Мирный Панас. Гулящая

   - Почему же ты зовешься Наташкой? - спросил он, снова заглянув в паспорт.
   - Такой уж у нас обычай, всем нам другие имена дают.
   - Христя... Христина? - повторял он, глядя в бумагу и силясь что-то вспомнить.
   - Помнишь Загнибеду? - спросила она.
   - Так это ты? Та самая Христя, которая служила у Загнибеды? Которая, говорят, задушила Загнибедиху?
   - Легко говорить,- чуть не плача, ответила она.
   - Да я знаю, что это вранье. Ты потом служила у Рубца. По городу ходили слухи, что вы с хозяйкой не поладили из-за Проценко.
   Христя только тяжело вздохнула.
   - Не напоминай мне об этом. Прошу тебя, не напоминай. Жжет мне сердце обида, ножом режет. С этого пошли мои беды. Так все счастливо, так хорошо началось...- произнесла она жалобно. И вдруг вскочила как ужаленная и крикнула: - Знаешь, я сегодня еле сдержалась, чтоб не плюнуть ему в глаза, когда они в окно за нами подсматривали.
   Воротник сорочки расстегнулся, пазуха совсем раскрылась, оттуда выглянула пышная, словно выточенная из мрамора высокая грудь, круглая полная шея. Она, казалось, ничего этого не замечала, лицо ее дышало ненавистью, глаза светились гневом.
   - А это, а это что у тебя? - хихикнул Колесник, и его рука потянулась к ней. Она не сопротивлялась. Когда он прижался к ней, она еще крепче приникла к нему и только тихо шептала:
   - Голубь мой седенький! Я вся твоя душой и телом, только возьми меня к себе.
   - Ладно, ладно,- тяжело дыша, проговорил он и, подняв ее, как маленького ребенка, на руки, быстро унес в темную спальню.
   3
   На следующий вечер чуть не весь город собрался в сад к Штембергу посмотреть новое диво - писаную красавицу арфистку, но Наташки в этот вечер не было. Не было ее и на другой, и на третий, и на четвертый день.
   - Где же эта красавица? - допытывались барышни у молодых людей.
   - Нет ее. Пропала. Может, уехала.
   - Жаль, так и не пришлось поглядеть.
   - Погодите, мы у хозяина спросим...
   И несколько молодых людей пошли к хозяину узнавать про Наташку.
   Хитрый еврей только качал головой, причмокивал и сердито почесывал бороду. Наконец, когда к нему уж очень пристали, он не выдержал и воскликнул:
   - Ах, если бы вы знали, сколько у меня с нею хлопот! Сколько хлопот, сколько хлопот!..
   Частный пристав Кныш дознался, что это за хлопоты у еврея с Наташкой. Еврей рассказал, что к нему приезжал Колесник и просил тайно уступить ему Наташку. Скандал еврей поднял ужасный, но добился только того, что отобрал у Наташки все ее тряпки.
   - А Наташка осталась у Колесника?
   - У него. Нагишом сидит, пока нашьют ей сорочек да платьев,- смеялся Кныш.
   - Да неужто нагишом?
   - В чем мать родила. А Колесник сидит напротив и на пышные телеса любуется,- хохочет Кныш.
   - Ну и Колесник! Ну и старичок! Ведь вот поди ты. Недавно имение купил за тридцать тысяч, а теперь уж, видно, гарем заводит. Вот это служба так служба!
   И пошла по городу нехорошая молва про Колесника: наворовал земских денег на постройке мостов да плотин, какое-то имение купил. Вот кто завладеет теперь панским добром, кто нынче в паны лезет. Крепкий хозяин зацапал это добро, из таких рук нелегко его вырвать. Вот какая нынче у нас будет аристократия.
   Слух насчет имения в тридцать тысяч никому не давал покоя. Судачили об этом и всякая мелкая сошка, и захудалые дворянчики, и чиновный люд, и даже большие баре. Никому это имение не давало спокойно спать, как бельмо торчало у всех в глазу. "Вот куда наше добро идет! Помилуйте, крепостных отобрали, выкупные деньги взяли за долги. Остались мы на бобах - ни работников, ни денег. А что ты голыми руками с землей сделаешь? Хоть бы банки учредили, чтобы можно было ссуду получить под залог. Надо ведь как-то землю обрабатывать. Так нет никаких банков. Посадили нас на мель. Вот тут и повертись! Попадешься в лапы какому-нибудь купцу, ремесленнику, еврею и спустишь все, лишь бы только денег дал",- толковали господа дворяне.
   А больше всех негодовал Лошаков, тот самый высокий, плечистый, краснолицый гвардии ротмистр Лошаков, который когда-то в молодости, выйдя в отставку, вернулся домой бравым холостым гвардейцем и не одну барышню заставил страдать по себе; не одно слабое сердце стало жертвой пылкой страсти; повстречав красавца с таким жгучим взглядом, не одна барышня ходила потерянная, томная и грустная, не одна молоденькая дама проклинала свою судьбу за то, что поторопилась связать себя замужеством, и весьма охотно подставляла свои нежные ручки под страстные поцелуи алых и пухлых губ молодого Лошакова. А он по части поцелуев был большой мастер. Весельчак, балагур, отчаянный танцор, он, как мотылек, порхал по уезду от одного помещика к другому, и где бы он ни появился, его везде встречали, как родного. А он степенной умной речью обворожит молодого хозяина или стариков родителей, а тогда уж осыпает поцелуями молоденькую даму или нежную барышню. Но это все было давно. Теперь Лошаков не тот. Он женат, у него дети, он стал степенным семьянином, почтенным гражданином. Уже в третий раз его выбирают уездным предводителем дворянства, а теперь выбрали губернским. Пошел Лошаков в гору. Барин барином, с губернатором на короткой ноге. Червяку вроде Колесника такой человек может сильно навредить, тем более что они земляки и знают друг друга.
   Уж не потому ли Колесник так обрадовался, когда разнесся слух, что в губернские предводители хотят выбрать Лошакова? Он и без того, встречаясь с Лошаковым, всегда ему кланялся и подъезжая к барину с разговорами, будто и не слыхивал, что о нем каждому встречному и поперечному говорил Лошаков. Теперь Колесник всюду трезвонил:
   - Хороший человек. Справедливый. И голова! Уж этот для дворянства что-нибудь да сделает. Давно пора! Давно пора!
   И вот, когда стало известно, что Лошакова действительно выбрали, Колесник вместе с дворянами поехал поздравлять его с такой честью.
   - И Колесник пришел! - пожав плечами, громко сказал соседу Лошаков.
   А Колесник будто и не слышал ничего, вышел вперед и начал:
   - Давно мы этого ждали, давно говорили, что хорошо было бы, если бы наш земляк стал во главе дворянства. Наконец-то мы этого дождались. Поздравляю вас, как член земства, а еще больше, как житель нашего родного уезда. Достойному воздали по достоинству. Дай бог увидеть вас в еще большей чести!
   Лошаков, улыбаясь, подошел к Колеснику и подал ему руку. Тот чуть не приложился к пухлой барской руке, когда увидел ее в своей страшной красной лапище.
   - Как же ваши земские дела? - спросил Лошаков, лукаво блеснув глазами.
   - Помаленьку, ваше превосходительство, помаленьку везет наша земская лошадка, а все же везет, вперед везет. Разве только споткнется где-нибудь на худом мостике. Тогда мы все вдруг бросаемся чинить этот мостик.
   "О, да это шельма в мужичьей шкуре,- говорили глаза господ дворян, окруживших Лошакова.- Знает, кому что сказать, какую где речь повести".
   - Слышали, слышали про вашу неутомимую деятельность,- смеется Лошаков.
   - Про мою, ваше превосходительство? Какая она моя? Земская, ваше превосходительство! Мы все делаем сообща: один не справится - другие помогут. Спасибо нашему председателю - сам на месте не посидит, вот и ты не дремли. "Надо, говорит, оправдать доверие избирателей, верой и правдой послужить обществу". Вот мы и служим. Понятно, без промашки дело не обходится,- говорят, кто ничего не делает, только тот не ошибается. Может, на чей взгляд мы и большие промахи делаем - бог знает. На всех не угодишь. Вот скоро съезд будет - все увидят, что мы делали и как мы делали. И тогда всякому воздастся по его трудам. По заслугам, как говорится, вора жалуют...
   Все глаза вытаращили, слушая эту смелую речь. А Колесник и глазом не моргнет: разливается, как соловей весною в саду. Но вот он нагнулся к Лошакову и тихо сказал:
   - Ваше превосходительство! У меня к вам маленькая просьба.
   - Какая? С удовольствием, чем могу - рад служить.
   Колесник замялся. Лошаков понял, что тот хочет сказать ему что-то один на один, и, взяв Колесника под руку, прошел с ним в дальний угол комнаты.
   - Ваше превосходительство! - начал Колесник.- Мы не только уважаем, но и любим вас. Нам не раз приходилось видеть вас в земском собрании как гласного, как члена земства, который первый указывал нам на наши ошибки, на наши новые нужды. Теперь, когда вы станете губернским предводителем, вы будете председателем на наших съездах. Это большое дело! У вас уже не будет времени первому начинать те бои, которые вы вели так талантливо. Для нас это большая потеря. И мы теперь хотели бы почтить вас, как бывшего земского деятеля, обедом. Примите наше приглашение. Не яко Иуда, но яко разбойник просим вас на наш небольшой банкет. Будут наши члены, кое-кто из предводителей, кое-кто из наших земляков, все больше свои люди. Просим вас,- с низким поклоном сказал Колесник.
   Правда, Лошаков свысока отнесся к этому приглашению. Поблагодарив за неожиданную честь, он сказал, что и не помышляет о том, чтобы забросить работу на пользу земства, что работа его станет теперь еще сложнее, потому что перед ним стоит большая задача примирить интересы дворянства и земства, и он рад даже кое в чем поступиться, лишь бы только довести дело до конца. И, еще раз поблагодарив Колесника, он подал ему руку. Колесник отвесил низкий поклон, повернулся и ушел.
   - Замечательное соединение простоты с трезвым и здравым умом! - сказал Лошаков, проводив Колесника и вернувшись к обществу.
   - О, у Колесника плохое на уме,- сказал кто-то из общества.
   - Да он не без лукавства,- ответил Лошаков.- Но такие люди необходимы земству.
   Все промолчали то ли в знак согласия, то ли не желая вступать в спор со своим предводителем. Вскоре разговор перешел на другие темы, коснулся других, не земских дел. Лошаков, видимо довольный, расхаживал по комнате и заговаривал то с тем, то с другим из господ дворян.
   А Колесник? Колесник катил в своем изящном кабриолете на своем семисотрублевом жеребце и знай натягивал вожжу да причмокивал, приговаривая: "Ну, ну, вывози, жеребчик. Не овса тебе, чистого золота насыплю, только вывези". А жеребец, пригнув голову и дугой выгибая передние ноги, стрелой мчал Колесника по городу.
   "Скорей! Скорей! Хлопот еще пропасть, работы много!" - знай причмокивал Колесник.
   И в самом деле пришлось ему в этот день набегаться. От Лошакова он помчался к своему председателю. Сказал ему, что был у Лошакова, поздравил его. Потом издалека намекнул, что дворянство, вероятно, даст обед, хорошо бы и земству почтить такого человека. Председатель только поддакивал. Надо бы, надо. Только на чей же счет? На счет земства как-то неловко.
   - Зачем же на счет земства? У земства и так большие траты. А я бы вот что сказал, если слово мое к месту. Прикупил я себе недавно землицы - так, хуторок! И хотелось бы мне эту землицу вспрыснуть. Вот под видом земского обеда - я бы уж не пожалел сотню-другую.
   - Так чего же? - спросил председатель.- Готовьтесь.
   - Так вы согласны? Я и Лошакова пригласил. Попросите еще вы от своего имени. Скажите только, что это от земства ему честь.
   - Ладно, ладно! Да у вас прямо гениальная голова!- воскликнул председатель.
   - Была когда-то,- ответил Колесник.- А теперь чем дальше, тем глупее делается.
   От председателя Колесник махнул к членам. Там он уже просто говорил, что председатель велел ему устроить обед для Лошакова и приглашает их на этот обед.
   От них Колесник поехал по лавкам разузнать цены, сделать кое-какие закупки, кое-что заказать. Знакомый лавочник рассказал ему, что совсем недавно у него уже забрали целый воз всякой провизии.
   - Зачем?
   - Дворянство дает обед Лошакову. Все для этого обеда.
   - А когда этот обед?
   - В субботу.
   А Колеснику только того и надо. Он как вышел от Лошакова, еще тогда думал, когда бы лучше устроить этот обед. "Нынче еще четверг,- думал Колесник,- пятница... в субботу дворянский обед. Ну, а в воскресенье наш... Подряд, один за другим. Отлично. Идет".
   И Колесник тоже заказал целый воз всякой снеди. Оттуда он поехал за винами, брал все самые дорогие, самые выдержанные и водку всякую: двойную, английскую, адмиральскую, железнодорожную, в бутылках и штофах, во флягах и графинах, ром, коньяк... "В вине их, чертей, утоплю,- думал он, пробегая длинный перечень всевозможных напитков.- Так оно и получится: "Карай врага хлебом-солью". И он почувствовал вдруг при этой мысли, как жжет, щемит у него сердце. Жаль ему стало денег, которые он тратит на все это. "Подумать только - триста рублей, а ведь дай бог, чтобы хоть половина приглашенных пришла. А что, если обманет сам пан, черт этакий, не приедет?.. Лучше не думать, ну его совсем! Заварил кашу - надо расхлебывать".
   И он поскорее погнал коня от лавки. Немало еще в этот день пришлось ему поколесить по городу. К булочнику, к мясникам, повара нанять, да не какого-нибудь завалящего, а такого, который знал бы все барские причуды. Чуть не до вечера разъезжал Колесник по городу, а тоска охватывала его все больше и больше.
   - Где это ты пропадал, папаша? - встретила его на пороге Христя, разряженная в новое платье: белые рукава сорочки красиво расшиты цветами, юбка оранжевая, такая яркая, что прямо, кажется, сейчас загорится на ней, только корсетка из дорогого бархата темная, да и на ней, спускаясь с шеи, сверкают золотые дукаты и разноцветное монисто. В венке из цветов и крещатого барвинка, белолицая, румяная Христя так мило посматривала своими черными глазками, что и каменное сердце дрогнуло бы при виде такой красавицы. А разве оно у Колесника каменное?
   Увидев ее, он весь затрепетал. Куда девалась недавняя тоска, глаза загорелись от радости, угрюмое лицо осветилось легкой улыбкой.
   - Та-та-та... ишь ты, как разрядилась, моя доченька,- рассыпал он мелкий веселый смешок.- А я как дурак мыкаюсь по городу и морю мою доченьку голодом.- И, подойдя к Христе, он смачно чмокнулся с нею.
   - Где был? Говори, где был? К другим бегал? Лучших искал? - спрашивала она, обвиваясь вокруг него, как хмелина, и улыбаясь, как алый цветочек.
   - Деньги мотал, дурак! Не знал, куда девать, так в городе чуть не встречному и поперечному раздавал.
   - Зачем? Лучше бы ты доченьке хатку купил. Маленькую хатку с садиком. И твоя доченька сидела бы там, как пташечка-канареечка, песни бы пела да своего седенького батеньку поджидала.
   "А в самом деле?" - подумал он.
   - Куплю, куплю, только не сейчас. Дай хоть немножко дух перевести. Зажали твоего батеньку. Вот готовься к пиру. Скоро пир будет.
   - Какой пир?
   Колесник рассказал все Христе. Потом, блестя глазами, начал:
   - Ты у меня хорошая, послушная дочка, послушайся-ка меня. Лошаков это пан большой, он все может и давно на меня как черт на попа глядит. Вот если придет он, перетяни его на мою сторону. Перетянешь - красивую тебе хату куплю, и не с одним, а с двумя садиками.
   - Руку! - крикнула она, выпрямляясь во весь рост. Глаза у нее сверкали, на лице играла улыбка, с каждой минутой она становилась все краше, словно красуясь, сама говорила ему: смотри, мол, любуйся... есть ли такой человек на свете, который устоял бы перед моей красотой?.. Да разве твой Лошаков устоит?
   * *
   *
   В воскресенье около квартиры Колесника то и дело останавливались кареты, коляски и фаэтоны, из них выходило всякое панство и направлялось прямехонько к парадным дверям, а в этих дверях (зрелище доселе в городе невиданное) стоял огромного роста швейцар со здоровенной булавой в руках, в парчовом картузе, в кафтане, обшитом золотым позументом. Перед каждым гостем он вытягивался в струнку, как-то по-особенному размахивал своей булавой, отдавая честь, и пропускал гостя в распахнутые настежь двери. Народу собралось поглазеть на это чудо видимо-невидимо - вся улица с обеих сторон была запружена народом так, что не пройти.
   - Ах, чтоб его! Что это он выделывает? - изумлялись рабочие, глядя, как замысловато вертит швейцар своей булавой.- Помахает, помахает перед носом, а тогда и пустит.
   - Это он под нос им сует: дескать, понюхай, чем пахнет! - ответил кто-то, и в толпе раздался смех.
   - Ну и церемония. Это не по-нашему. Так только в Москве бывает. Вот тебе и Колесник! Первый человек в городе,- говорили зажиточные хозяева-ремесленники, которые нарочно вышли поглазеть на церемонию.
   - Ну, какого черта вы тут собрались, глаза пялите? - услышали они в раскрытое окно квартиры Колесника.- Ступайте, ступайте, пока не разогнали.
   - Сам говорит. Сам. Видели? видели? Краснорожий такой да сердитый.
   - Кто сам?
   - Да кто же - Колесник, конечно.
   - Эге-ге. А давно ты рыбой да тухлым мясом торговал?
   - Ведь вот поди же. Забыл уже. Вишь, начальство какое!
   - Знаете что? Лучше подальше от греха, давайте пойдем по домам. Чего там глядеть, как паны бесятся.
   - Не хочешь, так ступай себе. А мы хоть раз в жизни поглядим, как они пируют.
   - Смотрите, как бы вам в глаза не наплевали.
   - Чего там!
   Кое-кто ушел, а на их место налезло еще больше. Народ запрудил всю улицу - проехать трудно.
   - Расходись! Расходись! - откуда ни возьмись полицейские и давай разгонять народ.
   - Чего расходись? - стали упираться те, кто успел пообедать и хватить рюмочку.- Ступай себе, если тебе надо.
   Полицейские напирали - народ не слушал. Началась драка. Вдруг откуда ни возьмись пожарные и давай с обоих концов улицы поливать из двух рукавов народ. Все так и кинулись врассыпную. Через полчаса ни живой души не было на улице. Никто теперь не заглядывал в окна ни злым, ни добрым оком, никто не мешал пировать.
   А пир в доме шел горой. Огромные столы ломились от питий и яств. Первые стояли в затейливых бутылках, штофах, графинах, и солнечные лучи всеми цветами радуги переливались в прозрачной влаге; вторые были разложены на серебряных блюдах и весьма аппетитно улыбались всем из-под стеклянных крышек. Гости переходили от стола к столу, чокались, звенели тарелками, стучали ножами и вилками, трудились изо всех сил: одни прямо давились, уничтожая пироги, другие, как на жерновах, перемалывали зубами вкусные хрящи жареной рыбы, там болтали все громче и громче, тут хохотали. Гостей был полон дом: все предводители с Лошаковым во главе, все члены земства, много губернских гласных, и среди них - Рубец. Пришел и Проценко, которого Колесник встретил на улице и тоже пригласил. Пир удался на славу: столпы земства сошлись со столпами дворянства, чтобы отпраздновать святое единение и согласие. Об этом в пространных напыщенных речах говорили все ораторы. Лошаков первый поднял бокал за земство, за земских деятелей, председатель выпил следующий бокал за здоровье дорогих гостей дворян, лучших земских деятелей. Колесник выпил за согласие, за единение земства и дворянства. Его простая коротенькая речь особенно понравилась всем, гости закричали: "Ура-ура! за единение, за единение!" Затем последовали взаимные пожелания успеха, чоканье, чмоканье и братание. Вино лилось рекой.
   Это было перед обедом, за закуской. А что творилось за обедом! Все уселись вокруг длинного стола, на почетном месте - Лошаков, по правую руку от него все предводители, по левую - земцы. Колесник примостился на самом конце стола, напротив Лошакова. Как хозяину и распорядителю, ему то и дело приходилось вскакивать, выбегать, потому он и занял это место. Целая орда лакеев в белых перчатках разносила ароматные вкусные кушанья. Перед каждым гостем стояло по две бутылки дорогого старого вина, пей сколько хочешь, ешь сколько влезет! Ну, и пили же, ну, и ели же! Шум не смолкал ни на минуту, здравицы сыпались со всех сторон. Уж на что Рубец человек робкий и смирный, и тот за обедом, чокнувшись с Колесником, выпил за здоровье земляка-распорядителя. Все подхватили здравицу. Довольный Колесник раскраснелся, как красная девица на сватанье, чокался со всеми, благодарил, низко кланяясь, за честь и просил прощения.
   - Первый раз в жизни пришлось мне принимать таких дорогих гостей. Первый раз в жизни.- И он даже прослезился от радости.
   - После обеда качать Колесника! - пробежал шепот за столом, когда он выбежал в другую комнату.
   - Идет! Идет! Качать!
   Вот он снова появился. За ним на огромном серебряном блюде несли целую гору, искусное сооружение из мороженого. Сверху в венке цветов красовались два герба из жженого сахара, дворянский и земский, под ними были разбросаны снопы ржи и пшеницы, лежали горы яблок, груш и других фруктов, полевых цветов, овощей. Внизу золотом надпись: "Не оскудевай, боже!" Вверху, как солнце, блистала царская корона, а из-под нее выплывала лента с надписью: "Боже, царя храни!" Над короной сияние, на тонких лучиках которого надпись золотом: "Земство - дворянству!" Это было чудо поваренного искусства. Вся губернская земская управа выдумывала его, желая отметить обед чем-нибудь особенно ярким и знаменательным. И решили завершить его этой горой мороженого. Лучший городской повар два дня провозился, пока слепил эту диковину. Ну, и сделал, надо сказать, на славу! Теперь все рты разинули, глядя на это чудо. Когда блюдо поставили на стол и подали шампанское, Лошаков первый поднялся и сказал речь. В цветистых выражениях он от имени всего дворянства благодарил земцев за ту честь, которая была оказана дворянам. "Дай бог, чтобы объединение земства с дворянством во славу родного края, на удивление всей земле русской не осталось одним пожеланием, а исполнилось в самом ближайшем будущем и поведало миру о мудрых делах мудрых мужей. Ура-а!"
   - Урра-а-а-а! - грянуло вокруг, точно кто из пушки выпалил.
   Лошаков пригубил и ждал, пока все успокоятся. Когда воцарилась тишина, он хотел было продолжать.
   - Ваше превосходительство! - крикнул с другого конца стола Колесник.Да разве у нас шампанского мало? Да разве ваша здравица не стоит того, чтобы выпить чарку до дна? Великие слова - святые слова, а вы только пригубили за них. Да за такие слова ведро надо хватить, а не чарку. Ура!
   - Правда! правда! - закричали все вокруг.- Ура-а-а!
   Вино мгновенно полилось в глотки. Все выпили. Выпил и Лошаков. Бокалы снова налили. На этот раз поднялся председатель управы и, поблагодарив дорогих гостей, выпил за здоровье Лошакова. Потом поднялся еще кто-то. Опять выпили. Еще и еще. Шампанское пенилось в глотках, от него у гостей уже шумело в голове. Здравицы следовали одна за другой. Сначала придерживались очереди, а потом и очередь потеряли. В одном конце стола пили за одно, в другом требовали выпить за другое. Кто-то уронил и разбил рюмку, кто-то свалил со стола тарелку, и она со звоном полетела на пол. Шум, хохот, как в еврейской школе.
   - Не взыщите! - крикнул Колесник, низко кланяясь и давая тем самым понять, что обед кончился.- Может, что не так было. Может, кому не угодил. Не взыщите, спасибо вам!
   Загремели стулья. Все встали и бросились благодарить Колесника. Одни еще внятно произносили слова благодарности, у других язык совсем заплетался, и они только целовали хозяина, третьи, пошатываясь, только трясли ему руку.
   - Прошу, господа, пока здесь приберут, в другую комнату покурить.
   Когда распахнули дверь в другую комнату, обставленную мягкой мебелью, такую же просторную, как и столовая, она словно радушно улыбнулась гостям. Все перешли в эту комнату и накинулись на папиросы и сигары, которые лежали на столе в красивых коробках. Все уселись и задымили. Через минуту так накурили, что не стало видно окон, в облаках дыма слышался любезный разговор, смех, а из столовой доносился шум отодвигаемых столов, звон посуды, которую убирали лакеи.
   - Может, кто хочет пулечку составить или выпить напоследок стаканчик-другой пунша? - спросил Колесник.
   Многие вскочили и закричали:
   - В ералаш! преферанс! винт! баккара!
   Снова загремели столы, и гости, разбившись на кучки, сели дуться в карты.
   Лошаков собрался домой.
   - Ваше превосходительство! А может, и вы бы в картишки? - спросил Колесник.
   - Вы же знаете, что я враг карт. Я чувствую усталость,- сказал, прощаясь, Лошаков и направился к выходу.
   Колесник последовал за ним, что-то говоря на ходу. В коридоре он остановил Лошакова,
   - Ваше превосходительство! - снова обратился он к нему.- А может, вы бы немного отдохнули? А тогда бы и вечерок с нами провели. Я для вас комнатку приготовил - и муха не смутит вашего покоя.
   Лошаков постоял, подумал.
   - Нет,- ответил он.
   - Ну, хоть поглядите. Ваше превосходительство! На одну минутку. Поглядеть ведь можно, не грех. Только поглядите.
   И он взял подвыпившего Лошакова под руку и повел его по коридору. В самом конце его, в дальнем углу, он толкнул ногой дверь и ввел Лошакова в небольшую, роскошно обставленную комнату. Она выходила в сад; широколистые клены и развесистые липы заглядывали в растворенные окна. В комнате веял легкий ветерок, от зелени в ней было прохладно. Вся она была разделена зеленым пологом. Колесник подвел Лошакова к пологу и сразу же откинул его. Оттуда, как кошечка, выскользнула разодетая Христя и хотела было убежать.
   - Стой! - крикнул Лошаков и схватил ее в объятия.
   Колесник опустил полог и на цыпочках вышел из комнаты, затворив за собой дверь.
   Солнце садилось. Яркие лучи его, падая на землю, озаряли ее розовым светом. Не хотелось сидеть в доме. Тянуло в сад, на свежий воздух. Гости Колесника разошлись. Кто пошел домой отдохнуть, кто прогуляться. Остались только Проценко и Рубец. Колесник сидел с ними, как со старыми знакомыми, и пил. Проценко потягивал вкусное старое винцо, Рубец смаковал крепкий сладкий чай, как называл Колесник пунш, а сам хозяин хлестал водку. Проценко был бледен как стена и вращал как безумный глазами. Он то затевал разговор о высоких материях, то обрывал его и начинал шутить. У Рубца все лицо было в красных пятнах, он только махал рукой и покачивал головой. Колесник, красный, как спелый арбуз или вареный рак, подшучивал над обоими гостями и опрокидывал рюмку за рюмкой. Он пил и за здоровье обоих гостей и за здоровье их жен и их малых детей. Казалось, конца-краю не будет этим здравицам, конца-краю не будет этому питью.