Страница:
– А тебе не кажется, что всем этим голливудским гомикам просто хотелось полюбоваться твоим голым телом?
– Я совершенно уверен – работа моя! Тот, другой парень – он очень непрезентабельный. Понимаешь, о чем я.
– Думаю, да. Ты их должен всех на руках носить.
– Ты меня подкалываешь, Джек. Но ведь это все очень серьезно. Если меня возьмут, то ведь это точно больше, чем двадцать штук в год. Всего за один день работы. И потом, я смогу наконец показаться перед широкой аудиторией.
– Мне кажется, ты уже «показался» в этом «голубом» журнальчике.
Замора упал в кресло.
– Бисер перед свиньями метать. – Он ухмыльнулся.
– Будь осторожнее с этой свиньей, парень.
– Ладно, проехали. Пойдем, я угощу тебя ленчем. Умираю от голода. Из-за этого интервью мой агент вытащил меня сегодня из дома в шесть утра. У меня даже не было времени позавтракать.
Голд согласно кивнул.
– Приходишь на работу на три часа позже и через десять минут предлагаешь сделать перерыв и поесть. Если ты не слиняешь, то станешь классным копом.
– О Боже, – вырвалось у Голда, когда он начал читать названия, – да ведь здесь представлена вся Организация Объединенных Наций. – Он продолжал: – "Спагетти в мясном соусе, говядина с вареным рисом, рис и бобы, кошерные хот-доги, окорок с кукурузной лепешкой, цыпленок «карри».
– Такое только в Лос-Анджелесе возможно, – сказал Замора. – Сам знаешь – у нас здесь такая национальная мешанина.
Упитанный повар-мексиканец, весь в поту от пышущего жаром гриля, заметил Замору и приветственно махнул ему.
– Как жизнь?
Замора и повар сердечно пожали друг другу руки и затрещали на уличном испанском диалекте. Голд сел за маленький столик у двери. Жар кафе здесь разгонял легкий ветерок с улицы. Замора оторвался от повара и вернулся к Голду.
– Решил, что закажешь?
– Сандвич с сыром и польскими колбасками.
Замора передал повару заказ на каком-то испано-язычном диалекте и сел напротив Голда.
– Так это твой двоюродный брат? Значит, ты на самом деле мексиканец?
Замора кивнул.
– Кроме тех дней, когда я навещаю родных матери в Дублине. Тогда я до мозга костей ирландец. – Замора с легкостью перешел на ирландский акцент. – Сейчас я тебе все объясню, Джек. Старший брат моего отца иммигрировал сюда, в Лос-Анджелес, из какой-то глухой мексиканской деревушки в тридцатых годах. Началась война, и дядя записался в американскую армию. Они отправили его на корабле в Англию дожидаться вторжения европейских союзников. Он получил увольнительную и отправился в Лондон. А там в одно дождливое воскресное утро, шатаясь по Пикадилли, он решил, что надо бы пойти послушать мессу. Сам понимаешь, война и все такое, – и никогда не знаешь, когда придет твоя очередь. После мессы дядя случайно разговорился с приходским священником, который так к нему проникся, что пригласил на небольшое симпатичное сборище «по-поддержке-наших-смелых-парней-в-форме» во второй половине того же дня. Сахарные пирожные и чай, возможно чуточку подкрепленные ирландским виски, – что-то в этом роде. Ну, и мой дядя отправился на эту церковную вечеринку и встретил там одну маленькую ирландочку. Она работала на английском военно-промышленном предпрятии, где зарплата была получше, чем дома. А дома у нее оставались три младшие сестрички, которых надо было еще поставить на ноги. То да се – и мой дядя женился на этой малышке ирландочке, а после войны вернулся в Лос-Анджелес. Рассказывать дальше?
– Рассказывай.
– Ну вот. А через десять лет после войны мои дядя и тетя отправились в Дублин, а дядя взял с собой своего младшего брата. Да, я забыл сказать: вся дядина семейка переехала в Лос-Анджелес после того, как дядя Луис – это его так зовут – получил американское гражданство за службу в армии. Но это все было сразу после войны. А лет через десять – двенадцать мой дядя Луис отправился вместе с тетей Морин в Дублин, а моего отца они взяли с собой. Думаю, ему тогда было лет восемнадцать. Он в семье самый младший. Ну так и получилось, что мой отец встретился с одной из сестер тети и привез ее в Лос-Анджелес и женился на ней. Это и была моя матушка.
– Подожди-ка. Два родных брата женились на двух родных сестрах?
– Что ж, бывает.
– Наверное.
– Поэтому мои кузены и кузины одни и те же с обеих сторон.
– И все до сих пор вместе?
– В радиусе нескольких кварталов в Восточном Лос-Анджелесе, куда ни кинь – одни Заморы. Пара братьев – копы, поэтому-то я и стал полицейским. Но я всегда мечтал быть актером. В колледже я сыграл в нескольких пьесах. Мне кажется, что я на этом просто помешан. Еда была готова. Замора сходил к стойке и принес завернутые в белую вощеную бумагу сандвичи с польскими колбасками и сыром и чиллибургер.
– Пиво здесь есть? – спросил Голд. Замора с полным ртом покачал головой.
Они молча ели, обливаясь потом и задыхаясь от жары. Повар принес пару бутылок кока-колы, и они смогли наконец запивать пишу.
– А что там с этими уличными мазилами, которых мы якобы ловим?
Голд прожевал сандвич и сквозь зубы спросил:
– О чем ты?
Замора пожал плечами.
– Не знаю, – сказал он, пытаясь удержать жирный расползавшийся сандвич. – Мы ведь их поймаем?
Голд отправил в рот очередную порцию польской колбаски с сыром и проговорил:
– Может, да, а может, нет. Лучшее, на что можно надеяться, – это то, что все это затянется, отпадет само собой, а мазилки больше нас не побеспокоят. Тогда можно продолжать быть копами.
– Ты действительно думаешь, что это просто «детские игры»?
Голд ткнул в Замору пальцем.
– Ты меня пойми. Я не говорю, что мы имеем дело с хэллоуинскими проказниками. Эти бойскауты испоганили стены мерзкими и оскорбительными словами.
– Может, это правое крыло неонацистов?
– Ты имеешь в виду «Смиренное братство», «Арийскую нацию», Калифорнийский клан? Кого-то из них?
– Да.
– Думаю, все может быть. Я уже чертовски стар, кажется, всего навидался. Но всегда найдется что-то новенькое, чтобы загнать тебя в угол. Все может быть.
Замора покончил со своим чиллибургером и вытер бумажной салфеткой рот.
– Знаешь, я никогда не мог понять все эти дикие шайки ненавистников и что ими движет.
Голд пожал плечами, продолжая жевать, сказал:
– А что тут понимать? Они людей не любят.
– Но я имею в виду не просто «не любить людей», а ненавидеть отдельные группы людей, людей другого сорта, не как они сами... Понимаешь, о чем я? Это как-то так... так... не по-американски, что ли.
Голд покачал головой.
– Не будь наивным, Шон. Фанатизм – такое же американское явление, как и Четвертое июля. Сто тридцать лет назад в этой стране ты мог владеть человеком, если у него был другой цвет кожи. То же и с антисемитизмом. Среди лучших американских граждан немало ярых антисемитов. Генри Форд. Чарльз Линдберг. Эрнест Хемингуэй. Люди, которые хотели бы, чтобы мы выиграли войну только после того, как Гитлер закончил свою работу.
– Почему все так ненавидят евреев? У меня тетка через слово повторяет «проклятые жиды». Почему именно евреи?
Голд умоляюще сложил руки.
– Из нас двоих это ты не еврей. Ты мне и ответь.
– Я не знаю, Джек, – беспомощно проговорил Замора.
– А я тем более, – Голд зажег сигару, погасшую в маленькой пластмассовой пепельнице. Затянувшись, он продолжал: – Послушай, причина, которая лежит на поверхности, – мы, мол, убили вашего Христа, и все такое прочее. Но я полагаю, что есть и настоящая причина. За всю мировую историю евреи отказывались быть тупыми неудачниками. Люди ненавидят их – нас – за это. Ведь в любой стране, в любом деле, если еврей посвящает себя чему-то – уборщик это, или продавец, или ассенизатор, – в любом деле им лучше удается не вымазаться в дерьме. Евреи отказываются лакействовать. Уж если две тысячи лет назад они не соглашались быть «слушаюсь-что-прикажете», то уж тем более теперь не соглашаются. Если еврей занят каким-то делом, он всегда считает, что можно сделать его еще лучше. Он всегда хочет стоять во главе дела.
Замора улыбнулся.
– Тогда почему бы тебе не стать начальником вместо Гунца?
– Это цель для кого-то другого. Не для меня. – Голд поднялся. – Пойдем-ка вернемся в офис. Там по крайней мере прохладно. Сколько мы должны твоему брату?
Замора тоже встал.
– Все уже улажено. Я даю тебе взятку за то, что ты разрешил мне сегодня прийти позже.
Голд ухмыльнулся.
– Меня, конечно, можно подкупить, но не сандвичем с польской колбаской.
Они рассмеялись и вышли на улицу.
12.15 дня
1.37 дня
3.52 дня
– Я совершенно уверен – работа моя! Тот, другой парень – он очень непрезентабельный. Понимаешь, о чем я.
– Думаю, да. Ты их должен всех на руках носить.
– Ты меня подкалываешь, Джек. Но ведь это все очень серьезно. Если меня возьмут, то ведь это точно больше, чем двадцать штук в год. Всего за один день работы. И потом, я смогу наконец показаться перед широкой аудиторией.
– Мне кажется, ты уже «показался» в этом «голубом» журнальчике.
Замора упал в кресло.
– Бисер перед свиньями метать. – Он ухмыльнулся.
– Будь осторожнее с этой свиньей, парень.
– Ладно, проехали. Пойдем, я угощу тебя ленчем. Умираю от голода. Из-за этого интервью мой агент вытащил меня сегодня из дома в шесть утра. У меня даже не было времени позавтракать.
Голд согласно кивнул.
– Приходишь на работу на три часа позже и через десять минут предлагаешь сделать перерыв и поесть. Если ты не слиняешь, то станешь классным копом.
* * *
Замора предложил поехать в одно местечко на Западной авеню, где работал его кузен. Кафе-гриль под названием «Синяя точка». Кондиционеров там не было, и воздух раскалился от жары. Все было окрашено в убийственно синий цвет. На стенах висели от руки написанные таблички с названиями блюд: «Лепешки: с цыпленком, говядиной, со свининой; пирожные: овсяные и с соусом „кантри“; яичница с ветчиной, корейское барбекю, сандвичи, стейк, соус „териаки“, мексиканские лепешки».– О Боже, – вырвалось у Голда, когда он начал читать названия, – да ведь здесь представлена вся Организация Объединенных Наций. – Он продолжал: – "Спагетти в мясном соусе, говядина с вареным рисом, рис и бобы, кошерные хот-доги, окорок с кукурузной лепешкой, цыпленок «карри».
– Такое только в Лос-Анджелесе возможно, – сказал Замора. – Сам знаешь – у нас здесь такая национальная мешанина.
Упитанный повар-мексиканец, весь в поту от пышущего жаром гриля, заметил Замору и приветственно махнул ему.
– Как жизнь?
Замора и повар сердечно пожали друг другу руки и затрещали на уличном испанском диалекте. Голд сел за маленький столик у двери. Жар кафе здесь разгонял легкий ветерок с улицы. Замора оторвался от повара и вернулся к Голду.
– Решил, что закажешь?
– Сандвич с сыром и польскими колбасками.
Замора передал повару заказ на каком-то испано-язычном диалекте и сел напротив Голда.
– Так это твой двоюродный брат? Значит, ты на самом деле мексиканец?
Замора кивнул.
– Кроме тех дней, когда я навещаю родных матери в Дублине. Тогда я до мозга костей ирландец. – Замора с легкостью перешел на ирландский акцент. – Сейчас я тебе все объясню, Джек. Старший брат моего отца иммигрировал сюда, в Лос-Анджелес, из какой-то глухой мексиканской деревушки в тридцатых годах. Началась война, и дядя записался в американскую армию. Они отправили его на корабле в Англию дожидаться вторжения европейских союзников. Он получил увольнительную и отправился в Лондон. А там в одно дождливое воскресное утро, шатаясь по Пикадилли, он решил, что надо бы пойти послушать мессу. Сам понимаешь, война и все такое, – и никогда не знаешь, когда придет твоя очередь. После мессы дядя случайно разговорился с приходским священником, который так к нему проникся, что пригласил на небольшое симпатичное сборище «по-поддержке-наших-смелых-парней-в-форме» во второй половине того же дня. Сахарные пирожные и чай, возможно чуточку подкрепленные ирландским виски, – что-то в этом роде. Ну, и мой дядя отправился на эту церковную вечеринку и встретил там одну маленькую ирландочку. Она работала на английском военно-промышленном предпрятии, где зарплата была получше, чем дома. А дома у нее оставались три младшие сестрички, которых надо было еще поставить на ноги. То да се – и мой дядя женился на этой малышке ирландочке, а после войны вернулся в Лос-Анджелес. Рассказывать дальше?
– Рассказывай.
– Ну вот. А через десять лет после войны мои дядя и тетя отправились в Дублин, а дядя взял с собой своего младшего брата. Да, я забыл сказать: вся дядина семейка переехала в Лос-Анджелес после того, как дядя Луис – это его так зовут – получил американское гражданство за службу в армии. Но это все было сразу после войны. А лет через десять – двенадцать мой дядя Луис отправился вместе с тетей Морин в Дублин, а моего отца они взяли с собой. Думаю, ему тогда было лет восемнадцать. Он в семье самый младший. Ну так и получилось, что мой отец встретился с одной из сестер тети и привез ее в Лос-Анджелес и женился на ней. Это и была моя матушка.
– Подожди-ка. Два родных брата женились на двух родных сестрах?
– Что ж, бывает.
– Наверное.
– Поэтому мои кузены и кузины одни и те же с обеих сторон.
– И все до сих пор вместе?
– В радиусе нескольких кварталов в Восточном Лос-Анджелесе, куда ни кинь – одни Заморы. Пара братьев – копы, поэтому-то я и стал полицейским. Но я всегда мечтал быть актером. В колледже я сыграл в нескольких пьесах. Мне кажется, что я на этом просто помешан. Еда была готова. Замора сходил к стойке и принес завернутые в белую вощеную бумагу сандвичи с польскими колбасками и сыром и чиллибургер.
– Пиво здесь есть? – спросил Голд. Замора с полным ртом покачал головой.
Они молча ели, обливаясь потом и задыхаясь от жары. Повар принес пару бутылок кока-колы, и они смогли наконец запивать пишу.
– А что там с этими уличными мазилами, которых мы якобы ловим?
Голд прожевал сандвич и сквозь зубы спросил:
– О чем ты?
Замора пожал плечами.
– Не знаю, – сказал он, пытаясь удержать жирный расползавшийся сандвич. – Мы ведь их поймаем?
Голд отправил в рот очередную порцию польской колбаски с сыром и проговорил:
– Может, да, а может, нет. Лучшее, на что можно надеяться, – это то, что все это затянется, отпадет само собой, а мазилки больше нас не побеспокоят. Тогда можно продолжать быть копами.
– Ты действительно думаешь, что это просто «детские игры»?
Голд ткнул в Замору пальцем.
– Ты меня пойми. Я не говорю, что мы имеем дело с хэллоуинскими проказниками. Эти бойскауты испоганили стены мерзкими и оскорбительными словами.
– Может, это правое крыло неонацистов?
– Ты имеешь в виду «Смиренное братство», «Арийскую нацию», Калифорнийский клан? Кого-то из них?
– Да.
– Думаю, все может быть. Я уже чертовски стар, кажется, всего навидался. Но всегда найдется что-то новенькое, чтобы загнать тебя в угол. Все может быть.
Замора покончил со своим чиллибургером и вытер бумажной салфеткой рот.
– Знаешь, я никогда не мог понять все эти дикие шайки ненавистников и что ими движет.
Голд пожал плечами, продолжая жевать, сказал:
– А что тут понимать? Они людей не любят.
– Но я имею в виду не просто «не любить людей», а ненавидеть отдельные группы людей, людей другого сорта, не как они сами... Понимаешь, о чем я? Это как-то так... так... не по-американски, что ли.
Голд покачал головой.
– Не будь наивным, Шон. Фанатизм – такое же американское явление, как и Четвертое июля. Сто тридцать лет назад в этой стране ты мог владеть человеком, если у него был другой цвет кожи. То же и с антисемитизмом. Среди лучших американских граждан немало ярых антисемитов. Генри Форд. Чарльз Линдберг. Эрнест Хемингуэй. Люди, которые хотели бы, чтобы мы выиграли войну только после того, как Гитлер закончил свою работу.
– Почему все так ненавидят евреев? У меня тетка через слово повторяет «проклятые жиды». Почему именно евреи?
Голд умоляюще сложил руки.
– Из нас двоих это ты не еврей. Ты мне и ответь.
– Я не знаю, Джек, – беспомощно проговорил Замора.
– А я тем более, – Голд зажег сигару, погасшую в маленькой пластмассовой пепельнице. Затянувшись, он продолжал: – Послушай, причина, которая лежит на поверхности, – мы, мол, убили вашего Христа, и все такое прочее. Но я полагаю, что есть и настоящая причина. За всю мировую историю евреи отказывались быть тупыми неудачниками. Люди ненавидят их – нас – за это. Ведь в любой стране, в любом деле, если еврей посвящает себя чему-то – уборщик это, или продавец, или ассенизатор, – в любом деле им лучше удается не вымазаться в дерьме. Евреи отказываются лакействовать. Уж если две тысячи лет назад они не соглашались быть «слушаюсь-что-прикажете», то уж тем более теперь не соглашаются. Если еврей занят каким-то делом, он всегда считает, что можно сделать его еще лучше. Он всегда хочет стоять во главе дела.
Замора улыбнулся.
– Тогда почему бы тебе не стать начальником вместо Гунца?
– Это цель для кого-то другого. Не для меня. – Голд поднялся. – Пойдем-ка вернемся в офис. Там по крайней мере прохладно. Сколько мы должны твоему брату?
Замора тоже встал.
– Все уже улажено. Я даю тебе взятку за то, что ты разрешил мне сегодня прийти позже.
Голд ухмыльнулся.
– Меня, конечно, можно подкупить, но не сандвичем с польской колбаской.
Они рассмеялись и вышли на улицу.
12.15 дня
Продавец, сидевший за прилавком оружейного магазина, оторвал взгляд от очередного номера журнала «Солдат удачи» и посмотрел на Уолкера. Тот вошел в магазинчик, сопровождаемый громким звоном электрического «сторожа» на двери. Тощий, узкогрудый мужчина-продавец был одет в маскировочный комбинезон, походные ботинки и военную летную куртку. За кожаным ремешком на ноге красовалось четырнадцатидюймовое лезвие ножа «под Рэмбо», а над козырьком зеленой бейсбольной шапочки сверкали золотом перекрещенные кости и череп. Огромный комок жвачки за щекой придавал ему сходство с бурундуком.
– Чего желаете, начальник?
Уолкер нервно заулыбался. Потом сделал серьезное, искреннее лицо.
– Я хочу купить оружие.
– Ну, тогда ты на верном пути. – Продавец перекинул жвачку к другой щеке и закрыл «Солдата удачи». – Если бы ты пришел за детской погремушкой, я бы тебе сказал, что ты ошибся адресом. Но раз тебе нужно оружие, то мы поладим. Какую «пушку» ты хочешь?
Уолкер пожал плечами и снова улыбнулся.
– Я не знаю.
Продавец наклонился к нему через прилавок.
– Почему бы тебе не сказать, для какого дела тебе нужна «пушка»? И мы бы вместе подобрали тебе подходящую железку.
– У меня... Я развожу газеты, – запинаясь, начал Уолкер. – И я иногда работаю по ночам. Ну и бывает, что налетаю на... ну, вы сами знаете...
– На ниггеров?
– Ну да.
– Грабят?
– Только раз. А так-то все больше пугают.
Продавец внимательно посмотрел на плечи и руки Уолкера.
– Похоже, что тебя не так-то просто запугать.
– Они часто вооружены, нападают втроем-вчетвером.
– Так, а тебе нужно, чтоб было чем их встретить?! Небольшая «пушка» в кармане?
– Точно.
– Для самозащиты.
– Точно. – Уолкер радостно улыбнулся.
Продавец нырнул под прилавок.
– У меня как раз есть то, что тебе надо. – Когда он выпрямился, в руках у него был серебристый «смит-и-вессон» 45-го калибра. – Черт побери! Что может быть лучше! – Он протянул Уолкеру револьвер вперед рукояткой. – Когда хочешь, можно любого негритоса остановить. Только покажи эту дьявольскую игрушку. Черномазые выродки. Ненавижу их всех. Нажми вот здесь.
Нажав на кнопку, Уолкер открыл барабан и снова его захлопнул. Он прицелился и нажал на курок. Раздался резкий механический щелчок.
– Видать, ты в этом деле не новичок.
– Не совсем.
Воспоминания замелькали у Уолкера перед глазами, как вспышки кадров в старом кинофильме на самодельном экране: вот его пьяный отец едва держится на ногах, а вот и он сам стреляет по консервным банкам. И каждый раз, как он промахивается, отец с размаху бьет его по шее. Каждый раз, как пуля со звоном пробивает жестянку, старик смеется и делает еще один огромный глоток виски.
– Ну, значит, ты «пушкам» цену знаешь, – продолжал продавец. – А за эту я с тебя много не возьму.
– Сколько?
– Сто девяносто пять. А с кобурой еще двадцать.
Уолкер достал из кармана джинсов пачку помятых и грязных банкнот. Продавец выложил на прилавок розовую карточку.
– Заполни это, пока я выпишу чек.
– Что это?
– Тест на благонадежность, чтобы получить разрешение на личное оружие. Заполни, заплати по чеку – и через две недели игрушка будет твоей, начальник.
– Через две недели?
– Здесь эхо, или мне показалось? Закон есть закон, начальник. В штате Калифорния следят, чтобы личное оружие не попадало в плохие руки. Тут что-то не так? Может, ты видел, как какой-нибудь ниггер заполнял такие бланки? Они-то свои «пушки» добывают, врываясь в дома к белым.
– Но мне этот револьвер нужен сейчас.
– Ничего не поделаешь, начальник. Это не от меня зависит. А почему бы тебе не купить дробовик? И ждать не придется. – Продавец кивком указал на стойку с дробовиками у дальней стены.
Уолкер долго смотрел на стойку и наконец снова обратился к продавцу:
– Это мне тоже пригодится. Но сначала мне надо «пушку», которую можно держать в руке.
Продавец засмеялся.
– Ты можешь и за свой член подержаться, начальник. – Увидев, что Уолкер не смеется, он добавил: – Нам всем что-то надо, начальник.
Уолкер завороженно смотрел на револьвер, словно ребенок, который не может отвести взгляда от недоступной игрушки. Наконец он поднял глаза на продавца, тот пристально его рассматривал.
– Мне и вправду он срочно нужен.
Продавец зачавкал жвачкой и поскреб между ног.
– Ты прошел Вьетнам, верно, начальник?
Уолкер на мгновение заколебался.
– Само собой.
Продавец ударил кулаком о ладонь.
– Я так и знал! Уж я-то всегда сумею отличить «вьетнамца» от какого-нибудь слизняка. Я и сам два года там оттрубил. С шестьдесят девятого по семьдесят первый. А ты когда был.
– В шестьдесят шестом.
– О, в самом начале? А на вид ты не так стар. Морской десант? Ты похож на десантника.
Уолкер кивнул.
– Я так и понял. «Голубые береты» не спутаешь ни с кем. Ты был в первой дивизии?
– Да. Ну, теперь-то как насчет револьвера?
Продавец перегнал жвачку за щеку и улыбнулся.
– Этот я, конечно, тебе продать не смогу – он зарегистрирован. Но я не допущу, чтобы парень, прошедший Вьетнам, расхаживал без «запаски». Подожди-ка здесь. Я сейчас. – Продавец скрылся за защитного цвета ширмой, закрывавшей проход в складскую комнату. Через несколько минут он вернулся. В руках он держал большую черную «пушку» с длинным стволом. С видом заговорщика он сказал:
– Это «магнум» 357-го калибра. Лично я думаю, что он не так хорош, как «господа Смит и Вессон», но зато он слона на ходу остановит. Или гориллу. – Продавец улыбнулся. Уолкер послал ему ответную улыбку. Продавец нежно держал свою игрушку, так и эдак вертя ее в руках. – Мне она досталась от одного моего приятеля из Техаса. Он сказал, что побывал в какой-то никарагуанской заварушке. Перебил немало коммунистов этой штукой. Что может быть лучше, чем громить этих гребаных коммунистов.
Продавец протянул «пушку» Уолкеру.
– Эх-х, начальник, знали бы мы, что это были лучшие годы в нашей жизни! Там, во Вьетнаме. У нас хоть цель была в жизни. Мы хоть знали, зачем вся эта дребедень.
– Сколько? – Уолкер прицелился в манекен в охотничьем костюме и спустил курок. Щелчок был громче, чем у револьвера.
– Ну, я тебе так скажу, начальник. Я с этим делом могу погореть вконец. И работу потерять к чертям собачьим.
Уолкер прицелился в размалеванную блондинку с ружьем на плакате Национальной стрелковой ассоциации. Он взвел курок.
– Ну, понимаешь, я ведь не каждый день такие дела проворачиваю.
– Сколько?
– Триста пятьдесят, и меньше не проси.
Уолкер положил «магнум» на прилавок и отсчитал три с половиной сотни долларов из своей замызганной пачки. Продавец улыбнулся и снова зачавкал жвачкой.
– А теперь пойдем выберем дробовичок, начальник.
– Чего желаете, начальник?
Уолкер нервно заулыбался. Потом сделал серьезное, искреннее лицо.
– Я хочу купить оружие.
– Ну, тогда ты на верном пути. – Продавец перекинул жвачку к другой щеке и закрыл «Солдата удачи». – Если бы ты пришел за детской погремушкой, я бы тебе сказал, что ты ошибся адресом. Но раз тебе нужно оружие, то мы поладим. Какую «пушку» ты хочешь?
Уолкер пожал плечами и снова улыбнулся.
– Я не знаю.
Продавец наклонился к нему через прилавок.
– Почему бы тебе не сказать, для какого дела тебе нужна «пушка»? И мы бы вместе подобрали тебе подходящую железку.
– У меня... Я развожу газеты, – запинаясь, начал Уолкер. – И я иногда работаю по ночам. Ну и бывает, что налетаю на... ну, вы сами знаете...
– На ниггеров?
– Ну да.
– Грабят?
– Только раз. А так-то все больше пугают.
Продавец внимательно посмотрел на плечи и руки Уолкера.
– Похоже, что тебя не так-то просто запугать.
– Они часто вооружены, нападают втроем-вчетвером.
– Так, а тебе нужно, чтоб было чем их встретить?! Небольшая «пушка» в кармане?
– Точно.
– Для самозащиты.
– Точно. – Уолкер радостно улыбнулся.
Продавец нырнул под прилавок.
– У меня как раз есть то, что тебе надо. – Когда он выпрямился, в руках у него был серебристый «смит-и-вессон» 45-го калибра. – Черт побери! Что может быть лучше! – Он протянул Уолкеру револьвер вперед рукояткой. – Когда хочешь, можно любого негритоса остановить. Только покажи эту дьявольскую игрушку. Черномазые выродки. Ненавижу их всех. Нажми вот здесь.
Нажав на кнопку, Уолкер открыл барабан и снова его захлопнул. Он прицелился и нажал на курок. Раздался резкий механический щелчок.
– Видать, ты в этом деле не новичок.
– Не совсем.
Воспоминания замелькали у Уолкера перед глазами, как вспышки кадров в старом кинофильме на самодельном экране: вот его пьяный отец едва держится на ногах, а вот и он сам стреляет по консервным банкам. И каждый раз, как он промахивается, отец с размаху бьет его по шее. Каждый раз, как пуля со звоном пробивает жестянку, старик смеется и делает еще один огромный глоток виски.
– Ну, значит, ты «пушкам» цену знаешь, – продолжал продавец. – А за эту я с тебя много не возьму.
– Сколько?
– Сто девяносто пять. А с кобурой еще двадцать.
Уолкер достал из кармана джинсов пачку помятых и грязных банкнот. Продавец выложил на прилавок розовую карточку.
– Заполни это, пока я выпишу чек.
– Что это?
– Тест на благонадежность, чтобы получить разрешение на личное оружие. Заполни, заплати по чеку – и через две недели игрушка будет твоей, начальник.
– Через две недели?
– Здесь эхо, или мне показалось? Закон есть закон, начальник. В штате Калифорния следят, чтобы личное оружие не попадало в плохие руки. Тут что-то не так? Может, ты видел, как какой-нибудь ниггер заполнял такие бланки? Они-то свои «пушки» добывают, врываясь в дома к белым.
– Но мне этот револьвер нужен сейчас.
– Ничего не поделаешь, начальник. Это не от меня зависит. А почему бы тебе не купить дробовик? И ждать не придется. – Продавец кивком указал на стойку с дробовиками у дальней стены.
Уолкер долго смотрел на стойку и наконец снова обратился к продавцу:
– Это мне тоже пригодится. Но сначала мне надо «пушку», которую можно держать в руке.
Продавец засмеялся.
– Ты можешь и за свой член подержаться, начальник. – Увидев, что Уолкер не смеется, он добавил: – Нам всем что-то надо, начальник.
Уолкер завороженно смотрел на револьвер, словно ребенок, который не может отвести взгляда от недоступной игрушки. Наконец он поднял глаза на продавца, тот пристально его рассматривал.
– Мне и вправду он срочно нужен.
Продавец зачавкал жвачкой и поскреб между ног.
– Ты прошел Вьетнам, верно, начальник?
Уолкер на мгновение заколебался.
– Само собой.
Продавец ударил кулаком о ладонь.
– Я так и знал! Уж я-то всегда сумею отличить «вьетнамца» от какого-нибудь слизняка. Я и сам два года там оттрубил. С шестьдесят девятого по семьдесят первый. А ты когда был.
– В шестьдесят шестом.
– О, в самом начале? А на вид ты не так стар. Морской десант? Ты похож на десантника.
Уолкер кивнул.
– Я так и понял. «Голубые береты» не спутаешь ни с кем. Ты был в первой дивизии?
– Да. Ну, теперь-то как насчет револьвера?
Продавец перегнал жвачку за щеку и улыбнулся.
– Этот я, конечно, тебе продать не смогу – он зарегистрирован. Но я не допущу, чтобы парень, прошедший Вьетнам, расхаживал без «запаски». Подожди-ка здесь. Я сейчас. – Продавец скрылся за защитного цвета ширмой, закрывавшей проход в складскую комнату. Через несколько минут он вернулся. В руках он держал большую черную «пушку» с длинным стволом. С видом заговорщика он сказал:
– Это «магнум» 357-го калибра. Лично я думаю, что он не так хорош, как «господа Смит и Вессон», но зато он слона на ходу остановит. Или гориллу. – Продавец улыбнулся. Уолкер послал ему ответную улыбку. Продавец нежно держал свою игрушку, так и эдак вертя ее в руках. – Мне она досталась от одного моего приятеля из Техаса. Он сказал, что побывал в какой-то никарагуанской заварушке. Перебил немало коммунистов этой штукой. Что может быть лучше, чем громить этих гребаных коммунистов.
Продавец протянул «пушку» Уолкеру.
– Эх-х, начальник, знали бы мы, что это были лучшие годы в нашей жизни! Там, во Вьетнаме. У нас хоть цель была в жизни. Мы хоть знали, зачем вся эта дребедень.
– Сколько? – Уолкер прицелился в манекен в охотничьем костюме и спустил курок. Щелчок был громче, чем у револьвера.
– Ну, я тебе так скажу, начальник. Я с этим делом могу погореть вконец. И работу потерять к чертям собачьим.
Уолкер прицелился в размалеванную блондинку с ружьем на плакате Национальной стрелковой ассоциации. Он взвел курок.
– Ну, понимаешь, я ведь не каждый день такие дела проворачиваю.
– Сколько?
– Триста пятьдесят, и меньше не проси.
Уолкер положил «магнум» на прилавок и отсчитал три с половиной сотни долларов из своей замызганной пачки. Продавец улыбнулся и снова зачавкал жвачкой.
– А теперь пойдем выберем дробовичок, начальник.
1.37 дня
Кларк Джонсон, сложив руки «домиком», уткнулся в них носом и уставился на Бобби и Эстер Фиббс, которые сидели напротив него с другой стороны стола.
– Мистер Фиббс, мы здесь считаем, что поручительство и испытательный срок – это привилегия, а не право.
– Да, сэр, – серьезно ответил Бобби.
Эстер взяла мужа за руку и согласно кивнула.
Кларк Джонсон пристально посмотрел на Бобби.
Было похоже, что ему немного не по себе.
– Не зовите меня «сэр», мистер Фиббс. Здесь это не принято. Итак, как я уже сказал, испытательный срок – это привилегия, а не право. Немногие это осознают. Надеюсь, что вы среди них.
– Конечно, – мягко произнесла Эстер.
Джонсон взглянул на нее и продолжал:
– Вам очень повезло, мистер Фиббс. Ваше обвинение, условия вашего ареста: состояние наркотического опьянения, незаконное ношение оружия, ваши прежние обвинения – за все это по законам штата вам следовало бы получить гораздо больший срок, чем год и один день окружной тюрьмы и три года испытательного срока. Вам здорово повезло. Я тут посмотрел ваши документы. – Он порылся в бумагах. – Думаю, что главным смягчающим обстоятельством при вынесении приговора стала пылкая речь, произнесенная миссис Фиббс, – Джонсон снова посмотрел на Эстер и, на мгновение задержав на ней взгляд, продолжал, – на следствии по вашему делу. Не вижу больше никаких причин для вынесения такого мягкого приговора. Как я уже сказал, вам очень повезло.
– Да, сэр, – пробормотал Бобби.
Джонсон снова с неприязнью взглянул на него.
– Итак, вы пришли ко мне, к офицеру, который будет курировать вас в течение всего испытательного периода. В ближайшие три года у нас с вами будут очень тесные отношения. Но это только если все пойдет хорошо. Если нет, то я уполномочен наказать вас, и тогда вы снова отправитесь в тюрьму отбывать те три года, что вы могли бы получить с самого начала.
Когда Джонсон замолчал, в кабинете повисла напряженная тишина. Было слышно, как в приемной плакал ребенок.
– Извините, может, я слишком резок, но таково реальное положение дел. И я хочу, чтобы вы понимали, что мы здесь имеем дело только с реальными фактами. Никаких «может быть», никаких «если бы да кабы». Только то, что есть. Мы ведь говорим не на разных языках, верно, мистер Фиббс?
Бобби кивнул.
– А реальность следующих трех лет такова, ваше будущее – в ваших руках. И возможно, в большей степени, чем у большинства американцев. Вы сами, и только вы сами, хозяин своей судьбы. И больше никто. – Кларк Джонсон в третий раз взглянул на Эстер. – Мы вас поддержим. Мы всегда здесь, если вам надо посоветоваться. Но выбор за вами. Если вы решите вернуться к наркотикам, вы сами решите это. Если нет, то это тоже будет ваше собственное решение. – Он пристально смотрел на Бобби.
Эстер беспокойно заерзала и, закашлявшись, мягко спросила:
– Мистер Джонсон, здесь можно курить?
– Конечно, – ответил он, улыбнувшись Эстер, и быстро отвел взгляд.
Эстер нащупала в сумочке сигареты.
– Вы должны осознавать, что вы временно лишены всех ваших гражданских прав, – вновь обратился Джонсон к Бобби, – на все время вашего исправительного срока. Ваш дом могут в любой момент обыскать. У вас нет никаких гарантий. Вы должны в течение двадцати четырех часов письменно сообщать мне о перемене места жительства. Или места работы. Насколько я понял, работа вас уже ждет?
Бобби и Эстер одновременно кивнули.
– Это очень хорошо. Но если какие-то проблемы с работой – немедленно дайте мне знать. Какие бы ни были проблемы – немедленно со мной свяжитесь. Не ждите, пока снова возьметесь за наркотики, чтобы потом просить меня о помощи. Я, надеюсь, понятно излагаю?
Джонсон откинулся на спинку стула и снова сложил руки «домиком». Плотный, хорошо сложенный чернокожий мужчина лет под сорок. Он был чисто выбрит и коротко подстрижен. Очки без оправы делали его похожим на сову.
– Но самым важным пунктом в программе вашего испытательного срока будут незапланированные анализы мочи. Вам дадут номер телефона и код. Каждый вечер вы обязаны звонить по этому телефону. Если вы услышите на пленке автоответчика ваш код, вам надо быть у меня в кабинете не позже семи утра. Вы должны будете под моим наблюдением сдать анализ мочи, который протестируют на присутствие наркотических веществ. Если хоть что-то обнаружат, или если вы не придете в этот кабинет к семи утра, когда вас вызовут по номеру кода, или если здесь вы откажетесь сдать мочу на анализ – если хоть одно из этих условий не будет выполнено, вам отменят испытательный срок, и вам придется предстать перед судом, который вынес вам приговор, и назвать достаточно вескую причину, почему вас не следует отослать назад в камеру для продолжения отбывания наказания. Вам это ясно?
– Да, – ответила Эстер, и оба мужчины бросили на нее короткий взгляд.
– Мистер Фиббс, – продолжал Кларк Джонсон, потирая большим пальцем подбородок. – Многие наши офицеры-кураторы гордятся тем, что им удается добиться полного взаимопонимания со своими подопечными. Многие офицеры-кураторы время от времени не обращают внимания на то, что анализы бывают недоброкачественными, и их подопечные их обманывают. – Джонсон положил руку на папку с документами. – Я не таков. Меня не интересует, откуда взялись наркотики. Я отказываюсь понимать наркомана. Я считаю, что в мои обязанности не входит разбираться в том, почему вы снова взялись за старое. Я здесь не для этого. Если вы примитесь за старое и а поймаю вас на «грязном» анализе – вы сразу снова окажетесь за решеткой. Никаких «если бы» и «но». Мы все еще хорошо понимаем друг друга?
Бобби напрягся.
– Мистер Фиббс, мы все еще хорошо понимаем друг друга?
Эстер нервно взглянула на мужа и сказала:
– Конечно, мистер Джонсон. Нам все ясно, правда, Бобби?
– Ясно, – резко ответил тот.
Кларк Джонсон наклонился к нему, поставив локти на стол.
– Мистер Фиббс, я здесь для того, чтобы вам помочь. Я сделаю все, что в моих силах. Вы можете позвонить мне в любое время дня и ночи. Если у вас возникнут проблемы, дайте мне знать. Я здесь, чтобы помочь вам, но, как я уже сказал, ваше будущее целиком зависит только от вас. Можно сказать, вы сейчас на самом главном перекрестке. И вы можете выбрать верный путь и оставить позади свое неудачное прошлое. А можете выбрать и другую дорогу. И тогда вам снова не миновать тюремных стен. Все зависит только от вас.
В комнате снова повисла напряженная тишина. Каждый ждал, что кто-то другой заговорит. Наконец Эстер приподнялась на стуле и сказала:
– Не волнуйтесь, мистер Джонсон. Бобби с этим покончил. Он больше не собирается попадать в тюрьму.
Джонсон откинулся назад и пристально посмотрел на Бобби.
– Так ли это, мистер Фиббс?
Бобби улыбнулся одними губами. Взгляд его был холоден и тверд.
– Я никогда больше не вернусь в тюрьму.
Выждав долгую паузу, офицер сказал:
– Хорошо.
Он вырвал из блокнота листок и написал на нем несколько цифр.
– Вот ваш код и телефон, по которому вы должны звонить каждый вечер. – Он протянул листок Бобби, губы которого искривились в презрительной усмешке.
Эстер быстро встала и взяла листок.
– Спасибо за все, мистер Джонсон. Мы вас не подведем.
– Надеюсь, что нет, миссис Фиббс.
Кларк Джонсон поднялся и пожал Эстер руку. Бобби угрюмо прошествовал из кабинета. Эстер, пораженная, смотрела ему вслед. Она обернулась.
– Ни о чем не беспокойтесь, мистер Джонсон, – выдохнула Эстер. И поспешила за мужем.
– Мистер Фиббс, мы здесь считаем, что поручительство и испытательный срок – это привилегия, а не право.
– Да, сэр, – серьезно ответил Бобби.
Эстер взяла мужа за руку и согласно кивнула.
Кларк Джонсон пристально посмотрел на Бобби.
Было похоже, что ему немного не по себе.
– Не зовите меня «сэр», мистер Фиббс. Здесь это не принято. Итак, как я уже сказал, испытательный срок – это привилегия, а не право. Немногие это осознают. Надеюсь, что вы среди них.
– Конечно, – мягко произнесла Эстер.
Джонсон взглянул на нее и продолжал:
– Вам очень повезло, мистер Фиббс. Ваше обвинение, условия вашего ареста: состояние наркотического опьянения, незаконное ношение оружия, ваши прежние обвинения – за все это по законам штата вам следовало бы получить гораздо больший срок, чем год и один день окружной тюрьмы и три года испытательного срока. Вам здорово повезло. Я тут посмотрел ваши документы. – Он порылся в бумагах. – Думаю, что главным смягчающим обстоятельством при вынесении приговора стала пылкая речь, произнесенная миссис Фиббс, – Джонсон снова посмотрел на Эстер и, на мгновение задержав на ней взгляд, продолжал, – на следствии по вашему делу. Не вижу больше никаких причин для вынесения такого мягкого приговора. Как я уже сказал, вам очень повезло.
– Да, сэр, – пробормотал Бобби.
Джонсон снова с неприязнью взглянул на него.
– Итак, вы пришли ко мне, к офицеру, который будет курировать вас в течение всего испытательного периода. В ближайшие три года у нас с вами будут очень тесные отношения. Но это только если все пойдет хорошо. Если нет, то я уполномочен наказать вас, и тогда вы снова отправитесь в тюрьму отбывать те три года, что вы могли бы получить с самого начала.
Когда Джонсон замолчал, в кабинете повисла напряженная тишина. Было слышно, как в приемной плакал ребенок.
– Извините, может, я слишком резок, но таково реальное положение дел. И я хочу, чтобы вы понимали, что мы здесь имеем дело только с реальными фактами. Никаких «может быть», никаких «если бы да кабы». Только то, что есть. Мы ведь говорим не на разных языках, верно, мистер Фиббс?
Бобби кивнул.
– А реальность следующих трех лет такова, ваше будущее – в ваших руках. И возможно, в большей степени, чем у большинства американцев. Вы сами, и только вы сами, хозяин своей судьбы. И больше никто. – Кларк Джонсон в третий раз взглянул на Эстер. – Мы вас поддержим. Мы всегда здесь, если вам надо посоветоваться. Но выбор за вами. Если вы решите вернуться к наркотикам, вы сами решите это. Если нет, то это тоже будет ваше собственное решение. – Он пристально смотрел на Бобби.
Эстер беспокойно заерзала и, закашлявшись, мягко спросила:
– Мистер Джонсон, здесь можно курить?
– Конечно, – ответил он, улыбнувшись Эстер, и быстро отвел взгляд.
Эстер нащупала в сумочке сигареты.
– Вы должны осознавать, что вы временно лишены всех ваших гражданских прав, – вновь обратился Джонсон к Бобби, – на все время вашего исправительного срока. Ваш дом могут в любой момент обыскать. У вас нет никаких гарантий. Вы должны в течение двадцати четырех часов письменно сообщать мне о перемене места жительства. Или места работы. Насколько я понял, работа вас уже ждет?
Бобби и Эстер одновременно кивнули.
– Это очень хорошо. Но если какие-то проблемы с работой – немедленно дайте мне знать. Какие бы ни были проблемы – немедленно со мной свяжитесь. Не ждите, пока снова возьметесь за наркотики, чтобы потом просить меня о помощи. Я, надеюсь, понятно излагаю?
Джонсон откинулся на спинку стула и снова сложил руки «домиком». Плотный, хорошо сложенный чернокожий мужчина лет под сорок. Он был чисто выбрит и коротко подстрижен. Очки без оправы делали его похожим на сову.
– Но самым важным пунктом в программе вашего испытательного срока будут незапланированные анализы мочи. Вам дадут номер телефона и код. Каждый вечер вы обязаны звонить по этому телефону. Если вы услышите на пленке автоответчика ваш код, вам надо быть у меня в кабинете не позже семи утра. Вы должны будете под моим наблюдением сдать анализ мочи, который протестируют на присутствие наркотических веществ. Если хоть что-то обнаружат, или если вы не придете в этот кабинет к семи утра, когда вас вызовут по номеру кода, или если здесь вы откажетесь сдать мочу на анализ – если хоть одно из этих условий не будет выполнено, вам отменят испытательный срок, и вам придется предстать перед судом, который вынес вам приговор, и назвать достаточно вескую причину, почему вас не следует отослать назад в камеру для продолжения отбывания наказания. Вам это ясно?
– Да, – ответила Эстер, и оба мужчины бросили на нее короткий взгляд.
– Мистер Фиббс, – продолжал Кларк Джонсон, потирая большим пальцем подбородок. – Многие наши офицеры-кураторы гордятся тем, что им удается добиться полного взаимопонимания со своими подопечными. Многие офицеры-кураторы время от времени не обращают внимания на то, что анализы бывают недоброкачественными, и их подопечные их обманывают. – Джонсон положил руку на папку с документами. – Я не таков. Меня не интересует, откуда взялись наркотики. Я отказываюсь понимать наркомана. Я считаю, что в мои обязанности не входит разбираться в том, почему вы снова взялись за старое. Я здесь не для этого. Если вы примитесь за старое и а поймаю вас на «грязном» анализе – вы сразу снова окажетесь за решеткой. Никаких «если бы» и «но». Мы все еще хорошо понимаем друг друга?
Бобби напрягся.
– Мистер Фиббс, мы все еще хорошо понимаем друг друга?
Эстер нервно взглянула на мужа и сказала:
– Конечно, мистер Джонсон. Нам все ясно, правда, Бобби?
– Ясно, – резко ответил тот.
Кларк Джонсон наклонился к нему, поставив локти на стол.
– Мистер Фиббс, я здесь для того, чтобы вам помочь. Я сделаю все, что в моих силах. Вы можете позвонить мне в любое время дня и ночи. Если у вас возникнут проблемы, дайте мне знать. Я здесь, чтобы помочь вам, но, как я уже сказал, ваше будущее целиком зависит только от вас. Можно сказать, вы сейчас на самом главном перекрестке. И вы можете выбрать верный путь и оставить позади свое неудачное прошлое. А можете выбрать и другую дорогу. И тогда вам снова не миновать тюремных стен. Все зависит только от вас.
В комнате снова повисла напряженная тишина. Каждый ждал, что кто-то другой заговорит. Наконец Эстер приподнялась на стуле и сказала:
– Не волнуйтесь, мистер Джонсон. Бобби с этим покончил. Он больше не собирается попадать в тюрьму.
Джонсон откинулся назад и пристально посмотрел на Бобби.
– Так ли это, мистер Фиббс?
Бобби улыбнулся одними губами. Взгляд его был холоден и тверд.
– Я никогда больше не вернусь в тюрьму.
Выждав долгую паузу, офицер сказал:
– Хорошо.
Он вырвал из блокнота листок и написал на нем несколько цифр.
– Вот ваш код и телефон, по которому вы должны звонить каждый вечер. – Он протянул листок Бобби, губы которого искривились в презрительной усмешке.
Эстер быстро встала и взяла листок.
– Спасибо за все, мистер Джонсон. Мы вас не подведем.
– Надеюсь, что нет, миссис Фиббс.
Кларк Джонсон поднялся и пожал Эстер руку. Бобби угрюмо прошествовал из кабинета. Эстер, пораженная, смотрела ему вслед. Она обернулась.
– Ни о чем не беспокойтесь, мистер Джонсон, – выдохнула Эстер. И поспешила за мужем.
3.52 дня
– Проклятье! Вот уж действительно повезло – попасть к какому-то ниггеру на испытательный срок, – пробурчал Бобби Фиббс, набивая рот биг-маком. – Ишь как важничает, сукин сын. Сам пятки лижет своим белым начальничкам. Сучий потрох.
Эстер взглянула на малыша Бобби, который широко распахнутыми глазами, не отрываясь смотрел на отца. Они сидели в «Макдональдсе» на углу Креншо и Олимпик. Забрали малыша из школы и зашли перекусить.
– В задницу этого ублюдка ниггера! Ты слышала, что он там говорил: "Вы попадете за решетку на те три года, которые вы сразу должны были получить. Испытательный срок – это привилегия". Дерьмо. Ниггеру, который так выпендривается, башку надо разбить. Даже не смотрит, с кем он говорит.
Эстер достала из сумочки пятидолларовую бумажку и протянула ее малышу.
– Сынок, принеси-ка мне биг-мак.
– Мамочка, ведь ты их не любишь.
– А сегодня мне хочется попробовать. Иди и принеси его мне.
Малыш Бобби слез с табурета и побежал занимать очередь.
– Бобби, не разговаривай так в присутствии ребенка. Не нужно ему слышать такие вульгарные выражения.
Бобби положил свой биг-мак.
– Что-что?
– Все эти разговоры о насилии с проклятьями и ругательствами. Не надо ему слышать всю эту дрянь. Я всегда старалась оградить его от этого. И я никогда не говорю при нем «ниггер». Малыш не должен ощущать себя человеком второго сорта. И я хочу, чтобы ему это даже в голову не могло прийти.
Бобби Фиббс ткнул пальцем в Эстер.
– Ничего хорошего не будет от такого баловства. Ты что же, думаешь, какой-нибудь белый ублюдок не назовет его однажды «ниггером»? Ты что же, думаешь, никогда этого не случится?
– Если такое и произойдет, то у малыша хватит твердости и сил, чтобы разобраться, кто есть кто.
Бобби нахмурился.
– Забиваешь парню башку всякой чепухой. Выдумала какой-то Гарвард. Где мы денег возьмем, чтобы отправить его в колледж?
Эстер взглянула на малыша Бобби, который широко распахнутыми глазами, не отрываясь смотрел на отца. Они сидели в «Макдональдсе» на углу Креншо и Олимпик. Забрали малыша из школы и зашли перекусить.
– В задницу этого ублюдка ниггера! Ты слышала, что он там говорил: "Вы попадете за решетку на те три года, которые вы сразу должны были получить. Испытательный срок – это привилегия". Дерьмо. Ниггеру, который так выпендривается, башку надо разбить. Даже не смотрит, с кем он говорит.
Эстер достала из сумочки пятидолларовую бумажку и протянула ее малышу.
– Сынок, принеси-ка мне биг-мак.
– Мамочка, ведь ты их не любишь.
– А сегодня мне хочется попробовать. Иди и принеси его мне.
Малыш Бобби слез с табурета и побежал занимать очередь.
– Бобби, не разговаривай так в присутствии ребенка. Не нужно ему слышать такие вульгарные выражения.
Бобби положил свой биг-мак.
– Что-что?
– Все эти разговоры о насилии с проклятьями и ругательствами. Не надо ему слышать всю эту дрянь. Я всегда старалась оградить его от этого. И я никогда не говорю при нем «ниггер». Малыш не должен ощущать себя человеком второго сорта. И я хочу, чтобы ему это даже в голову не могло прийти.
Бобби Фиббс ткнул пальцем в Эстер.
– Ничего хорошего не будет от такого баловства. Ты что же, думаешь, какой-нибудь белый ублюдок не назовет его однажды «ниггером»? Ты что же, думаешь, никогда этого не случится?
– Если такое и произойдет, то у малыша хватит твердости и сил, чтобы разобраться, кто есть кто.
Бобби нахмурился.
– Забиваешь парню башку всякой чепухой. Выдумала какой-то Гарвард. Где мы денег возьмем, чтобы отправить его в колледж?