Страница:
Прошла неделя. Настал новый год. Что-то ей принесет новый год? Сердце у нее тревожно билось. На третий день нового года с утра забежал Карпо и сказал, что после водосвятия сходка. "Может, и про вас будет разговор. Выходите,- прибавил он,- после обеда".
"Идти или нет? - думала Приська.- Пойдешь, а вдруг обо мне не будет разговору,- скажут, чего пришла? А не пойти - решат без меня. Была бы я там - все бы за себя слово молвила".
Позеленев от тревоги, Приська сновала по хате, не зная, что предпринять. Она припоминала все сны, которые снились ей за то время, как услышала она эту проклятую весть,- к добру они или к худу?.. Но и сны были, как жизнь,- страшные и невеселые: все ей снились покойники, виделась во сне новая беда... Что эти сны предвещают, что они сулят? Не отгадать ей своим умом, не постичь истомленной душой, наболевшим сердцем...
Пришел день схода. Христя и обед пораньше сварила, чтобы мать не задерживать. Глядя на мать, она и сама приуныла и не знала, чем бы ее развеселить. Приська не обедала. Да и пойдет ли еда на ум, когда завтра, может, вовсе нечего будет есть? Понесла Приська в рот ложку каши, проглотила, не жуя, и подавилась. С тем и встала из-за стола.
Крик и шум оглушил Приську на площади перед волостью, где собрался сход. Старшина, заседатели, писарь, староста стояли на крыльце и молча поглядывали на море шапок, колыхавшееся на площади. Люди сбивались кучками, громко говорили и снова расходились. Одни кричали: "Не хотим! где правда на свете?" Другие размахивали руками и вопили: "Не бывать по-вашему!" Всяк твердил свое, и на площади стоял такой гул, что не разберешь, кто чего хочет, кто за кого говорит. Приська, завидев кучку женщин, стоявших в стороне, подошла к ним. Тут были: Хвеська Лазорчишина, Килина Чип, Горпина Ткалиха, Марья Бубырка - все свои, знакомые.
- Здравствуйте! - поздоровалась Приська.
- Здравствуй. И ты, Приська, поглядеть пришла? - спросила Марья Бубырка, дебелая, краснощекая молодица.
- Экое диво, подумаешь! - сказала Приська.- Куда мне, старой, глядеть на него, дело есть.
- Что ж у тебя за дело?
Приська рассказала. Молодицы переглянулись.
- А мы вот,- пошутила Марья,- вышли поглядеть: Ткалиха - как ее мужа старшиной будут выбирать; Хвеська - с жалобой на своего - пусть посадят на неделю в холодную, чтобы знал, как ей бока обламывать; Килина - с жалобой на хлопцев, почему, мол, ее пятилетнюю дочку никто до сих пор не сватает.
Женщины смеялись шуткам Марьи. Приська только подумала: "Молодые, здоровые, зажиточные. Чего же им не смеяться?" И с тяжелым вздохом она отошла от них.
Она увидела Здора, который, собрав целую кучу народа, что-то горячо говорил и доказывал, увидела Супруненко, который, сдвинув шапку на затылок, кидался по площади от одной кучки к другой; тут встретился с Перепелицей и крикнул ему: "Смотри же!" - там бросил Васюте: "А вы поддержите!", там Кибцу, Маленькому... Он летал, как муха, и всякому бросал короткое словцо. Все молча кивали головами,- дескать, ладно! - и шли дальше либо оставались на месте.
"Это, видно, обо мне разговор идет, видно, с моей землей Грицько что-то затевает. Господи! И какой же этот Грицько нехороший. Ну зачем ему моя земля? У самого столько, что люди исполу у него берут, так нет же, и на мою еще зарится. И уродится же такой человек лихой, и выдастся же такой лютый!" - Приська чуть не заплакала.
- Ну, что, наговорились? - крикнул с крыльца старшина.- Давайте решать поскорей: дел еще много, а время уже позднее.
В передних рядах что-то невнятно закричали; Приська не дослышала слов.
- Так как же, за Омельком оставить? - спросил старшина.
- За Омельком! За Омельком!
- Пускай только ведро горелки за это поставит! - раздалось несколько голосов.
- С какой стати? - крикнул Омелько Тхир, который держал при волости станцию.
- Как это - с какой стати? Разве мало денег гребешь?
- А разгон какой? Это не то что в Свинарской волости, куда становой в год всего раза три заглянет; а у нас куда ни поедет - все через Марьяновку. Вот и готовь тройку лошадей. В прошлом году пару загнали - вот тебе и прибыль! - оправдывался Омелько.
Тут только до Приськи дошло, что говорят про станцию. Чтобы получше расслышать, она подошла поближе к крыльцу.
- Так все согласны? За Омельком? - в третий раз кричит старшина.
- Все! все... За ним!
- Ну, а теперь поговорим про наделы. Кое-кто из хозяев умер, на других есть недоимки... Что делать, как мир рассудит?
- Да кто же там? О ком толк?
- Да прочитайте, Денис Петрович,- обратился старшина к писарю. Тот начал читать, а старшина стал за ним выкрикивать.
- Кобыла Назар! Иван Швец! Данило Вернигора! Василь Воля! Пилип Притыка...
Приська вся затряслась, услышав имя мужа. Холод пробежал по всему ее телу, и она, сама не зная кому и зачем, поклонилась. Народ, услышав выкрики старшины, стал подступать к крыльцу. Несколько мужиков, пробиваясь, толкнули Приську.
- И чего еще тут эта баба мешается? - спросил рыжеусый, молодой мужик, вслед за другими поспешая вперед.
Приська отошла в сторону и насторожила слух. Мир волновался, шумел, слышались шутки, смех. "И чего тут смеяться?- думала Приська.- Думает ли кто из них, что тут человеческая участь решается? Что тут жизнь могут отнять? Верно, нет. Иначе не смеялись бы так".
Затем Приська услышала выкрики старшины, возгласы из толпы: "Отобрать! - "Не надо! Дать ему год отсрочки: не справится, тогда отобрать". Или: "Ребятишки у него маленькие, принять недоимку на мир".
Но вот старшина крикнул:
- Ну, а как с Пилипом Притыкой?
- С Пилипом? - спросило несколько голосов.
Приська замерла.
- Отобрать! - крикнул первым Грицько; за ним кто-то другой... третий.
У Приськи потемнело в глазах.
- Погоди кричать - отобрать! - слышит Приська голос Карпа.- Это дело надо рассудить.
Тут поднялся шум... Слов не слышно, слышит только Приська - кто-то бубнит, кто-то кричит: "А дочка? а сама?" И снова другой голос: "Врешь! богачи! привыкли только об себе думать, а другие с голоду пухни, подыхай!" Шум, гам и крик поднялся, какого еще не бывало. Мир снова разбился на кучки. В каждой кучке галдели мужики, в одной - погромче, в другой потише. От кучки к кучке знай бегал Карпо и кричал: "Поддержите, братцы! Что это такое? Из-за проклятых богачей бедному человеку скоро дохнуть нельзя будет. Как это можно? Где это видано? Если б вы только на нее поглядели... да вон она!" - И Карпо, ухватив Приську за рукав, потащил ее к Грицьку.
- Вот она гладкая! Вот она здоровая! - кричал Карпо Грицьку. Погляди! Поглядите, люди добрые, вот она! Вот Приська! Может она сама работать?
- У нее дочка вон какая гладкая! - кричит в свою очередь Грицько.Пусть дочка идет в люди. Почему это другие в людях живут, а ей нельзя?
- У нее одна дочка. Уйдет она в люди, так и в хате некому будет хозяйничать! - кричит Карпо.
- Да замолчите вы! замолчите! Такой подняли шум - ничего не поймешь! крикнул старшина.
Мир понемногу затих.
- Ну так как земля: остается за вдовой?
- За нею! за нею! - заревело большинство.
Грицько, красный как рак, махнул рукой и отошел в сторону. И вдруг, как ужаленный, снова рванулся вперед.
- Ну, ладно. Земля, говорите, остается за нею. А подати кто будет платить? Кто отдаст выкупное?
- Подати? Подати, известно, мир, а выкупное за землю - сама,подсказал Карпо.
- Ишь, матери ее черт! - заорал Грицько. И землю ей дай, да еще подати за нее плати.
- Ты только черта не поминай, а то знаешь, кто лукавит, того черт задавит, как бы и тебя не задавил,- отвечает Карпо.
- Где это видано? Как это можно? И подати плати и землю отдай.
- Грицько правду говорит,- послышалось несколько голосов.- Раз землю берет, пускай и подати платит.
- Люди добрые! - крикнул, подходя поближе, Карпо.- Постойте! Погодите!.. Как же так? Притыке приходилось только за одну душу платить: он ведь в ревизской сказке один. Другое дело, если б у него сын был, а то ведь он один. Теперь он умер,- кто же, как не мир, должен за него платить?
- Врешь! Не умер, а околел! - крикнул Грицько.
- Не помер Данило, болячка удавила! - сказал кто-то в толпе.
Послышался смех. Грицько не унимался.
- Все на мир да на мир. А что такое мир, как не мы? Кому приходится отдуваться, как не нам? - кричал он, надеясь доконать Приську не тем, так другим.
Мир начал склоняться на сторону Грицька.
- Да постойте, погодите! - снова кричит Карпо.- Она по закону не должна платить податей. Где это видано, чтобы вдова платила подати за покойного мужа? Откуда ей взять?
- А земля? земля? - орет Грицько.
- Что ж земля? За землю надо выкупное платить. Ну, выкупное она и будет платить, а подати с какой стати?
- Верно? Верно! - заревел мир.- Подати миром платить, а выкупное тому, кто землей владеет.
- Писать?- спрашивает старшина.
- Пишите! - кричит мир.
Грицько плюнул в сердцах, почесал в затылке и отошел в сторону. Лицо у него было красное, свирепое; пронзительные, колючие глаза погасли и глядели мрачно, как бы говоря: "Ну, теперь все пропало!" Он и в самом деле ворчал себе под нос, что теперь все пропало, раз голодранцы начинают верховодить миром... Побитым, обиженным вышел он из этого спора, который сам же затеял. Ни один из его замыслов не удался, ни одна надежда не оправдалась... Мрачный пошел он домой.
Зато Карпо обрадовался невыразимо. Он перебегал от кучки к кучке и радостно кричал:
- А что, взял? Вертел, вертел хвостом чертов Супруненко, да и довертелся! Так вам, аспидам-богачам, и надо! Спасибо, люди добрые, что поддержали!
- Теперь, Карпо, с тебя магарыч! - шутя, сказал ему высокий усатый мужик.
- С тебя! с тебя! - раздалось еще два-три голоса.
- Видали! Кто кислиц поел, а кто оскомину набил. Кто землей будет владеть, а кто магарыч ставить,- вмешался Гудзенко, который в рот не брал хмельного.
- Чего там? - крикнул Карпо.- За это можно поставить. Двугривенный в кармане... пойдем, магарыч разопьем!
- Вот душа-человек Карпо! Последним поделится... Пойдем, пойдем, ответил усатый, который, видно, был выпить не дурак.
Человек пять отделились от толпы и направились через площадь к шинку, окна которого краснели напротив. По дороге к шинку Карпо снова встретился с Приськой, которая беспомощно тыкалась, не зная, как выбраться из толпы.
- Вы все еще толчетесь здесь? - сказал он ей.- Ступайте домой. Ваше дело пошло на лад. Спасибо миру, земля осталась за вами. Ступайте домой.
- Спасибо вам, люди добрые! - тихо промолвила Приська, низко на все стороны кланяясь миру.- А тебе, Карпо, больше всего!
- Не за что. Бога благодарите. Ступайте домой да, если увидите Одарку, скажите, пусть не ждет меня, я, может, задержусь.
Приська еще раз поблагодарила и поплелась по улице.
Вечерело. Солнце, которое весь день заслоняли тучи, к вечеру выбилось из плена и, садясь за гору, озаряло все село красным светом. Отраженный снегом свет рассеивался высоко вверху и окрашивал холодный зимний воздух, казалось, воздух гудит, полыхает пламенем. По небу плыли клочья разорванных туч, темно-зеленых, почти черных, и прозрачный воздух казался от них еще прекрасней. Мороз крепчал. Из села долетал подчас бабий крик, с площади доносился несмолкаемый гомон толпы. Как-то странно было и грустно, как бывает только в зимний вечер. Приська ковыляла и ковыляла, торопясь домой. Она не замечала красоты мира, опустив голову, она думала про свое. Мысли ее не были горькими; если бы Приська не разучилась радоваться, они, быть может, были бы даже радостными; но теперь они, как и ее истомившаяся душа, были только тихи, печальны. Она думала про землю, за которую столько болела душой, которую вознамерились отнять у нее злые люди. И вот эта земля опять ее. Спасибо Карпу, он ее отвоевал. "Свет, видно не без добрых людей... не без добрых людей",- шептала Приська. Сердце ее билось чаще, слезы застилали глаза.
Около своего двора она остановилась перевести дух и оглянулась назад. Как раз напротив садилось солнце; красный, пламенеющий его диск так и искрился. "И оно радуется доброму делу",- подумалось Приське.
- Ох, ну его! как же я умаялась,- промолвила Приська, войдя в хату и опускаясь на лавку. Она дрожала всем телом и тяжело дышала.
Христя пристально посмотрела на мать, стараясь угадать по лицу, добрую весть принесла она о земле или худую. И у Христи на душе было неспокойно, глядя на мать, и она болела душой.
- Дайте-ка я помогу вам кожух снять,- сказала Христя, увидев, что мать хочет раздеться.
- Помоги, доченька... Сними, доченька... Ох! как я устала,- жаловалась Приська.- Сказано, нет сил, пропало здоровье... Кто же будет на той земле работать, если и летом так будет?
- А земля разве за нами осталась? - робко спросила Христя.
- О-ох! Спасибо добрым людям. За нами, доченька, - сказала Приська, взбираясь на печь.
Христя перекрестилась.
- Слава богу! Слава богу! - прошептала она.
- Как ни кричал Грицько, как ни шумел, как ни подстрекал народ, а не вышло по его... Спасибо Карпу... Да, из ума вон. Сбегай, доченька, к Одарке, скажи: Карпо просил передать, чтобы его не ждали, он, может, задержится. Глупая голова, пока дошла, забыла! Хорошо, хоть сейчас, вспомнила... Ах, какой он добрый человек, спасибо ему! - говорила Приська, не замечая, что Христи уже и след простыл. Но Христя скоро вернулась.
- Одарка спрашивала, где же остался Карпо? Не знаю, говорю,рассказывала она матери.
- Зашли на радостях в шинок. Спасибо им! - все повторяла мать.
- Да еще спрашивала: "Оставили ли землю за матерью?" - "Оставили",говорю. Она даже подпрыгнула от радости.
- Господи! И за что эти люди так меня любят? - удивилась Приська.Учись у них, доченька... они лучше, чем родня, добрее к нам, чем самые близкие люди. Пошли им, господи, всего, чего они только желают! Не дай бог, если бы все были такие, как Грицько: кажется, пожрали бы друг дружку. И уродится же такой злой и бессердечный! Хоть бы у самого было мало, хоть бы у самого была бедность и нужда, а то ведь добра - на десятерых станет! Так нет же, подай ему еще, сухой кусок чужого хлеба поперек горла ему стал!.. Зато и проучили его. Он - слово, а Карпо ему - десять. Все-таки мир не его, а Карпа послушал... Ушел он со сходки красный, хмурый,-делилась Приська с дочерью своей радостью, грея на печи посиневшие руки.
Христя слушала мать, а сама думала; "Вот попадись такому в снохи,- все жилы из тебя вытянет... будет грызть, пока не загрызет. Ну его совсем с его богатством! Чего же Федор увивается? Чего ему нужно? Бог с ним! Хоть он и хороший хлопец, да что он с таким отцом поделает?"
Христя не успела додумать свои мысли, как услышала шум в сенях. Она кинулась поглядеть, кто там, и на пороге встретилась с Федором.
- Здравствуйте! - поздоровался он, войдя в хату.
- Кто там? - присматриваясь, спросила с печи Приська.- Зажги огонь, Христя,- ничего не видно.
- Да это я... Федор,- ответил тот, переминаясь у порога.
"Федор? Чего это?" - подумала Приська.
- Зажги огонь, Христя! - сказала она еще раз.
- Да я сейчас.
Вскоре небольшой каганец осветил унылую хату; оранжевый свет разлился в вечернем сумраке и скользнул по фигуре Федора, который топтался у порога.
- Чего же ты стоишь, Федор? - спросила Приська.- Садись! Что скажешь хорошего?
Федор обвел глазами хату и понурился.
- Да я к вам...- отрывисто и робко начал он. Голос у него дрожал, как оборванная струна: видно, ему тяжело было говорить.
"Уж не сватать ли пришел?" - подумала Христя и поглядела на Федора. Тот стоял у порога бледный, мял шапку в руках и весь дрожал. Приська тоже это заметила... Воцарилось тягостное молчание, еще тягостней казалось ожидание.
- Отец прислал,- снова начал Федор, и снова у него пресекся голос.Сердитый пришел домой. Накинулся на меня... Хотел бить... а потом! Поди... говорит, к... скажи: я ей этого не забуду...- с трудом выговорил Федор, и слезы закапали у него из глаз.
Дочь и мать переглянулись... Прошла минута молчания, они словно погрузились в сон... Затем их разбудил громкий стук. Когда они пришли в себя, Федора уже не было.
Что это в самом деле - сон или явь? Дочь и мать переглянулись в изумлении и пожимали плечами, снова переглядывались и снова пожимали плечами, пока, наконец, Христя не разразилась смехом... Она сама не знала, чего ей стало смешно. Ее звонкий смех разносился по всей хате.
- Чего ты? - сердито спросила мать.
- Ну не дурак ли! Ну не сумасшедший ли! - воскликнула Христя и снова залилась смехом...
Это был странный смех, неистовый хохот: так смеется человек в горе или когда грудь его стеснит предчувствие беды. У Приськи холод пробежал по спине от этого смеха, она задрожала, глядя тревожными глазами на дочь. Ей сразу стало так горько, так тяжело, горе опять так придавило ей душу, недавней радости как не бывало. "Я ей этого не забуду!" - слышался ей тихий шепот Федора... "Сына прислал сказать,- думалось ей,- чтобы не забыли... Боже! какая заноза этот Грицько, какой лихой человек!"
7
Грицько прибежал домой голодный и злой. Не одну уже ночь не давала ему спать земля Притыки, как заноза сидела в сердце, торчала как бельмо на глазу. "Пусть не мне, другому достанется... только бы отобрать! Чего ей тогда оставаться в деревне? На что она будет жить? С голода опухнет... Иди, голубушка, в люди... в люди иди на старости лет... и дочку свою, гордую панночку, веди за собой; пусть на чужой работе белые ручки измажет-испачкает, а то уж очень они стали белы... Только и знает глаза пялить на хлопцев, только и знает с ума их сводить... Скорее сама сойдешь с ума... Выжить вас из деревни, а там мне на вас наплевать. А выжить надо, иначе Федор совсем пропадет. Думал, поругаю, опомнится. Кой черт! Ходит дурак дураком. Всю ночь, говорят, гулял по деревне, с колядой ходил... Не был бы дураком, так погулял бы с девкой, что мать узнала бы, как отпускать ее на целую ночь... Так ведь дурень же, дурень! Ничего не поделаешь... Надо выжить... и выживу! Любой ценой, а выживу!" - думал чуть не всю ночь перед сходом Грицько. Вспоминал, кого просил поддержать, кого бы надо еще попросить, что сказать миру, какие доводы привести. Ему и в голову не приходило, что мир может не согласиться. Статочное ли дело, чтобы мир и подати на себя взял и землю отдал? Этого никогда не будет, этого быть не может.
И вот на поди! Он обвинял всех богачей, которые за него не постояли как следует, и мир, который ума лишился и такую выкинул штуку. А хуже всего то, что Приська, эта ненавистная Приська остается со своей дочкой в деревне!.. Начнут они теперь по всей деревне трезвонить: а что, получил? а что, взял? съел?..
- Есть подавай! - крикнул он, не снимая шапки и грозно поводя глазами.
Он искал, к чему бы придраться, кого бы отругать, на ком бы сорвать накипевшую злость. В хате не нашлось ничего такого, что стояло бы или лежало не по его. Он сорвал в сердцах шапку, швырнул ее на постель, а сам полез за стол. Хивря, приметив, что Грицько пришел разъяренный, поскорее вынула борщ из печи и поставила на стол. Грицько хлебнул сгоряча и обжегся.
- Огонь даешь! - крикнул он, бросив ложку.
- А что было бы, если б холодного поднесла? - тихо огрызнулась Хивря.
- И без того я нынче обжегся... а тут еще ты со своим борщом!
- Смотри ты - я ж и виновата! - сказала, усмехнувшись, Хивря.
Грицько молчал и ждал, сопя, пока борщ хоть немного простынет.
- У нас где-то горелка была? - спросил он немного погодя.
Хивря нашла бутылку и поставила на стол. Грицько выпил чарку и снова принялся за борщ. Хивря глядела, как он хлебает ложку за ложкой.
- Чего это ты так распалился? - спросила она, видя, что Грицько все еще злится. То, бывало, придет сердитый, закусит - смотришь, и отошло у него от сердца, а тут - никак.
- Есть еще что-нибудь? - мрачно спросил он.
Хивря подала жареного поросенка. Грицько молча, сердито сопя, принялся за поросенка. Хивря больше не спрашивала; Грицько молчал. Поев, он встал из-за стола, перекрестился и лег на постель, отвернувшись лицом к стене. Хивря мыла миски, и только глухой их звон нарушал в хате немую тишину.
Грицько все думал о сегодняшнем сходе, о том, как мир его не уважил. Ему было тяжело, сердце билось все чаще, словно змея вокруг него вилась, не давала покоя. Дома он никому не поверял своих замыслов; кончив дело, надеялся зло посмеяться, а вот на поди... посмеялись над ним! Он мучается, а Приська, наверно, радуется... Да еще как дознаются дома, Федор услышит... Он, его сын, его кровь, будет радоваться вместе с Приськой?.. Нет, погоди!
Он вскочил и окинул быстрым взглядом хату.
- Где Федор? - спросил он.
- Не знаю. Мы долго ждали тебя с обедом и, не дождавшись, пообедали одни. Федор сразу же после обеда ушел.
- Уж не к своей ли чертовой теще! - воскликнул Грицько.- Никогда его дома нет. Все где-то шатается, чертов шатун!
- Да он недавно ушел,- возразила Хивря.
- Недавно... А чего шататься? Куда таскаться? Вечер на дворе. Скотина, верно, не поена?
- Да, может, он и погнал ее на водопой.
Грицько снова лег; Хивря вышла из хаты и вскоре вернулась.
- Федор скотину поил. Сейчас придет,- сказала она.
Спустя некоторое время Федор вошел в хату.
- Вы меня звали, отец?
Грицько встал и даже побледнел.
- Сейчас же поди...- дрожа, начал он,- сейчас же поди к своей теще... понял? Скажи ей от меня... скажи, что я ей этого не забуду! Пусть она зарубит себе это на носу!.. Понял?
Федор, когда гнал с водопоя скотину, слышал от хлопцев о том, что мир не уважил его отца, оставил за Приськой землю.
- Это насчет земли? - тихо спросил он.
Нож острый Грицьку эти слова: и упрек и горькую насмешку почувствовал отец в тихом вопросе сына. Он весь затрясся.
- А тебе какое дело? - крикнул он так, что даже Хивря задрожала.- Тебе какое дело, спрашиваю? Тебе велено идти, значит - иди и скажи... Туда же, спрашивает! Обрадовался, сукин сын, что отцу не повезло? Обрадовался, а?
Федор переминался с ноги на ногу.
- Вдвоем со своей любезной в глаза отцу плюете?..- И Грицько снова давай орать на всю хату, давай честить и костерить не только Приську с Христей, но и весь их род, всех их заступников. Он ругался, грозился, что всех уничтожит, всем отплатит.
- Рассердили меня - так пусть же знают, каков Грицько, когда сердится! А ты ступай к ней и скажи, что я ей этого не забуду! Только это скажи... И сейчас же возвращайся домой. Слышал?
Грицько отвернулся и снова лег.
Федор, опустив голову, стоял на пороге и мял шапку в руках. Сердце у него разрывалось, слезы душили его. Как же идти туда, как же сказать? Если бы хоть Христи не было там. А то... давно ли они шли вдвоем под его кожухом? Правда, Христя тогда обидела его... теперь она подумает, что это он мстит ей. Он? Христе!.. У Федора помутилось в глазах, захватило дух.
- Слышал? - крикнул, оглянувшись, Грицько.- Кому я говорю?
Федор затрепетал от этого крика и, как пьяный, пошел вон из хаты.
Он вышел на улицу и остановился... "Идти или не идти?" - подумал он. Сердце молотом било в груди, голова горела как в огне, и вечерний мороз не охлаждал ее, только дух от него больше захватывало.
- Идти ли? - уже вслух произнес он и, махнув рукой, побрел по улице... Прошел одну улицу, свернул в другую. Вон и церковь чернеет... Дойдя до погоста, он снова остановился... Нет, лучше на колокольне повеситься, чем идти туда! Не вернуться ли?.. "Господи, прими лучше душу мою, чем терпеть мне такую муку, такое надругательство!" - сказал он и, закрыв руками лицо, прислонился к ограде. Слезы текли ему на руки, струились между пальцами, леденели, замерзали. Он ничего не чувствовал. Новые слезы топили льдинки и все лились и лились... Казалось, им конца не будет!
- Кто там? - окликнул его сторож, ударив в колотушку.
Федор, как вор, кинулся прочь, отбежал от погоста и поплелся, сам не зная куда, по площади.
Он остановился, увидев перед собой хату Притыки. Огня в хате не было. Ему стало легче. "Может, нет дома",- подумал он и бросился во двор... Он не помнил, что говорил, не помнил, как снова очутился на улице. Он снова остановился около церкви, снова около нее пришел в себя. Стал припоминать, где был, что делал? Он смутно помнит, как доплелся до хаты, как вошел, помнит свет... Лицо Приськи показалось из-за печи страшное, измученное... На лице у Христи сияют глаза, как звезды... дальше... земля стала уходить у него из-под ног, все поплыло перед глазами, он что-то говорил... что он говорил?.. Голова у него горела, сердце бешено колотилось в груди... Он слышал чей-то смех... И вот снова он видит церковь... Не приснилось ли ему все это во сне? Правда ли, что он был у Притыки, видел Приську, видел Христю, передал то, что велел сказать отец?.. Да, да... он чувствует, что передал. Он слышит свой собственный голос: "Я ей этого не забуду!.."
Будто кто ножом пырнул в сердце Федору, когда он это вспомнил.
- Что я, подлец, наделал? Что я, негодяй, натворил? - воскликнул он, схватившись за голову. Слезы снова полились у него из глаз; прислонившись к ограде, он снова стал горько и безутешно рыдать. Теперь все пропало, все! Теперь ему лучше в проруби утопиться, чем показаться на глаза Христе... Не дурак ли он? Ну, постоял бы где-нибудь час-другой, вернулся и сказал отцу, что никого нет дома. Так нет же!.. "Пошел, понесла нелегкая, черт меня дернул!.. И теперь то, что было мне всего дороже, я сам своими руками задушил... О, проклятый я, проклятый!" Он сжимал руками голову и плакал, плакал.
Пока Федор мучился около церкви, Грицько размышлял, лежа на постели: "Ловко я это придумал. Отучится чертов дурень бегать за этой потаскушкой: пойдет в другой раз, сами прогонят. Ловко, ловко... молодчина, Грицько!" И Грицько тихонько ухмылялся.
"Идти или нет? - думала Приська.- Пойдешь, а вдруг обо мне не будет разговору,- скажут, чего пришла? А не пойти - решат без меня. Была бы я там - все бы за себя слово молвила".
Позеленев от тревоги, Приська сновала по хате, не зная, что предпринять. Она припоминала все сны, которые снились ей за то время, как услышала она эту проклятую весть,- к добру они или к худу?.. Но и сны были, как жизнь,- страшные и невеселые: все ей снились покойники, виделась во сне новая беда... Что эти сны предвещают, что они сулят? Не отгадать ей своим умом, не постичь истомленной душой, наболевшим сердцем...
Пришел день схода. Христя и обед пораньше сварила, чтобы мать не задерживать. Глядя на мать, она и сама приуныла и не знала, чем бы ее развеселить. Приська не обедала. Да и пойдет ли еда на ум, когда завтра, может, вовсе нечего будет есть? Понесла Приська в рот ложку каши, проглотила, не жуя, и подавилась. С тем и встала из-за стола.
Крик и шум оглушил Приську на площади перед волостью, где собрался сход. Старшина, заседатели, писарь, староста стояли на крыльце и молча поглядывали на море шапок, колыхавшееся на площади. Люди сбивались кучками, громко говорили и снова расходились. Одни кричали: "Не хотим! где правда на свете?" Другие размахивали руками и вопили: "Не бывать по-вашему!" Всяк твердил свое, и на площади стоял такой гул, что не разберешь, кто чего хочет, кто за кого говорит. Приська, завидев кучку женщин, стоявших в стороне, подошла к ним. Тут были: Хвеська Лазорчишина, Килина Чип, Горпина Ткалиха, Марья Бубырка - все свои, знакомые.
- Здравствуйте! - поздоровалась Приська.
- Здравствуй. И ты, Приська, поглядеть пришла? - спросила Марья Бубырка, дебелая, краснощекая молодица.
- Экое диво, подумаешь! - сказала Приська.- Куда мне, старой, глядеть на него, дело есть.
- Что ж у тебя за дело?
Приська рассказала. Молодицы переглянулись.
- А мы вот,- пошутила Марья,- вышли поглядеть: Ткалиха - как ее мужа старшиной будут выбирать; Хвеська - с жалобой на своего - пусть посадят на неделю в холодную, чтобы знал, как ей бока обламывать; Килина - с жалобой на хлопцев, почему, мол, ее пятилетнюю дочку никто до сих пор не сватает.
Женщины смеялись шуткам Марьи. Приська только подумала: "Молодые, здоровые, зажиточные. Чего же им не смеяться?" И с тяжелым вздохом она отошла от них.
Она увидела Здора, который, собрав целую кучу народа, что-то горячо говорил и доказывал, увидела Супруненко, который, сдвинув шапку на затылок, кидался по площади от одной кучки к другой; тут встретился с Перепелицей и крикнул ему: "Смотри же!" - там бросил Васюте: "А вы поддержите!", там Кибцу, Маленькому... Он летал, как муха, и всякому бросал короткое словцо. Все молча кивали головами,- дескать, ладно! - и шли дальше либо оставались на месте.
"Это, видно, обо мне разговор идет, видно, с моей землей Грицько что-то затевает. Господи! И какой же этот Грицько нехороший. Ну зачем ему моя земля? У самого столько, что люди исполу у него берут, так нет же, и на мою еще зарится. И уродится же такой человек лихой, и выдастся же такой лютый!" - Приська чуть не заплакала.
- Ну, что, наговорились? - крикнул с крыльца старшина.- Давайте решать поскорей: дел еще много, а время уже позднее.
В передних рядах что-то невнятно закричали; Приська не дослышала слов.
- Так как же, за Омельком оставить? - спросил старшина.
- За Омельком! За Омельком!
- Пускай только ведро горелки за это поставит! - раздалось несколько голосов.
- С какой стати? - крикнул Омелько Тхир, который держал при волости станцию.
- Как это - с какой стати? Разве мало денег гребешь?
- А разгон какой? Это не то что в Свинарской волости, куда становой в год всего раза три заглянет; а у нас куда ни поедет - все через Марьяновку. Вот и готовь тройку лошадей. В прошлом году пару загнали - вот тебе и прибыль! - оправдывался Омелько.
Тут только до Приськи дошло, что говорят про станцию. Чтобы получше расслышать, она подошла поближе к крыльцу.
- Так все согласны? За Омельком? - в третий раз кричит старшина.
- Все! все... За ним!
- Ну, а теперь поговорим про наделы. Кое-кто из хозяев умер, на других есть недоимки... Что делать, как мир рассудит?
- Да кто же там? О ком толк?
- Да прочитайте, Денис Петрович,- обратился старшина к писарю. Тот начал читать, а старшина стал за ним выкрикивать.
- Кобыла Назар! Иван Швец! Данило Вернигора! Василь Воля! Пилип Притыка...
Приська вся затряслась, услышав имя мужа. Холод пробежал по всему ее телу, и она, сама не зная кому и зачем, поклонилась. Народ, услышав выкрики старшины, стал подступать к крыльцу. Несколько мужиков, пробиваясь, толкнули Приську.
- И чего еще тут эта баба мешается? - спросил рыжеусый, молодой мужик, вслед за другими поспешая вперед.
Приська отошла в сторону и насторожила слух. Мир волновался, шумел, слышались шутки, смех. "И чего тут смеяться?- думала Приська.- Думает ли кто из них, что тут человеческая участь решается? Что тут жизнь могут отнять? Верно, нет. Иначе не смеялись бы так".
Затем Приська услышала выкрики старшины, возгласы из толпы: "Отобрать! - "Не надо! Дать ему год отсрочки: не справится, тогда отобрать". Или: "Ребятишки у него маленькие, принять недоимку на мир".
Но вот старшина крикнул:
- Ну, а как с Пилипом Притыкой?
- С Пилипом? - спросило несколько голосов.
Приська замерла.
- Отобрать! - крикнул первым Грицько; за ним кто-то другой... третий.
У Приськи потемнело в глазах.
- Погоди кричать - отобрать! - слышит Приська голос Карпа.- Это дело надо рассудить.
Тут поднялся шум... Слов не слышно, слышит только Приська - кто-то бубнит, кто-то кричит: "А дочка? а сама?" И снова другой голос: "Врешь! богачи! привыкли только об себе думать, а другие с голоду пухни, подыхай!" Шум, гам и крик поднялся, какого еще не бывало. Мир снова разбился на кучки. В каждой кучке галдели мужики, в одной - погромче, в другой потише. От кучки к кучке знай бегал Карпо и кричал: "Поддержите, братцы! Что это такое? Из-за проклятых богачей бедному человеку скоро дохнуть нельзя будет. Как это можно? Где это видано? Если б вы только на нее поглядели... да вон она!" - И Карпо, ухватив Приську за рукав, потащил ее к Грицьку.
- Вот она гладкая! Вот она здоровая! - кричал Карпо Грицьку. Погляди! Поглядите, люди добрые, вот она! Вот Приська! Может она сама работать?
- У нее дочка вон какая гладкая! - кричит в свою очередь Грицько.Пусть дочка идет в люди. Почему это другие в людях живут, а ей нельзя?
- У нее одна дочка. Уйдет она в люди, так и в хате некому будет хозяйничать! - кричит Карпо.
- Да замолчите вы! замолчите! Такой подняли шум - ничего не поймешь! крикнул старшина.
Мир понемногу затих.
- Ну так как земля: остается за вдовой?
- За нею! за нею! - заревело большинство.
Грицько, красный как рак, махнул рукой и отошел в сторону. И вдруг, как ужаленный, снова рванулся вперед.
- Ну, ладно. Земля, говорите, остается за нею. А подати кто будет платить? Кто отдаст выкупное?
- Подати? Подати, известно, мир, а выкупное за землю - сама,подсказал Карпо.
- Ишь, матери ее черт! - заорал Грицько. И землю ей дай, да еще подати за нее плати.
- Ты только черта не поминай, а то знаешь, кто лукавит, того черт задавит, как бы и тебя не задавил,- отвечает Карпо.
- Где это видано? Как это можно? И подати плати и землю отдай.
- Грицько правду говорит,- послышалось несколько голосов.- Раз землю берет, пускай и подати платит.
- Люди добрые! - крикнул, подходя поближе, Карпо.- Постойте! Погодите!.. Как же так? Притыке приходилось только за одну душу платить: он ведь в ревизской сказке один. Другое дело, если б у него сын был, а то ведь он один. Теперь он умер,- кто же, как не мир, должен за него платить?
- Врешь! Не умер, а околел! - крикнул Грицько.
- Не помер Данило, болячка удавила! - сказал кто-то в толпе.
Послышался смех. Грицько не унимался.
- Все на мир да на мир. А что такое мир, как не мы? Кому приходится отдуваться, как не нам? - кричал он, надеясь доконать Приську не тем, так другим.
Мир начал склоняться на сторону Грицька.
- Да постойте, погодите! - снова кричит Карпо.- Она по закону не должна платить податей. Где это видано, чтобы вдова платила подати за покойного мужа? Откуда ей взять?
- А земля? земля? - орет Грицько.
- Что ж земля? За землю надо выкупное платить. Ну, выкупное она и будет платить, а подати с какой стати?
- Верно? Верно! - заревел мир.- Подати миром платить, а выкупное тому, кто землей владеет.
- Писать?- спрашивает старшина.
- Пишите! - кричит мир.
Грицько плюнул в сердцах, почесал в затылке и отошел в сторону. Лицо у него было красное, свирепое; пронзительные, колючие глаза погасли и глядели мрачно, как бы говоря: "Ну, теперь все пропало!" Он и в самом деле ворчал себе под нос, что теперь все пропало, раз голодранцы начинают верховодить миром... Побитым, обиженным вышел он из этого спора, который сам же затеял. Ни один из его замыслов не удался, ни одна надежда не оправдалась... Мрачный пошел он домой.
Зато Карпо обрадовался невыразимо. Он перебегал от кучки к кучке и радостно кричал:
- А что, взял? Вертел, вертел хвостом чертов Супруненко, да и довертелся! Так вам, аспидам-богачам, и надо! Спасибо, люди добрые, что поддержали!
- Теперь, Карпо, с тебя магарыч! - шутя, сказал ему высокий усатый мужик.
- С тебя! с тебя! - раздалось еще два-три голоса.
- Видали! Кто кислиц поел, а кто оскомину набил. Кто землей будет владеть, а кто магарыч ставить,- вмешался Гудзенко, который в рот не брал хмельного.
- Чего там? - крикнул Карпо.- За это можно поставить. Двугривенный в кармане... пойдем, магарыч разопьем!
- Вот душа-человек Карпо! Последним поделится... Пойдем, пойдем, ответил усатый, который, видно, был выпить не дурак.
Человек пять отделились от толпы и направились через площадь к шинку, окна которого краснели напротив. По дороге к шинку Карпо снова встретился с Приськой, которая беспомощно тыкалась, не зная, как выбраться из толпы.
- Вы все еще толчетесь здесь? - сказал он ей.- Ступайте домой. Ваше дело пошло на лад. Спасибо миру, земля осталась за вами. Ступайте домой.
- Спасибо вам, люди добрые! - тихо промолвила Приська, низко на все стороны кланяясь миру.- А тебе, Карпо, больше всего!
- Не за что. Бога благодарите. Ступайте домой да, если увидите Одарку, скажите, пусть не ждет меня, я, может, задержусь.
Приська еще раз поблагодарила и поплелась по улице.
Вечерело. Солнце, которое весь день заслоняли тучи, к вечеру выбилось из плена и, садясь за гору, озаряло все село красным светом. Отраженный снегом свет рассеивался высоко вверху и окрашивал холодный зимний воздух, казалось, воздух гудит, полыхает пламенем. По небу плыли клочья разорванных туч, темно-зеленых, почти черных, и прозрачный воздух казался от них еще прекрасней. Мороз крепчал. Из села долетал подчас бабий крик, с площади доносился несмолкаемый гомон толпы. Как-то странно было и грустно, как бывает только в зимний вечер. Приська ковыляла и ковыляла, торопясь домой. Она не замечала красоты мира, опустив голову, она думала про свое. Мысли ее не были горькими; если бы Приська не разучилась радоваться, они, быть может, были бы даже радостными; но теперь они, как и ее истомившаяся душа, были только тихи, печальны. Она думала про землю, за которую столько болела душой, которую вознамерились отнять у нее злые люди. И вот эта земля опять ее. Спасибо Карпу, он ее отвоевал. "Свет, видно не без добрых людей... не без добрых людей",- шептала Приська. Сердце ее билось чаще, слезы застилали глаза.
Около своего двора она остановилась перевести дух и оглянулась назад. Как раз напротив садилось солнце; красный, пламенеющий его диск так и искрился. "И оно радуется доброму делу",- подумалось Приське.
- Ох, ну его! как же я умаялась,- промолвила Приська, войдя в хату и опускаясь на лавку. Она дрожала всем телом и тяжело дышала.
Христя пристально посмотрела на мать, стараясь угадать по лицу, добрую весть принесла она о земле или худую. И у Христи на душе было неспокойно, глядя на мать, и она болела душой.
- Дайте-ка я помогу вам кожух снять,- сказала Христя, увидев, что мать хочет раздеться.
- Помоги, доченька... Сними, доченька... Ох! как я устала,- жаловалась Приська.- Сказано, нет сил, пропало здоровье... Кто же будет на той земле работать, если и летом так будет?
- А земля разве за нами осталась? - робко спросила Христя.
- О-ох! Спасибо добрым людям. За нами, доченька, - сказала Приська, взбираясь на печь.
Христя перекрестилась.
- Слава богу! Слава богу! - прошептала она.
- Как ни кричал Грицько, как ни шумел, как ни подстрекал народ, а не вышло по его... Спасибо Карпу... Да, из ума вон. Сбегай, доченька, к Одарке, скажи: Карпо просил передать, чтобы его не ждали, он, может, задержится. Глупая голова, пока дошла, забыла! Хорошо, хоть сейчас, вспомнила... Ах, какой он добрый человек, спасибо ему! - говорила Приська, не замечая, что Христи уже и след простыл. Но Христя скоро вернулась.
- Одарка спрашивала, где же остался Карпо? Не знаю, говорю,рассказывала она матери.
- Зашли на радостях в шинок. Спасибо им! - все повторяла мать.
- Да еще спрашивала: "Оставили ли землю за матерью?" - "Оставили",говорю. Она даже подпрыгнула от радости.
- Господи! И за что эти люди так меня любят? - удивилась Приська.Учись у них, доченька... они лучше, чем родня, добрее к нам, чем самые близкие люди. Пошли им, господи, всего, чего они только желают! Не дай бог, если бы все были такие, как Грицько: кажется, пожрали бы друг дружку. И уродится же такой злой и бессердечный! Хоть бы у самого было мало, хоть бы у самого была бедность и нужда, а то ведь добра - на десятерых станет! Так нет же, подай ему еще, сухой кусок чужого хлеба поперек горла ему стал!.. Зато и проучили его. Он - слово, а Карпо ему - десять. Все-таки мир не его, а Карпа послушал... Ушел он со сходки красный, хмурый,-делилась Приська с дочерью своей радостью, грея на печи посиневшие руки.
Христя слушала мать, а сама думала; "Вот попадись такому в снохи,- все жилы из тебя вытянет... будет грызть, пока не загрызет. Ну его совсем с его богатством! Чего же Федор увивается? Чего ему нужно? Бог с ним! Хоть он и хороший хлопец, да что он с таким отцом поделает?"
Христя не успела додумать свои мысли, как услышала шум в сенях. Она кинулась поглядеть, кто там, и на пороге встретилась с Федором.
- Здравствуйте! - поздоровался он, войдя в хату.
- Кто там? - присматриваясь, спросила с печи Приська.- Зажги огонь, Христя,- ничего не видно.
- Да это я... Федор,- ответил тот, переминаясь у порога.
"Федор? Чего это?" - подумала Приська.
- Зажги огонь, Христя! - сказала она еще раз.
- Да я сейчас.
Вскоре небольшой каганец осветил унылую хату; оранжевый свет разлился в вечернем сумраке и скользнул по фигуре Федора, который топтался у порога.
- Чего же ты стоишь, Федор? - спросила Приська.- Садись! Что скажешь хорошего?
Федор обвел глазами хату и понурился.
- Да я к вам...- отрывисто и робко начал он. Голос у него дрожал, как оборванная струна: видно, ему тяжело было говорить.
"Уж не сватать ли пришел?" - подумала Христя и поглядела на Федора. Тот стоял у порога бледный, мял шапку в руках и весь дрожал. Приська тоже это заметила... Воцарилось тягостное молчание, еще тягостней казалось ожидание.
- Отец прислал,- снова начал Федор, и снова у него пресекся голос.Сердитый пришел домой. Накинулся на меня... Хотел бить... а потом! Поди... говорит, к... скажи: я ей этого не забуду...- с трудом выговорил Федор, и слезы закапали у него из глаз.
Дочь и мать переглянулись... Прошла минута молчания, они словно погрузились в сон... Затем их разбудил громкий стук. Когда они пришли в себя, Федора уже не было.
Что это в самом деле - сон или явь? Дочь и мать переглянулись в изумлении и пожимали плечами, снова переглядывались и снова пожимали плечами, пока, наконец, Христя не разразилась смехом... Она сама не знала, чего ей стало смешно. Ее звонкий смех разносился по всей хате.
- Чего ты? - сердито спросила мать.
- Ну не дурак ли! Ну не сумасшедший ли! - воскликнула Христя и снова залилась смехом...
Это был странный смех, неистовый хохот: так смеется человек в горе или когда грудь его стеснит предчувствие беды. У Приськи холод пробежал по спине от этого смеха, она задрожала, глядя тревожными глазами на дочь. Ей сразу стало так горько, так тяжело, горе опять так придавило ей душу, недавней радости как не бывало. "Я ей этого не забуду!" - слышался ей тихий шепот Федора... "Сына прислал сказать,- думалось ей,- чтобы не забыли... Боже! какая заноза этот Грицько, какой лихой человек!"
7
Грицько прибежал домой голодный и злой. Не одну уже ночь не давала ему спать земля Притыки, как заноза сидела в сердце, торчала как бельмо на глазу. "Пусть не мне, другому достанется... только бы отобрать! Чего ей тогда оставаться в деревне? На что она будет жить? С голода опухнет... Иди, голубушка, в люди... в люди иди на старости лет... и дочку свою, гордую панночку, веди за собой; пусть на чужой работе белые ручки измажет-испачкает, а то уж очень они стали белы... Только и знает глаза пялить на хлопцев, только и знает с ума их сводить... Скорее сама сойдешь с ума... Выжить вас из деревни, а там мне на вас наплевать. А выжить надо, иначе Федор совсем пропадет. Думал, поругаю, опомнится. Кой черт! Ходит дурак дураком. Всю ночь, говорят, гулял по деревне, с колядой ходил... Не был бы дураком, так погулял бы с девкой, что мать узнала бы, как отпускать ее на целую ночь... Так ведь дурень же, дурень! Ничего не поделаешь... Надо выжить... и выживу! Любой ценой, а выживу!" - думал чуть не всю ночь перед сходом Грицько. Вспоминал, кого просил поддержать, кого бы надо еще попросить, что сказать миру, какие доводы привести. Ему и в голову не приходило, что мир может не согласиться. Статочное ли дело, чтобы мир и подати на себя взял и землю отдал? Этого никогда не будет, этого быть не может.
И вот на поди! Он обвинял всех богачей, которые за него не постояли как следует, и мир, который ума лишился и такую выкинул штуку. А хуже всего то, что Приська, эта ненавистная Приська остается со своей дочкой в деревне!.. Начнут они теперь по всей деревне трезвонить: а что, получил? а что, взял? съел?..
- Есть подавай! - крикнул он, не снимая шапки и грозно поводя глазами.
Он искал, к чему бы придраться, кого бы отругать, на ком бы сорвать накипевшую злость. В хате не нашлось ничего такого, что стояло бы или лежало не по его. Он сорвал в сердцах шапку, швырнул ее на постель, а сам полез за стол. Хивря, приметив, что Грицько пришел разъяренный, поскорее вынула борщ из печи и поставила на стол. Грицько хлебнул сгоряча и обжегся.
- Огонь даешь! - крикнул он, бросив ложку.
- А что было бы, если б холодного поднесла? - тихо огрызнулась Хивря.
- И без того я нынче обжегся... а тут еще ты со своим борщом!
- Смотри ты - я ж и виновата! - сказала, усмехнувшись, Хивря.
Грицько молчал и ждал, сопя, пока борщ хоть немного простынет.
- У нас где-то горелка была? - спросил он немного погодя.
Хивря нашла бутылку и поставила на стол. Грицько выпил чарку и снова принялся за борщ. Хивря глядела, как он хлебает ложку за ложкой.
- Чего это ты так распалился? - спросила она, видя, что Грицько все еще злится. То, бывало, придет сердитый, закусит - смотришь, и отошло у него от сердца, а тут - никак.
- Есть еще что-нибудь? - мрачно спросил он.
Хивря подала жареного поросенка. Грицько молча, сердито сопя, принялся за поросенка. Хивря больше не спрашивала; Грицько молчал. Поев, он встал из-за стола, перекрестился и лег на постель, отвернувшись лицом к стене. Хивря мыла миски, и только глухой их звон нарушал в хате немую тишину.
Грицько все думал о сегодняшнем сходе, о том, как мир его не уважил. Ему было тяжело, сердце билось все чаще, словно змея вокруг него вилась, не давала покоя. Дома он никому не поверял своих замыслов; кончив дело, надеялся зло посмеяться, а вот на поди... посмеялись над ним! Он мучается, а Приська, наверно, радуется... Да еще как дознаются дома, Федор услышит... Он, его сын, его кровь, будет радоваться вместе с Приськой?.. Нет, погоди!
Он вскочил и окинул быстрым взглядом хату.
- Где Федор? - спросил он.
- Не знаю. Мы долго ждали тебя с обедом и, не дождавшись, пообедали одни. Федор сразу же после обеда ушел.
- Уж не к своей ли чертовой теще! - воскликнул Грицько.- Никогда его дома нет. Все где-то шатается, чертов шатун!
- Да он недавно ушел,- возразила Хивря.
- Недавно... А чего шататься? Куда таскаться? Вечер на дворе. Скотина, верно, не поена?
- Да, может, он и погнал ее на водопой.
Грицько снова лег; Хивря вышла из хаты и вскоре вернулась.
- Федор скотину поил. Сейчас придет,- сказала она.
Спустя некоторое время Федор вошел в хату.
- Вы меня звали, отец?
Грицько встал и даже побледнел.
- Сейчас же поди...- дрожа, начал он,- сейчас же поди к своей теще... понял? Скажи ей от меня... скажи, что я ей этого не забуду! Пусть она зарубит себе это на носу!.. Понял?
Федор, когда гнал с водопоя скотину, слышал от хлопцев о том, что мир не уважил его отца, оставил за Приськой землю.
- Это насчет земли? - тихо спросил он.
Нож острый Грицьку эти слова: и упрек и горькую насмешку почувствовал отец в тихом вопросе сына. Он весь затрясся.
- А тебе какое дело? - крикнул он так, что даже Хивря задрожала.- Тебе какое дело, спрашиваю? Тебе велено идти, значит - иди и скажи... Туда же, спрашивает! Обрадовался, сукин сын, что отцу не повезло? Обрадовался, а?
Федор переминался с ноги на ногу.
- Вдвоем со своей любезной в глаза отцу плюете?..- И Грицько снова давай орать на всю хату, давай честить и костерить не только Приську с Христей, но и весь их род, всех их заступников. Он ругался, грозился, что всех уничтожит, всем отплатит.
- Рассердили меня - так пусть же знают, каков Грицько, когда сердится! А ты ступай к ней и скажи, что я ей этого не забуду! Только это скажи... И сейчас же возвращайся домой. Слышал?
Грицько отвернулся и снова лег.
Федор, опустив голову, стоял на пороге и мял шапку в руках. Сердце у него разрывалось, слезы душили его. Как же идти туда, как же сказать? Если бы хоть Христи не было там. А то... давно ли они шли вдвоем под его кожухом? Правда, Христя тогда обидела его... теперь она подумает, что это он мстит ей. Он? Христе!.. У Федора помутилось в глазах, захватило дух.
- Слышал? - крикнул, оглянувшись, Грицько.- Кому я говорю?
Федор затрепетал от этого крика и, как пьяный, пошел вон из хаты.
Он вышел на улицу и остановился... "Идти или не идти?" - подумал он. Сердце молотом било в груди, голова горела как в огне, и вечерний мороз не охлаждал ее, только дух от него больше захватывало.
- Идти ли? - уже вслух произнес он и, махнув рукой, побрел по улице... Прошел одну улицу, свернул в другую. Вон и церковь чернеет... Дойдя до погоста, он снова остановился... Нет, лучше на колокольне повеситься, чем идти туда! Не вернуться ли?.. "Господи, прими лучше душу мою, чем терпеть мне такую муку, такое надругательство!" - сказал он и, закрыв руками лицо, прислонился к ограде. Слезы текли ему на руки, струились между пальцами, леденели, замерзали. Он ничего не чувствовал. Новые слезы топили льдинки и все лились и лились... Казалось, им конца не будет!
- Кто там? - окликнул его сторож, ударив в колотушку.
Федор, как вор, кинулся прочь, отбежал от погоста и поплелся, сам не зная куда, по площади.
Он остановился, увидев перед собой хату Притыки. Огня в хате не было. Ему стало легче. "Может, нет дома",- подумал он и бросился во двор... Он не помнил, что говорил, не помнил, как снова очутился на улице. Он снова остановился около церкви, снова около нее пришел в себя. Стал припоминать, где был, что делал? Он смутно помнит, как доплелся до хаты, как вошел, помнит свет... Лицо Приськи показалось из-за печи страшное, измученное... На лице у Христи сияют глаза, как звезды... дальше... земля стала уходить у него из-под ног, все поплыло перед глазами, он что-то говорил... что он говорил?.. Голова у него горела, сердце бешено колотилось в груди... Он слышал чей-то смех... И вот снова он видит церковь... Не приснилось ли ему все это во сне? Правда ли, что он был у Притыки, видел Приську, видел Христю, передал то, что велел сказать отец?.. Да, да... он чувствует, что передал. Он слышит свой собственный голос: "Я ей этого не забуду!.."
Будто кто ножом пырнул в сердце Федору, когда он это вспомнил.
- Что я, подлец, наделал? Что я, негодяй, натворил? - воскликнул он, схватившись за голову. Слезы снова полились у него из глаз; прислонившись к ограде, он снова стал горько и безутешно рыдать. Теперь все пропало, все! Теперь ему лучше в проруби утопиться, чем показаться на глаза Христе... Не дурак ли он? Ну, постоял бы где-нибудь час-другой, вернулся и сказал отцу, что никого нет дома. Так нет же!.. "Пошел, понесла нелегкая, черт меня дернул!.. И теперь то, что было мне всего дороже, я сам своими руками задушил... О, проклятый я, проклятый!" Он сжимал руками голову и плакал, плакал.
Пока Федор мучился около церкви, Грицько размышлял, лежа на постели: "Ловко я это придумал. Отучится чертов дурень бегать за этой потаскушкой: пойдет в другой раз, сами прогонят. Ловко, ловко... молодчина, Грицько!" И Грицько тихонько ухмылялся.