Мирный Панас. Гулящая

   Федор вернулся домой поздно,- растрепанный, без шапки.
   - Был? - спросил у него отец.
   Федор такую понес околесицу, что Хивря, послушав его, даже перекрестилась. Грицько сорвался с постели и грозно взглянул на сына.
   - Был, спрашиваю? - крикнул он.
   Федор стоял перед ним и стучал зубами.
   - Ты что, с ума спятил? спросил отец.
   - Да не тронь ты его! вмешалась Хивря.- Разве не видишь,- на нем лица нет.
   Грицько всмотрелся в лицо сына... Федор стоял перед ним бледный, с мутными глазами и дрожал.
   - А где твоя шапка?
   - Там... там...- махнув рукой, глухо произнес Федор и бросился к печи. Хивря кинулась к нему.
   - Федор, сынок! Что с тобой? Очнись!
   - Он пьян! - решил разъяренный отец.- Оставь, не тронь его! - сказал он Хивре.- Поди-ка сюда! Дохни на меня.
   - Не лезь! Ну что ты пристал к нему? Видишь - хлопец не в себе, а ты все-таки лезешь! - прикрикнула уже на Грицька Хивря.
   - С чего же это он не в себе? Окурили его, что ли, или зельем опоили чертовы бабы? - не то мрачно, не то испуганно сказал Грицько. Он сел и стал глядеть, как Хивря помогает сыну раздеваться, как, постелив на печи, укладывает его спать. Федор, улегшись, стонал, метался, порой что-то говорил, затягивал какую-то песню, от которой даже у Грицька мороз подирал по спине. Хивря вздрагивала, крестилась.
   - Господи, что это ему попритчилось? - шепотом спрашивала она, когда хлопец затихал.
   - Что? Руда, видно, бросилась, кровь. Надо завтра рудомета позвать, кровь бросить... Гм... Куда же он шапку девал?- беспокоился Грицько.- Шапка еще новая: только вторая зима как справил.
   Всю ночь Федор не давал покоя: бредил, кричал, метался. Грицько, который думал сначала, что сын притворяется, поверил, наконец... "Что же это ему попритчилось и с чего? - думал Грицько.- Неизвестно, ходил ли он к Приське. Если ходил, то, может, и в самом деле опоили чем-нибудь чертовы ведьмы; если нет, то, наверно, кровь бросилась. Хлопец здоровый, хлебнул где-нибудь сгоряча холодной воды,- ну и остыл, бросилась кровь. К рудомету надо".
   На рассвете он сразу собрался. Пришел рудомет, ощупал, осмотрел.
   - Руда, руда,- сказал он. Пустил кровь, взял за это двугривенный, выпил четвертушку водки и пошел домой.
   Федор на некоторое время затих, но с полудня снова такое понес, что сам черт не разберет. Грицько задумался: кровь ли это в самом деле, не обманул ли его рудомет, не взял ли даром деньги?
   Хивря настаивала, что это от сглазу, и послала за знахаркой. Пришла знахарка.
   - С переполоху прикинулось, от сглазу или дали ему чего,- сказала она и стала готовиться выливать переполох.
   Лили с воска. Знахарка долго шептала и над Федором, и над воском, и над водой. Растопили воск, вылили на воду. По лепешке, которая плавала в миске с водой, знахарка гадала, отчего случилась беда.
   - Вот гляньте-ка, матушка моя! Вот она, церковь, выходит... а вот человек с колом, а тут вот какая-то девушка... а это, да ведь это - собака. Нет, волк; видите, ушки какие остренькие. Да, да, волка испугался,- решила знахарка.
   И Хивря поверила. Поверила еще и потому, что на другой день церковный сторож принес в волость чью-то шапку, которую он нашел у ворот. Это была шапка Федора.
   - Так, так... Где же это его ночью носило? Послал хлопца на ночь глядя. Пошел - встретил волка,- плакалась Хивря.
   Грицько ходил туча тучей, молчал, как будто воды в рот набрал. Ему хотелось дознаться, ходил ли Федор к Приське, что говорил там и как его приняли?
   На другой день рано утром Приська пришла к Карпу рассказать о происшествии.
   - Привязался и привязался ко мне Грицько,- жаловалась она.- Вчера сына прислал напомнить, чтобы не забывала. И что я ему сделала? В чем перед ним провинилась? Я же у него землю не оттягала, о своей хлопотала.
   - Знаете, что я вам посоветую? - говорит Карпо.- Плюньте вы на его угрозы и на все... Вам мир присудил - мир про то и знает. А чем он вам страшен? Что глаза у него ненасытные? Плюньте на него, и все!
   И Карпо распустил по селу слух о том, что Грицько хотел запугать Приську. Этот слух дошел и до Грицька.
   - Так, так!.. Они извели! Они! - кричал Грицько.- Ну, если только сын умрет или что-нибудь станется с ним,- я на них в суд подам, в тюрьму их упрячу, в Сибирь сошлю! Я им покажу, как чужих хлопцев заманивать и зельем поить. Ведьмы!
   Люди, толком не разобравшись, подхватили этот слух и наплели, будто Приська опоила Федора кошачьим мозгом. Кое-кто даже видел, как они вдвоем с дочкой потрошили кота. Пошла дурная молва по всему селу. Все винят Приську: это она мстит Федору за дочку. Христя больно до хлопцев охоча, вешалась на шею Федору. Молодой парень не вытерпел... и вот теперь за то, что он отказывается, Приська и мстит...
   Один Карпо за нее заступается.
   - В суд его, живоглота, враля! - советует Карпо.- Что это он славит вас по всему селу? В суд на него подайте!
   Приська послушалась и пошла жаловаться на Грицька. Хоть на суде и выяснилось, что Грицько распускал все эти небылицы, но виновным его не признали. Ходили слухи, что он ужинал с судьями в шинке.
   - Ну, что тебе сделается от того, что человек в сердцах, может, что-нибудь и сболтнул? - спрашивал судья.
   - В сердцах чего не наболтаешь! - поддакивал другой.
   - А слава? - упиралась Приська.
   - И не то еще, бабка, говорят. И про нас болтают. Поговорят и перестанут.
   Так Приська ни с чем и вернулась. А Грицько кричал по селу:
   - А что, взяла, взяла? А что? Судиться вздумала? Погань!
   Того, что было на суде, люди не слышали, они знали только, чем кончился суд, по тому и судили. "Сидела бы да молчала, коли виновата,говорили злые языки,- а то еще в суд! Ученая стала: кто что ни сболтни сейчас же в суд!"
   Приська плакала. Грицько смеялся. Только смех это был горький, недобрый. Грицько смеялся, а все в нем кипело: Приська подала на него в суд! Да как она смела?.. Он только о том и думал теперь, как бы отомстить Приське, так забрать ее в лапы, чтобы она уж не вырвалась.
   Время шло. Приська жила на другом конце села и не знала, что замышляет Грицько, что он задумывает. Людская молва затихала понемногу: видно, и людям надоело каждый божий день все о том же судачить. Тем временем Федор выздоравливал: у него была лихорадка.
   Миновали мясоед и масленица, настал пост. На крестопоклонной в городе ярмарка. Мужиков опять туда двинулось уйма. Поехал и Грицько, так поехал, без дела, а пробыл дольше всех. Он вернулся во вторник на похвальной довольный, веселый такой. Оставшись с Хиврей один на один, вынул из кошелька какую-то бумажку и, показывая ей, радостно сказал:
   - Вот чем я их допеку! Вот! Задели меня,- так пусть же знают!
   Хивря стала было допытываться, что это за бумажка, но Грицько только рукой махнул и поспешил в волость.
   8
   Начиналась весна; с вечера еще подмораживало, но днем так светило, так грело ясное солнышко! Быстрые ручейки спускались с гор, подмывали и растапливали снег; в поле обнажились бугры; по утрам заливались жаворонки; девушки по вечерам собирались весну закликать... Люди радовались. Они подумывали уже о том, когда пахать да сеять; подкармливали скотинку для тяжелых полевых работ, осматривали плуги и телеги, если что было неисправным, чинили, Приська сокрушалась, чем ей свою землю засеять да как засеять. Все надежды возлагала она на Карпа. Карпо пообещался: "Не печальтесь, все будет хорошо!" Но, видно, Приська уж свыклась с печалью: больше печалится она, чем радуется. А тут еще сны ей снятся каждую ночь, да все страшные такие. Больше всего она помнит один сон.
   Это было как раз перед похвалой. До похвалы она всегда говеет. Поисповедавшись, она пришла из церкви и, чтобы не грешить, поскорее легла спать. Ей долго не спалось; она все ворочалась от дум с боку на бок, а потом ей вдруг есть захотелось. Диву далась она... Отродясь такого с ней не бывало, а тут как на грех! Она прочь гнала искушение и не заметила, как заснула.
   И снится ей: идет она будто куда-то по зеленой и глубокой долине; и по эту сторону гора и по ту - гора. Горы темным лесом покрыты, а долина словно зеленая рута. А справа, на горе, на самой верхушке, белая церковка стоит, как игрушечка, и все будто качается, сияя золотыми главами и крестом. "Что это за место? Уж не Киев ли?" - думается ей. И вот идет она к церкви. Гора высокая, и подъем крутой, так и обвился змеей вкруг вершины. Да неужто она не взберется? Поднимается она потихоньку, отдыхает и снова взбирается на гору. Уж высоко она поднялась и видит - между деревьями зверь какой-то лежит, на нее уставился. Глаза у него, как жар, горят, а сам он страшный и лютый. Она так и замерла, а зверь - и не смигнет... "Господи! думает Приська.- Куда же мне деваться? Где же мне спрятаться?" Только она хотела ступить, а зверь как кинется на нее... "Да ведь это волк!" - как молния, сверкнуло у нее в голове, и тут же она услышала, как кольнуло ей в сердце, в голову, в ноги... В ужасе она заметалась и проснулась.
   Когда Приська очнулась, она дрожала всем телом, а сердце у нее так и колотилось в груди. Господи! Что это за сон? Что он сулит? Она знала, что когда снится собака - это к напасти. А ведь это волк! Это уж, видно, к горю, к большому горю.
   Она рассказала свой сон Христе и Одарке.
   - От забот вам и сны такие снятся,- успокаивала ее Одарка.
   Но Приська не успокоилась. Стоит сон перед нею, будто въяве все это было; никак она его не забудет...
   Прошла неделя. Было вербное воскресенье. День обещал быть погожим; на небе ни тучки, ни облачка - такое оно чистое, глубокое, широкое. Солнце так сияет и греет, на улице тепло. Лужицы, которые с вечера подернулись ледком, оттаяли, вода тихо журчит в талом снегу.
   - Ну, мама, сегодня я пораньше управлюсь, пораньше пообедаем, пойду я хоть разок погуляю. В эту весну я еще не гуляла,- говорит утром Христя.
   Приська не перечила: пускай идет, пускай погуляет! Только вышел народ из церкви, они тут же сели обедать. Еще обедать не кончили, слышит Приська, кто-то возится в сенях.
   - Кого это бог несет? - спросила она, положив ложку.
   В хату вошел сотский Карпенко. Поздоровался, с праздником поздравил.
   - Спасибо,- отвечает Приська, а у самой сердце так и забилось. "Чего это он? Видно, неспроста..."
   - Что скажете? - спрашивает.
   - К вам я. За вами,- отвечает Карпенко.
   - Это чего же?
   - Не знаю. Старшина велел: "Поди, говорит, скажи, чтобы пришла в волость".
   - Что же там у вас в волости?
   - Суд какой-то. Не знаю. Мое дело сторона, так я и не слушаю.
   Чудно Приське и страшно. Она ни на кого в суд не подавала, и на нее как будто некому пенять, а вот велят в суд идти. Разве только Грицько что-нибудь подстроил?
   Не дообедала она - пошла. Так ей тяжко, так горько. Сердце так неспокойно бьется... Как на муку идет она или беде навстречу - так тяжело ей идти. Хоть бы знала, зачем; а то все, как ночью, темно. А сердце так и колотится... чует, чует беду...
   Насилу она добрела.
   Волостное правление все в сборе: старшина, писарь, староста, судьи, сотские.
   - Привел,- доложил Карпенко старшине.
   - Где она?
   Приська вышла вперед.
   - Вот на тебя Загнибеда жалуется,- говорит старшина.
   - Какой Загнибеда?
   - Не знаешь? Тот, который когда-то был у нас писарем. Он теперь в городе живет.
   - Помню.
   - Помнишь? Так вот он жалуется, что ты до сих пор не прислала к нему своей дочки.
   - Какой дочки? С какой стати? - гневно возразила Приська.
   - Ты же отдала ее на службу к нему, что ли?
   - Когда? Да я его лет десять в глаза не видала.
   - Это не совсем так,- вмешался писарь.
   - Да я точно не знаю. Прочитайте, что он там пишет,- сказал старшина.
   Писарь стал читать. В бумаге складно, по-писарски было написано, что Загнибеда еще в Николин день договорился с Пилипом Притыкой о том, что берет у него, Притыки, на службу дочь за десять рублей в год, при его, Загнибеды, одежде; что Притыка, сильно нуждаясь в деньгах, взял у него пять рублей за полгода вперед, выдав при этом долговую расписку, будто деньги взяты им не за службу дочери, а в долг; узнав о смерти Притыки, он, Загнибеда, просит теперь волость принудить Христю Притыку либо отслужить ему за долг полгода, либо отдать семь рублей, потому что прошло уже больше трех месяцев с тех пор, как он ссудил Притыку деньгами, и он, Загнибеда, как человек коммерческий, потерял на этом деле не меньше двух рублей процентов.
   Приська слушала и ничего не понимала. Как гвозди, торчат в голове у нее слова: "Загнибеда... пять рублей... Пилип... дочка..." Все плывет перед глазами, в голове мутится.
   - Поняла? - спросил старшина.
   Приська уставилась на него.
   - Поняла?- допытывается старшина.- Муж тебе ничего не говорил?
   - Какой муж? - спросила Приська, будто ветер прошумел в сухой траве.
   - Твой! - крикнул старшина.
   - Когда?
   - Тьфу! - рассердился старшина. - Когда?! Одурела ты, что ли? Когда домой приходил!
   Приська не выдержала: слезы градом полились у нее из глаз, и вместе с горьким рыданием из груди ее вырвались слова:
   - Не видала я его... Как ушел... как уехал... туда... в этот треклятый город... Там и смерть его постигла... Я ничего не знаю.
   Судьи опустили глаза. Жалость проснулась у них от горьких слез Приськи. Умолк старшина, замерли сотские.
   Тихо, тоскливо стало в волости. Только вопли Приськи раздаются в тишине.
   - Что ж делать? - наклонившись к писарю и судьям, спросил старшина. Те молчали.
   - У тебя, бабка, есть деньги? - подняв голову, спросил один из судей.
   - Деньги? Да откуда у меня деньги! - И Приська еще громче зарыдала.
   - Если есть деньги, то лучше отдать долг Загнибеде. Ничего не поделаешь, надо вернуть деньги,- он ведь расписку представил.
   - Ни гроша у меня...- плачет Приська.
   - Тогда пусть дочка отслужит.
   - Одна она у меня. Я старая, больная. Кто мне поможет?
   Снова в комнате воцарилась мертвая тишина. Только Приська не молчит, вопит, не переставая.
   - Ты не плачь,- начал старшина.- Ты сама подумай, как лучше сделать. Может, займешь у кого-нибудь денег и отдашь. Надо ведь отдать!..
   Приська плакала.
   - Ну, решай,- сказал судья,- отдашь деньги или дочка отслужит?
   - У меня нет денег... У меня дочка...- твердит Приська.
   - Да это у нее только повадка такая - донимать слезами,- послышался сзади чей-то грубый голос.
   Приська оглянулась - это говорил Грицько... Глаза у него сверкали, лицо горело от радости.
   - У нее шея крепка, отдаст! - продолжал Грицько.- Хата своя, надел за нею остался... Чего еще ей? И дочка кобыла; да и сама она - только так, прибедняется.
   С горьким упреком взглянула Приська на Грицька. У нее не только слова - слезы сразу пропали. Глаза блестят, сама бледная, трясется, как загнанный зверь.
   - Ты разве ее знаешь? - спросил судья.
   - Как не знать! В соседях у меня жила. И мужа ее знаю... Так, лежебока, пьянчужка был,- весело сказал Грицько.
   - Грицько! Побойся бога! Он уже на том свете, а тебе еще только туда собираться...- прерывающимся голосом промолвила Приська.
   - И дочку знаю,- не слушая ее, продолжал Грицько.- Здоровая девка. Таким бы только работать да служить, а она у матери дармоедничает.
   - Пес ты этакий! - не выдержав, крикнула на всю волость Приська.
   - Бабка, бабка, тут нельзя ругаться! - сказал старшина.
   - Видите, видите,- торжествовал Грицько.- Вот вам и больная! Такой тихоней прикинулась, смиренницей - куда там!
   - Ты же меня без ножа режешь! Пилой прямо по сердцу пилишь! - с горечью сказала Приська.
   - Будет вам пререкаться! Будет! Замолчи, Грицько,- приказал старшина.
   - Так как решаешь? - немного погодя, спросил он Приську.
   Грицько стоял и ухмылялся; судьи сидели потупившись.
   - Как хотите! - с сердцем сказала Приська.- Хоть меня самое разорвите да ешьте!
   - Ты тут не ерепенься! - крикнул старшина.- Смотри ты, спрашиваешь ее, как ей лучше, как она хочет, а она тут ерепенится. Ты что, не знаешь, что это суд: как захочет, так и решит.
   - Мне все равно! - снова огрызнулась Приська.- Что же мне говорить? Все вы против меня... Взялись съесть - ну и ешьте! Я почем знаю, что там в городе было? Был у моего мужа уговор с Загнибедой или не был? Я мужа не видела, мне он не говорил. Я ничего не знаю.
   - Так не отдашь деньги?
   - У меня нет денег!..
   - Тогда пусть дочка отслужит,- громко сказали судьи.
   - Запишите,- обратился старшина к писарю.
   Писарь стал писать. У Приськи по телу забегали мурашки, перо писаря словно по сердцу ей скребло... Быстрым взглядом Приська окинула комнату,Грицька уже не было.
   - Все,- сказал писарь.
   - Вот тебе решение: за те деньги, которые твой муж занял у Загнибеды, пусть дочка отслужит. Слышишь?
   Приська стояла молча, как будто эти слова относились не к ней.
   - Ступай,- сказал старшина.
   Приська стояла.
   - Что же ты стоишь? Ступай домой! - снова сказал старшина и моргнул усом сотскому. Тот подошел к Приське и взял ее за руку. Как пьяная, пошатываясь и спотыкаясь, пошла Приська за сотским из волости. На крыльце у нее закружилась голова, потемнело в глазах, и она, как подкошенная, повалилась на землю.
   Она пришла в себя уже дома. Христя стояла над нею и голосила, ломая руки; Одарка утешала Христю и все смачивала холодной водой запекшиеся губы Приськи.
   Где это она? Что с нею творится?.. Померкшим взглядом она обвела хату... Это ее хата... Это Христя плачет, Одарка говорит.
   - Где я?- были ее первые слова.
   - Дома, тетенька, дома,- ответила Одарка.
   - Это ты, Одарка... Ты, Христя... Ты еще со мною... Слава богу...шептала она, то закрывая, то снова открывая глаза.- О, как мне тяжко! Как мне тяжко! Почему я не умерла! Зачем я проснулась? - уже со слезами говорила Приська.- Вот тебе и сон... Вот он, этот сон!.. вот она, эта напасть... вот она, эта беда... Дочка, голубка моя! Зачем я тебя породила, зачем поила-кормила?
   - Мамочка, я здесь! Мамусенька, я около вас! - прижимаясь к матери, утешала ее Христя.
   - Ты здесь, здесь...- шепчет Приська.- Нет, тебя уже нету здесь. Ты уже не моя... Отняли тебя у меня.
   Христя пристально глядела на мать, думая, не помешалась ли она.
   - Я ведь здесь, мама. Кто меня у вас отнимет?
   - Добрые люди, дочка... Им завидно, что ты у меня растешь... Судом тебя отняли. Ты теперь не хозяйская дочь... Ты - служанка... Твой ли отец тому виной, добрые ли люди - не знаю. Загнибеда из города отнимает тебя у меня за какие-то пять рублей, которые за подушное взяли да Грицько украл... За них, за эти деньги берут тебя у меня отслужить... Вот он, этот сон... Вот он, этот проклятый сон! - рассказывает сквозь слезы Приська.
   Христя всхлипывает, а Одарка только голову опустила на грудь. Она слушает прерывистую речь Приськи, и мрачная тень пробегает по ее широкому побледневшему лицу. Она сама мать, ей понятно горе Приськи, понятно, что сталось с Приськой, отчего ее без памяти принесли домой. Она видит страшную оборотную сторону жизни; горькие, как полынь, мысли встают в ее уме, мысли о разорении семьи. Вот и у нее растут дети, и у нее их отнимут. И никто ее не пожалеет, никто не посмотрит, как будет болеть материнское сердце... Она намеренно подняла голову, чтобы еще раз поглядеть на Приську, увидеть и навеки запечатлеть в памяти ее измученное лицо.
   Солнце как раз садилось, вся хата пылала в его лучах. Лицо Приськи в этом багровом свете выглядело еще страшнее: бледное, желтое, оно, казалось, плавало в крови.
   Одарка вздрогнула: это солнце показывает, как материнское сердце обливается от жалости кровью... "А людям все равно,- подумала она.- Стоит ли так жить, так терзаться и мучиться?.."
   В это самое время Грицько вернулся домой.
   - Слава богу! - весело сказал он, войдя в хату,- я таки выжил эту чертовку!
   - Какую чертовку? - спросила Хивря.
   - Христю Притыку суд выпер в город служить.
   - Тсс...- зашикала Хивря, показывая глазами на Федора, который жался в углу на лавке.
   Грицько поглядел - Федор, бледный, как стена, держался руками за лавку и, тяжело дыша, горящими глазами смотрел на отца.
   Грицько замялся, прошелся по хате, вынул и набил трубку, закурил и молча вышел вон.
   Федор проводил отца глазами, перевел взгляд на мать. Хивря сидела на постели, низко-низко опустив голову. Видно, обоим, и отцу и матери, стало стыдно перед сыном...
   Федор тяжело и глубоко вздохнул, встал и молча полез на печь.
   - И как это ты, не поглядевши, взял да сразу и брякнул! - улегшись спать, выговаривала Хивря Грицьку.
   - А черт его знает! - оправдывался тот.- Вечерело, я не видел.
   - Расскажи, как все вышло?
   - А Федор спит?
   - Спит. Не бойся.
   Грицько стал рассказывать, как он в городе увидел Загнибеду, как они здорово выпили с ним и затеяли разговор о своих удачах и неудачах. Загнибеда рассказывал о своих торговых делах, о том, кого и когда он надул и как его самого надували... Грицько рассказал про Федора и просил посоветовать, как пособить горю. "Это дочка того Притыки, который замерз?" - спрашивает Загнибеда. "Того самого".- "Деньги после него остались?" "Осталось пять рублей".- "Ладно. Все будет в порядке. Я напишу расписку от него, будто бы он деньги у меня занял. Представим в суд. Если нечем будет заплатить, суд обяжет дочку отслужить. Вот ты и сплавишь ее, покуда сын выздоровеет".
   Тяжкий вздох и еще более тяжкий плач послышался в хате. Это Федор заплакал, слушая страшный рассказ отца. Грицько ткнул Хиврю в бок подвела, мол! - и забормотал что-то, как будто спросонок.
   Часть вторая
   В ГОРОДЕ
   1
   Ярко сияет весеннее солнце на чистом небе; весело пляшут длинные его лучи в прозрачном воздухе; теплый ветер дует с юга над землей и помогает солнцу в его работе... Всюду тает почернелый снег. Вешние воды бегут с крутых холмов в глубокие долины, размывают залубенелую землю и мчатся по оврагам к реке. А там полно воды и льда уж не видно. Еще один такой день и - вода взломает лед, разобьет-расколет и понесет вниз, громоздя льдину на льдину. Заревет-заклокочет вода, ломая мостки, сметая на пути шаткие преграды, принося людям ущерб и потери. Пустяки! Вода прибудет - и убудет; вот бы снег поскорее сошел, поскорей бы солнце да теплые дожди распарили землю, зазеленели бы черные поля... Тогда только мужицкое сердце встрепенется, надежда в нем проснется! Тогда только станет мужик прикидывать - каково ему будет: голодом ли зимою сидеть, или станет хлеба и на продажу?.. Горька и тяжка ты, мужицкая доля! Ранними туманами покрыта, частыми дождями полита, кровавым потом омыта! Несносным бременем придавила тебя жизнь: податями умучила, тяжким трудом изнурила, землей-матушкой обделила!.. А всё каждую весну сердце радуется, оживает в нем обманщица надежда...
   Только сердце Приськи не радовалось в эту весну, когда провожала она Христю в город, на службу. К чему весна, коли не с кем встретить ее? К чему тепло да красное солнышко, когда не греет уж оно застывшей души, оцепенелого сердца? К чему зеленые поля, пышные огороды, коли ей по ним не ходить, добра с них не собирать?! Было у нее одно добро, день и ночь, не покладая рук, она ради него хлопотала-трудилась... Теперь и это добро у нее отняли! Пришли, силою взяли... и уведут и отдадут чужим людям на работу тяжкую, подневольную, на попреки постылые, на брань и укоры гневные!.. За что? Почему? Что она кому сделала?.. перед кем провинилась, за что на нее такая напасть?!
   Не радовалось и сердце Христи, когда она чем свет, попрощавшись с матерью, с деревней, шагала по столбовой дороге в город, уходила в люди. Позади - слезы и материнское горе; впереди - неведомая доля... добрая иль злая она, эта доля?.. Откуда ей доброй-то быть?.. Разве от добра бросает человек родную сторонку и уходит к чужим людям работать на них, служить им?.. Все ниже и ниже клонится голова Христи, все чаще и обильней катятся слезы из глаз... Не замечая их, Христя прибавляет шагу: не идет, бегом бежит...
   Не одна она шла. Из волости за нею прислали сотского Кирила, чтобы он доставил ее на место - проводил и оберег в пути. Это уж Грицько Супруненко так для нее постарался!
   Кирило - немолодой приземистый мужик, с круглым лицом, рыжими усами и мохнатыми бровями, из-под которых кротко глядят добрые карие глаза. Христя давно его знает. С тех пор как стали выбирать сотских, Кирило - бессменный сотский. Другие отслужат год - и отпрашиваются, а он - нет. На волю он вышел из дворовых, без надела, сколотился кое-как на хату, приписался к марьяновскому обществу и как стал сотским - так и по сию пору служит... От общества ему полагалось сколько-то ржи, пшеницы, ячменя, гречихи... Невелик был этот сбор, но Кирило никогда не жаловался, зато его жена, Оришка, старая сварливая баба, не раз попрекала мир. Все знали, что Оришка ведьма, и понемножку прибавляли Кирилу плату, опасаясь, как бы ведьма не сделала худа. Тем и жил Кирило,- больше в волости да при волости, чем дома. Туда забегал он не часто; разве уж очень приспичит, ну, тогда зайдет. Не любил он грызни, а Оришка, наоборот, любила пилить. Он убегал от нее в волость или к кому-нибудь из односельчан. Христя часто видела его у отца. Беда ли случится какая, напасть ли придет - отец, бывало, все Кирила ищет: ему первому расскажет. Жалуется, бывало, на злую долю, на лихих людей, а Кирило утешает: "Все,- говорит,- пустое, кроме правды святой. Хоть и худо нам, заели нас нужда да враги,- но правда на нашей стороне. Не унывай, брат! Помрут, как и мы, грешные, наши обидчики. Помрут и ничего из награбленного не возьмут с собою. Смерть, она всех равняет..."
   Тихой речью, душевным и теплым советом, разумными доводами Кирилу не раз удавалось рассеять горе отца, успокоить его оскорбленное сердце...
   Отчего же теперь Кирило молчит? Отчего не уймет он горьких слез осиротелой дочки своего бесталанного друга?.. Он еле поспевает за нею,- так торопится она вперед, понуря голову.
   - Полегче... полегче, доченька,- говорит он.- Не торопись! День велик, да и путь не близкий, устанем... Лишь бы к вечеру до города добраться. Пожалей мои старые ноги, да и свои побереги - еще долго им придется вышагивать!..