Мирный Панас. Гулящая

   - А тебе, Кирило, старому дураку, стыдно в бабьи дела нос совать! Ты бы лучше за лесниками смотрел, чтоб чужую скотину в молодняк не пускали,прибавил он и ушел в комнату.
   Оришка поглядела на Кирила и ухмыльнулась, тот, почесав голову, молча вышел из дому.
   - Вон послушай, что о тебе Кирило с Оришкой болтают! - войдя в комнату, с досадой сказал Христе Колесник.- А все твой язычок наделал.
   Христя, уткнувшись лицом в подушку, молчала. Горькие слезы унялись, но на смену им пришло то оцепенение, которое всегда наступает после тяжких рыданий, уста ее сжались, холод леденил душу и сердце. Ничто теперь туда не доходит и ни за что не дойдет. Ни горькие упреки, ни крики, ни брань. Сердце замкнулось, не слышит, душа жаждет покоя, только покоя, ей все равно, что делается вокруг. И Христе было все равно. Она лежала, уткнувшись лицом в подушку, и молчала, не повертываясь к Колеснику. Тот походил-походил по комнате и мрачный снова вышел из дому.
   "Ну, и денек выдался сегодня! Вот так денек!" - думал Колесник, гуляя по саду на самом солнцепеке. Он как будто совсем не замечал жары, хотя пот градом катился у него и по лицу, и по шее, и по груди. Что ему эта жара, когда внутри все горит у него. Не успел еще он позабыть про недавнюю неудачную тяжбу со слобожанами, как сегодня эта рева подбавила, еще больше его допекла. Все уже о себе разболтала, завела тут какие-то шашни. А ведь все это дойдет куда следует. Найдутся такие, что донесут жене, напоют ей в уши. И так из-за нее житья нет, а тут - на вот тебе!
   Точно злые комары кусали Колесника, так чесал он затылок, мрачно расхаживая по саду.
   - Пан! А, пан! - крикнул с горы Кирило.
   - Чего?
   - Тут к вам человек приехал!
   - Какой человек? Чего ему надо? - спросил Колесник, поднимаясь, на гору.
   - Здравствуйте! - поздоровался с ним приезжий, мужик средних лет, в синем суконном кафтане, в хороших юфтевых сапогах, в картузе вместо шапки. Лицо у него было полное, гладко выбритое, рыжие усы подстрижены, голова причесана на пробор. Все показывало, что приезжий не простой мужик, а богатый, степенный хозяин.
   - Здорово,- ответил Колесник, глядя приезжему в светлые глаза.
   - Я к вам по делу,- сказал тот, выступив вперед и оставив Кирила позади.
   - По какому, скажите,- спрашивает Колесник.
   - Да, видите ли...- запнулся приезжий, Колесник заметил, что тот не хочет говорить о своем деле при Кириле, и, повернувшись, повел приезжего в сад.
   - Я слышал, вы лес продаете,- начал приезжий, когда они спустились с горы.
   - Продаю,- ответил Колесник.- Найдется хороший купец, отчего же не продать?
   - Да это верно. Так вот я по дороге на луг и заехал спросить вас: вы как продаете - весь или частями?
   - А вы кто такой будете? Откуда?
   - Да я Карпо Здор из Марьяновки. Вы, верно, меня не знаете, а вот...Карпо опять замялся...- Христя знает.
   - Какая Христя? - глядя в сторону, чтобы не встретитъся с веселым взглядом Карпа, спросил Колесник.
   - Да она у вас живет. Мы давно с нею знакомы, соседями когда-то были. Жена моя виделась с нею.
   - Так вы к Христе или ко мне? - не выдержав, вспылил Колесник и бросил на Карпа суровый взгляд.
   - Нет, к вам,- спокойно ответил Карпо, сверкая веселыми глазами.- Лес ведь не Христин, а ваш...
   - Я леса не продаю! - выпалил Колесник, покраснев как рак.
   Карпо пожал плечами.
   - Ну, раз не продаете, простите за беспокойство. Прощайте! проговорил он, улыбаясь, и пошел на гору, помахивая кнутиком. Колесник стоял и зло глядел на молодцеватую, уже несколько грузную фигуру Карпа. Казалось, он готов был броситься на него и со всего размаху треснуть по затылку этого приезжего купца. А тот шел себе, не оглядываясь, пока не скрылся за развалинами дворца. Через некоторое время под горой на дороге показался сытый гнедой конь и зеленая повозка. На передке сидел возница в сорочке и соломенной шляпе, а позади синел знакомый кафтан. В вознице Колесник узнал парня, который приносил утром мед. Это он отвозил теперь хозяина на сенокос.
   "Так вот откуда этот мед! Вот почему они стали задабривать: мужик, говорят, глупей вороны, а хитрее черта!" - думал Колесник, разъяряясь все больше и больше. Все в нем кипело, гнев клокотал в груди. Мысли его носились в смятении, как черное воронье, почуяв добычу, каркали и предвещали ему только беду. "Так вот к чему дело клонится! Вот куда все они гнут. Мое добро поперек горла им стало. Мое добро им помешало. Хотят меня обойти, опутать, чтобы завладеть им. И Христя туда же... и она с ними... Я ее приютил, я ее из гнилой ямы вытащил, где она пропадала, на ноги поставил. И за это мне такая благодарность! Спасибо! Спасибо! Не ждал я этого от тебя, Христя! То-то ты по Марьяновкам таскаешься, то-то всюду о себе болтаешь. Так вот почему ты это делаешь. Погоди же, милая! Я и тебя обуздаю... Тихо тебе у меня, покойно, не голодная ты, не холодная. А вот когда вместо тонких полотен дерюжку придется надеть и натрет она тебе тело, когда вместо сукон да шелков рубищем наготу придется прикрыть... когда цвелый сухарь, а не булка, колом станет у тебя в ненасытном горле,- вот тогда ты узнаешь цену моим благодеяниям. Придешь ты опять ко мне, в ногах будешь валяться, скулить будешь, как собачонка... Вон! Вон из моего дома, с моего добра, девка гулящая. Из моего дома... А где он, мой дом? Где мое добро? - вдруг совсем иное направление приняли его мысли.- Этот Кут, эти поля, леса... разве это мое добро? Клочок земли в городе и домишко на этом клочке - вот все мое добро. Да и там есть человек, который тебя не пустит... А это все... Где мосты, которые я строил, где плотины, которые я насыпал? Все деньги сюда ухлопал. Все сожрал этот Кут, как промоина в половодье: сколько ни гати, все равно не остановишь быстрого течения... Все это на чужие деньги куплено... а ведь их надо когда-нибудь отдавать. Когда?" Колесник схватился обеими руками за голову и в беспамятстве забегал по саду. Разве никто не знает об этом? Все знают. В прошлом году на него уже чуть не обрушилось несчастье. Он думал, что Лошаков доконает его, Христя вывезла, она помогла. "Христя... ох! Неужели теперь и ты против меня? Хоть и гулящая ты, а всех дороже мне, всех ближе..."
   - Нет, нет,- сказал он вслух и, немного постояв, снова быстро пошел к дому.
   - Собирайся, в город поедем! - крикнул Колесник так, что Христя вздрогнула и, вскочив, подняла на него заспанные глаза. Она в самом деле спала. От усталости и слез ее сморил сон.
   - Чего буркалы-то на меня выпучила? Собирайся, говорю, в город поедем,- повторил Колесник.
   - В какой город? Зачем?
   - В какой? В губернский. И так уж надышались тут свежим воздухом, дай бог как-нибудь отдышаться.
   "В губернский город ехать!" - сообразила, наконец, Христя, и глаза ее весело засверкали.
   - Когда же ехать? Сейчас...- Христя хотела сказать "собираться", но промолчала.
   - Когда же сейчас? Завтра или послезавтра.
   - Мне не долго собираться: платья уложила, связала - вот и все. Слава богу! Хоть бы скорее уж! - не выдержала Христя.
   Колесник поглядел на нее подозрительно. Христя сияла от радости.
   "Разве она радовалась бы, если б имела что-нибудь против меня? подумал Колесник. И мысли его стали спокойней.- А может, и ее надувают, обманывают".
   - Послушай- сказал он вслух Христе, которая уже собралась снимать с вешалки платья.
   - Что?
   - Ты знаешь, зачем Здор прислал тебе меду? По совести скажи!
   Христя только пожала плечами.
   - А я почем знаю. Вчера на лугу я виделась с его женой. Она рассказывала мне, что они разбогатели, что муж остался дома на пасеке. Может, по старой дружбе,- они были хороши с моей матерью,- и прислали этого меду.
   - Как же, по дружбе! Сегодня Здор приезжал покупать лес.
   - Вот оно что! Ну, теперь я понимаю, чего Одарка рассердилась, когда ее сынишка намекнул, чтобы она не забыла сказать мне про то, что велел отец. Значит, это про тот самый лес.
   - То-то. Они, вишь, хотели через тебя дельце обтяпать, да сорвалось.
   - А я-то тут при чем. Мой, что ли, лес? Я, что ли, буду его продавать?
   - Ведь вот поди ты! Ах! Дьявольщина! - крикнул Колесник и, почесав затылок, ушел к себе в комнату.
   Христя заметила, что Колесник чем-то озабочен; постояв, она побежала за ним в комнату, чтобы узнать, в чем дело.
   - Что крушит бедную головушку дорогого моего батеньки? - ласково спросила она.- Скажи мне. Откройся своей доченьке!
   Колесник обернулся. Перед ним стояла Христя, та прежняя Христя с розовым личиком, с искристыми черными глазами, которая так влечет, так манит к себе. На душе у него просветлело.
   - Ах, Христя, Христя! - произнес он, обнимая ее.- Если б ты знала будто сто змей впилось мне в сердце.
   - Что же случилось?
   - Эх! - махнул Колесник рукой.- Это имение - черт бы его побрал! - не даст мне дожить спокойно! И зачем я его покупал? Чтобы покой потерять. Чувствую, не уйти мне от беды. Вот осень придет - будет съезд,- сказал он уныло и смолк.
   - Какая ж беда будет?
   - Какая? В тюрьму запрут, в Сибирь сошлют.
   - За что? - воскликнула Христя.
   А Колесник, точно не слышал ее, продолжал:
   - И никто не скажет: "Все-таки он был человеком". Все-таки и мне хотелось жить. Все меня обвинят.
   - Вот и не угадал. Вот и не все. А я?
   - Ты... ты, спасибо тебе, только одна, может, и добра ко мне. Да что ты? Разве ты станешь рядом со мной, когда меня из тюрьмы поведут на судилище? И ты, как другие, от меня отречешься,- сказал он и умолк. - Я буду молиться за тебя. Может, моя молитва дойдет до бога, он услышит ее и помилует тебя.
   - Где уж там! Никто меня не помилует. Нет никого за меня - все против меня.
   - Да ты ведь сам так ведешь дела, что все тебе врагами становятся,сказала Христя.
   - Как?
   - Так. Вот ты прижал слобожан, а они, наверное, были бы за тебя, если б ты так не делал.
   - Что ж они?
   - Что? люди! Не стало бы тебя - добрым словом помянули бы. Вот, сказали бы, добрый был пан.
   Колесник грустно и горько улыбнулся.
   - Что же мне делать?
   - Что? Прости им долг, что за ними остался. Верни им пруд, огороды. И они будут молиться за тебя.
   Колесник понурился и долго-долго думал.
   - Добрая у тебя душа, Христя, жалостливое у тебя сердце,- с чувством сказал он.- Пожалуй, твоя правда. Хоть кому-нибудь сделать добро, хоть капельку лучше стать. Кирило! - крикнул он на весь дом.
   Кирило как из-под земли вырос.
   - Вот что, Кирило,- опустив голову, заговорил Колесник.- Завтра или послезавтра я отсюда уеду. Там со слобожан следует триста рублей. Собери народ и скажи, что я прощаю им этот долг. Вовку и Кравченко тоже скажи, что на пруд и огород они права не имеют. Пусть все будет по-старому.
   Кирило, не веря своим ушам, глядел то на Колесника, то на Христю. "Что это? - думалось ему,- что это?"
   - Скажи им,- продолжал Колесник,- что, пока я жив, все будет по-старому. А не станет меня - может, они меня добрым словом помянут, может, кто помолится за меня.
   - А как же деньги Вовку и Кравченко за аренду? - спросил Кирило.
   - Деньги я верну,- сказала Христя и хотела бежать к себе в комнату.
   - Стой. Эти деньги тебе останутся. Выручишь с хозяйства, Кирило,вернешь, а может, я пришлю из губернии.
   Кирило чуть не прыгал от радости.
   - Вот это, пан, по-божески, да, это по-божески! - сказал он.
   - Так слышишь? Когда я уеду, скажешь им. Скажи, пусть уж заодно и за Христю помолятся.
   - Что ты? Что ты? За что это? Разве имение мое?
   - Тсс! - зашикал он и махнул Кирилу рукой - ступай, мол, себе.
   Тот, поклонившись, вышел. А Колесник встал, походил по комнате, подошел к Христе, взял ее за голову и прижал к ее белому лбу пухлые губы.
   - Это за ум,- сказал он, поцеловав ее,- а это за сердце! - и, склонившись, он прижал губы к ее высокой груди.
   У Христи от радости только глаза сияли.
   11
   Через два дня они уехали. Никогда еще Христя не была так довольна и весела, как в эти два дня. Она ожила, расцвела, словно свет опять увидала. И таким он показался ей прекрасным и милым, а люди такими добрыми и предупредительными. Уж на что мрачна и неразговорчива была бабка Оришка (Кирило не утерпел и рассказал ей про наказ Колесника), и та ей казалась уже не такой страшной, как раньше. Христя подарила ей на память свой черный платок.
   - Носите на здоровье и меня вспоминайте! - сказала она, не замечая, что Оришка вырвала этот платок у нее из рук, точно хотела отнять его, и даже спасибо не сказала, даже головой не кивнула.
   На что ей эта благодарность, если она чувствует себя такой счастливой? Не замечала она и того, что Кирило ходит за ней, как за собственным ребенком, в глаза ей глядит, предупреждает всякое ее желание, прямо молится на нее. Она и ему подарила шелковый платочек на кисет.
   Кирило прямо ошалел от радости, он обеими руками схватил этот платочек, прижал к губам и, поцеловав, с дрожью в голосе сказал:
   - Не буду я шить из этого платочка кисет. А как стану умирать, велю в гроб его положить. Он мне и на том свете будет напоминать про добрых людей, мне с ним и в земле легче будет лежать.
   Они выехали после обеда, уже под вечер. Не успела во двор усадьбы въехать повозка, как слобожане стали робко собираться под горой у дороги. Они бы, пожалуй, и в усадьбу явились, если бы Кирило строго-настрого не приказал им и носа туда не показывать. Только когда повозка спустилась с горы, Колесник заметил серую толпу мужиков; сняв шапки, они кланялись и желали ему счастливого пути. Ребятишки не утерпели и, визжа на все поле, пустились вдогонку за ними.
   - Кирило все-таки не выдержал,- сказал Колесник и отвернулся. Зато Христя то и дело озиралась, низко кланяясь и улыбаясь ребятишкам, которые, обгоняя друг дружку, как мячи, катились по обочинам дороги. Визг, шум и гам, словно галочий крик, не стихал ни на минуту. Если б не сухая дорога, по которой колеса повозки громыхали, как по мостовой, этот оглушительный детский крик, верно, скоро прискучил бы Христе. А сейчас он ее забавлял: она то оглядывалась назад и махала рукой, словно что-то бросала детишкам,и они устремлялись вперед, так что крик их настигал повозку, то отвертывалась,- и крик смолкал, только колеса тарахтели по наезженной колее.
   - Да будет тебе забавляться с этими щенками,- сурово сказал Колесник, надвинув на голову легкий капюшон своего серого плаща. Христя, прикрывшись платком, понурила голову.
   До самой Марьяновки они ехали молча. Слышен был только конский топот, грохот колес, да возница, покрикивая порой на какую-нибудь из лошадок, стегал ее кнутом, чтобы не отставала.
   Солнце садилось, когда они въехали в Марьяновку. Мягкий оранжевый свет разливался над хатами, садами, огородами, в глухих углах сгущались темные тени, вечерний сумрак стлался по земле. Воздух был неподвижен, пыль стояла столбом и не оседала. Там, за этой густой завесой пыли, слышалось блеяние овец, где-то мычала корова, бык ревел на всю деревню, говор, крики баб сливались с его призывным ревом. Перед отходом ко сну деревня шумела; скоро она затихнет,- как только солнце спрячет свой светлый лик и ночная тень ляжет на землю, все смолкнет до утренней зари.
   Пока ехали по деревне, Колесник супился и не глядел по сторонам, зато Христя, поминутно вертя головой, все разглядывала. Каждая хатка, каждый уголок были ей знакомы, со всеми ними было связано ее прошлое. Там она еще ребенком испугалась собаки, тут справляли Купала, а там собирались на гулянье, и теперь вон сколько видно девушек. Все это, живо напоминая ей прошлое, казалось, радостно приветствовало ее, словно она встретилась со старыми знакомыми и они стали вспоминать о минувшем. Все было ей мило. Только шинок на том месте, где стояла их хата, неприятно поразил ее. Проезжая мимо, она отвернулась, чтобы даже не видеть его.
   Когда они миновали Марьяновку и выехали в поле, солнце уже село. Только запад горел оранжевым огнем да тучи, нависнув над ним, багровели, как сгустки крови, а кругом все тонуло во мраке. Над полями вставала темно-зеленая вечерняя тень, небо стало исчерна-синим, и в густой его синеве пробивались желтые точки,- это загорались звезды. Тихо и уныло вокруг, только изредка во рву застрекочет сверчок или издали долетит крик перепела. Одни лошади топочут, бегут трусцой да колеса громыхают по сухой дороге.
   - Если б ты знала,- сказал Колесник так жалобно, что Христя вздрогнула, не узнав его голоса,- если б ты знала, как мне не хочется ехать в этот треклятый город!
   Христя молчала.
   - И так всякий раз. Едешь - как на казнь! - проговорил он, помолчав.
   - Почему же?
   - Эх,- вздохнул Колесник.- И почему не дано богом человеку жить так, как ему вздумается? Как ему хочется? Отчего всякий раз, когда он чувствует себя счастливым, откуда-то из-за спины или из самой глубины сердца отзовется вдруг воспоминание и отравит его счастье? Отчего это?
   Христя молчала, не зная, что сказать, не понимая, на что намекает Колесник.
   - Ну, на что мне жена? - выпалил он, не дождавшись от Христи ответа.На что она мне теперь, когда есть у меня другая и лучше и милей? Женили меня молодым парнем, чуть не мальчишкой, чтобы не распустился. Разве я видел свет, знал людей, разве мог шевелить мозгами так, как теперь? Только стал на ноги - показали мне девушку. Вот тебе невеста. Бери за ручку и веди в церковь. Я и послушал дураков, чтобы потом проклинать тот день и час, когда она явилась на свет и когда стала моей нареченной. Кто ее выбрал, кто женил меня? Родители! "Поженим детей",- сказали они и поженили на нашу беду. С первого же года начались у нас нелады, споры и перекоры. Свой дом хуже тюрьмы стал! Ты ли в гостях, у тебя ли гости - слова лишнего не скажи, чужую жену приветить не вздумай, пошутить с девушкой не смей. Вечно на ножах! "И такой-сякой! И пропала-то за ним моя бедная головушка, и жизнь-то свою я за ним загубила". Пока молод был, стерегся, да и ее жалел. А потом заела она меня, загрызла вконец... Плюнул на все: будь ты неладна! И вот теперь люди винят меня, говорят: "Не держится ни закона, ни обычая". А что мне, слаще было, когда я крепился, держался? Счастлив я был? Посадить бы их на горячий под,- небось закричали бы: горячо! А тебе, вишь, нельзя. Ты молчи! Вот теперь приедем в город - надо идти к ней, к хозяйке, на поклон. Чтобы голову намылила. Как, скажут, был в городе - и не был у жены? А что мне и глядеть-то на нее тошно, это им все равно. Эх, жизнь! Никогда не выходи, Христя, замуж: свяжешь себе руки, вовек не развяжешь. Будь лучше вольной птицей. Лучше, говорю тебе, так.
   Христя глубоко-глубоко вздохнула.
   А Колесник, помолчав, продолжал. Его мучили мрачные мысли, тяготили недобрые предчувствия, голос его был от этого жалобен и возбуждал сочувствие. Перебирая печальные события своей жизни, он дошел, наконец, до Веселого Кута. Зачем он его купил?
   - Вот скоро будет земский съезд. Вывози кривая из вражеского стана! Вывози... Где уж там тебе, колченогой вывезти... чует мое сердце: не сносить тебе, Кость, головы! - пророчески сказал Колесник и умолк.
   Христя огляделась: как море, простирались вокруг них поля, одетые ночною тьмой. Нигде не шелохнет, только звезды мерцают в темном небе. Ей стало тоскливо-тоскливо, как может быть только в пустыне. Они долго ехали молча.
   - Вон уже светит моя мyка своими злыми глазами! - проговорил Колесник, подняв голову.
   Христя посмотрела - далеко за горой, словно догорающий пожар, колебался, трепетал в ночном мраке желтый свет. Христя поняла, что они подъезжают к городу.
   - Я сойду на базаре, а ты поезжай к Пилипенко в гостиницу. Хоть Пилипенко и враг мой, но у него номера получше... Жди меня, я заеду за тобой,- прошептал Колесник, когда они въехали в город. И, поймав ее руку, он молча прижал ее к своему сердцу. Оно у него молотом стучало в груди.
   - Тпру!.. Стой! - крикнул он, когда они въехали на базар.
   Колесник встал.
   - Спасибо вам за компанию! Спокойной ночи! - громко сказал он, еще раз схватил руку Христи и, сжав ее так, что Христя чуть не вскрикнула, пошел быстрым шагом и вскоре скрылся в ночной тьме.
   "Старый - что малый",- подумала Христя, и от жалости у нее защемило сердце. Ей стало вдруг так грустно, так горько. Лет восемь назад ее вел сюда Кирило, утешал и успокаивал, а теперь она ехала, как равная, с хозяином Кирила, и ей приходилось утешать его... Такова жизнь! А кто знает, что ждет ее впереди? Не придется ли ей, и голо и босо, в зимнюю пору опять проходить через этот город, возвращаясь домой, и красться по темным улицам, чтобы с кем-нибудь не встретиться, чтобы кто-нибудь ее не узнал?
   "Жизнь - что долгая нива,- думала она, оставшись одна в тихом номере,пока перейдешь, и ноги поколешь и порежешься на колючем жнивье".
   Вот и в этом городе сколько раз судьба то улыбалась ей, то наносила удары, пока не выгнала вон мыкаться по свету. Она вспомнила Загнибедиху, которая была так добра и тиха, Загнибеду, который наделал ей столько хлопот, Рубца, Проценко, жену Рубца, которая когда-то так тяжко ее обидела. Бог с ней! Она не помнит зла. И Марина не меньше обидела ее, когда приревновала к ней своего мужа. "А где теперь Марина, где Довбня? Хоть Марина, может, и сейчас на меня сердита, а все-таки я завтра пойду разыщу ее. Днем мы, наверно, не поедем, старик боится и людей и солнца - пойду, пойду". С каким-то легким чувством думая о том, как она разыщет Марину и что та скажет ей, когда они встретятся, Христя легла спать и скоро заснула.
   На другой день за чаем она стала расспрашивать горничную, которая прислуживала ей, не знает ли она Довбню.
   - Довбню? - удивилась та.- Да кто его в городе не знает? Нет такого забора, под которым бы он не валялся пьяный. Совсем спился с кругу.
   Христе тяжело было слушать такие слова. Живя у Довбни, она узнала, какое у него доброе сердце, видела она тогда и то, что Марина совсем за ним не смотрит, как полагается жене смотреть за мужем, пьяного часто выталкивает на улицу, и он всю ночь топчется под окнами, называет ее всякими ласковыми именами и христом-богом молит пустить его в дом.
   - А где он живет, не знаете?
   - Да, говорю вам, спился с кругу! - отрезала горничная.- Нагишом бегал по городу. Сколько раз его и в больницу забирали - не помогало. Говорили, в губернский город надо везти, в сумасшедший дом. Да вот что-то не видно его, верно, уж отвезли.
   - Он, кажется, был женат. Жена его жива?
   - Жена? Да и жена у него такая же. Она-то, кажется, и довела его до этого. Он, видите, с простой жил, а потом женился на ней.
   - Не знаете, где она живет?
   - Не знаю. Говорили, будто где-то на окраине.- И горничная назвала имя хозяина.
   После чая Христя собралась и пошла прямо туда, куда направила ее горничная. Ей долго пришлось плутать по городу и расспрашивать, пока, наконец, на самой окраине она не разыскала нужный дом. Над оврагом, куда вывозили и сваливали городские нечистоты, стоял на отшибе домишко, без плетня, с дырявой кровлей, с пузатыми стенами, покосившимися окнами и дверью, вросшей в землю. Это и был тот самый домишко, где ютилась Марина.
   Пригибаясь, чтобы не удариться о притолоку, Христя насилу влезла в эту конуру. Снаружи домишко казался опрятнее, чем внутри. Стены грязные, облупленные, темные потеки проступили на них от потолка до самых лавок, целые гнезда паутины повисли в углах, длинными нитями ее затянут весь потолок. Неровный земляной пол по щиколотки завален мусором и грязью. Печь от копоти вся в черных пятнах. Сквозь позеленевшие стекла еле пробивается свет, окутывая хату полумраком, точно кто-то надымил и дым клубится, не находя себе выхода.
   Войдя с улицы, Христя впотьмах сперва ничего не могла рассмотреть. Наконец, она заметила, что в темном углу около печи что-то шевелится на постели.
   - Здравствуйте! Есть ли тут кто?
   - А кого вам надо? - услышала Христя незнакомый хриплый голос.
   - Марина здесь живет?
   - Какая Марина? - Марина. Довбниха.
   - А зачем она вам? - спросил голос.- Я - Марина! - И с постели поднялась темная фигура.
   Христя увидела высокую женщину с широким обрюзгшим лицом и заспанными глазами.
   -Марина! - затаив дыхание, в испуге проговорила Христя.
   - Я, я - Марина,- сказала та, подходя к Христе и заглядывая ей в глаза.
   - Марина! Ты не узнаешь меня?
   - Кто же вы такая? - потягиваясь, спросила та.
   - Христи не узнаешь? Я - Христя!
   Марине словно кто водой в лицо брызнул. Заспанные глаза широко открылись.
   - Христя! это ты? - крикнула Марина.- Какая же ты стала, и не узнаешь - настоящая барыня.
   - А у тебя как пусто тут, темно, грязно! - не выдержала Христя.
   - Да, так вот пришлось жить. Все мой пьяница пропил. Все до последней рубашки, пока и сам не спился с кругу. А ты откуда? Живешь здесь или приехала?
   - Нет, я проездом. Остановилась на день, на два. Скучно одной, дай, думаю, разыщу знакомых. Вспомнила про тебя, да вот и пришла. Насилу разыскала.
   - Спасибо, что не забыла, поблагодарила Марина.- Присаживайся, присаживайся. Вот у стола садись. Не бойся, там чисто. Вчера вытирала,прибавила она, видя, как опасливо озирается Христя, ища места, где бы можно было присесть.
   Христя присела. Дрожь пробирала ее при виде нищеты и убожества, которые она встретила здесь.
   - И давно вы сюда перебрались? - спросила она.
   - Насилу нашли эту хибару, да и та того и гляди обвалится и насмерть задавит. Разве с ним можно было где-нибудь ужиться... Сколько мы квартир переменили. Переедем. День, два - ничего. А там как загуляет - хозяин и гонит вон. Ищите, мол, себе под стать. Беда, Христя, с таким мужем. Знала бы, так лучше бы с последним нищим связалась, чем с ним.
   - А где же он теперь?
   - Где? В больнице. В губернский город отвезли. Насилу упросила, умолила. С ног сбилась, пока выхлопотала, чтоб его взяли в больницу. "Ты, говорят, жена - сама и вези". А на какие деньги мне его везти? Всё ведь, всё пропил. Придет, бывало, меня дома нет, на базаре или еще где. Хвать платок или юбку - и в шинок. Как огня боялась я его! До того допился, что глядеть на него было страшно: оборванный, чуть не голый, весь трясется, глаза остановились, несет такую дичь, что уши вянут. Господи! Намучилась я с ним! - со вздохом прибавила Марина.