Мирный Панас. Гулящая

   Чем больше слушала Приська Карпа, тем ниже клонила голову. Как, отобрать у нее землю? Кто же отберет? Да и как это можно? А она с чем останется? Ей что, с голоду пропадать?
   Тяжелые, нерадостные мысли сверлили ей голову, одна больнее другой язвили ей сердце, черными тучами окутывали душу. Она села за стол закусить; половина пирога застыла у нее в руках, а крошечный кусочек камнем лежал во рту на языке и не давал слово вымолвить.
   - Не горюйте, тетушка! - утешает Карпо.- Пускай они только сунутся... Я первый шум подниму. Мир не послушает их, живоглотов. Им хорошо - надрали денег с нашего брата, богатеют; а мы знаем, каково жить на свете, когда человек гол как сокол... Не послушает их мир. Никогда! Что это они с пьяных глаз думают с миром расправиться. Как же можно так с народом жить? Поглядим, чья возьмет! Их трое, а нас - сотня! Пусть не трогают, коли хотят в мире жить... Не горюйте!
   Не слушает Приська его речей, не доходят до нее слова утешения. Перед ее взором Грицько с его угрозами. Силен Грицько; захочет, так поставит на своем, захочет со свету сжить, так сживет.
   Встала Приська из-за стола, как смерть, желтая, как тень, темная, попрощалась и ушла домой.
   Еще тяжелей, еще черней думы обуяли Приську в ее хате, мучат они старую голову, печалят и без того истомленное сердце. Она одна в хате, Христи нет. Каганец горит на печи, маленький фитилек едва тлеет в рыжиковом масле, легкие тени скользят по серым от сырости стенам, по закопченному потолку... Старая голова Приськи клонится на грудь, а перед глазами вся ее горькая вдовья доля: бедность, нужда, напасти... От нежданного горя не вопит Приська в безысходной тоске, жгучие слезы не заливают ей исхудалое лицо, леденит ей сердце тоска немая, безгласная, зеленит ей старое, желтое лицо, горькою полынью поит душу и сердце... "Вот тебе и праздник! В этот день, говорят, когда-то Христос родился, новая жизнь началась... а для меня - новое горюшко!" - думалось Приське.
   5
   Где же Христя замешкалась? Отчего не придет утешить старуху мать, разделить с нею лютую скорбь?
   Христя рада, что вырвалась... Бегает с девушками по селу от двора ко двору, от хаты к хате. Холодная рождественская ночь не мешает молодежи, только заставляет бегать резвей. Скрипят быстрые шаги по белому снегу; молодая кровь греет, разгораясь, заливает румянцем лицо; шум и гам раздается на опустевших улицах; со всех концов села доносятся колядки... Сердце Христи бьется радостно и весело, глаза сверкают, будто звезды в холодном небе. Как шагнула Христя за калитку своего двора, позабылось горе, что туманило их, словно камень свалился с души.
   - Эх, и зальюсь я песней сегодня! - говорила она Горпине.- Долго я терпела, да, наконец, вырвалась... Нехорошие вы, девушки, хоть бы одна зашла проведать, рассказать, что на селе творится, что у вас слышно? щебетала Христя, торопясь с подружкой на сбор к матушке-хозяйке посиделок.
   Посиделочная матушка, старая Вовчиха, радостно встретила Христю.
   - Здравствуй, дочка! Давненько ты у нас не была! И пост прошел - не приходила.... Стыдно, девушка! Беда у вас случилась... Так с кем она не случается? День мой - век мой: сегодня жив-здоров, а завтра, смотришь, и кончился. Все мы под богом ходим. Его святая воля!.. Дай-ка, я погляжу на тебя. Пойдем поближе к свету.
   И старая, с крючковатым, как у совы, носом Вовчиха стала вертеть Христю, заглядывать ей в лицо, в глаза.
   - Похудела, девушка, подурнела... С горя? Ничего: ты молода переживешь... А тут у меня от хлопцев отбою нет, всё спрашивают, отчего, тетушка, да почему Христя к вам не приходит? Подите, говорю, сами узнайте. И сегодня забегал один... будет ли хоть Христя колядовать?
   - Я знаю кто забегал, - вмешалась Горпина.
   - Нет, не знаешь.
   - Так скажи, кто? - спросила Христя.
   - Ага, хочется знать, хочется? А вот и не скажу за то, что не приходила.
   - Как же было ходить? - оправдывалась Христя.- И грех, и мать не пускает.
   - Экий грех, подумаешь... А у матери спроси, разве она не была молодой?
   В хату, запыхавшись, вбежало несколько девушек, и разговор оборвался.
   - Глянь! Они уже здесь; а мы, глупые, за ними бегали. Прибегаем к Горпине, говорят, пошла к Христе. Приходим к Христе, а у нее хата заперта. Поцеловала Химка прут в щеколде, да и назад вернулась.
   - Врешь! Сама поцеловала, а на других сваливаешь,- отрезала Химка.
   - Да это Маруся целовала,- прибавила третья девушка, совсем еще подросток, показывая на свою старшую сестру.
   Маруся только надула губы. Девичий гомон на минуту замолк.
   - Много еще не пришло? - спросила Горпина, оглядывая кучку девушек.Ониськи нет да Ивги. Знаете что? Пока они придут, давайте заколядуем матушке!
   - Давайте, давайте! - подхватили остальные. Горпина выбежала вперед.
   - Благословите колядовать! - крикнула она.
   - Колядуйте! - ответила Вовчиха.
   Девушки стали в круг; одни спрашивали: "Какую?", другие откашливались. Горпина начала...
   Голос ее зычно разнесся по хате, словно громко зазвенела струна или колокол ударил... Казалось, монашка скликает товарок на молитву. Все притихли, слушая запев. Но вот хор дружно подхватил:
   Славен еси,
   Ой, славен еси,
   Наш милый боже,
   На небеси!
   И снова запев, и снова "славен"... Колядка была длинная-предлинная. К концу ее подоспели и опоздавшие: коротышка Ониська и толстуха Ивга.
   - Насилу вырвались! - оправдывалась Ивга.- Забегаем к одной - вон туда, говорят, пошла; к другой - на другой конец. Как пошли искать, как пошли бегать,- насилу допытались. А тут идем к вам - хлопцы встречают. Куда, девушки, чешете? Мы от них, а они - за нами... Насилу убежали!
   -А Тимофея так уж будто и не видала? - с улыбкой спросила Горпина.
   Широкое смуглое лицо Ивги еще больше потемнело; глаза сверкнули.
   -Пускай он тебе на шею повесится! - сердито ответила Ивга.
   - Тьфу, глупая! Я шучу, а она - и в самом деле, - оправдывалась Горпина.
   - Того и гляди, поругаются... А ведь - грех! - вмешалась Вовчиха.Свои, да ссоритесь... ай-ай-ай! - И старуха покачала седой головой.
   - А чего она мне колет глаза Тимофеем? - не унимается Ивга.
   - Да будет тебе, Ивга! - вмешалось несколько девушек.
   - Будет вам спорить; пора собираться! - подхватили другие.
   - Пора, пора... Прощайте, матушка.
   - С богом, дети, счастливо. А колядку пропивать - ко мне.
   - К вам? к вам! - И все гурьбой повалили из хаты.
   Ночь ясная, морозная. Высоко в чистом небе плывет-горит полумесяц; вокруг него звезды столпились: как рой около матки, как колобки около доброй краюхи хлеба, так расплясались и рассверкались они вокруг полумесяца; а он, обрадовавшись, так рассветился на небе, так расцветил всю землю,- горит на снегу то сизым, то зеленым, то красным, то оранжевым огнем,- будто кто дорогое монисто разбросал по земле. Тихо, холодно, морозный воздух застыл, не шелохнется, только давит холодом, так что дыхание спирает в груди, так что на месте не устоишь. Скрип, треск слышен по селу, шум, гам... Тут скрипит десяток ног, перебегая улицу, около хаты слышится: "Благословите колядовать!", а там, с дальнего конца, доносится уже и сама колядка... Стайка высоких голосов летит над селом, будит неподвижный холодный воздух, веселит кривые улицы, дразнит собак во дворах... Живет, гуляет Марьяновка! Свет горит в каждой хате; у всякого гости, а не гости - так просто праздник.
   Девушки, выбежав со двора Вовчихи, разбились на несколько кучек. Горпина и Христя вместе.
   - На кого это мать намекала? - спросила Христя.
   - На кого? Известно, на Федора! - ответила та и отбежала к другим.
   Христя немного отстала. "Неужели Федор так тоскует по мне? - думала она.- Спрашивал, буду ли я? Погоди, встречу я тебя где-нибудь, уж я правду-то выведаю, да и за нос тебя повожу!.. Коли говорит твой отец, что я тебя с ума свела, так пусть же не зря говорит!" - грозилась Христя. У нее так хорошо, так радостно на душе, так легко на сердце... И по ней кто-то сохнет, и ее кто-то любит... Она так не сделает, как сделала черномазая Ивга, да еще сердится, когда ей намекают на Тимофея. Нет, она не даст взять себя в руки, а сама его приберет к рукам. Христя улыбнулась, раздумывая, что бы такое сделать Федору, когда он ей повстречается? На нее напала та девичья шаловливость, какой она давно уже не знавала.
   - Что, девушки, будем колядовать у Супруненко или мимо пройдем? спросила она, догоняя подруг.
   - Будем. Почему же не зайти? Обойдем этот край, а тогда пойдем на другой.
   - Вы ступайте, а я не пойду,- сказала Христя.
   - Это почему?
   - Боишься, что Грицько по шее даст? - съязвила Ивга.
   - А ты поди, поди?.. Как бы самое взашей не вытолкали.
   - А меня за что?
   - За то же, за что и меня.
   - Да ведь ты, говорят, его Федора причаровала,- болтает Ивга.
   - Чего не наговорят. Вот и про тебя говорят.
   - Что про меня говорят?
   - Всего не переслушаешь,- ответила Христя, чтобы не заводить ссоры.
   А тут из-за амбара и хата Супруненко выглянула. Девушки подошли к воротам.
   - Ну, пойдем! - крикнула Горпина.
   - А если и в самом деле по шее даст да еще собаку натравит? От него всего можно ждать. Да гляньте, уже, верно, спать легли - света не видно,сказала одна из девушек.
   - Слепая, что ли! - крикнула Горпина.- Вон светится.
   Девушки влезли на тын.
   - Светится, правда, светится!
   - Заходи! - скомандовала Горпина и вбежала во двор. На привязи около амбара залаяла здоровенная пестрая собака.
   - Вот разбрехалась! Хозяин почище тебя, и то не брешет! - сказала Маруся, спеша за Горпиной.
   Остальные захохотали и тоже пустились бегом. Передние уже были под окном, а задние все еще толкались у калитки, выламывали палку из тына.
   - Благословите колядовать! - крикнула Горпина, заглядывая в окно. Оно замерзло, и, кроме желтого пятна от света, ничего не было видно.
   - Благословите колядовать! - не дождавшись ответа, крикнула еще раз Горпина.
   - Кто там? - донесся из хаты голос.
   - С колядой пришли. Благословите колядовать.
   - Я вот вам поколядую! Чертовы дети! Нет чтобы спать, ходят тут под чужими окнами да собак дразнят.
   Несколько девушек расхохотались, другие пустились наутек; осталась Горпина с тремя девушками.
   - Да замолчите вы! - крикнула Горпина, прислушиваясь к шуму в хате.
   - Я вот сейчас! Погодите немного! - послышался голос Грицька.
   - О-о, вот видите, говорит: "погодите". Он-таки впустит нас,- ободряла Горпина девушек, которые тоже порывались бежать.
   Слышно было, как скрипнула дверь, кто-то завозился в сенях.
   Собака на привязи прямо из себя выходит! То вбок рванется, то вперед скакнет, веревка так и трещит.
   Сенная дверь отворилась, и высунулась кочерга... Девушки, завидев ее, давай бог ноги! - не заметили, как и на улице очутились; кто потрусливей, помчался вдоль улицы. Одна Христя стояла посреди дороги и заливалась хохотом.
   - А что, получили?
   - Я вас! Я вас, чертовы побирушки!..- кричал Грицько. - Бог дал праздник, нет чтобы, нагулявшись за день, отдыхать, ходят тут, горло дерут, добрым людям не дают покоя. Рябко, куси их!
   - Куси, Рябко, черта! - откликнулись девушки.
   - А что, получили? - кричала одна.
   - Так получили, что мешок прорвался! - отвечает другая.
   - Так получили, насилу ноги унесли! - прибавляет третья.
   - У такого богатея как раз получишь! - сердится Горпина.
   А черномазая Ивга передразнивает Горпину: "Благословите колядовать! Благословите колядовать!" - несется вдоль улицы ее крик.
   В это самое время Грицько спустил Рябка с цепи. Злая собака помчалась как ветер вдоль огорода и с пронзительным лаем прыгала на тын.
   - Тю-тю!- удирая, кричали девушки.
   - Благословите колядовать! - знай вопит Ивга.
   - Пошли к черту! Мне и Рябко заколядует,- басом крикнула Христя, передразнивая Грицька.
   Поднялся неудержимый хохот и, как буря, понесся по улице: "Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!"
   Девушки уж успели далеко отбежать от двора Грицька, уж успели в другую улицу повернуть, а всё хохотали: над забавной Христиной шуткой. Гулко и звонко отдавался веселый хохот в морозном воздухе, поднимая собак во дворах.
   От Супруненко свернули к богатому казаку Очкуру.
   Старая Очкуриха с почетом приняла дорогих гостей, варенухой угостила, пирогами накормила да вдобавок двугривенный дала. Подбодрившись и развеселившись, девушки вышли со двора Очкура и направились к батюшке. Там пришлось раз шесть колядовать: батюшке, матушке, детям батюшки. Хоть батюшка денег не дал, зато матушка вдоволь напоила и накормила; когда вышли, у кой-кого здорово шумело в голове. Ивга чуть не потеряла кныш, подаренный матушкой,- самая сильная, она была мехоношей. Пришлось ее сменить, девушки в шутку натерли снегом лицо черномазой подружке, чтобы та очувствовалась... Смех, хохот, шутки... и снова смех, хохот.
   Веселая пора - колядки. Недаром каждая девушка ждет не дождется их: и напоешься, и нагуляешься, и нахохочешься всласть...
   На Христю прямо как накатило: она не пропустила ни одного двора, чтобы, выйдя, не передразнить хозяев, не посмеяться над подругами, не растравить собак, постукивая палочкой о плетень.
   - Это ты, Христя, не к добру. Что-то с тобой случится,- говорили девушки.
   - Смотри, рыбы не налови ночью, а то уж очень что-то смеешься,- зло ввернула Ивга.
   - Нет у меня твоей повадки,- смеялась Христя.
   - А может, как вернешься домой, мать заругает,- предположила маленькая Приська.
   - Пусть ругает, зато нагуляюсь! - ответила Христя и снова стала смеяться.
   С противоположной улицы доносился говор парней.
   - Девушки! хлопцы... сказал кто-то.
   - Хлопцы-поганцы! Кто в шапке - оборванцы! - заорала Христя.
   - Тю!..- отозвались парни.
   - Тю-ю-ю! - крикнула Христя.
   - Христя! Не тронь: может, чужие! - сказала Горпина.
   - Ну и что ж, если чужие?..- И еще громче крикнула: - Тю-ю!
   - Трррр!..- пронесся вдоль улицы громкий и пронзительный крик. Христя хотела передразнить, но запнулась... За первым криком послышался второй, затем третий. На улице показалась целая ватага парней,- в длиннющих белых кожухах, в серых шапках, они шли в ряд поперек улицы, поскрипывая сапогами по снегу. Девушки бросились врассыпную.
   - Лови! Лови! - на всю улицу заорали хлопцы. Шум поднялся, беготня. Хлопцы ловили девушек, здоровались с ними, шутили. Все это были знакомые хлопцы, свои: Тимофей, Иван, Грицько, Онисько, Федор... Федор так и бросился к Христе.
   - Куда тебя несет, разиня? - крикнула та.
   - К тебе. А ты куда бежишь?
   - Чего мне бежать? Разве ты тоже такой, как твой отец? Пришли к нему колядовать, а он собаку науськал... Богачи, мироеды вы!
   - Христя! Не вспоминай мне про дом, не говори про отца. Да разве его люди не знают? - жалобно начал Федор.
   - А что он про меня говорит? И не грех такое плести?!
   - Ну и пусть себе говорит... Всего ведь не переслушаешь.
   - Не переслушаешь! Да есть ли у вас совесть? Постылые! - крикнула Христя и побежала к толпе девушек и парней. Федор, насупившись, потащился за нею.
   Там уже был установлен мир; хлопцы, сбившись в кучу с девушками, вели шутливый разговор.
   - Ну так как же, пойдем вместе колядовать? - спрашивали хлопцы.
   - Нет, не пойдем, мы вас не хотим. Больно вы кричите, - отнекивались девушки.
   - А вы нет?
   - Всё не так, как вы.
   - Ну еще бы. Того и гляди, перекричите.
   - Хоть мы и кричим, да вас не хотим. Сами пойдем.
   - А мы за вами. Куда вы - туда и мы.
   - А мы убежим.
   - А мы догоним.
   - Куда вам! Запутаетесь в полах да упадете.
   - Посмотрим.
   Спорили до тех пор, пока все не собрались. Это был всегдашний спор; на самом деле девушки были рады, что хлопцы с ними,- и веселее и спокойней: пьяный ли привяжется, собака ли кинется - есть кому отстоять, оборонить. Все вместе двинулись дальше, одни кучками, другие парами. Ивга так и прилипла к Тимофею, хотя тот больше разговаривал с другими девушками. Федор угрюмо плелся за Христей. Так целой ватагой и ходили по селу, забегая чуть не в каждый двор.
   Уже в других концах села стихли колядки, уже в редком оконце светился огонек, а наши девушки все еще бегали с хлопцами и искали, кому бы заколядовать.
   - Вы, девушки, у матери были?
   - Были.
   - Вишь, а мы не были.
   - Хороши, нечего сказать!
   - Пожалуй, она еще не спит. Пойдемте к ней.
   - Правда, пойдемте еще раз к матушке,- сказала Горпина.
   - Поздно будет. Вон уж месяц скоро закатится,- возразила Христя.
   - И пусть себе. Что мы, без него не найдем дороги? Коли боишься, проводим,- говорят хлопцы.
   Христя заупрямилась - назад отступает.
   - Христя не идет, так и мы не хотим! - упираются девушки.
   Два хлопца подбежали к Христе, взяли ее за руки и потащили за толпой.
   Месяц совсем спустился по небосклону, точно полкаравая, лежал над краем земли; из ясного и блестящего он стал мутно-красным; на небе только звезды мерцали да белый снег светился на земле. Не только люди, и собаки уже затихли; только на тех улицах, где проходили славильщики, еще слышался заливистый лай.
   Пока дошли до Вовчихи, месяц совсем закатился, хата Вовчихи стояла темная и хмурая.
   - Ведь вот говорила я, не надо идти, - мать уже спит, - сказала Христя.
   - Разве нельзя разбудить ее? - возразил Тимофей и направился во двор.
   - Тимофей! Тимофей! - кричали девушки.- Не буди! Вернись!
   Тимофей остановился. Хлопцы настаивали на том, чтобы разбудить мать, девушки говорили, что не нужно.
   - Пусть старушка хоть в праздник выспится. Мы и так не даем ей спать,доказывали девушки.
   Хлопцы согласились, но все еще медлили.
   - Будет! Пора по домам,- сказала Ивга.- Ты идешь, Тимофей?
   Тимофей молчал.
   - Разве Тимофею с тобой по пути? - спросила Приська, дальняя родственница Тимофея.
   - А тебе какое дело? - окрысилась Ивга.
   - Я Христю провожу,- сказал Тимофей.
   - Я с тобой не хочу. Ступай с Ивгой,- возразила Христя.
   - Тимофей с Ивгой! - крикнули девушки.
   - Ладно! - согласились хлопцы.- Тимофей проводит Ивгу, Грицько Марусю, Онисько - Горпину, Федор - Христю,- стали они распределять между собой девушек.
   - Становись, братцы!
   Подойдя к своим девушкам, хлопцы повернули с ними назад. Одним надо было идти налево, другим - направо, третьим - прямо. Горпине и Христе до церкви вместе, а там Христе до дому еще оставалось пройти большую площадь. Толпа разбилась, разделилась, и, прощаясь на ходу, хлопцы и девушки кучками разошлись в разные стороны.
   Горпина и Христя - бок о бок; рядом с ними по обе стороны хлопцы. Маленький Онисько в длинном кожухе, который едва не волочится по земле, смешит девушек: то шуточку отпустит, то коленце выкинет. Смех и веселая болтовня не затихают. Зато Федор, понурившись, бредет рядом с Христей, немой, молчаливый. Ему как будто и хорошо идти рядом с нею, но как будто и боязно; и самому хочется сказать что-нибудь, посмешить девушек, но пока он надумает, Онисько, глядишь, уже и рассмешил. До слез обидно Федору, что так он несмел и неловок. Недаром отец говорит - дурак. "Дурак и есть",- думает, молча шагая, хлопец.
   Но вот и церковь показалась, чернеет в сером сумраке ночи; вокруг нее тихо, печально.
   - Что это мне так страшно,- вздрогнув, говорит Христя.- Ты, Горпина, уже дома, а мне еще всю площадь надо пройти. Может, ты проводишь меня?
   - Э, нет, сестрица: спать уже хочется. Да тебя вон Федор с Ониськом до самого дома доведут.
   - А зачем Онисько, я и сам провожу! - сказал Федор.
   Девушки попрощались, и разошлись. Онисько повернул за церковь и остановился.
   - Так ты, Федор, сам проводишь?
   - Да.
   - Тогда прощайте. Спокойной ночи!
   - Прощай. Спокойной ночи!
   Христя и Федор остались одни. Некоторое время они шли молча. Федор думал, что бы такое сказать Христе; Христя шагала молча, то и дело вздрагивая.
   - Ты, Христя, не озябла ли? - сообразил Федор.
   - Сама не знаю, что со мной: трясусь, как в лихорадке.
   - Если хочешь...- робко начал Федор,- у меня хороший кожух, длинный.
   - Что же ты, снимешь его, что ли? А сам в рубашке останешься?
   - У меня свита... А хочешь - полы широкие - полой прикрою.
   И он мгновенно расстегнул кожух.
   Христя улыбнулась. Федор увидел, как блеснули у нее глаза... Сердце у хлопца забилось... Он не помнил, как Христя очутилась у него под кожухом, бок о бок с ним. Ему так хорошо, тепло, радостно. Они молча шагают вдвоем.
   - Что, если бы твой отец увидал, как мы идем с тобой? - спросила Христя и засмеялась.
   - Христя! - воскликнул Федор, прижав ее к себе.
   - Ты не жми так,- ласково сказала Христя. Федор затрепетал.
   - Пока солнце светит,- начал он,- пока земля стоит... пока я сам не пропал,- не забуду я этого, Христя.
   Христя звонко засмеялась.
   - Чего это? - спросила она.
   У Федора дыхание захватило, сердце как огнем обожгло.
   - Ты смеешься, Христя... Тебе все равно,- снова начал он,- а я? я... Отец меня ругает: дурак, говорит. Я и сам чувствую, что сдурел... А тебе все равно, ты смеешься... Голубка моя! - тихо прошептал Федор, крепко прижимая Христю к сердцу.
   Она слышала, как неистово билось оно у хлопца, как горячее его дыхание жгло ей лицо.
   - Не балуй, Федор,- сурово сказала она.
   - Без тебя мне свет не мил и люди постылы! - крикнул он сквозь слезы.Я не знаю, отчего мой отец не любит тебя... Да кого он любит? Все у него коли не дураки, так враги... И уродится же такой! - жаловался Федор.
   Христя тяжело вздохнула... Федор в самом деле любит ее, и крепко любит. "Грех сказать, чтобы он был непутевый. И красивый и добрый",думалось ей. Это была минута, когда откликнулось и сердце Христи. Искренний и жалобный голос Федора потревожил ее сердце. Они еще долго шли молча. Она чувствовала, как Федор все крепче и крепче обвивает рукой ее стан, прижимает ее к себе... Она не противилась. Ее плечо касалось его плеча, она слышала, как бьется его сердце,
   - Век бы так, Христя,- шептал он.- Умереть бы так.
   Они остановились. Христя молчала.
   - Вот уже и твой двор! - грустно промолвил Федор.- Господи, как скоро!
   Она вздохнула и откинула полу. Федор увидел ее лицо, бледное, задумчивое.
   - Спасибо, Федор,- тихо поблагодарила она.- Прощай.- И шагнула во двор.
   - Христя! - окликнул он ее.
   Она оглянулась. Федор бросился к ней.
   - Хоть одно слово... Милая моя, ненаглядная!
   Он обнял ее и хотел поцеловать. Христя рванулась и в мгновение ока очутилась за калиткой. Она сама не знала, отчего ей стало смешно-смешно... Раздался тихий смех.
   - Ты смеешься, Христя?.. Смеешься?.. - весь дрожа, спросил Федор.
   - Ступай уж,- сказала из-за калитки Христя.
   - Бог с тобой! - промолвил Федор и, как пьяный, повернул назад и пошел по площади.
   У Христи от жалости так сжалось сердце, что даже слезы выступили на глазах. Она уже хотела было позвать Федора, вернуть его, но не позвала. Опершись о ворота, она смотрела, как он уходит нетвердым шагом, утопая в сером сумраке ночи. Его белый кожух то блеснет, то снова исчезнет. Вот уж его совсем не видно, только слышен скрип шагов в тихом морозном воздухе. А там и шаги затихли.
   Христя еще постояла, огляделась кругом, посмотрела в небо на звезды... Тихо и ясно сверкают они. Христя тяжело и глубоко вздохнула и, понурившись, пошла в хату.
   6
   Грустно проходили праздничные дни, томительно тянулись долгие рождественские ночи, принося с собою и унося безотрадные думы. Одной только думы не уносили они из одурелой головы Приськи: как гвоздь, засела она у старухи в уме, сверлила душу и сердце. Что, если у нее и в самом деле отберут землю? Она даже подумать не может, что тогда будет с нею? Одна надежда у нее на землю, земля - ее добро, ее жизнь; без земли - голодная смерть! А Грицько такой. Уж если вздумал что сделать, непременно сделает. Карпо говорит: не унывайте,- за нас мир. Да что мир - сотня-другая бедноты? Что беднота поделает, коли богачи заупрямятся? Не даст мир отнять землю,- а богачам-то что? Берите, скажут, землю, только не ждите от нас никакой помощи. То мы так ли, этак ли миру служили, а с этой поры - моя хата с краю, я ничего не знаю!.. Каждый будь сам по себе. И пойдут у людей распри, раздоры. Да стоит ли из-за нее, безвестной Приськи, с ее безвестной нуждой, затевать такой спор? И мир скажет,- что нам эта Приська, чем она нам поможет, чего это мы за нее распинаемся? Мало ли нас и так пропадает... Господи! Как же быть без земли? Добро панам: у них ее не считано, не меряно, а у нас - и всего-то полосочка, а сколько глаз на нее зарится? Сколько рук к ней тянется? Всякому завладеть охота, потому что в земле мужицкая сила! 1 [1 В черновом автографе романа после этих слов идет следующий текст, опущенный в печати, как и в главе 1, вероятно, по цензурным соображениям: "А у панов земля. И почему господь-бог так не дал, как у панов,- это дело другое. Паны только и знают, что пановать. Они сами на земле не трудятся, ее не обрабатывают, другие за них хребет гнут. Отчего же это так на свете? Отчего господь-бог так дал, что у тех, кому земля не нужна, ее не обойти, а у кого ее клочок, так на этот клочок сотня людей рот разевает. А не сделать ли царю или кому там еще так: отобрать землю у тех, кто сам на ней не трудится, да раздать тем, кто роется в ней,- сколько нужды на свете не стало бы, сколько слез бы высохло, сколько прибыло б достатка и счастья".]
   От этих дум голова идет кругом у Приськи, и думает она все об одном: что будет, если у нее отберут землю? Не умея отгадать, что же будет, она ропщет на людей, ропщет и на Карпа: зачем он загодя рассказал ей об этом? Может еще и не отберут, а отберут - так уж лучше бы сразу узнать, что нет у нее земли. Тогда бы она и раздумывать стала, что делать, как быть. А так, терпи вот теперь муку мученскую, жди нового горя... "Ну и жизнь! Лучше в сыру землю лечь, чем так жить!" - говорила она, со дня на день ожидая сельского схода, выглядывая, не идут ли звать ее.