Мирный Панас. Гулящая

   "Господи! что с нею сталось?" - подумала Одарка, придя через три дня проведать Приську. Она бы, может, и не пришла, да видела, что за три дня никто не показался около хаты Приськи, никто мимо не прошел, а дверь из сеней, как и в первый день, была отворена настежь... "Может, умерла Приська",- подумала Одарка и, дрожа от страха, пошла узнать.
   - Тетенька! Вы еще живы тут? - тихо спросила Одарка, подойдя к Приське.
   Оттого ли, что Приська целых три дня человеческой речи не слышала, оттого ли, что в голосе Одарки почудились ей нежность и ласка,- только Приська вздрогнула, словно обрадовалась, и раскрыла запухшие глаза. Она пыталась что-то сказать; шевелила губами, но, так ничего и не сказав, безнадежно махнула рукой.
   - А я насилу выбралась к вам. Так некогда, так некогда! Карпо в поле, пока управишься по хозяйству, смотришь, пора обед ему нести...оправдывалась Одарка перед Приськой.
   Приська молчала.
   - Как же вас господь бог милует? - снова начала Одарка.- Что это за напасть такая на вас?
   - Напасть? - глухо проговорила Приська.- Что это ты за слово сказала? Какая напасть? - И Приська безумным взглядом обвела хату.
   Мороз пробежал у Одарки по спине от этого голоса и от этого взгляда... Подождав, пока Приська успокоится, она спросила:
   - Тетенька! вы меня узнаете?
   - Тебя? Как же мне тебя не узнать! - со страшной усмешкой ответила Приська.
   - Кто ж я такая?
   Приська снова про себя усмехнулась.
   - Кто ты такая?..- прошептала старуха.- Человек! - с ударением произнесла она.
   Одарка перекрестилась и со вздохом промолвила:
   - Не узнает уже...
   - А зачем ты пришла? - немного погодя спросила Приська.
   - Как зачем? Проведать вас, узнать, как живете? Может, вам поесть сварить?
   - Поесть?.. Живем? То-то и горе, что живем,- сказала она, и лицо у нее перекосилось, задрожало. Послышался стон, глухой, сдавленный хрип - и слезы полились из глаз старухи.
   Глядя на мучения Приськи, сердце у Одарки эаныло, заболело.
   - Тетенька! Да я же ваша соседка... Одарка,- не зная, что сказать, назвала себя Одарка, склоняясь над старухой. Та снова затихла, снова подняла на нее заплаканные глаза. Теперь они у нее были налиты кровью, а зрачки словно туман застлал и заслонил их страшный нестерпимый блеск.
   - Я знаю, что ты Одарка,- успокоившись, сказала старуха.- По голосу узнаю... Спасибо, что не забыла.
   - Может, вам, тетенька, чего-нибудь нужно? - спросила обрадованная Одарка.
   - Чего же мне теперь нужно? Смерть мне нужна, так ты ведь ее не принесла и не принесешь.
   - Бог с вами, тетенька! Что это вы заладили: смерть да смерть...
   - Ну, а чего же мне нужно? Скажи - чего?
   - Чего? Вы ели что-нибудь?
   - Ела?.. Конечно, ела, ведь вот видишь, живу... Только в горле у меня что-то пересохло, губы запеклись...
   - Что же вам - попить дать?
   - Дай, пожалуйста.
   Одарка бросилась к кадке, а от нее уже затхлостью пахнет. Она поскорее вылила воду из кружки и опрометью бросилась к себе во двор. Мигом принесла она целое ведро холодной воды из колодца и подала старухе полную кружку. Приська, пошатываясь, приподнялась и с жадностью припала к кружке, так и не отняв губ, пока не выпила всю воду до капли.
   - Ох! будто я свет опять увидала! - со стоном сказала она и снова стала устраиваться на постели, укладываться.
   - Подождите, а вам постелю,- спохватилась Одарка и быстро положила подушку к стене, а постель застлала рядном. Старуха не перелезла перекатилась на это логово.
   - Спасибо тебе, Одарка,- поблагодарила Приська. укладываясь.- Ожила я от твоей воды... То у меня все болело, а то сразу занемело, застыло... Вот только тут,- и она показала на сердце,- не перестает.
   - Может, вы и в самом деле съели бы чего-нибудь? Скажите,- я сварю или из дому принесу... Может, борща и каши?..
   - Нет, не хочу...- И старуха задумалась, закрыла глаза.
   Сон ли одолевал ее, или глаза закрывались от слабости?.. Одарка, увидев, что старуха впадает в забытье, попрощалась и ушла.
   "Пусть поспит немного, отдохнет; может, и поправится... Слаба, слаба стала! Видно, недолго уж жить ей осталось",- думала она, возвращаясь домой.
   - Ну, как? Как она там? - спросил ее Карпо. - Как? Да хорошо, если три дня протянет. - Вот тебе и на! и попа позвать некому...
   Оба примолкли.
   - Напилась воды,- после долгого молчания стала рассказывать Одарка,повернулась на другой бок... Я постелила ей... и стала она забываться... Пускай отдохнет немного, а к вечеру я схожу узнаю.
   Солнце заходило, в небе стояло красное зарево заката. Оно не проникало в хату Приськи: окна хаты были обращены на восток. Вечерние тени, унылый сумрак встретили в хате Одарку; только в окнах дрожал желтый отблеск, словно кто сослепу мигал мутными глазами. Приська, желтая как воск, лежала на постели тихо-тихо, как будто не дышала. Одарка боязливо подошла к ней и нагнулась послушать - жива ли она. То ли глаза у Одарки такие, то ли черная тень от нее упала на Приську и разбудила ее?.. Приська пошевельнулась, раскрыла глаза.
   - Спали? - спросила Одарка.- А я иду и боюсь, как бы не разбудить.
   Приська поглядела на нее.
   - Это ты, Одарка?.. Сядь...- тихо произнесла она, показав пальцем место около себя.
   Одарка села.
   - О-ох! - со стоном еще тише заговорила Приська.- Я вот лежала, закрывши глаза... И так хорошо мне, так тихо... спокойно... Слышу, стынет у меня все внутри, холодеет... а хорошо... Не поверишь, Одарка, как мне жизнь опостылела!.. Хватит уж, всему есть конец!.. Я скоро умру. Может, и умерла бы уже, да тебя дожидалась... Ты одна еще добра ко мне... Такой сегодня целебной воды мне дала, что у меня от нее все сразу затихло... Спасибо тебе... О-ох! Все против меня, все... только ты одна... Господь заплатит тебе.
   Одарка пыталась что-то сказать.
   - Погоди...- перебила ее Приська.- Я хочу все тебе сказать... все... А то, может, в другой раз и не придется!.. Послушай... Я скоро умру... Коли... коли доведется тебе увидеть дочку... Христю... скажи ей... Скажи: я прощаю ей... Я не верю... что она на такое решилась... Благо... А это кто из-за спины у тебя выглядывает?..- в испуге крикнула Приська и вся затряслась... Судорога пробежала по ее лицу, рот перекосился, глаза раскрылись.
   Одарка видела, как угасает в них последняя искра жизни... Она бросилась было к старухе, но так и замерла!.. Желтый отблеск ворвался в хату, осветил на мгновение почернелое лицо старухи с холодными, померкшими глазами и погас... Все сразу покрыла черная непроницаемая тень... Или, может, это потемнело в глазах у Одарки?..
   Когда она пришла в себя, Приська лежала перед нею бездыханная, выкатив мутные, холодные глаза.
   Одарка сорвала поскорее платок с плеч и закрыла лицо старухи.
   - Ну, как? - снова спросил Карпо, когда она вернулась домой.
   - Умерла...- мрачно ответила Одарка.
   Карпо вытаращил глаза.
   - Что ты говоришь? - крикнул он, не зная, послышалось ли ему, или в самом деле Одарка это сказала.
   - Говорю тебе, умерла.
   Карпо опустил голову, развел руками.
   - Умерла...- прошептал он.- Ведь вот поди ты! Умерла... Дождалась-таки... Так ты говоришь - умерла?.. Гм... Что же теперь делать?
   - Что делать? Сходить за народом да хоронить... Вот что делать!
   - За народом? Гм... Кто же пойдет?
   - Да уж кто послушает, тот и пойдет, а не пойдет...- на полуслове оборвала свою речь Одарка.
   - Ну, а не пойдет, тогда что? - спросил Карпо.
   - Как что? Не лежать же ей, пока не истлеет!
   - Это я знаю, да кто будет хоронить, на какие деньги?
   Одарка молчала, Карпо тоже молчал.
   - Надо бы сперва в волость заявить,- немного погодя заговорил он.Пусть там, как знают... Да... Сходить в волость, сходить... Надо сходить,бормотал под нос себе Карпо, расхаживая по хате.
   - Так иди поскорее,- а то уже смеркается,- сказала печально Одарка, усевшись на постель и подперев рукою щеку.
   Карпо ушел. Одарка сидела грустная, невеселая, как будто под ноги себе глядела, а на самом деле никуда не глядела: устремила взгляд в одну точку и не смигнет, словно оцепенела... Детишки, услышав разговор матери с отцом, притихли, боязливо поглядывая на мать.
   - Умерля,- тихонько прошептала Оленка, обращаясь к брату.- Кто умерля?
   - Молчи... Видишь, мама горюет,- ответил тот сестре, и оба они снова примолкли.
   Надвигались сумерки. Тихая ночная тень поднимала свое черное крыло, сея повсюду тьму. На улице еще бледнело зарево угасшего солнца, а в хате было совсем темно. Одарка сидела впотьмах; тяжелые мысли роились у нее в голове... "Надо же так! И хоронить некому, и хоронить не на что... Хоть бы Христе как-нибудь передать... Так куда же ей передашь? Где она теперь? Может, уже за семью замками, так что и слух до нее не дойдет. Господи! Вот смерть,- врагу такой не пожелаешь! Уж лучше от руки злодея погибнуть... Нашлись бы люди, нашлись бы отзывчивые души - и похоронили как полагается... А тут? Все бегут, как от зачумленной. А чем она виновата? Дочка виновата, а мать в ответе... Да хоть бы в доме что-нибудь было, а то хоть шаром покати!.. Люди могилу не захотят рыть, поп даром хоронить не захочет... хоть так истлевай, без погребения!.." И Одарка вздрогнула.
   - Ведь этакая оказия! - войдя в хату, сказал Карпо.- Сейчас из волости наряд пришлют. Нельзя хоронить...
   - Почему? - в изумлении спросила Одарка.
   - Да все это проклятое дело... Старшина говорит: может, она наложила на себя руки. Надо становому писать. Пока становой не велит, ничего нельзя делать.
   - Ближний свет - к становому! Тридцать верст - немалый путь! Туда да назад - дня три пройдет. - Хоть бы и неделя,- все равно!
   Одарка только пожала плечами, поднялась и стала зажигать огонь.
   Как ни тяжко иной раз отзовется в душе чужое горе, а все своя забота ближе. Засуетилась и Одарка, когда зажгла свет... На дворе ночь, дети спать хотят, а у нее еще ужина нет. Кинулась Одарка туда-сюда: и за топливом и за мукой.
   - Подождите немного, деточки, я сейчас галушечек сварю,- бросается она к сонным детям.
   - Мама! - позвала ее Оленка, увидев, что мать засуетилась и лицо у нее немного посветлело.
   - Что, доченька?
   - Ты говорила: умерля... Кто умерля?
   - А ты не знаешь кто? Бабуся умерла.
   - Бабу-у-у-ся,- удивился Николка.
   - И не будет бабуси... Бабусю в яму - бух! - говорит Оленка, показывая кулачком, как бухнут бабусю в яму.
   - Бух! - с горькой улыбкой ответила Одарка.- Еще не скоро этот "бух" будет,- прибавила она, замешивая в миске галушки.
   - Ты тут поскорее ужин бухай,- сказал Карпо,- а я пойду узнаю, что там делается,- и вышел из хаты.
   Одарка только тогда вспомнила, что она без платка.
   - Карпо! слышишь? - крикнула она из сеней на улицу.
   - А? - откликнулся тот.
   - Не забудь платок взять.
   - Какой платок?
   - Мой. Надо же было глаза закрыть.
   - Ладно,- сказал Карпо.
   Одарка снова взялась за работу. Ребятишки сидели в углу на постели и смотрели, как суетится мать. Ей и в самом деле трудно приходилось. Сырая костра не столько горела, сколько трещала; чтобы поддержать огонь, Одарка то и дело подбегала к печи и подбрасывала сухой соломы. Вспыхнет пук соломы - яркий свет скользнет по хате, засверкает на темных окнах, осветит озабоченное лицо Одарки, отбросит от нее на стену длинную-предлинную тень, ходит, бегает эта тень, пока Одарка замешивает галушки; а сгорит солома, погаснет свет- и тень Одарки исчезнет, и сама она погрузится в темноту... Одарка снова бежит к печи, подбрасывает новый пук соломы... Снова хату озаряет свет, снова Одарка спешит к миске; снова ее фигура колышется и черная тень бегает по стене.
   - Глянь, глянь... Вон мамина рука... Вон - голова... нос,- говорит Николка Оленке, показывая пальцем на стену.
   Та глянула - и оба они засмеялись: чудно им показалось, что тень так бегает по хате. Одарка рада, что ребятишки хоть чем-нибудь занялись, торопится с ужином...
   Но вот и ужин поспел. Подавать бы, так нет Карпа. Чего он там задержался?
   - Посидите немного, деточки. Я сейчас отца позову,- сказала она и шмыгнула в дверь.
   В хате Притыки еле мерцает на печи маленький каганец; желтоватый свет падает от него из-под потолка. Вверху угрюмая обитель еще кое-как освещена, но снизу, от пола, встает и поднимается вверх непроницаемый мрак. Труп Приськи, покрытый черным платком Одарки, как куча трухлявой соломы, чернеет на постели. Изредка на него упадет бледная полоска света, пробежит поверху, как будто шевельнет платком, и - в испуге - кинется вверх... На лавке, у стены, в немом молчании, пришибленные, сидят Панько, Кирило и Карпо.
   - Ну, как тут у вас - благополучно? - войдя в хату в шапке и с трубкой в зубах, спрашивает Грицько.
   - А что ж тут?.. Вон покойница лежит,- отвечает Панько, показывая пальцем на постель.
   Грицько, выпуская изо рта дым, повернулся, поглядел.
   - Вот Карпо за платком пришел,- послышался голос Кирила.- Баба его старухе глаза закрыла, так он хочет взять теперь... Отдать, что ли?
   - А кто видел, как она глаза закрывала?
   - Мы не видели... Он говорит.
   - Нельзя. Пока становой не приедет - нельзя,- решил Грицько.
   - Свой да нельзя? - спросил Карпо.
   - Свой? - плюнув, проворчал Грицько.- А почем мы знаем, что он твой? повернулся он к Карпу.- Может, кто задушил старуху да прикрыл сверху платком...
   У Карпа от этих слов мороз пробежал по спине... "Вот тебе и на! Еще с этим платком беды не оберешься!- молотом застучало у него в голове.- Ведь из-за денег все началось!.." Тяжелое предчувствие пронизало душу Карпа.
   - Карпо! Карпо! - донеслось до него.
   Глядь - Одарка на пороге.
   - Иди домой ужинать!
   Карпо спохватился.
   - Да вот... нельзя, говорят, платок взять,- робко сказал он жене.
   - Как нельзя? Ведь это мой платок! - удивилась Одарка.
   - А так, нельзя, вот и все! - строго ответил Грицько.- Мы разве знаем, что он твой? - спросил он выпустив целый клуб дыма.
   - Так я знаю, что мой. Я им старухе глаза закрывала.
   - А мы разве были при этом? видели? - спрашивает Грицько.
   - Отчего же вас не было при этом? Где вас носило? - вскипев, говорит Одарка.- Обездолить человека, в гроб его вогнать - на это вы мастера, а закрыть глаза умирающему - это вам трудно!
   - Да ты не ершись! - окрысился Грицько.- Ты кто тут такая?
   - А ты кто? Вот покойница лежит,- показала рукой Одарка,- душа ее по хате летает, а ты стал над нею и дымишь!.. Хорош, нечего сказать,- отрезала Одарка.
   Грицько стоял, вылупив глаза, и не знал, что отвечать ей.
   - Пойдем, Карпо. Пусть платок тут остается. Может туда же пойдет, куда и два рубля покойницы пошли! - прибавила Одарка, выходя из хаты.
   Карпо поплелся за нею. Панько и Кирило, понуря головы, сидели на лавке. Один Грицько стоял как остолбенелый посреди хаты.
   - Ах, ты! - придя в себя, сказал он через некоторое время.- Черт бы тебя подрал! Гола, как бубен, а остра - как бритва! Вы смотрите мне, чтоб покойница тут не сбежала,- прибавил он, обращаясь к Паньку и Кирилу, и вышел вон из хаты.
   - Ишь, как отделала! - сказал Панько.
   - Так ему и надо! Распоясался - удержу нет! Еще староста заболел, пришлось ему и за старосту быть, так куда там! такой важный стал, приступу нет. Ишь командует: смотри да смотри!.. Сам смотри! - говорит Кирило.
   А что говорит Одарка?
   Ничего. Разгоряченная вернулась она домой, дала детям поужинать, а сама не притронулась к еде - вместо того чтобы сесть ужинать, постилала постели. Карпо тоже лег не ужинавши; он тихо лежал, но ему не спалось... "Что, если Грицько и впрямь взведет на них такую напраслину? А что ему стоит? Страха божьего в нем нет, греха не боится, жалости не знает... Да еще как вспомнит про землю",- подумал Карпо.
   - И надо же было тебе этим платком глаза ей прикрывать! - сказал он, услышав, как тяжело вздыхает Одарка.
   - А что?
   - Да так... Пропадет еще платок...- уклончиво ответил Карпо, чтобы не огорчать Одарку своими опасениями.
   - Пусть пропадает. Я вот что думаю: разрешат хоронить, так ведь нам придется, больше некому... Вернется Христя, скажем, что доход с земли наш,вот и все.
   - Когда еще это будет! - угрюмо ответил Карпо и умолк.
   Утром оба встали как пьяные и сразу расстались: Карпо заторопился в поле, Одарка дома осталась. В обед встретились, молча поели и опять расстались до вечера. За весь день друг дружке слова не сказали. Так прошел и другой день и третий, а на четвертый рано поутру прибегает Кирило.
   - Прислали от станового - хоронить велел,- поздоровавшись, сказал он.И охрану уж сняли.
   - Кто ж будет хоронить? - спрашивает Одарка.- Уж не тот ли, кто охрану поставил?
   - Это Грицько-то? - изумился Кирило.- Этот похоронит! - прибавил он, покачав головой.
   - А что, шея не выдержит? - спрашивает Одарка.
   - Да будет тебе! - перебил ее Карпо, вздохнув с облегчением.- Ничего не поделаешь, придется нам хоронить. Старуха, царство ей небесное, хороша была с нами... Грешно не проводить ее на тот свет, беги-ка ты, Одарка, за бабами, а я... Может, Кирило да Панько помогут могилу вырыть.
   - Отчего же? Можно! - согласился Кирило.
   - Вот и отлично. Уж мы пообедаем вместе,- прибавил Карпо.
   Одарка сразу же бросилась собирать баб да старух, а Карпо с Паньком схватили заступы да на кладбище. Кирило остался во дворе у Карпа сколачивать из досок гроб.
   Как ни бились, как ни старались, как ни метались Карпо с Одаркой, чтобы поскорее устроить похороны, да никак с этим делом в один день не справишься,- много хлопот. Старуху обмыли, обрядили и положили на стол. Одарка сама вылепила из воска крест и засветила в головах свечку... Мерцает свечечка, отбрасывает желтый свет на почернелое лицо усопшей... В хате тишина, никто не читает над покойницей,- одни ветхие старушки обступили стол, и лишь изредка которая-нибудь из них кашлянет или перекрестится, шепча про себя молитву, и нарушит мертвое молчание... А на улице - рай: солнце, словно панна в пышном наряде, разгулялось, разыгралось; лучи его так и прядают в прозрачном воздухе, так и мечут золотые стрелы; гнутся, ломаются, сыплют искрами на пышно убранную землю, на одетые роскошной листвою сады... Пташки звенят, щебечут, поют, соловей своим свистом покрывает песню крапивника; кукушка кукует, а ее перебивает крикливая иволга; печально кричит удод, еще жалобней воркует горлинка; чирикают повесы воробьи, и с недосягаемой высоты, словно серебряный колокольчик, доносится до них песня жаворонка... Рай да и только! Все живет, радуется... Клочок этого рая заглядывает и в хату Приськи: то солнце ворвется в окно и зайчики забегают по стенам и по полу; то песня птички долетит в раскрытую дверь... Жаль, что никто этого не видит, никто этого не слышит! Сама хозяйка навеки заснула, а товарки ее молча стоят вокруг...
   Не любовались красотой природы и Панько с Карпом, роя глухую могилу. Как ни торопились они, а кончили только тогда, когда начало садиться солнце. Вместе с ними кончил работу и Кирило: как на заказ сделал гроб, хоть и сосновый, выстрогал его гладко, рубанком по-столярски прошелся и так плотно пригнал все доски, что казалось, будто гроб вытесан из желтого камня или отлит из воска.
   Вечером Карпо сбегал к батюшке и за полтинник заказал носилки, крест. А отпеть батюшка обещал зайти на кладбище, благо он живет неподалеку.
   На другой день собрались хоронить. Как рано ни собирайся, а день все равно пропал. Была как раз суббота. Карпо и Одарка решили хоронить в полдень: к этому времени можно и поминальный обед приготовить. День, как и накануне, выдался ясный, погожий; солнце припекает; птички поют. После завтрака стал собираться народ. Порядочно народу пришло: шестерым надо гроб нести, одному - крест; пять-шесть ветхих старушек притащились проводить покойницу, всплакнуть втихомолку; откуда-то два слепца взялись с поводырем - и поводырю нашли работу - поминальную кутью нести... Тихо-тихо потянулась процессия со двора Приськи через площадь, мимо церкви, на кладбище. Впереди мальчик с кутьей; за ним - Карпо с крестом; за крестом шесть человек в ногу идут, несут носилки с гробом, закрытым до половины покровом; в головах Одарка, грустная, невеселая; за нею кучкой старушки плетутся; а позади всех два слепца, взявшись за руки и подняв головы вверх, осторожно ступают, ощупывая дорогу длинными палками. Солнце стоит над головой,- сверкает, сияет на пожелтевшем лице усопшей, лучи его пляшут по ее закрытым глазам, словно хочет солнышко, чтоб она их открыла, словно говорит: да открой же их, погляди, как хорошо повсюду, как тепло и весело!.. Напрасно! Гроб тихо покачивается от ровного шага шести человек, а вместе с гробом и труп Приськи покачивается, словно горюя о том, что пришлось уйти ей из этого мира...
   - Стой! - сказал кто-то около гроба, когда приблизились к церкви.
   Все остановились. Мужики бережно опустили носилки наземь, чтобы передохнуть.
   - Пока мы отдохнем, может, кто хоть раза три ударил бы в колокол,сказал Кирило.
   - Давайте я,- откликнулся молодой черноусый мужик и бросился к колокольне.
   Громко и зычно загудел с колокольни большой колокол, и звон разнесся в воздухе. Затем раздался тихий перезвон малых колоколов, словно маленькие дети вслед за старым отцом заплакали об умершей матери... Всем стало грустно-грустно; услышав звон, люди стали креститься, молиться...
   Кто же это по дороге чуть не опрометью бежит в деревню, торопится, летит прямо к кучке людей, столпившихся около гроба? Молодое, девичье личико слезами залито, пылью покрыто, убито, опечалено!.. Вот она недалеко уже, бежит, со всех ног бросается в толпу... Вот уже около гроба... Глянула...
   - О моя мамочка! Моя голубушка! - разнесся над головами людей пронзительный, раздирающий душу крик.
   - Да ведь это Христя?.. Она! - разом крикнуло несколько человек. Все вытаращили глаза.
   Христя припала к гробу и страшно зарыдала. Ее горький плач покрыл гул колоколов. Но вот колокола совсем смолкли, только пронзительный вопль Христи оглашал воздух...
   - Будет! будет!.. Отведите ее от гроба. Возьмите за руки и отведите! кричат мужики бабам, намереваясь снова поднять гроб.
   Христя так вцепилась в гроб, что ее долго не могли оторвать от него! Одарка со старушкой взяли ее под руки и тихо повели за гробом. Христя, казалось, ничего не видела, она кричала жалобные слова и еще жалобней плакала. Тяжело и страшно было слушать эти безумные и горькие вопли. Одарка тоже плакала. Старушки вздыхали. Мужики сразу заторопились с гробом, точно их гнал кто-то; иные утирали свободной рукой нечаянную слезу, набежавшую на глаза...
   Повернули в улицу. Проходить надо было как раз мимо хаты Грицька. Гроб донесли до его усадьбы.
   - Стой! - раздалось впереди. Христя вырвалась из рук Одарки и снова припала к гробу. Она снова неистово зарыдала, захлебнулась от слез...
   Из дворов выбегали люди узнать, кого несут, поглядеть, кого хоронят. Выбежала Хивря, стала у ворот, перекрестилась; выбежал Федор,- но только взглянул и сразу бросился опрометью куда-то по огороду; выплыл и Грицько.
   - Откуда ее нелегкая принесла? - были первые его слова, когда он увидел Христю. Потом он подошел к гробу, схватил Христю за плечо и спросил:
   - А ты откуда притащилась?
   Христя знай вопит, знай голосит.
   - Откуда ты взялась, спрашиваю? - грозно крикнул Грицько, рванув Христю за плечо. Рука его соскользнула, и он пошатнулся.
   - Да не тронь ты ее хоть здесь! - сказала Одарка, увидев, что Грицько снова собирается схватить Христю за плечо.- Господи! Экое чудище... Ведь не пришла бы она, если б не отпустили.
   - Дай ты ей хоть мать проводить,- вмешалось несколько мужиков.- Уж если и убежала, никуда не денется, тут будет.
   Грицько опомнился и молча отошел от гроба. Мужики отвели Христю, подняли носилки и снова заторопились вперед. Христя снова заголосила. Ее охрипший голос то гудел как оборванная струна, то поднимался вверх, словно тонкий-тонкий отголосок рыдания...
   Грицько не успокоился. Он все-таки до тех пор думал, что Христя убежала, пока в волость не пришла бумага, что ее совсем отпустили...
   - Все-таки вывернулась! - сказал он, почесывая за ухом.
   - Как же ты, Христя, думаешь? - спрашивала Одарка на следующий день после похорон.- У себя в хате жить будешь или, может, к нам перейдешь? Вместе бы работали и кормились.
   - Спасибо вам, Одарка. Не останусь я здесь ни за что. Вот где у меня эта деревня сидит - сквозь землю бы ей провалиться, кроме божьего дома и добрых людей! Пойду получше места по свету искать...
   - Хоть хорошего, хоть худого, только бы - иного! - то ли самой себе, то ли Христе глухо ответила Одарка.
   Христя понурилась и, тяжело вздохнув, заплакала.
   Часть третья
   ОЧЕРТЯ ГОЛОВУ
   1
   Солнце село. Легкая ночная тень пала на землю. В чистом небе заблестели звезды и луна показалась из-за горы - круглая, красная, будто в бане попарилась. Печально поглядела она сквозь пыль и туман на человеческую суету, прислушалась к странному шуму города. Не спит город и спать не собирается. По булыжной мостовой грохочут извозчичьи пролетки, по тротуарам люди снуют, свет везде горит в окнах, а большие дома пылают огнями: из растворенных окон то песня льется, то доносится треньканье... Началась особая - ночная жизнь города... Деревня не знает ее, потому что не знает она и той страшной духоты от стен, нагретых полуденным солнцем, от раскаленной мостовой, от тесных и смрадных дворов, которая не дает дышать, не дает жить. Деревня духоты не знает. Раскинулась она на приволье, на раздолье, средь широких полей, потонула в густых садах, опоясалась левадами, по краю, а то и посредине ее речка течет - вот и днем дышит деревня прохладой. А ночью? Да хоть бы хватило ее, этой короткой летней ночи, для отдыха после дневных трудов, ведь чуть блеснет заря над землей, мужик уже протер глаза, и натруженные его руки уже готовы взяться за работу.