Метьюрин Чарлз. Мельмот скиталец

   - Слишком поздно, - сказал священник, помимо воли повторяя зловещие слова, приведенные в письме дона Франсиско.
   Глава XXIV
   Responde meum argumentum - nomen est nomen - ergo,
   quod tibi est nomen - responde argumentum *.
   {* Отвечай на мой довод: имя есть имя - поэтому
   скажи, какое ты носишь имя; отвечай на мой довод
   (лат.).}
   Бомонт и Флетчер. Остроумие во всеоружии {1}
   На эту ночь и была назначена свадьбы Исидоры и Мельмота. Девушка рано ушла к себе в комнату и сидела там у окна, начав дожидаться его прихода задолго еще до назначенного часа. Можно было подумать, что в такую страшную минуту, когда должна была решиться ее судьба, она будет сама не своя от волнения, что ее чуткая душа будет разрываться на части в этой борьбе с собой, однако все сложилось иначе. Когда душе, сильной от природы, но ослабевшей оттого, что ее все время держат в узде, приходится сделать резкий прыжок, чтобы обрести свободу, ей уже бывает некогда сообразовываться с препятствиями и в зависимости от этого рассчитывать свои силы или прикидывать расстояние, которое отделяет ее от цели; закованная в цепи, она думает лишь о самом прыжке, который должен принести ей свободу или же...
   На протяжении тех долгих часов, когда Исидора ждала приближения своего таинственного жениха, одно только чувство владело ею - то был страх перед его приходом и тем, что должно за ним последовать. Так сидела она у своего окна, бледная, но исполненная решимости и по-прежнему веря обещанию Мельмота, что теми же средствами, которыми он пользуется, чтобы проникнуть к ней, он сумеет осуществить и ее побег, как бы надежно ни охранялись двери ее дома и как бы ни была бдительна вся прислуга.
   Было около часу ночи (это было как раз тогда, когда отец Иосиф, дававший ее матери советы по поводу тревожного письма, о котором У нас уже была речь, услыхал тот шум, о котором упоминалось в предыдущей главе), когда Мельмот появился в саду и в полной тишине перекинул Исидоре веревочную лестницу; он шепотом рассказал, как ее надо привязать, и помог своей возлюбленной сойти по ней вниз. Быстрыми шагами прошли они через сад, и Исидора, как ни были для нее новы овладевшие ею чувства и то положение, в котором она очутилась, не могла не выразить своего удивления по поводу той легкости, с какой они прошли сквозь крепко запертые и надежно охраняемые ворота.
   Они очутились на открытом пространстве. Местность, которая окружала сейчас Исидору, казалась ей гораздо более дикой, нежели утопавший в цветах остров, где не ступала человеческая нога и где у нее не было врагов. Здесь же в каждом дуновении ветерка ей чудились грозные голоса, и, когда собственные шаги ее отдавались эхом, ей чудилось, что она слышит топот погони.
   Ночь выдалась очень темной; такими в этих краях редко бывают летние ночи. Порывы ветра, то холодного, то напоенного зноем, говорили о том, что в воздухе происходят какие-то необычайные перемены. Есть что-то очень страшное, когда так вот среди летней ночи вдруг повеет зимой. В холоде, во мраке, которые вдруг сменялись нестерпимым зноем, в бледных вспышках молнии, казалось, проявляло себя все то зло, которое приходило порознь в разные времена года, и это было некое печальное подобие жизни, где молодость не успевает насладиться бурным летом, а холодная зима не оставляет старости никаких надежд. Исидора до того чутко ощущала все, что творится в природе, что всякая перемена воспринималась ею как пророчество; так вот и в кромешной темноте этой полной тревог ночи она почуяла некое зловещее предзнаменование. Несколько раз она, дрожа, останавливалась в пути и устремляла на Мельмота взгляд, в котором были и сомнение, и страх, но было темно, и он, разумеется, не мог обратить на него внимание. Может быть, тому была еще и другая причина, но так или иначе Исидора почувствовала, что и силы, и присутствие духа ее оставляют. Она заметила, что ее уносит вперед с какой-то нечеловеческой быстротой; она с трудом переводила дыхание, ноги ее подкашивались, и у нее было такое чувство, что все это сон.
   - Остановись! - вскричала она, едва переводя дух и совсем обессилев. Остановись! Куда ты меня уносишь?
   - На твою свадьбу, - ответил Мельмот глухим и невнятным голосом, но сделался ли он таким от волнения или от быстроты, с какой они неслись, Исидора понять не могла.
   Спустя несколько минут ей пришлось сказать ему, что она не в силах двигаться дальше; совершенно измученная, задыхаясь, она оперлась об его руку.
   - Дай мне передохнуть, - до неузнаваемости изменившимся голосом взмолилась она.
   Мельмот ничего не ответил. Он, однако, остановился и поддержал ее, если не с нежностью, то с видимым беспокойством.
   Во время этой передышки она стала осматриваться и пыталась различить что-нибудь вокруг, однако это оказалось почти невозможным: все было окутано густым мраком, а все то, что ей удалось разглядеть, никак не могло рассеять ее тревоги. По-видимому, они продвигались по узенькой и крутой тропе, которая шла по берегу неглубокой речки, как можно было догадаться по резкому и прерывистому шуму, с которым вода пробивалась сквозь камни. По другую сторону тропы были какие-то низкорослые деревья, и качание ветвей на ветру, который теперь снова угрюмо что-то нашептывал их листве, казалось, не только мешало поверить, что все это происходит летнею ночью, но даже и вспомнить об этом. Все вокруг было непривычно и страшно для Исидоры, которая с тех пор, как ее поселили в загородном поместье, ни разу не переступала пределы сада и которая, даже если бы ей довелось их покинуть, все равно никакими путями не могла бы направиться туда, где была сейчас.
   - Какая ужасная ночь, - сказала она почти что про себя. Потом она повторила те же слова уже громче, быть может надеясь, что спутник ее ободрит и успокоит.
   Мельмот молчал. Не будучи в силах совладать с волнением и усталостью, она заплакала.
   - Ты что, уже раскаиваешься в том, что сделала? - спросил Мельмот, странным образом подчеркивая слово "уже".
   - Нет, любовь моя, нет! - ответила Исидора, утирая слезы. - Никогда в жизни я в этом не раскаюсь. Но в этом безлюдье, в этом мраке, в этой быстроте, в тишине есть что-то близкое к ужасу. Мне кажется, что я несусь с тобой по какому-то совершенно незнакомому краю. Разве это настоящий воздух и настоящее небо? Разве это настоящие деревья, а не какие-то призраки, что выросли из-под земли? Как глухо и как уныло завывает ветер! Он пронизывает меня насквозь даже в эту душную ночь! А деревья прячут в тень мою душу! Неужели же это брачная ночь? - воскликнула она, когда Мельмот, как видно, смущенный ее словами, пытался увлечь ее за собою дальше. - Ну похоже ли это на свадьбу? Ни отца, ни брата, чтобы меня поддержать! Ни матери, которая бы стояла рядом! Ни одного поцелуя от родных! Ни одного поздравления от друзей!
   И охваченная страхом, который становился все неодолимее, она вдруг закричала:
   - А где же тот священник, что благословит наш союз! Где та церковь, под сводом которой мы соединим наши судьбы?
   Все это время Мельмот, заботливо держа свою невесту под руку, старался увлечь ее все дальше вперед.
   - Тут неподалеку, - сказал он, - есть разрушенный монастырь, ты может быть, даже видела его из своего окна.
   - Нет! Никогда я его не видела. Почему он разрушен?
   - Не знаю, об этом ходили странные слухи. Говорили, что настоятель этого монастыря, или приор... словом, не знаю кто, занимался чтением таких книг, которые правила его ордена запрещали читать; говорят, что то были книги по магии. Вокруг этого, помнится, поднялся большой шум, поговаривали, что дело дошло до Инквизиции. Так или иначе все закончилось тем, что приор исчез; кто говорил, что он угодил в одну из тюрем Инквизиции, кто - что он оказался под еще более надежной охраной, - хотя как это могло быть, я не очень-то себе представляю, - а все монахи были переведены в другие общины, и здание опустело. Сначала его добивались другие общины, но ходившая о нем Дурная молва, как ни было смутно и несообразно все, что тогда говорили о нем, потом все же вселила в них страх; пораздумав, они отказались от своего намерения, и постепенно здание монастыря превратилось в развалины. Но и до сих пор еще в стенах этих сохранилось все, что в глазах верующих делает это место святым. Остались распятия и могильные плиты, и то тут, то там находишь какой-нибудь крест, поставленный на месте, где было совершено убийство, ибо развалины эти облюбовала теперь шайка разбойников, у которых по странному совпадению вкусы оказались такими же, как у монахов: так же, как прежние обитатели вели здесь прибыльную торговлю человеческими душами, платя за них золотом, ее ведут и нынешние с тою только разницей, что эти отдают за золото души.
   При этих словах Мельмот почувствовал, что нежной руки, которую он сжимал, уже нет, и обнаружил, что жертва его, которая все это время и дрожала и боролась, _вырвалась из его объятий_.
   - Но пусть от всего остались одни только развалины, - добавил он, неподалеку от этих мест живет отшельник, он-то и обвенчает нас в молельне с соблюдением всех обрядов твоей церкви. Он благословит нас обоих и по крайней мере один из нас вкусит блаженство.
   - Прочь от меня! - вскричала Исидора, отталкивая его и стараясь стать как можно дальше от него; в эту минуту ее хрупкая фигура вновь обрела ту царственность, которою ее наделила природа и которая так дивно сочеталась с ее красотою в ту пору, когда она была единственной владычицей своего райского острова. - Прочь! - повторила она. - Не смей приближаться ко мне ни на шаг, не смей произносить больше ни слова, раньше, чем не скажешь, когда и где я должна с тобой обвенчаться и сделаться твоей законной женой! Я успела уже пережить много сомнений и страхов, подозрений, преследований, но...
   - Выслушай меня, Исидора, - сказал Мельмот, испугавшись этой внезапной решимости.
   - Нет, _выслушай меня ты_, - ответила девушка; робость ее сменилась мужеством, и привычным с детства ловким движением она вспрыгнула на скалу, нависавшую над каменистой тропой, и ухватилась за ствол ясеня, пробившегося сквозь расщелину в этой скале.
   - Выслушай меня! Скорее ты вырвешь это вот дерево из его каменного ложа, чем оторвешь меня от его ствола! Скорее я размозжу это тело о каменное ложе реки, что струится у меня под ногами, чем паду в твои объятия, если ты не поклянешься мне, что не готовишь мне бесчестья! Ради тебя я отказалась от всего, что по законам недавно обретенной мною веры священно! От всего, что сердце мое давным-давно еще призывало меня любить. Суди же по тому, чем я _уже пожертвовала_, о том, чем я _могу еще пожертвовать впредь_, и не сомневайся в том, что мне в тысячу раз желаннее смерть от собственных рук, чем от твоих!
   - Клянусь всем, что для тебя свято! - закричал Мельмот, преисполняясь смирения и даже становясь перед ней на колени, - намерения мои так же чисты, как твоя душа! До жилища пустынника отсюда не будет и ста шагов. Идем туда и не роняй сейчас своим беспричинным и нелепым страхом представления о великодушии твоем и нежности, которое у меня сложилось и которое возвысило тебя в моих глазах не только над твоим полом, но и над всем человеческим родом. Если бы ты не была тем, что ты есть, и не была единственной, такою, как ни одна другая, ты бы никогда не сделалась невестой Мельмота. С кем, кроме тебя одной, мнил он когда-нибудь соединить свою мрачную и неисповедимую судьбу? Исидора, - добавил он еще более выразительно и властно, заметив, что она все еще колеблется и прижимается к дереву, Исидора, как все это малодушно, как недостойно тебя! Ты сейчас в моей власти, бесповоротно, безнадежно в моей власти. Нет таких человеческих глаз, которые могли бы _меня_ увидеть, нет человеческой руки, которая могла бы _тебе_ помочь. Передо мной ты беспомощна как ребенок. Этот темный поток ничего не расскажет о том, что случилось здесь и что замутило его чистые воды, а ветер, что воет сейчас вокруг тебя, никогда не донесет стонов твоих до слуха смертных! Ты в моей власти, но я не хочу употребить эту власть во зло. Вот моя рука, позволь мне отвести тебя под священные своды, где нас с тобой обвенчают по обычаям твоей страны. Неужели ты все еще будешь продолжать свое бесполезное сумасбродное упорство?
   Пока он говорил, Исидора беспомощно оглядывала все, что ее окружало: все, казалось, подтверждало его доводы - она вздрогнула и - покорилась. Но когда они стали продолжать путь и снова воцарилось молчание, она не могла удержаться, чтобы не нарушить его и не высказать множества тревожных мыслей, которые ее угнетали.
   - Ты вот говоришь, - сказала она умоляющим и покорным голосом, - о нашей пресвятой вере такими словами, которые повергают меня в дрожь, ты говоришь о ней как об обычае страны, о чем-то внешнем, случайном, привычном. А какую веру исповедуешь ты сам? В какую ты ходишь церковь? Какие святые правила ты исполняешь?
   - Я одинаково чту любую веру, одинаково уважаю обряды всех религий, сказал Мельмот; в эту минуту насмешливое легкомыслие напрасно старалось совладать с охватившим его вдруг безотчетным ужасом.
   - Так, выходит, ты в самом деле веришь в то, что свято? - спросила Исидора. - Ты в самом деле веришь? - в волнении повторила она.
   - _Да, есть бог, в которого я верю_, - ответил Мельмот голосом, от которого у нее похолодела в жилах кровь, - тебе приходилось слышать о тех, кто верует и трепещет: таков тот, кто говорит с тобой!
   Исидора, однако, не настолько хорошо знала книгу, откуда были взяты эти слова, чтобы понять, на что он намекает {2}. Когда ее приобщали к религии, то чаще прибегали к молитвеннику, нежели к Библии; и хотя она продолжала свои расспросы и голос ее был по-прежнему встревожен и робок, слова, которых она не поняла, ничем не усугубили ее страха.
   - Но ведь христианство же не только вера в бога, - продолжала она. Неужели ты веришь, что...
   И тут она назвала имя настолько священное, и в словах ее была столько благоговейного трепета, что мы не решаемся произнести их на страницах столь легкомысленного рассказа {1* Тут Монсада выразил свое удивление по поводу этих слов, ибо в них было больше христианства, нежели иудаизма, и странно было их видеть в рукописи, принадлежавшей перу еврея.}.
   - Я во все это верю, я все это знаю, - ответил Мельмот сурово и как бы с неохотой соглашаясь в этом признаться. - Пусть я покажусь тебе нечестивцем и насмешником, но только среди всех мучеников христианской церкви, в былые времена погибавших на огне, нет никого, кто столько бы претерпел за веру свою и прославил ее так, как прославлю ее я и как претерплю за нее в некий день - и до скончания века. Есть, правда, небольшая разница в наших свидетельствах в части их длительности. Те сгорали живыми за истины, которые они любили всего каких-нибудь несколько минут, а может быть, и того меньше. Иные умирали от удушья, прежде чем их достигало пламя, я же обречен подтверждать истинность Евангелия среди огней, что будут гореть вечно. Подумай только, невеста моя, с какой удивительною судьбой ты призвана соединить свою! Как истая христианка, ты, разумеется, придешь в восторг, увидав, как мужа твоего жгут на костре, дабы среди пылающих головней он доказывал приверженность свою вере. Сколь же благороднее станет эта жертва, если ей суждено будет длиться целую вечность!
   Слов этих никто уже не слышал. Исидоре стало худо; ее похолодевшая рука все еще цеплялась за руку Мельмота, а сама она беспомощным, бесчувственным телом упала наземь. Мельмот выказал в эту минуту больше участия, чем можно было от него ожидать. Он освободил ее грудь от стянувшегося на ней плаща, попрыскал водой из речки ей на лицо и стал приподнимать ее так, чтобы токи воздуха могли ее освежить. Исидора пришла в себя; скорее всего, причиной ее обморока была усталость, а вовсе не страх. Как только ей стало лучше, недолговечная нежность ее спутника, должно быть, иссякла. Едва только она заговорила, как он принялся снова настаивать на продолжении пути, а когда она сделала слабую попытку исполнить его желание, он стал уверять ее, что силы ее полностью восстановились, а пройти им остается всего несколько десятков шагов. Исидора поплелась дальше. Тропа поднималась теперь по крутому склону холма; остались где-то позади и журчанье воды и шум деревьев, ветер стих, ночь была все такой же темной и непроглядной, а от наступившей тишины все стало казаться Исидоре еще более пустынным и безрадостным. Ей хотелось слышать хоть что-нибудь, кроме собственного дыхания, затрудненного и тяжкого, и кроме ставшего внятным биения сердца. Когда они спускались потом по противоположному склону холма, слева вдруг зажурчала где-то вода, но уже слабее и вскоре все стихло; однако и самый звук этот, который ей так вначале хотелось услышать снова, теперь, в ночной тишине, отзывался такой неимоверной грустью, что ей хотелось, чтобы и он окончательно умолк.
   Так для людей несчастных исполнение их болезненных желаний всегда становится источником разочарования и перемена, на которую они надеялись, хороша лишь тем, что побуждает стремиться к новой. Утром они говорят: "Скорее бы наступил вечер!". Настает вечер, и вот они снова недовольны: "Скорее бы наступило утро!". Но у Исидоры не было теперь времени разбираться в своих чувствах, что-то еще продолжало возбуждать в ней страх и, - как она могла догадаться по ускоренным шагам Мельмота, по тому, как он раздраженно и часто вскидывал голову, - то же самое тревожило и его. Звуки, к которым они какое-то время прислушивались (ничего, однако, не говоря об этом друг другу), с каждой минутой становились все явственней. Это был топот человеческих ног, и, очевидно, это была погоня за ними: шаги становились все быстрее и перешли потом в стремительный бег. Мельмот внезапно остановился. Исидора в страхе повисла на его руке. Ни один из них не произнес ни слова, однако глаза Исидоры, невольно следившие за легким, но страшным движением его правой руки, увидели, что он указывает на какую-то фигуру, настолько темную, что вначале она казалась чем-то вроде ветки дерева, шевелившейся на ветру; потом она потонула во мраке, - можно было подумать, что неизвестное существо в это время спускалось с холма, - а потом появилась снова, уже приняв очертания человека, насколько окружающая тьма позволяла их различить. Теперь человек этот приближался, шаги становились все слышнее, очертания все четче. Тут Мельмот внезапно оставил Исидору; она пришла в такой ужас, что не смогла даже вымолвить ни слова, умолить его не покидать ее, и стояла одна; все тело ее колотилось так, что, казалось, вот-вот распадется на куски, а ноги онемели, как будто их приковали к месту. Что за это время произошло, она не знала. Сквозь тьму она разглядела, что между двумя мужчинами завязалась борьба, которая, однако, длилась недолго, и в эти страшные минуты ей показалось, что она слышит голос их старого слуги, который был очень к ней привязан; голос этот звал ее; сначала это были обращенные к ней уговоры, мольба, потом - сдавленные, едва слышные крики о помощи: "Спасите! Спасите!". Потом она услыхала шум; что-то тяжелое упало, как видно, в бурливший внизу поток. Раздался плеск, а за ним из воды - стон, и таким же стоном откликнулся на него темный пригорок; казалось, что это убийцы глухо перекликаются в ночи после того, как завершили свое кровавое дело, и все затихло. Исидора стояла недвижно, закрыв глаза судорожно сжатыми пальцами похолодевшей руки, до тех пор, пока не услыхала обращенный к ней шопот.
   - Бежим скорее, любовь моя! - проговорил Мельмот.
   - Куда? - спросила Исидора, не понимая смысла сказанных им слов.
   - К развалинам монастыря, любовь моя, к жилищу отшельника; он исповедует ту же веру, что и ты, и нас обвенчает.
   - Но ведь за нами кто-то гнался! - вдруг стала вспоминать Исидора.
   - Никто больше не будет гнаться.
   - Но я же видела, там кто-то был...
   - Ты больше его не увидишь.
   - Я слышала, что-то тяжелое упало в воду, похоже, что то был человек.
   - Это был камень; он упал с обрыва вниз; на несколько мгновений вода забурлила, вспенилась и вся побелела вокруг, но теперь она поглотила его и, должно быть, так довольна своей добычей, что больше не выпустит.
   Она продолжала следовать за ним в молчании и ужасе, пока наконец Мельмот не указал ей на нечто бесформенное и черное, что во мраке ночи можно было принять и за скалу, и за кустарник, и даже за какое-то большое, неосвещенное строение.
   - Это и есть развалины, - прошептал он, - а рядом жилище отшельника, крепись, еще немного - и мы будем на месте.
   Побуждаемая его словами, а еще больше смутным желанием положить конец этому пути среди теней и этому суеверному страху, не смущаясь даже тем, что в конце пути их, может быть, ожидает нечто еще более ужасное, Исидора напрягла все оставшиеся силы и с помощью Мельмота начала подниматься по склону, на котором некогда стоял монастырь. К вершине вела тропинка, но она была завалена камнями и переплетена узловатыми корнями деревьев, которые некогда укрывали само здание и давали тень.
   По мере того как они приближались, невзирая на окружавший их мрак, очертания развалин стали обозначаться определеннее и резче, и сердце Исидоры уже не билось с такой тревогой, когда она увидала остатки башни и шпиля, большого восточного окна и кресты, которые еще можно было обнаружить на каждом выступе и каждом щипце и которые свидетельствовали о том, что религия торжествует среди горя и бедствий и что это действительно было место, предназначенное для служения богу. Узенькая тропа, которая, по-видимому, вилась вокруг здания, привела их к фасаду, выходившему на большое кладбище. Мельмот указал ей на какое-то неясное черное пятно в глубине, сказав, что это и есть убежище отшельника, куда он и отправится сейчас, чтобы попросить живущего в нем старца, который в то же время является и священником, их обвенчать.
   - А нельзя разве и мне пойти туда с тобой? - спросила Исидора, оглядывая могилы, с которыми ей предстояло разделить свое одиночество.
   - Этого не допускают принесенные им обеты, - сказал Мельмот, - он не должен видеть женщин иначе, как за исполнением треб.
   Сказав это, он поспешил уйти, а Исидора, опустившаяся на одну из могил, чтобы передохнуть, завернулась в покрывало, как будто в складках его могла найти забытье. Однако очень скоро ей стало нечем дышать, и она откинула его. Но так как перед глазами у нее были одни только могильные плиты и кресты, да та темная кладбищенская растительность, чья неприветливая зелень со всех сторон пробивается среди камней, она снова накрылась им, вся дрожа от безотчетного страха.
   Неожиданно до нее донесся какой-то слабый звук, похожий на легкий трепет ветра. Она подняла голову, но оказалось, что никакого ветра уже нет, и ночь безмятежно тиха. Однако тот же самый звук возобновился, как будто листва снова зашелестела, и когда она повернулась в направлении, откуда он шел, ей показалось, что неподалеку от нее какая-то человеческая фигура медленно пробирается вдоль кладбищенской ограды. И хоть она, по-видимому, не приближалась к ней (а скорее медленно шла кругом где-то вдалеке), Исидора, думая, что это мог быть Мельмот, поднялась и стала ждать, что он подойдет к ней; однако в это время неизвестный повернулся к ней и, словно выжидая чего-то, казалось, простер к ней руку и раз или два помахал ею, - но то ли он от чего-то предостерегал, то ли просто делал ей знак уйти, определить было невозможно; потом он так же медленно прошел дальше и минуту спустя скрылся среди развалин. У нее даже не было времени подумать, что это за странное существо: Мельмот был уже рядом и снова принялся ее торопить. По его словам, там, у самых стен монастыря, была часовня, которая не так разрушена, как другие, где отправлялись церковные службы и куда священник обещал тотчас же прийти.
   - Он уже опередил нас, - сказала Исидора, имея в виду замеченную ею фигуру, - по-моему, я его видела.
   - Видела кого? - порывисто спросил Мельмот и стоял не шелохнувшись, ожидая, пока она ответит.
   - Видела какую-то фигуру, - в страхе сказала Исидора, - мне показалось, что она прошла в сторону развалин.
   - Ты ошиблась, - сказал Мельмот, а минуту спустя добавил: - Нам следовало бы прийти туда раньше него.
   И он стал еще больше спешить, увлекая за собой Исидору. Но вдруг, внезапно замедлив шаг, он сдавленным и невнятным голосом спросил, не случалось ли ей когда-нибудь слышать музыку перед его появлением, не раздавались ли в это время в воздухе какие-то звуки.
   - Никогда, - был ответ.
   - Ты уверена?
   - Да, совершенно уверена.
   В эту минуту они поднимались по обломанным и неровным ступенькам, которые вели к часовне, они уже миновали темный, увитый плющом свод, вошли туда; Исидора даже и в темноте разглядела, что стены ее кое-где обвалились и что все имеет заброшенный вид.
   - Он еще не пришел, - сказал Мельмот в волнении. - Подожди здесь одну минуту.
   Исидора до такой степени ослабела от страха, что не только не могла противиться ему, но даже была не в силах что-либо сказать; да она и не пыталась его удержать; у нее было такое чувство, что это все равно не удастся. Оставшись одна, она стала осматривать внутренность часовни; в эту минуту слабый и расплывчатый свет лунного луча прорвался сквозь густые тучи и озарил все вокруг. Взгляд ее упал на узорчатое окно - оно было разбито; грязные, помутневшие осколки стекла были разбросаны кое-где между каменными столбами. Осколки эти, так же как и сами столбы, покрылись уже мхом и были увиты плющом. Она увидела остатки алтаря и распятия; казалось, что то и другое было сотворено в незапамятные времена грубой неумелой рукой. Стоял там также и мраморный сосуд, очевидно предназначавшийся для святой воды, который, однако, был пуст, а рядом - каменная скамья, на которую опустилась Исидора: от усталости она не чувствовала под собой ног, но ей не приходилось надеяться, что ей дадут отдохнуть. Раз или два она заглянула в окно, сквозь которое в помещение падали лунные лучи, и всем существом ощутила свою прежнюю жизнь, где подругами ее были стихии и небесные светила, сиявшие своей торжественной красотой, и где ей некогда казалось, что месяц- ее родной брат, а звезды - сестры. Она по-прежнему смотрела на окно, словно упиваясь светящимся небом и черпая из струившихся лучей некую высшую правду и силу, пока все та же фигура медленными шагами не прошла снова перед каменными столбами и ей вдруг не открылось ее лицо: она узнала своего старого слугу, ошибиться она не могла. Ей показалось, что он очень внимательно на нее смотрит; во взгляде его она прочла сострадание; потом фигура медленно удалилась, и Исидора услышала в воздухе слабый жалобный крик.