми, сестричка давнего моего боевого товарища Йоса, ныне покойного.
Ко мне обращалась нельфияда.
Темная шевелюра вновь приобрела цвет расплавленного золота, исчезли костяные шпильки, исчезла заостренная гирька на ремешке, вплетенном в конец косы, — и золотые волосы ниспадали до талии. Кожа куда менее загорелая, чем у Хлады, лицо очень похожее, но выражение совсем другое, и другие глаза — ярко-голубые… Затертая бригантина наемницы обернулась ослепительно сверкающим полудоспехом, изукрашенным золотой насечкой и драгоценными камнями.
Нет, то не была нельфияда… Владычица нельфияд!
— Что именно вернуть? — крикнул я в ответ.
Хотя прекрасно знал, что. Бьерсард, конечно же… Ну что за день такой, все норовят обезоружить, отобрать верный топор…
Но я тянул время, ожидая, когда наваждение, вызванное магией Навершия, рассеется. Когда мы вновь увидим Хладу — изумленную, ничего не понимающую, ничего не помнящую.
— Не прикидывайся, Хигарт! Ты знаешь, о чем я говорю!
Я послушно перестал прикидываться. Поднял Бьерсард, спросил не без издевки:
— Ты ничего не путаешь? Насчет права владения? Разве Йос привозил тебе в подарок эту игрушку? По-моему, он обходился куклами!
— А где взял его ты, Хигарт?
Где, где… У Феликса Гаптора на бороде… Получил в Храме Вольных, конечно. И сколько же было тогда сказано красивых слов про мое великое предназначение и про великую миссию, предстоящую мне, — многие, дескать пытались взять, да не давалось в руки древнее оружие, меня поджидало…
Рассказывать про это не хотелось. Но наваждение упорно не желало рассеиваться, и я, чтобы еще потянуть время, крикнул:
— Бьерсард мне дали те, кто владел им по праву!
Нельфияда расхохоталась… Ничего веселого в ее смехе не было.
— Они убили мою прапрапрабабушку Белизарду, убили как трусы, издалека, стрелами! Вот и все их права! Ты получил оружие из рук убийц, Хигарт!
— Да отдай ты ей топор, делов-то! — тихонько сказал мне на ухо Калрэйн. — Пусть берет… Руки обожжет, или пальцев лишится, будто сам не знаешь.
— Не лишится, — так же тихо ответ я. — У них с Бьерсардом любовь…
— Какая еще любовь? — не понял ассасин.
— Глубокая! По самое лезвие!
Калрэйн наверняка решил, что я выбрал неудачное время для шуток… Но рассказывать, чеми вправду завершился танец нельфияды с Бьерсардом, времени не было.
— Решай быстрее, Хигарт! Не то тебе придется отправиться за самоцветом в бездонные глубины!
Она не брала на испуг… Пирамида теперь нависала над провалом почти на третью часть своего основания. Одно движение руки… Или ноги…
Я подумал ни с того ни с сего, что не видел до сих пор обнаженных ног Хлады Сельми — наяву, не в наркотических видениях. А сейчас ее штаны и рубаха превратились в очень короткую тунику. И в такт последним словам нельфияды рядом с пирамидой нетерпеливо притоптывала весьма аппетитная ножка, обвитая ремешками сандалии…
Однако надо решать.
Был бы здесь Гаэларих, мог бы придумать какой-то магический фокус… Но с другого конца плато доносились громыхающие звуки, свидетельствующие: магистр свои дела не закончил. Там же поднимался к небу столб жирного черного дыма.
…Конечно, топор мне вручили не сами убийцы законной владелицы. Прапрапра… это сколько же сменилось поколений… Но что значат поколения, когда звучит голос крови?
Да уж, кровь не водица… И магия крови — не шутка… Но до чего же не вовремя она сработала, разорви меня псы Кронга! Что бывшая Хлада не лжет, я не сомневался… По крови она нельфияда. Достаточно вспомнить ее давний рассказ про мать, рожавшую только девочек…
— Стрелять? — деловито спросил Ламмо.
Юный сокмен никаких сомнений не испытывал. Хлада превратилась во что-то непонятное, а значит, опасное. А мальчик пока что знал лишь один способ разбираться с непонятным. Грех его винить, я и сам был таким…
— Нет, — отрезал я. — Ни в коем случае не стрелять.
…Считайте меня глупцом, но я все-таки верил Феликсу Гаптору и Хильдису Кооту. Не до конца, с оговорками, но верил… Они, в общем-то, и без того имели все, что желали. И могли получить всё, чего бы ни пожелали еще, — без помощи Молота Времени. Оставалась надежда, что они все-таки используют древний артефакт так, чтобы изменить мир к лучшему. Или хотя бы сделать другим…
Потому что жить в этом я устал. Устал маршировать по нему бесстрашным героем Хигартом, по уши измаранным в крови, шагать, оставляя за спиной искромсанные верным топором тела… Устал.
Глупо, да?..
Ладно… Хватит платить за спасение мира чужими жизнями. Пора отдать что-то свое… В мире полно смертоносного железа, подберу что-нибудь подходящее.
— Забирай! — громко сказал я нельфияде. — Владей по праву, не доставай без нужды, не убирай без славы!
Именно с такой присказкой я получил Бьерсард в Храме… Получил от наследников убийц, не рискнувших взять древнее оружие в руки… Не знал. А то бы не притронулся.
Я осторожно вынул руку из петли, взялся за рукоять двумя пальцами. Медленно пошагал по плитам двора. Бьерсарду мое намерение, похоже, не понравилось. Подергивался в пальцах все сильнее и сильнее, норовил выпасть, пришлось стиснуть рукоять в кулаке.
Извини, друг… Я слишком долго жил, сполна используя право сильного. А теперь понял: иногда сила в том, чтобы отказаться от этого права.
— Ошибочное решение, Хигарт! — прозвучал голос, незнакомый и громкий.
На мгновение я опешил, показалось, что псевдоразум моего топора обернулся разумом самым настоящим, да еще и со способностью к речи вдобавок…
Однако мгновение прошло, и я понял, что Бьерсард здесь ни при чем, и даже подергиваясь, он не протестовал, — всего лишь пытался предупредить меня привычным способом.
Обращался ко мне человек, стоявший наверху, на разрушенной стене дворца.
Мэтр Тигар.
* * *
Тигар? Нет, скорее человек, несколько напоминавший бытописателя и натянувший его костюм…Если раньше иногда мэтр казался выше своего роста, то сейчас никаких сомнений не осталось: он и самом деле вырос и раздался в плечах. Знаменитый камзол с кожаными нашлепками на локтях (до Катаклизма купленный, таких нынче не шьют!) теперь не сходился на груди и лопнул под мышками, а запястья на пару шасов торчали из рукавов, ставших слишком короткими.
Лицо тоже казалось лишь отдаленно похожим на добродушную физиономию Тигара… Однако же и новые черты показались смутно знакомыми. Ну да, тот же надменный изгиб губ, заострившийся подбородок, более резко очерченные скулы…
На гребне стоял тот же человек, чьи черты на несколько мгновений проступили во дворе замка ла-Рэ. Или не человек?
«Кто вы, мэтр Тигар?» — хотелось крикнуть мне. Все остальное — как, например, ему удалось выжить после попадания двух стрел и падения с изрядной высоты, — не казалось столь важным.
Кто он? И на чьей стороне?
Ответ на второй вопрос не задержался. Ни на чьей. На своей собственной.
— Положи топор под ноги, Хигарт. А ты, женщина, отодвинь ларец подальше от края. Тогда я позволю вам уйти. Позволю родить дочь от великана, позволю бедокурить по кабакам и задирать юбки всем встречным бабенкам… Я не люблю зря убивать.
Даже нынешний, изрядно подросший «Тигар» в лучшем случае достал бы макушкой мне до плеча. Оружия у него никакого не было — подсайдачный тесак у Ламмо он так и не взял, свой меч где-то потерял в перипетиях минувшей ночи, а новым не обзавелся. И слова его могли показаться смешными, но не показались. Жутковатой уверенностью в себе веяло от речей бывшего писателя. Да, убивать не любит. Но при нужде убьет, как муху прихлопнет.
Нельфияда ответила действием. Сверкающий клинок, в который превратилась сабелька Хлады, описал полукруг и уставился острием на псевдо-Тигара. Я вновь просунул руку в петлю топора. Потом разберемся, кому владеть древним оружием, — сами, без этого самозванца в драном камзольчике.
Лже-Тигар презрительно скривил губы, скрестил руки на груди. И громко выкрикнул фразу, адресованную никак не нам, — очень похожую на те, что гремели во дворе Каэр-ла-Рэ.
Хлопанье десятков крыльев слилось в оглушительный рокот.
Стоило ожидать…
* * *
Все-таки родной стихией этих многоруких пташек был воздух, — и в нем они показали себя совсем иными бойцами, чем в тесноте галереи Каэр-ла-Рэ. Стремительными, увертливыми… Ладно хоть двуручные мечи и кинжалы были не при них — так и остались, наверное, валяться в замке Ларинтиона. У некоторых я видел в лапах секиры, дубины и клинки, — похоже, подобранные на месте ночного побоища. Однако в большинстве своем ящероголовые бестии пользовались природным оружием — клыкастыми пастями и длинными когтями, украшавшими четырехпалые лапы…Набросилась крылатая орава на нас не сразу. Громко хлопая крыльями, четверорукие летали над двором, — снижаясь и сужая круги. Но не атаковали.
Казалось, лже-Тигар давал нам последний шанс одуматься и подчиниться. Он так и стоял на гребне стены, скрестив на груди руки.
Я использовал паузу, чтобы разместить наше немногочисленное воинство на более удачных позициях. Скомандовал:
— Ламмо! Ломмо! В развалины! Бейте из укрытия!
Да и нам с ассасином не мешало бы отступить туда же. Как неуклюжи в тесных помещениях твари, столь изящно выполнявшие воздушные пируэты, я хорошо помнил.
Но… пирамида с Навершием так и осталась стоять у ног нельфияды. Хотя от края воительница ее все же отодвинула подальше… Едва ли для того, чтобы отдать как-бы-Тигару. Так разве станет он спрашивать позволение…
И если касательно епископа и Феликса Гаптора я испытывал сомнения, то про четвероруких знал точно: им кристалл отдавать нельзя. Ни им, ни их новому хозяину. Так что придется драться на вольном воздухе.
Ламмо, стоявший ближе брата к дворцу, первым выполнил мой приказ: юркнул в прореху стены. Ломмо промедлил. Показал мне взглядом на Тигара, помялся, не умея сам начать фразу. Наконец выдавил:
— Э-э?
Не стоит… Хотя… Пусть попробует. Ясно ведь, что миром не разойтись… Вдруг удастся окончить дело одним выстрелом?
— Давай! — негромко сказал я.
И, отвлекая внимание на себя, быстро двинулся к Навершию, крутанув над головой Бьерсард.
Стрела Ломмо пропела в воздухе свою короткую песню. Юный сокмен не промахнулся… Наверное. Потому что лже-Тигар махнул ладонью, словно отгоняя докучливую муху, — и стрела вспыхнула в воздухе. Сгорела дотла, до бывшего мэтра не долетело ни обугленное древко, ни хотя бы наконечник…
Еще один маг. Расплодились тут, понимаешь…
На этом короткое затишье кончилось. Громкая команда на нелюдском языке — и твари устремились вниз.
Ломмо не успел укрыться в руинах. Стал стрелять с открытого места. Успел подбить одну несущуюся на него тварь, вторую, третья была уже рядом, юный лучник не успевал достать стрелу, схватился за тесак, несколько неуверенно… Но полет четверорукого подломился, он рухнул, забил одним крылом, взметая пыль с плит двора. Из горла торчала стрела Ламмо.
Ассасину, с его коротким клинком опояски, пришлось бы туго в схватке с наседающими сверху противниками, большинство метательных орудий Калрэйн истратил. Но он подхватил с плит глевию шлемоносца, и отбивался ею довольно успешно, успев приземлить одного из нападавших.
Зато Хладу (или нельфияду? не знаю, как теперь ее называть…) я попросту не мог разглядеть. Воздух там, где дралась она, казалось, полностью состоял из чешуйчатых тел и громадных серых крыльев…
Наблюдать за ходом сражения я смог лишь поначалу, пока четверорукие кружились совсем близко, но в схватку со мной не вступали. Не знаю уж, отчего. Может, как-то могли общаться меж собой, и поверженный в Каэр-ла-Рэ крылатый мечник поведал сотоварищам впечатления от плотного знакомства с Бьерсардом…
Однако надолго их нерешительность не затянулась. Новая команда лже-Тигара — и сразу десяток тварей ринулся на меня.
Оскаленные пасти, тянущиеся к глотке когтистые лапы, дубины и секиры, норовящие ударить сзади. И Бьерсард — отсекающий конечности и головы, вспарывающий крылья, разрубающий податливые тела…
Все в мире имеет цену, и способность к полету тоже. Платой за умение летать в данном случае стали легкие и непрочные кости, и тонкая, плохо защищающая от ударов шкура… Да и в рукотворных доспехах, вздумай бестии их натянуть, не больно-то полетаешь, тяжелы. Осознавая эту слабость своих созданий, творец четвероруких снабдил их в качестве компенсации небывалой живучестью и способностью к заживлению ран. И мне снова и снова приходилось рубить тварей, вроде бы наповал убитых.
Я помнил, что они очень легко, почти мгновенно захлебываются, — но, увы, бочка с водой была непозволительной роскошью в нынешних обстоятельствах.
И Бьерсард рубил, рубил, рубил… Окончательно ящеровидные летуны затихали, только лишившись головы.
Но в конце концов затихли — почти все те, кто навалился на меня. Парочка уцелевших отлетела подальше.
Едва перевел дух — дикий вопль. Бросил взгляд вокруг, не понял, кто из наших кричит, затем догадался взглянуть вверх.
И увидел Ломмо, поднятого в воздух не то пятью, не то шестью тварями разом. И сообразил, что длинный падающий предмет, — рука парня. Потом вниз устремился другой предмет. Круглый. С неба неслось громкое шипение. Торжествующее.
Я часто жалел, что простым людям, не магам, недоступно искусство полета. Но так сильно жалел впервые…
Дикий крик, тем не менее, не смолкал. Обернувшись, я понял: Ломмо умирал молча. Кричал Ламмо.
Так и не смолкнув, он выскочил из руин на открытое место.
Крылатые твари, выпустив тело несчастного Ломмо, тут же устремились к его брату; стрелок без прикрытия — лакомая цель в ближнем бою.
Устремились — но не завершили атаку, отвернули в сторону… По-моему, их крохотные ящеричьи мозги попросту не смогли осознать увиденное: человек, только что убитый и разорванный на куски, вновь стоит перед ними живой и невредимый!
Ламмо начал стрелять.
Мне доводилось водить знакомство с отличными лучниками. С настоящими виртуозами стрелкового дела…
Но такоея видел впервые. И едва ли еще раз увижу…
Мастер лука обязан выпускать двенадцать стрел в минуту, и достигается это умение долгими упорными тренировками.
Но я готов съесть Бьерсард на завтрак, если Ламмо не перекрыл норму вдвое!
Чтобы произнести фразу: «Все сокмены — отличные, непревзойденные стрелки», — потребуется больше времени, чем потребовалось Ламмо, чтобы расправиться с всеми убийцами брата. Пробитые стрелами, трепыхающиеся твари падали рядом с изуродованным телом их жертвы. И к ним уже спешил Калрэйн — добить, обезглавить.
У Ламмо осталось три стрелы.
Все три полетели в псевдо-Тигара.
Про искусных лучников ходит много легенд и откровенных баек. Например, такая: первая стрела еще летит к цели, а вторая уже срывается с лука того же стрелка. Я не верил, знал: невозможно, не успеть. За два-три удара сердца стрела пролетает расстояние действенной стрельбы. Надо успеть достать вторую, вложить тетиву в прорезь, натянуть лук, прицелиться — хотя бы неточно, хотя бы приблизительно… Не бывает.
Так вот… Говорите что угодно про обман зрения, вызванный горячкой боя, но я настаиваю: первая стрела все еще летела, когда Ламмо выпустил даже не вторую, — третью! ТРЕТЬЮ!!!
Первую лжеписатель сжег тем же небрежным движением руки. И тут же в ладонь впилась вторая стрела! И пришпилила к груди, к левой ее стороне! Третья ударила во вторую, расщепив древко пополам. Тоже эффектно, но такое порой случается, не сравнить с первым чудом…
Четверорукие тем временем опомнились от шока, вызванного мгновенным воскрешением разорванного на части мертвеца. Сразу после третьего выстрела крылатая тварь обрушилась на Ламмо, сбила с ног, накрыла крыльями, словно широченным плащом.
Я не успел броситься на помощь. Калрэйн тоже. Потому что фальшивый Тигар с истошным воплем рухнул со стены внутрь дворца. С рукой, по-прежнему приколоченной двумя стрелами к сердцу. Две стрелы, падение… Ему такое знакомо. Но, надеюсь, во второй раз не уцелеет… Куда уж людоедским стрелкам до нашего Ламмо!
Казалось, вопль падающего послужил для четвероруких командой: спасайся, кто может! Улетели все, в том числе тот, что совсем уже собрался было прикончить юного сокмена.
А вот с Хладой (да, с Хладой, йухабб зей, должно же и у нельфияды быть имя!) дело неладно… Я попросту не увидел ее под грудой поверженных крылатых созданий.
И поспешил туда, к ней, на бегу отсекая головы тем барахтающимся под ногами четвероруким, кто как-то умудрился избежать этой операции.
* * *
Калрэйн что-то говорил, но я не слышал слов. Или не понимал. Ассасин показывал на небо, на пирамиду с Навершием… Я пренебрежительно отмахнулся. Хаос с ней, с этой стекляшкой, можешь сбросить ее в провал, в бездонные глубины. Не стоит она ни капли крови Ломмо или воительницы…Разгребая груду обезглавленных крылатых тел, скрывавших под собой нельфияду, я видел краем глаза, как Калрэйн подхватил пирамиду, потащил к руинам. Шагал он, хромая, и весьма сильно.
Сверкающий полудоспех не превратился обратно в бригантину, но оказался помят и залит кровью. Разорванная и окровавленная туника тоже не стала штанами и рубашкой. Но смотрели на меня карие глаза Хлады Сельми. С ее загорелого лица, теперь мертвенно бледного. Губы воительницы зашевелились, но ни звука с них не слетело. Только с легким присвистом выходил воздух из разорванного горла. Но я видел, куда устремлен ее взгляд. И к чему попыталась потянуться рука, но лишь бессильно дрогнула.