Мирный Панас. Гулящая

   Иное дело в городе: там нет ни широких левад, ни густых садов; там каждый клочок земли нужен под дом, который приносил бы побольше дохода, побольше денег, и поселились там не люди, занятые сельским трудом,- не пахари, не земледельцы, а горожане - ремесленники, купцы, лавочники, господа - военные и не военные, служащие и не служащие, евреи - в ермолках и без ермолок, в дорогих сюртуках и в рваных балахонах... Все они живут только на деньги, покупают все, что нужно для жизни, а не добывают своими руками. Жизнь там никогда не замирает: один спит до полудня, другой - после полудня. А ночью, когда скроется знойное солнце и спадет дневная жара,только и можно подышать свежей прохладой, только и можно посидеть с хорошим человеком, перекинуться с ним живым словом, а порою и погулять всласть.
   Вот и у Антона Петровича Рубца собралась небольшая компания. Пришел член земской управы, капитан Селезнев, мужчина огромного роста, с рыжими усищами, такой отчаянный картежник, что его хлебом не корми, только дай "зеленое поле"; Федор Гаврилович Кныш - его партнер. Они застали Колесника, который пришел к хозяину поговорить о слишком низких ценах на мясо. Колесник отлично знает, что сухая беседа не затянется, и прихватил бутылку отменного рома. Под вечер они уютно устроились на крыльце, которое выходило в садик, и попивали ром со сладким чаем.
   - Уж очень обидно, Антон Петрович! Ей-богу, очень обидно,- жаловался Колесник.- Вы только подумайте: вол стоит шестьдесят рублей, а мясо по восемь копеек фунт. Сколько получишь его с вола? Отруби голову, отруби ноги,- и хорошо, если выйдет пудов пятнадцать, а то и всего тринадцать. Вот вы и считайте: по три рубля двадцать копеек пуд,- пятнадцать пудов,- сорок восемь рублей, двенадцати недостает. Откуда их взять? Шкура - семь-восемь, ну, пусть даже десять рублей; а два рубля за голову и ноги?.. Вот оно что получается... Себе в убыток!
   - А все-таки торгуете? - сказал хозяин, отпив изрядный глоток чаю, от которого его бледное лицо еще больше побледнело, только в серых глазах зажглись искры да шевельнулись рыжие баки.
   - Торгуем, да что это за торговля! Торгуем, потому что ввязались в это дело... как это говорится: привыкнет собака за возом...
   - Неужели по шестьдесят рублей покупали скот? - снова спросил хозяин.
   - Да хорошо еще, если по шестьдесят! Вот видите, какой барыш. А как теперь придется покупать?.. Эх-хе-хе! Пропали наши головы, совсем пропали!жаловался Колесник.
   - Ну, а там, может, таксу прибавят.
   - Пока прибавят, останешься в одной рубашке. Нет уж, Антон Петрович, вы наш заступник, вы наш благодетель: похлопочите уж за нас.
   - Да разве это от меня зависит? Городской голова сам назначает цену... А я? Мне что? Мое дело маленькое: велят делать - ну я и делаю.
   - Голова - головой, а вы там всему голова! Ей-богу, правду говорю, Антон Петрович! Ей-богу, не вру!.. Уважьте... смилуйтесь... А мы вам какого угодно мяса, даром... сколько хотите!..
   Ишь куда они забрались - в холодок! - воскликнул Кныш, выходя на крыльцо.- А мы с капитаном по всем комнатам ищем; хорошо, Пистина Ивановна показала.
   Антон Петрович подал Кнышу руку, поздоровался с ним и, пододвинувшись, освободил гостю место около себя... Колесник привстал.
   - Присаживайтесь. Где же капитан? - спросил хозяин.
   - Там он,- кивнул на комнаты Кныш.- А вы все чаек попиваете?
   - Да так, прохлаждаемся. Ну и парит! Вот мы с ним вышли на свежий воздух.
   - А тут у вас хорошо: садик, цветы у крыльца. Это уж, видно, Пистина Ивановна любит этим делом заниматься? - спрашивает Кныш.
   - Все понемножку. А что же это капитан там делает? Капитан! Капитан! позвал хозяин.
   - Иду! - раздался густой охрипший голос, и в дверях показался Селезнев; смуглый, высоченный, он выступал, как индюк, и чуть было не ударился головой о притолоку, да вовремя пригнул голову.
   - Как? - крикнул он, подавая хозяину руку.- Еще не готово?
   - Что не готово? - спросил хозяин.
   - Как что? Зеленого поля нет! - И Селезнев так махнул рукой, что угодил Колеснику в голову. Широкое красное лицо Колесника расплылось в улыбку, и он отодвинулся.
   - Извините,- буркнул Селезнев, боком поклонившись Колеснику.
   - А чаю? Чаю! - раздался позади них певучий женский голос, и на крыльце показалась белокурая дамочка, среднего роста, с голубыми глазами, прямым тонким носиком и свежим румянцем на щеках.
   - Можно. Можно и чаю. Только что это за порядок, Пистина Ивановна? лебезил капитан, увиваясь около нее.- Уж не знаю, когда и карты держал в руках. Пойду, думаю, к нему; а вот и у него ничего нету.
   - Будет, все будет,- успокоила его Пистина Ивановна.- Только сначала выпейте чаю. Я вот сейчас...- С этими словами она ушла в комнаты.
   Селезнев, сопя, сел около Кныша. Колесник стоял у самых ступенек, вытирал широкое лицо красным платком и мялся, не зная, что делать.
   - Что же вы стоите? - повернулся к нему Антон Петрович.- Садитесь, садитесь, чай будем пить.
   Колесник присел на краешек лавки. Селезнев взглянул на него исподлобья, смерил глазами.
   - Партнер? - глядя на Колесника, выпалил он, как из ружья.
   - Чего изволите? - вспыхнув, спросил тот.
   - Нет-нет, не играет,- ответил хозяин.
   - Черт с ним! - пробасил Селезнев.
   - А-а... в карты? - догадался Колесник.- Сроду в руках не держал. Не про нас эта забава, господь с нею!
   В это время девушка вынесла на подносе два стакана чаю и подала Кнышу и Селезневу. Невысокого роста, черненькая, с круглым личиком, она была одета по городскому: в темной корсетке с красной оторочкой, в широкой юбке и белоснежном переднике; на ногах маленькие башмачки с зелеными застежками. Все на ней новое, все блестит, как блестят и ее черные глаза и длинная коса с вплетенными в нее розовыми лентами... Все на ней так мило, все так привлекательно.
   - Это откуда у тебя такая взялась? - спросил Селезнев у хозяина, когда девушка, подав чай, ушла в комнаты.
   - А что? понравилась? - засмеялся Рубец.
   - Ну что там - понравилась! Девка, как есть девка - настоящая! Не из наших городских шлюх,- бубнил Селезнев.
   - Да она мне что-то знакома; я ее где-то видел,- сказал Кныш.
   - Да ну, не дури! Говори, где взял? - настаивает Селезнев.
   - Нанял. Недавно нанял,- стал рассказывать хозяин.- Выхожу, как-то на базар, стоит девушка-крестьянка. "Ты чего, спрашиваю, стоишь здесь? Продавать что-нибудь вынесла?" - "Нет, говорит, наниматься пришла..." На ловца, думаю, и зверь бежит. Я как раз свою горничную рассчитал... Большой руки была бездельница!.. Спрашиваю у нее, служила ли раньше. "Служила",говорит. "У кого?.." У кого, как вы думаете? - помолчав, спросил хозяин.
   Все уставились на него в ожидании.
   - У Загнибеды! - выпалил Рубец.
   - Та-та-та...- протянул Колесник.- Знаю, знаю; видел, видел... Христей звать ее?
   - Христей,- ответил хозяин.- Как сказала она мне, что у Загнибеды, я тут и призадумался,- продолжал Рубец.
   - То-то я смотрю, лицо знакомое,- перебил его Кныш,- где-то я ее видел. А это я ее в полиции видел. Ее пригоняли на следствие.
   - Вот и мне стало страшно,- продолжал Рубец.- Ходили слухи, будто служанка задушила Загнибедиху. А на нее гляжу - и что-то не верится мне, чтоб такая могла задушить. "Ты, спрашиваю, когда у него служила?" Думаю: может, давно, может, это не та. "Да я, говорит, после смерти хозяйки ушла".- "Так это ты та самая, про которую говорили, что хозяйку задушила?" - спрашиваю у нее. А она как заплачет, как зарыдает! "Чего же ты плачешь?" - "Да как же, говорит, от этой брехни я просвету не вижу. Другой уж день стою, спросят, где служила, скажу,- и сразу прочь бегут". Подумал я: если б она в самом деле была виновна...
   - Да это ее Загнибеда впутал, чтобы затянуть дело. Потом он сам во всем признался,- перебил его Кныш.
   - Нет, вы погодите,- прервал его хозяин.- Подумал это я: "Если б она была виновна, не отпустили бы ее", да и говорю ей: "Пожалуй, я тебя найму, только сначала справлюсь где следует".- "Наймите, сделайте милость",просит она. Привел я ее домой, а сам - к следователю. А следователь, как и вы, говорит, что ее Загнибеда впутал... Так я вчера с нею и условился.
   - Дорого? - спросил Кныш.
   - Десять рублей с моей одежей.
   - Везет человеку! - воскликнул Колесник.
   - Спрашиваю ее: "Сколько за год?" А она: "Сколько хотите, только с вашей одежей".- "Десять, говорю, хватит?" - "Хватит", - отвечает. На том и порешили.
   - Дура деревенская! - смеется Колесник.
   - Да если она и дальше будет так работать,- говорит Рубец,- я ей и двадцать дам. Бог с ней! Плачу же я кухарке три рубля в месяц, а какой от нее толк? Только что обед приготовит, а подала обед, и поминай, как звали! А эта, может быть, хоть дома посидит.
   - Пока знакомыми не обзаведется. А вот подождите, свяжется с солдатом и начнет бегать, как все,- ввернул Кныш.
   - Правда ваша, правда,- говорит Колесник.- У меня служила такая вот деревенская. С полгода была такая славная девушка, тихоня, воды не замутит, а познакомилась с солдатами - и пошла шляться. Беда с этими солдатами!
   - Солдаты солдатами,- вмешался Рубец,- а то есть еще такие, как моя кухарка. И пойдет нашептывать да подзуживать: и этого не делай и того не делай; и воды не носи и грядок не поли. Думаю рассчитать, проклятую! За одно только и держу: никто лучше борща не сварит: прямо объедение! Ну, зато ж и зла: около печи не стой, слова ей не скажи, ни во что не суйся,- так и вспыхнет, так сразу и загорится!
   - Городская, городская,- сказал Колесник.- Это дело известное: как помажется городским миром - пиши пропало!
   Тут вышла Христя принять пустые стаканы - и разговор оборвался.
   - Ну, а за что же это Загнибеда жену свою убил? - спросил Колесник, когда Христя ушла.
   - За что? Кто ж его знает, за что,- ответил Кныш.- Разное люди болтают: одни считают, что он виноват, другие думают, что она. Говорят, очень ревнива была... Он куда-то уехал и запоздал на один день, она возьми и привяжись к нему... Ну, он ее и помял...
   - Нечего сказать, хорошо помял, что на тот свет отправилась. Нет, нехороший он был человек, а она очень добрая. Я ее знаю, она кума моя, и его знаю - озорник! - толковал Колесник.
   - Да о чем мы толкуем? - крикнул Селезнев,- Играть-то будем или нет? ощетинился он на хозяина.
   - Сейчас! сейчас! - ответил тот.- Христя! нельзя ли принести сюда столик?.. А то, может, в беседку пойдем? Тихо сейчас, свечу зажжем и катай-валяй!
   - Да мне все равно. Кого ж четвертым?
   - Кого четвертым? - спрашивает хозяин.- Нет четвертого.
   - А ваш квартирант?- спросил Кныш.
   Рубец только рукой махнул.
   - Не играет?
   - Другим бог и квартиранта пошлет путного,- ответил Рубец.- А у меня нелюдим какой-то: все в комнате у себя сидит.
   - Что ж он делает? - спросил Кныш.
   - Пишет что-то, читает...
   - Дурак, видно! - решил Селезнев.
   Колесник расхохотался, засмеялся и Кныш.
   - Само собою - дурак! - доказывает Селезнев.- Молодому человеку погулять-поиграть, а он сиднем сидит в комнате. Молодому человеку все нужно знать, все видеть - да!.. За барышнями ухаживает?
   - И не думает,- ответил Рубец.- Говорю вам: сидит себе в комнате. Только и выходит, что на службу.
   - Ну, дурак и есть!
   - А наш народ хвалит: нет, говорят, никого там такого способного, как он,- возразил Колесник.
   - Да он не дурак. Начитанный - как по писаному говорит, так и жарит! сказал Рубец.
   - Из новых, значит! Уж эти мне новые! Ничего никогда не видал, дела никакого не знает, а критиковать - давай! Слышали: корреспондент объявился... Описал всю нашу управу.
   - Ну! - в один голос воскликнули Рубец и Кныш.
   - Да-а. Там такого наплел - страсть! Обо всех, обо всех накатал... Я-то ничего; я старый капитан, обстрелянный, меня этим не проймешь; а вот другие возмущаются. Председатель говорит: непременно нужно в редакцию писать - кто такой, да в суд жаловаться. На свежую воду вывести!
   - Может, это и наш. А что вы думаете! Может, и наш,- высказал догадку Антон Петрович.
   - Нет,- успокоил Селезнев.-Учителишка есть такой. Новый учителишка прибыл; низенький, черненький, плюгавенький. Вот на него говорят. По крайней мере почтмейстер говорил, что он какую-то рукопись отсылал в редакцию. Да черт с ним совсем! Когда же в карты? - крикнул Селезнев.
   - Сейчас, сейчас! Пистина Ивановна! Христя! А где же столик?
   Христя вынесла столик, за нею вышла и Пистина Ивановна.
   - Столик в сад, в беседку,- распоряжался Антон Петрович.- Да прикажи, Писточка, свечей туда; хорошо бы на другой столик - водочки, закусочки.
   - Прощайте, Антон Петрович,- поднявшись, стал откланиваться Колесник.
   - Прощайте.
   - Ну, так как же: можем мы надеяться?
   Антон Петрович поморщился.
   - Не знаю. Говорю вам - как голова,- ответил он уклончиво.
   - Нет, уж вы нас не забудьте! - просил Колесник и стал что-то шептать ему на ухо.
   - Хорошо, хорошо! Приходите завтра в думу,- торопливо ответил Рубец.
   Колесник раскланялся со всеми и, грузно ступая, пошел через комнаты.
   - Вот еще принесла нелегкая! Мужик мужиком, а ты сиди с ним, разговаривай,- жаловался Антон Петрович.
   - А в шею! - крикнул Селезнев.
   - Видно, о таксе шел разговор? - спросил Кныш.
   - Да так, обо всем понемножку,- замял Рубец.
   - Ну, идем, идем,- сказал Селезнев, спускаясь с крыльца в сад.
   За ним неторопливо последовал Кныш, а за Кнышом - хозяин. Вскоре они скрылись в темной гуще молодого сада. В небольшой беседке посреди сада на раскрытом ломберном столе уже горели две свечи, освещая и стол, на котором лежали две колоды карт, и темные уголки беседки. Селезнев первый вбежал туда, схватил карты и начал быстро тасовать их.
   - Живей! Живей! - звал он Кныша и Рубца, которые шли неторопливо, беседуя о саде.
   Кныш удивлялся, что фрукты так хорошо уродились, когда все жалуются на недород. Рубец уверял, что жалуются больше от жадности; рассказывал, когда какой дичок посадил, какую делал прививку, как окулировал.
   - Готово! - крикнул Селезнев, когда они подошли к беседке.
   - Ну, и настойчивый вы человек, капитан! Не дадите и поговорить,сказал, входя, Рубец.
   - О чем там еще калякать, когда дело ожидает? Прошу карты брать, чья сдача?
   - Да дайте же хоть присесть. Ну, и горячая вы голова! На войне тоже так наступали? - спросил Кныш.
   - А-а, пардону уже просите? Пардону, а? Ну, бог с вами! Вот моя дама,открыв карту, сказал Селезнев.
   Кныш и Рубец тоже открыли по карте. Сдавать пришлось Кнышу. Он взял одну колоду, перетасовал, снял, посмотрел на нижнюю карту и сразу же отодвинул колоду. Потом взял другую, снова перетасовал и снова снял.
   - Ну, пошел ворожить! - сердился Селезнев.- Вся черная и баста! Я вас всех сегодня попарю! Ух, знатно попарю! Снимите, что ли?
   - Да снимайте уж,- сказал Кныш, пододвигая к нему колоду, и начал сдавать.
   В беседке стало тихо. Слышно было только, как ложились карты на стол, шурша на зеленом сукне.
   - Раз! - сказал Кныш, рассматривая свои карты.
   - Два! - тихо произнес Рубец.
   - Три! - выпалил Селезнев.
   - Бог с вами! Берите, берите! - сказали Кныш и Рубец.
   И снова воцарилась тишина.
   - Семь червей! - крикнул Селезнев.
   - Вист! - сказал Кныш.
   - Пас! - произнес Рубец.
   - Откройте!
   Рубец открыл карты.
   - Без одной! - крикнул Селезнев, открывая и свои.
   Кныш покраснел и сердито швырнул колоду, а Селезнев, улыбаясь, стал сдавать.
   Тем временем в комнатах зажгли свет. В растворенных окнах весело заблестели огни, по стенам забегали тени, в комнатах засуетились люди.
   - Марья! ты уж, пожалуйста, сегодня никуда не уходи,- стоя в дверях кухни, сказала Пистина Ивановна белолицей молодице с черными глазами, которая стояла перед вмазанным в стену зеркальцем и повязывала голову шелковым платком.- Видишь, гости... Надо хоть жаркое для них приготовить.
   Марья замерла, слушая хозяйку. И вдруг как рванет платок с головы, как швырнет его на лавку. Черные блестящие волосы, как хмель, рассыпались по плечам, по лицу. Пистина Ивановна поскорее убралась в комнату.
   - Да это черт знает что такое! - крикнула Марья, откидывая волосы на спину.- Да это сущая каторга! Ни отдыху, ни сроку. И до обеда работай, и после обеда работай, да еще на всю ночь становись к печи. Пошли они ко всем чертям! Что я, нанималась на такую работу? Они пьют, гуляют, а ты работай! Нет, не бывать этому: не хочу!
   Расстроенная Марья в гневе опустилась на лавку. Христя застала ее растрепанную и огорченную.
   - Что же вы, тетенька, не собираетесь? - ничего не подозревая, спрашивает она у Марьи.
   - Как же, собирайся!.. Да разве с этими чертями куда-нибудь соберешься? - крикнула Марья, сверкнув глазами из-под черных волос.- Да если бы день вдвое был больше, и то им было бы мало. И ночь не спи и ночь работай!.. Да ведь это - мука мученская!.. Да ведь это - каторга тяжкая! И понесла меня, дуру, нелегкая на службу к ним! И присоветовали злые люди,чтоб им ни дна ни покрышки! - наняться сюда! И послушалась я их, голова садовая!
   Христя в изумлении вытаращила на Марью глаза. Да ведь она недавно была в кухне, и Марья была так мила и весела, собиралась куда-то идти, умывалась мылом, расчесывала свои кудрявые волосы и повязывала голову платком,- а тут вдруг сидит простоволосая и сердитая.
   - Что случилось? - тихо спросила она у Марьи.
   - Что случилось? - крикнула Марья.- Пришла эта белая кошечка - и давай просить своим кошачьим голоском... О лукавая змея!
   - Да уж если вам так нужно уйти - разве я за вас не справлюсь? - робко спросила Христя.
   Марья сразу успокоилась. "И в самом деле,- думалось ей.- Все равно Христя сейчас ничего не делает. Разве она не справится за меня? Хозяйка ей покажет". Какое-то отрадное и теплое чувство шевельнулось в ее груди, бледное лицо, черные глаза просияли, расцвели тихой улыбкой.
   - Христя, голубушка! - ласково заговорила она.- Замени ты меня в самом деле сегодня. Так нужно, так нужно! А барыне скажешь, что ты за меня все сделаешь.- Поднявшись, она снова взялась за платок.
   - Так если хотите, я сейчас пойду и скажу ей,- говорит Христя.
   - Как хочешь,- ответила Марья.
   "А что, если наша кошечка расшумится?" - подумала вдруг Марья. Она хотела остановить Христю, но та уже ушла в комнаты... Снова досада взяла ее. "То бы ушла себе, а они тут как хотят, так пусть и устраиваются, а теперь еще выскочит да бучу поднимет... Ну, будь что будет, а я все-таки уйду!"
   В дверях снова появилась Пистина Ивановна.
   - Так ты, Марья, иди, если хочешь; Христя обещает заменить тебя,сказала она и затворила за собой дверь.
   Словно солнце выглянуло и согрело все кругом, так светло и хорошо стало у Марьи на сердце и на душе! "Хорошая девушка эта Христя,- думала она,- настоящий товарищ... как все легко и просто устроила, без шума, без крика".
   - Я уж тебя, Христя, как-нибудь десять раз заменю,- обещала Марья, когда Христя вернулась в кухню.
   - Да что тут такого? Если вам нужно идти... Если вас кто-то там ждет...- говорит Христя.
   - Ох, ждет! - вздохнула Марья.- Да то ли он меня ждет то ли я, глупая, к нему лечу?- И, улыбнувшись своими черными глазами, она попрощалась и ушла.
   Христя осталась одна. "Чуднaя эта Марья! - думалось ей.- Куда это она?.. Бросила мужа, бросила хозяйство, чтобы век в людях провековать! Чудная... Вот уж настоящая горожанка... Еще в ту пору, как я в первый раз встретила ее у Иосипенок, говорила она, что была горожанкой, горожанкой и пропадет... Вот так и загубит свою молодость... Ну, а потом? Когда старость и болезни возьмут свое? Когда работать не сможет, что тогда?.. Опять к мужу вернуться?.. А если муж не примет?.. К еврею в прислуги - воду носить, в еврейском мусоре рыться?.." Христе не раз приходилось видеть еврейских прислуг - ободранных, оборванных, безносых, кривоногих... Страшно глянуть на них! А они - будто им и горя мало - перекрикиваются гнусавыми, хриплыми голосами, шутят, смеются... "Неужто и Марья дойдет до этого?.." Христя содрогнулась... "Не приведи бог!" Она сама не знает, отчего Марья так ей полюбилась. Что-то родное, что-то хорошее чувствуется в ней. С первой встречи Христя сразу к ней привязалась. Уходя в город наниматься, страх как хотела она повстречаться где-нибудь с Марьей. И ведь вот как все сложилось: они не только повстречались, но и служить им пришлось вместе. Как Христя обрадовалась, когда в чужом дворе первая ей встретилась Марья. Так бы и кинулась ей на шею, если бы Марья сразу признала ее. А то Христя здоровается, а Марья глядит на нее, как чужая. Только когда они разговорились и Христя сказала, что знает ее и видела там-то,- Марья вспомнила ее...
   - И не жалко вам было бросать свое добро? - спросила Христя.
   - Ни капельки,- спокойно ответила Марья.- Разве оно мое? - прибавила она еще спокойней.
   "Дивны дела твои, господи",- подумала Христя и стала растапливать печь.
   Христе недолго пришлось простоять около печи, недолго пришлось повозиться. И сама она проворна, да и дрова - не солома,- в минуту все поспело. Можно бы и подавать, но из сада только и слышно: раз, два, три! значит, играть в карты еще не кончили.
   - Накрывай на стол, Христя, скоро уже кончат,- сказала ей Пистина Ивановна.
   Христя накрыла и долго еще ждала в кухне - вот-вот велят подавать. Нет, не слышно. Хозяйка ушла в сад да так там и застряла.
   Христя погасила свет и вышла на черный ход. Луна высоко поднялась в небе, белым светом озаряя землю. Тихо скользит ее серебряный свет, сливаясь с легкой тенью у домов и заборов. Небо и воздух объяты серебристо-сизым пламенем; звездочки еле мерцают в голубой мгле. Воздух неподвижен - не дохнет, не зашелохнет, покоится в томительной неге, город умолкает, гасит огни и погружается в сон.
   Христя села на пороге, прислонилась головой к косяку. Тихий покой ночи баюкает ее, усыпляет мысли, сердечные тревоги и радости... Лечь бы вон там, под амбаром, на свежем воздухе - ох, и заснула бы!.. И Христя сладко зевает. Сон смыкает глаза ей, но из сада доносится смех, слышен крик... Нет, не спи, Христя, жди, пока тебя позовут!
   От скуки Христя стала озираться кругом... Переднее окно было отворено, в нем горел свет. Это окно паныча. "Что это у него так тихо, не уснул ли он?" - подумала Христя и, поднявшись, подкралась к окну.
   Он склонился за столом над белой бумагой: что-то пишет. Рука быстро бегает, выводя строку за строкой; молодое лицо, обрамленное русым пушком, то хмурится, то проясняется; черные брови то сходятся, то расходятся; на высоком белом лбу, в ясных карих глазах блуждает глубокая мысль. Он на минуту остановился, что-то пробормотал и, схватив перо, снова стал писать; только острый кончик пера заскрипел по белой бумаге.
   Христя залюбовалась его молодым лицом, таким задумчивым и таким открытым, белыми нежными руками, карими глазами, черными бровями и, залюбовавшись, подумала: "Вот неволит себя, губит молодость на такой работе!"
   - Христя, Христя! - донеслось до нее из кухни.
   Она, как ошпаренная, отскочила и побежала.
   - Вынимай жаркое и подавай. Они и до утра не кончат. Пусть стоит у них под носом, и холодное съедят, если захотят,- гневно сказала Пистина Ивановна.- А то я спать хочу,- прибавила она.
   Христя взяла жаркое и отнесла в сад.
   - Эй ты, красавица! - позвал ее Селезнев.- Принеси-ка сюда воды.
   Христя принесла воду и, ставя ее на стол, почувствовала, что кто-то прикоснулся к ее талии. Оглянулась - а это Селезнев протягивает свою длинную руку. Христя покраснела и опрометью убежала.
   - Эх, скорая, черт возьми! - сказал Селезнев.
   - А вы, капитан, по заповеди поступаете: пусть правая рука не ведает, что творит левая,- засмеялся Кныш.
   - Да просто хотелось ущипнуть...
   - Не развращайте моих слуг,- хмуро сказал Антон Петрович.
   - Нет, нет... бог с ней!.. Я - вист, а вы что? - обратился он к Кнышу.
   - Да и я повистую,- ответил Кныш.
   - Без двух,- говорит Антон Петрович, раскрывая свои карты.
   - Вы, капитан! - крикнул Кныш.
   - А черт тебя дери с твоей девкой! - крикнул капитан. И в беседке раздался неистовый хохот.
   Христя, стоя позади беседки, не поняла, о чем они говорили, и только обиженно прошептала:
   - Верзила проклятый! и стыда у него нет!
   - Затворяй окна и ложись спать! - сказала ей Пистина Ивановна, когда она вернулась в дом.
   Христя выбежала на улицу... Вокруг дома послышался стук, грохот, скрип болтов.
   - А это зачем? - донесся до нее из комнаты голос квартиранта, когда она стала затворять ставню, и белое его лицо показалось в окне.
   - Разве не надо? - спросила она.
   - Не надо,- тихо ответил он и исчез.
   - Пора уже спать! - сама не зная зачем, крикнула Христя.
   Его лицо снова показалось в окне освещенное тихой улыбкой. Христя вмиг отскочила и побежала в сени.
   Когда она легла, перед ее глазами в непроницаемой темноте запертых на засов сеней все стояло его белое лицо и тихо улыбалось ей... Она не скоро заснула, всякий раз просыпаясь, когда до слуха ее доносился оглушительный бас капитана.
   2
   Когда Христя встала, солнце поднялось уже высоко. Марья еще не возвращалась, хозяева спали. В доме царила тишина, нигде не слышно ни звука. С улицы доносился говор, шум торопливых шагов,- это народ уже спешил на базар. Христя вспомнила, что у нее мало воды, схватила ведра и побежала к соседнему колодцу за водой. Она и воды уже принесла и самовар поставила, а никто еще не вставал. "Видно, вчера допоздна просидели за картами, пан и то заспался",- подумала она, стоя посреди кухни и не зная, за что бы еще приняться.