Мирный Панас. Гулящая

   Чуть не за полночь покойницу обрядили и положили на стол. Старый дьячок стал в головах перед аналоем и хриплым голосом читал псалмы. Люди, крестясь, входили, глядели на покойницу и тихо выходили, словно боясь ее разбудить. Всем не верилось, что она умерла.
   - Молодая такая,- жить бы да бога хвалить - так нет же...- шептали знакомые и незнакомые.
   На Христю точно нашло: потерянная, пришибленная, она металась в толпе, пока дьячиха не крикнула на нее:
   - Чего ты тут толчешься? Шла бы куда-нибудь!..
   Христя, как пьяная, вышла во двор и присела на крыльце. Мимо нее проходили люди, задевали ее; но она ничего не чувствовала, точно окаменела. Склонив голову, сидела она и слушала, как стучит, замирая, у нее сердце.
   - Это ты сидишь? - раздался над ее головой знакомый голос.
   Христя глянула - перед нею стоял Загнибеда.
   - Слышишь: только слово скажи - убью! - прошептал он и пошел со двора.
   Христя опрометью бросилась под амбар. Ночь была звездная, но темная, как бывают весенние ночи. Христя видит, в густом мраке тени снуют по двору, слышны человеческие голоса, а кто говорит - не поймешь. В переднем окне горит свет. Он больно режет глаза, точно камень тяжелый ложится от него на душу; но отвести глаза, оторвать их от этого света Христя не может. Наклонит голову, а свет станет над головой и жжет-жжет. Это восковая свеча горит в головах у покойницы; там лежит она, скрестив руки, закрыв глаза: не слышит, не видит... А давно ли она провожала Христю в деревню? Давно ли сидели они рядышком, вспоминали, как хорошо жить в деревне, среди лугов, на приволье...
   Идя в город, запомнила Христя то местечко под липой, откуда так хорошо все видно вокруг, чтобы рассказать хозяйке. А пришла - и что застала?..
   Холодный ужас пронизывает вдруг все ее тело, леденит сердце. Она вспомнила, как вернулась сюда. Вот она входит во двор... Пусто, дверь в сени закрыта. Она идет в кухню... Тихо, тоскливо, серый сумрак окутывает дом... Где же люди? Шагнула в светлицу - никого, дальше - в боковушку... На постели что-то чернеет... Христя подходит. Да ведь это - хозяйка... Лицо белое-белое, как из мела выточено. Одни глаза горят, будто тлеют раздутые угли... "Что это вы? - заболели?.." Она только головой качает и шепнет что-то, шевелит губами... Так шелестит осенью сухая трава... "Не было... не было... Ох, смерть моя!" - только и разобрала Христя из ее шепота. Потом она руки подняла, все в темных полосах, и сразу их опустила; отвернулась, вздохнула и - закрыла глаза... Дальше Христя ничего не помнит... Слышит гомон; как будто базар; слышит, кто-то бранится... Ходит дьячиха; покрывает больную платком... Земля ушла из-под ног у Христи, все поплыло у нее перед глазами...
   Бледный утренний свет озарял уже землю, когда Христя очнулась, пришла в себя. Вокруг никого не видно, только сизый туман колышется в воздухе. Во мгле мерцает искорка света: это желтое пятно от пламени свечи колеблется в окне. Христя сразу поняла, что это за свет и откуда он... Что же ей теперь делать? Куда деваться? Где перебыть эту тяжкую пору? А потом - что делать потом? Идти в деревню к матери? А как же тут бросить? Ведь Загнибеда ее из-под земли достанет!.. Она теперь как человек, который в степи заблудился: и туда ткнется - пусто, и сюда подастся - голо: кричи, зови, только твой голос разносится по безмолвной пустыне!
   Христя задумалась. По спине у нее пробегает озноб, голова горит-пылает, в глаза будто кто песку насыпал. Она попыталась подняться и сразу села, ноги у нее подкосились. Она сидела, печально склонив голову, и слушала, как звенит-гудит у нее в ушах, как тревожно бьется сердце.
   - А ты здесь спала? - услышала она подле себя. Это спрашивал Загнибеда.- Знаешь что? - продолжал он.- За то, что ты верно служила, усердно трудилась,- на вот тебе, и ступай себе с богом!- И он сунул ей в руки какую-то бумажку.
   Христя поглядела на бумажку - серая, новенькая,- она сроду такой не видала; помяла в руках - хрустит... "Деньги это или так, клочок бумаги?.." Долго она глядела на бумажку, долго ощупывала ее. "Надо показать... расспросить..." И она спрятала бумажку за пазуху. Глянула - а подле нее ни души... Она сидела как шальная и думала...
   Солнце поднялось над горизонтом; первые его лучи затрепетали над землей; туман редел, оседая на траву обильной росой; с улицы доносился говор и крик... Это люди спешили на базар.
   "И правда, чего мне тут сидеть? - подумала Христя.- Расчет получила... пойду на базар, может, кого из своих, деревенских, увижу,- попрошу, чтобы подвезли домой".
   И, поднявшись, она тихо пошла со двора. На улице на нее вдруг напал страх. А что, если Загнибеда бросится за нею и вернет назад? Скорее, скорее беги, Христя, домой!
   И глухими улицами, обходя базар, она ушла из города.
   7
   Уже целую неделю Христя живет в деревне, а страхи у нее не прошли. Мертвая хозяйка, как призрак, стоит у нее перед глазами... Когда она остается одна в хате, ей сразу начинает мерещиться желтое тело в черных синяках, измученное лицо со страшно выкатившимися глазами. Христя боится оставаться одна. Пойдет куда-нибудь мать, и она за нею, а наступит вечер ей и с матерью страшно. На улицу к девушкам - ни за что! Уж Горпина с подругами и так и этак к ней приступали - не идет. Слух прошел по деревне, что это неспроста. А тут еще Приське как-то деньги понадобились, и она попросила Карпа разменять бумажку, которую принесла Христя.
   - Да ведь это полсотни рублей! - воскликнул Карпо.
   - Полсотни?..- изумилась Приська.- Полсотни! Это ведь - большие деньги. Откуда Христе взять такие деньги? - И тяжелые мысли закрались в сердце старухи.
   - Где ты взяла эти деньги? - глядя в упор на дочь, спросила она у Христи.
   - Хозяин дал.- И Христя рассказала, как было дело.
   Приська держала кредитку, пристально глядя на дочь, и не замечала, как дрожит у нее в руках эта бумажка.
   - Ты врешь! - сурово крикнула она и еще пристальней поглядела в глаза дочери, словно хотела заглянуть ей в самую душу.
   Христя в лице изменилась. Что это - и мать не верит?!
   - Знаешь, сколько тут? - спрашивает Приська.
   - Почем же я знаю!- отвечает встревоженная Христя.
   - Пятьдесят рублей... Где ты их взяла? - пристает мать.
   Христя заплакала
   - Боже! И вы мне не верите! - воскликнула она.- Недаром эти проклятые деньги как огнем жгли меня, недаром я не хотела их брать... Сама не знаю, как они очутились в руках у меня.
   - Да я... верю... Я - верю... тебе, мое дитятко... только,- со слезами начала Приська,- такие деньги даром не достаются... Да тут еще - эта смерть... Не погуби, ты себя и меня с собой вместе! - заплакала мать.
   Христя не знала, что сказать матери, не понимала, на что та намекает.
   - Разрази меня бог, коли я украла! - только и ответила Христя.
   Приське жаль стало дочери: "Нет, она, не такая,- думалось ей.- И взбредет же такая глупость в голову? Ребенок, совсем ребенок,- жалела мать Христю, глядя, как она, плачет.- Скорее всего - хозяин ошибся. Разве мало у него было хлопот с покойницей? Наверно, ошибся. Не буду я менять эти деньги - спрячу. Может, он опомнится да спохватится, тогда и отдам ему. К чему нам такие деньги? Человек ошибся, а мы утаим... Бог с ним и с его деньгами! Хорошо и то, что Христю отпустил раньше срока".
   И Приська, хоть и нужда была в деньгах, не пошла менять бумажку, а спрятала ее подальше в сундук.
   Кажется, кому бы знать про эти деньги?
   Да вот беда: Карпо не выдержал и рассказал в шинке, какие, мол, в городе заработки хорошие. Люди тут же эту молву подхватили - и пошла она, как волна, гулять от хаты к хате, с одного конца деревни на другой.
   - Ведь вот поди ты с этой Христей Притыкой! За такое малое время такую уйму денег принесла! И старуха-то ведь только одну бумажку показала, а бог его знает,- их у нее, может, целый десяток, а то и побольше! Чуднo только, что уж очень легко они девке достались... Не было ни гроша, и вдруг сразу такая прорва денег! Что-то тут не так, что-то тут да есть,- судачили люди.
   - Что-то тут да есть! Знаем мы, что: украла, а нет... так там, в городе, до таких дебелых охотников много найдется,- говорил Супруненко.
   - А, пожалуй, дядько Грицько прав! - поддержали его мужики.
   - Значит, на легкие хлеба пошла? - спросил один.
   - Похоже на то,- прибавили бабы.- Недаром глаз не кажет. Звали девки гулять - не идет. Все что-то печалится, о покойной хозяйке убивается.
   - Да не помогла ли она ей упокоиться? - ухмыляясь, подливал масла в огонь Грицько.
   Всякая новая догадка, Грицька вызывала новые толки и пересуды. По деревне ходили страшные слухи. Одни говорили, что Христя продалась какому-то еврею; другие - что обокрала хозяев и сбежала; третьи - что связалась с самим хозяином и они вместе укокошили хозяйку, что домой она пришла только переждать, а там опять пойдет в город,- но уже не служить, а хозяйничать на добре покойницы... Где правда, где ложь - никто не знал... Слышали, что есть деньги, вот и доискивались, откуда могли они взяться...
   - Этого не утаишь! Это выйдет наружу! - говорили люди и сторонились Приськи. Уж на что Одарка, и та, не добившись у Приськи толком, где Христя взяла деньги стала ее сторониться. Бог его знает! может, и впрямь дело это нечисто - лучше подальше, а то как бы и самому не попасть в беду.
   Все эти толки и пересуды не доходили до Приськи и Христи. Христя только заметила, что девушки стали ее сторонится, никогда не заглянут к ней, а встретятся, то ли скажут словечко, то ли нет - и прочь бегут от нее!.. А Приська? Приська, та привыкла всегда быть одной, ей и невдомек. Одно только чуднo ей: что это Одарка не заходит? То, бывало, если не Одарка у нее, то она у Одарки; а тут и Одарка не идет, и ей как-то неловко навязываться.
   Прошла еще неделя. Кто-то побывал в городе и привез новость: Загнибеду посадили в тюрьму за то, что он задушил жену. Будто отрыли ее и нашли синяки на теле.
   Одарка передала эту новость и Приське, увидев ее как-то со своего огорода.
   - Слыхала? - спросила Приська у дочери, вернувшись домой, и рассказала все, что передала ей Одарка.
   Христя побледнела как полотно... "Так вот оно что; за то он и заплатил мне такие деньги, чтобы я молчала",- подумала Христя. Но матери ничего не сказала.
   Невеселые легли они спать. Христе не спалось; новость не выходила у нее из головы, от печальных и тяжелых предчувствий щемило сердце. Спала ли Приська? Бог его знает: темно - не видно, а Приська молчит.
   В этой невозмутимой тишине издали донесся вдруг глухой говор, послышался шум шагов. Вот он все явственней, ближе... Уже и собака залаяла во дворе; говор слышен возле хаты.
   - Эй, вы! Спите там! Отоприте!
   Христя услышала голос Грицька. Словно кто ножом полоснул ее по сердцу.
   - Кто там?
   - Вставайте. Зажгите свет да отоприте! - кричит Грицько.
   - Не пускайте, мама! Не пускайте...- в испуге говорит Христя.
   - Кто там, спрашиваю? - все еще кричит Приська.
   - Отопри - увидишь.
   - Не отопру, пока не скажете, кто вы такие,- говорит Приська.
   - От-творяй! а то хуже будет, если сами от-творим! - крикнул чей-то незнакомый голос.
   "Господи! Разбойники",- вся дрожа, подумала Приська.
   - Да отопри ты,- сказал Грицько.- Становой тут. С дочкой твоей пришел познакомиться,- прибавил он.
   У Приськи отнялись ноги и руки. Насилу зажгла она свет и отворила дверь.
   В хату вошло целых пять человек: становой, его писарь, Грицько, Кирило и Панько - другой сотский.
   - Где она? - спросил становой; обращаясь к Грицьку.
   - Да вот эта, молодая,- показал тот на Христю.
   - Ты Христина Притыкина? - спрашивает становой.
   Христя молчит, стоит перед становым ни жива ни мертва.
   - Она, она,- отвечает Грицько, сверкая глазами.
   - Ты служила в городе?
   - Служила, ваше благородие,- кланяясь в ноги, отвечает за Христю Приська.
   - Не тебя спрашивают!
   - Служила,- отвечает и Христя.
   - У кого?
   - У кого же я служила? У Загнибеды.
   - Ты не видела или не рассказывал ли кто тебе, как его жена умерла?
   - Я тут была...- робко начала Христя.- Хозяйка домой пустила мать проведать... Возвращаюсь в воскресенье под вечер - в доме никого не слышно. Я - в комнату: а там хозяйка уже без языка лежит.
   - Что же она - больна была?
   - Видно, больна, потому что не говорила.
   - Хм...- оглянувшись, хмыкнул становой.- Так она больна была, когда ты уходила домой?
   - Нет, здорова; а вернулась я и застала ее больную.
   - Она тебе ничего не говорила?
   - Ничего. Она и говорить не могла.
   - А денег тебе не давали никаких?
   - Нет, не давали.
   - А у, тебя деньги есть?
   - У матери...
   Приська полезла в сундук, вынула, дрожа, бумажку, которую ей отдала Христя, и подала становому.
   - Так... так...- глядя на бумажку, сказал становой.- Где ты ее взяла?
   - Хозяин дал.
   - О, да ты мастерица врать. А больше у тебя денег нет?
   - Нет.
   - Врешь, сволочь! - крикнул становой.
   - Ей-богу, нету! - со слезами ответила Христя.
   Приська, дрожа всем телом, глядела на дочь пылающими глазами...
   - Дочка, дочка, что ты наделала? - крикнула она.- Признавайся, если что-нибудь знаешь.
   Христя стояла как каменная.
   - Почему же ты не говоришь? Почему ты молчишь?.. Боже, боже! - ломая руки, простонала старуха.
   - Что же мне говорить, мама? - заплакала Христя.
   - Как что? Скажи, где деньги взяла,- снова спросил становой.
   - Хозяин дал.
   - За что он тебе дал их?
   - Я и сама не знаю. Сунул мне в руку, и все.
   Грицько захохотал.
   - Нечего сказать, совсем немного денежек сунул! - сказал он смеясь.
   - Теперь уже поздно,- расхаживая по хате, произнес становой.- Взять молодую в волость, а около старухи поставить сотских... И боже сохрани кого-нибудь пускать!.. Слышь? - повернулся он к Грицьку.
   - Слышу, ваше высокоблагородие.
   Становой с писарем вышли из хаты.
   - Ты, Кирило, тут оставайся,- начал распоряжаться Грицько,- а мы с Паньком отведем городскую красавицу туда, где ей давно следовало быть. Только слышал?- никого не пускать. Я знаю, вы с покойным того... Смотри мне! Пустишь кого - сядешь вместо них... Запри за нами дверь на засов, да, смотри мне, не спать. Другого пришлю на подмогу из волости.
   - Понятно,- угрюмо ответил Кирило.
   - А ты чего стоишь? чего не собираешься? - повернулся Грицько к Христе, которая стояла бледная как полотно и, казалось, никого не видела, ничего не слышала.
   - Слышишь? Кому говорю? - крикнул еще раз Грицько.- Ишь ты, как заробела, а людей умеешь душить?!
   Приська, которая стояла около печи как громом пришибленная, при этих словах Грицька вся затряслась.
   - Врешь! - не своим голосом крикнула она, подскочив к Супруненко. Лицо у нее побледнело, руки и ноги дрожали, глаза горели, как угли.
   - Хе-е! Еще говорит, что вру! - сказал Грицько, покачав головой.Видал! Нет, ты погоди, ты зубы тут не заговаривай. Мы все раскопаем, все разузнаем... И как вы людей с ума сводите, и как на тот свет отправляете... Все разнюхаем!
   - Вреш-шь! - зашипела Приська, снова подскочив к Грицьку. Лицо у нее посинело; глаза выкатились, горят, пылают... Страшна Приська, как дикий зверь.
   - Ну-ну!.. Завтра увидим. Завтра она все расскажет, все покажет,отступая от Приськи, бубнил Грицько. Ну-ка, Панько, бери эту барышню да пойдем.
   Панько, высокий белобрысый мужик, тихо подошел к Христе и, тронув ее за плечо, сказал:
   - Пойдем, девка.
   - Да ты свяжи ее, а то теперь ночь, еще, неровен час, убежит,- велел Грицько.
   Панько снял пояс и стал медленно скручивать Христе за спиной руки.
   Мертвая тишина воцарилась в хате... Прошла минута, другая... И вдруг кто-то покачнулся и грянулся оземь... Кирило оглянулся - посреди хаты, как куль, лежала Приська. Глаза закрыты, лицо черное, помертвелое...
   - Х-хе-хе! - хлопнул он руками об полы.- Вот тебе и на! - Не выдержала? Дай ей воды. Водой сбрызни,- оглянувшись, говорит Панько, затягивая узел. Кирило бросился в сени.
   - Не сдохнет! Оживет... Баба, что кошка: убей, переверни на другой бок - и встанет! - успокоил, выходя из хаты, Грицько.
   - Что же вы стали? Веди ее! - крикнул он с улицы через минуту.
   - Пойдем потихоньку,- сказал Панько, дернув за пояс.
   Христя покачнулась, как пьяная; сделала один шаг, другой и - исчезла в темных сенях. Вслед за нею вышел и Панько, одной рукой держась за пояс, а другой торопливо нахлобучивая шапку.
   Хата опустела. Каганец мигает на столе, отбрасывая на пол желтые пятна света. Одно из них ложится на страшную голову Приськи. Из раскрытых сеней, из печи, из углов врывается тьма, словно хочет погасить и без того тусклый огонек. В сенях слышен шорох: это Кирило ищет впотьмах кадку с водой. А со двора доносится вой собаки... Страшно, страшно! У Кирила волосы встали дыбом. Наконец он все-таки нашарил кадку, набрал полную кружку воды и, войдя в хату, плеснул прямо на Приську... Та даже не шевельнулась!.. Только отблеск света от каганца засверкал в брызгах воды, упавших на лицо старухи. Будто сноп огненных искр брызнул на это помертвелое лицо.
   - Вот оно какое наше житье! - буркнул Кирило, склонившись над Приськой.
   Прошла минута, другая. Лицо у Приськи дрогнуло; из стиснутых губ вырвался глухой вздох. Кирило опять опрометью бросился в сени,- опять набрал полную, кружку воды, и плеснул на Приську. Та раскрыла глаза.
   - Матушка! матушка! - наклоняясь к ней, произнес Кирило. Его добрые карие глаза светились жалостью, в ласковом голосе звучало сочувствие.
   - Матушка! - окликнул он еще раз, коснувшись ее руки.
   - О-ох! - простонала Приська. По ее мертвому лицу пробежала судорога; в померкших глазах засветилась скорбь.
   - Нет ее?..- поднимаясь, глухо спросила Приська.- Где же смерть моя? Где она ходит? - воскликнула старуха, сжав руками голову, и заголосила...
   Кирило стал утешать ее.
   - Да вы, матушка, не плачьте, не убивайтесь. Это все лихие люди наплели. Чего не наговорят злые языки?
   Приська не слушала его, голосила. Ее страшные, душераздирающие вопли разносились по хате, полные безысходной тоской, бились о стены.
   - Ну, что ты ей скажешь? Чем ее утешишь? - сказал, поднимаясь, Кирило и, махнув рукой, опустился на лавку.
   Приська вопила. Собака подошла под окно и стала подвывать ей. Страшный собачий вой сливался с хриплыми воплями матери. У Кирила сердце разрывалось.
   - О-о, проклятая служба! - крикнул он и, как безумный, выбежал из хаты.
   - Вон! вон! - кричал он во дворе на собаку.- А чтоб тебя, проклятую, разорвало! - В темноте упало что-то тяжелое. Это Кирило швырнул в собаку ком земли. Та, бросившись прочь, залаяла.
   - Лучше, уж лай, проклятая, только не вой! - выругался Кирило и опять вернулся в хату. Приська, припав головой к полу, все голосила.
   Кирилу тоскливо и страшно... Он то запрет дверь, ляжет на лавку и закроет голову свиткой, чтобы не слышать этих пронзительных воплей; то вскочит в беспамятстве, выбежит во двор, добежит до самых ворот, чтобы узнать, не идет ли кто, и, не дождавшись, возвращается, назад в хату.
   Но вот он выбежал опять и заметил в густом мраке, что кто-то входит во двор.
   - Кто там? - окликнул Кирило.
   - Я.
   -Ты, Панько?
   - Я. Иду к тебе. Ну как тут у тебя - спокойно?
   - Так спокойно, что в хате не усидишь.
   - Там, брат, то же самое. Думал, совсем одурею. И затихнет как будто на минуту, да как начнет опять - ну прямо за сердце берет!
   - Там хоть затихает, говоришь, а тут без передышки: а-а-а!.. Вот послушай.
   До их слуха донеслись глухие хриплые вопли.
   - Вот тебе и всенощная! - сказал Панько, прислушавшись.
   - И поп так не сумеет... А что это тебя прислали, разве никого другого не нашлось?
   - Сказали одному, да я сам вызвался. Думаю, хоть пройдусь.
   - А я думал, другого пришлют, посвежей. Он бы в хате посидел, а я бы хоть у ворот прикорнул.
   - Нет, уж лучше не спать. Вдвоем все-таки веселей.
   - Так ведь спать хочется - прямо носом клюешь! - И Кирило зевнул во весь рот.
   - В солому бы! - воскликнул Панько.
   - Да-а... хорошо в соломе!
   - Уж, верно, полночь? - спросил, помолчав, Панько.
   - Да наверно. Воз был посреди неба, а теперь - вон как низко спустился,- подняв глаза к небу, ответил Кирило.
   Они замолчали. Слышались только горькие вопли Приськи.
   - Чего же мы тут стоим? Пойдем в хату, а то как бы там чего не случилось,- проговорил Панько, направляясь к хате.
   - Пойдем. Послушай и ты! - нехотя согласился Кирило.
   - Добрый вечер! - поздоровался Панько, переступив порог.
   Приська, услышав чужой голос, умолкла.
   - Здравствуй, тетка! Что это ты на полу валяешься? Разве на постели нет места?
   - О-ох! нету...- вздохнула Приська и заплакала.
   - Вот тебе и на! Так ты все плачешь? А дочка тебе кланяется. "Передайте, говорит, матери: пусть не горюет, не убивается. Это все людской наговор!"
   - Разве ты ее видел? - поднявшись, спросила Приська.
   - Только что из волости.
   - Где же она, моя доченька?
   - Там - в волости.
   - Не плачет она, не убивается?.. О-ох! - И старуха невольно всхлипнула.- Господи! хоть бы мне еще разок увидать ее, спросить - за что на нас напасть такая?
   - За что напасть? Да разве она разбирает? Напасть, она не по лесу, по людям ходит,- утешает Панько.
   - О-ох, правда твоя, голубчик. Сам бог милосердный послал, видно, тебя... Я уж думала - ничего про нее больше не услышу...
   - Кланяется, кланяется... Говорила, чтоб не убивались...
   - Да что же там такое? Не слыхал ли ты, добрый человек, хоть стороною, за что нас господь карает?
   - Стороною?.. Разное говорят. Чего люди не наболтают.
   - Ох, болтают, голубчик, болтают!.. Да разве нам от этого легче?
   - Слыхал я,- начал Панько,- писарь станового рассказывал одному нашему человеку, будто кто-то видел, как Загнибеда жену душил. Его будто и в тюрьму уже посадили. Так он,- известно, каверзник, недаром в писарях служил,- начал крутить. "Я, говорит, ее не душил, а вот, может, кто другой. Работница, может, потому не стало тех денег, что я жене дал спрятать за день до ее смерти!.." Ну, понятное дело, бросились искать эти деньги...
   - Да ведь Христя клялась, что он сам ей дал эти деньги,- перебила его Приська.
   - Может, и сам; а теперь вишь, куда гнет!
   - Боже, боже! - качаясь, заговорила Приська.- Ты все видишь, все знаешь... Что же ты не отзовешься, не сжалишься над нами, несчастными? - и Приська снова заголосила.
   - Перестань, тетка, послушай лучше, что я тебе скажу. Будет тебе плакать да убиваться,- слезами горю не поможешь! Вставай-ка с пола, полезай на печь, ляг да лучше засни. Может, во сне осенит тебя господь, и ты узнаешь, как поступить, как повернуть все это дело.
   И - что за диво! - Приська подумала-подумала, утерла слезы, поднялась и поковыляла к постели.
   - Вот так оно лучше! - сказал Кирило не то Приське, не то сам себе, укладываясь на лавке.
   - Ну, а мне куда же? Разве головой к порогу?.. А что ты думаешь? Очень даже хорошо! - сказал Панько и растянулся посреди хаты.
   Все трое легли и примолкли, будто заснули. Только тяжелые вздохи Приськи время от времени давали знать, что она еще не спит. Но вот и Приська стала затихать: изредка только вздохнет, а там и совсем затихла.
   - Заснула? - спросил Кирило, подняв голову.
   - Наверно, что-то не слыхать.
   - Ты таки утешил ее.
   - Да уж наговорил...
   - А в самом деле, ты не слыхал, что там за оказия? Неужто все это за смерть Загнибедихи? Я не верю, чтобы Христя пошла на такое дело.
   - Да и я, знаешь, не верю. Только откуда взялись у нее эти проклятые деньги?! Ведь сколько! ни много ни мало - пятьдесят рублей,- ответил Панько.
   - Так ведь он как будто дал. Сам дал...
   - А кто его знает? Нас ведь там не было. Может, и сам дал... Только за что же такую прорву денег давать?
   Кирило стал было возражать, но его прервал неистовый горький вопль. В удивлении взглянул он на Панька. Панько тоже поглядел на него и почесал в затылке. А Приська как заголосила, так не смолкла, уже до рассвета.
   8
   "Где смерть моя ходит? куда она делась?" - голосила Приська, моля бога о вечном покое. Теперь она уже во всем изверилась, все ей опостылело. Одна была у нее надежда, одна утеха, которая держала ее на свете, красила, горькую жизнь, и та ее обманула, такой беды натворила, такое бесчестье нанесла... Ее кровинушка, родная кровинушка пошла на такое дело... загубила чужую душу!.. И люди так говорят, и становой у нее про то допытывался, когда все перешвырял и перерыл в хате, чтобы найти какой-нибудь след. Хоть ничего, кроме этих проклятых денег, у нее не нашли, да ведь откуда эти деньги взялись? Верно, тут что-то да есть... Христя говорит: хозяин дал. Если б не запретили ей видеться с дочкой, уж она бы дозналась, что это за деньги, откуда она их взяла. Она бы дочке так в глаза посмотрела, в самую душу ей заглянула бы, в самое сердце... А то?..
   Христю на другой день в город угнали, а с нее даже сняли надзор, потому что ничего не нашли такого, чтобы можно было сказать, что она причастна к этому делу, хоть Грицько и кричал: "Да и старуха не без греха! Верно, сама и подсунула зелья дочке, да, вишь, молчит, проклятая!"
   Приська молчала, слова не проронила. Что ей сказать? Она и словам перестала уж верить; как и люди, они не приносили ей никакой отрады - одно только горе. Теперь одна у нее отрада - могила, одно желание - поскорей умереть...
   - Боже! Где смерть моя ходит? Пошли ее поскорее! - поднимая руки, взывала она к богу и голосила не умолкая.
   Прошло три дня. Три дня воплей и слез; три дня безутешного горя и великой скорби... Приська не пила, не ела, три дня свету белого не видела. Что было вчера, то и сегодня, то же и завтра: ни сна, ни отдыха - одни горькие слезы... Встанет солнце красное, и зайдет, и снова встанет,- а Приська ничего не замечает. Как взобралась на постель, послушавшись Панька, как скорчилась после его разговора с Кирилом,- так и не слезла, спины не расправила!.. От слез свет в глазах у нее померк, от воплей голос пропал, уши заложило... Ничего она не видит, не слышит; даже своих хриплых нечеловеческих рыданий не слышит. Совсем как в могиле, в глухой тесной яме. Только что сердце бьется да мысль, что жива она, сверлит еще голову... А зачем? Если б могла, своими руками задушила бы она это сердце, чтобы оно навеки затихло... А мысль? мысль?.. Не властна она над нею! Если бы нож такой острый, чтобы полоснул - и сразу конец... или дыму бы, страшного чаду, чтобы мысль сама в этом дыму задохнулась... Так нет же!.. Скрипит от ветра дуплистое дерево! Совсем, кажется, сгнило: сердцевина иструхлявела, один ствол пустой остался, а оно не валится - скрипит. Так и Приська скрипела. За три дня ее не узнать: глаза ввалились, покраснели, запухли; худые щеки - еще больше впали; лицо почернело; губы потрескались; нерасчесанные волосы, как кукурузная метелка, свалялись и пожелтели; вся она скрючилась, согнулась в дугу... Не человек, на голых досках лежит сама смерть пугает людей страшной своею личиной!