Монтечино Марсель. Убийца с крестом

   Гершель едва заметно кивнул.
   – Хочу, чтоб ты знал, Герш. Я люблю тебя. Я люблю тебя, старый еврей. – Джеки выпрямился, глаза у него были мокрые.
   Подхалимка бросилась к нему с носовым платочком, Макс отмахнулся. Он обнял Рут Гусман за плечи, приподнял со стула.
   – Проводи меня до лифта, дорогая. Мы обсудим, как открыть супермаркет.
   Свита последовала за Джеки, комната опустела. Голд придвинул стул к кровати, сел. Гершель, казалось, задремал.
   – Гершель, – тихо позвал Голд. Веки старика дрогнули, тяжелый взгляд черных глаз остановился на Голде, он улыбнулся, промычал что-то. – Сегодня ночью, Гершель. Я доберусь до этого сукина сына сегодня ночью, Я воткну ружье ему в задницу. Разнесу ему башку. Сегодня я поймаю Убийцу с крестом. Я изничтожу его.
   Гершель высунул из-под простыни руку, сжал в кулак.

9.16 вечера

   Дирижер взошел на подиум, взмахнул палочкой, требуя внимания. Оркестр – в основном джаз-банд «Ночное шоу», дополненный духовыми и струнными инструментами и усиленный барабанщиком, – застыл в ожидании. Звучный голос разнесся по всему стадиону:
   – Леди и джентльмены...
   Дирижер подал знак барабанщику, тот изо всех сил заработал палочками – бум-бум-бум, крещендо.
   – Сегодня с вами Макс... Мистер Джеки Макс!
   Оркестр заиграл любимую песню Джеки «О, мой Манхэттен» в страстной блюзовой аранжировке. Разговоры на трибунах смолкли. На темной сцене появился в золотом луче света Джеки Макс. Публика зааплодировала, затопала ногами. Джеки пересек сцену, подошел к микрофону и остановился, благосклонно принимая овации. Толпа неистовствовала. Джеки поднял руку, призывая к тишине, но рев стал еще громче. Джеки отступил от микрофона – казалось, он был неподдельно тронут. Только минут через семь ему позволили говорить.
   – Я думаю, все мы знаем, почему мы здесь.
   Опять многотысячный рев.
   – Я думаю, все мы знаем, из-за кого мы здесь! Все знают, кто причина!
   Опять буйство.
   – Каждый! Каждый!
   Рев, свист, вспышки факелов.
   Джеки с микрофоном в руке подошел поближе к мониторам.
   – Любовь, возлюбленные мои, любовь! Вот почему они здесь! И вот почему вы здесь! – Он ткнул пальцем в толпу.
   Продолжительные овации. Акустика чаши стадиона усиливала звук, казалось, кричат не восемнадцать тысяч доведенных до истерики фанов, а по меньшей мере тысяч сто. Рев разносился в теплом ночном воздухе, от него колебалась иссохшая земля на Голливудских холмах.
   – Это так, возлюбленные мои! Любовь! Любовь, любовь, любовь, любовь!!! Вот почему мы здесь! Вот почему столько талантов собралось на этой сцене сегодня вечером! Сегодня воистину ночь тысячи звезд! – Очень довольный последней цветистой фразой, Джеки воздел руки к дымному, беззвездному небу Лос-Анджелеса.
   Новый взрыв рукоплесканий.

* * *

   – Евреи всегда были болезнью, инфекцией, отравой в крови цивилизации. Неудобоваримым хрящом, застрявшем в зобу христианства. Так всегда было и так будет. Пока мы терпим это.
   В пыльной, с бетонным полом комнате для собраний церкви Крови Агнца на беспорядочно расставленных складных стульях сидело человек тридцать. Стену украшала картина – грозное, в мрачных, черных тонах изображение крестных мук Иисуса.
   Джесс Аттер откашлялся, гневно уставился на слушателей.
   – Евреям не место среди нас. Им нечего делать в компании христиан. Настала пора избавить от евреев и их прихвостней-полукровок нашу великую страну.
   Аттер ткнул в воздух пальцем, оперся о кафедру. Он и четверо особо приближенных к его персоне охранников – сейчас они стояли рядом – были одеты в новую, без капюшонов форму Клана восьмидесятых годов: белые хлопчатые рубашки и брюки (их приобрели у симпатизирующих клановцам оптовиков, которые снабжали материей лечебницы), черные ботинки, ремни «Сэм Браун» с начищенными до блеска пряжками; черные галстуки доходили точно до третьей пуговицы. На рукавах эмблема – калифорнийские горы, их перекрывают буквы «КК», две скрещенные стрелы-молнии, а в серединке – маленький американский флажок.
   – Пару лет назад они клянчили центы у маленьких белых детишек на починку этой отвратительной Статуи Свободы в прожидовленном Нью-Йорке. Леди Харбор – так они называли ее. А я говорю вам – это Восточная Блудница. Пока ее не водрузили в Нью-Йорке – дар французских евреев, кстати, – страна была на верном пути. Да простятся мне такие слова в храме Божьем, но блудница эта готова улечься и расставить ноги под любым грязным иностранцем, стоит ему только пальцем поманить.
   Несколько вздохов, кивков. Почтенная, седовласая, пожилая в основном публика робко поддержала оратора.
   – Эта страна создана белыми христианами, европейцами, для них она и предназначена, для них и потомков. Они открыли Америку, отвоевали у дикарей и пустыни. А теперь евреи, бюрократы и коммунисты хотят захватить ее. Желтые и черные, коричневые и красные. Люди, которые не верят в нашего Христа, люди, которые не говорят по-английски, не признают наших законов. Так мы заставим их!
   Жидкие аплодисменты.
   – Убрать так называемую Статую Свободы! Убрать этот позор Нью-Йорка, сбросить ее в грязь! – гремел Аттер. – И соорудить на ее месте мощную заставу с огромным замком на воротах. Построить такие же заставы в Майами, в Сиэтле, в Новом Орлеане и в Чикаго, а особенно здесь, в провонявших евреями Лос-Анджелесе и Сан-Франциско. А на воротах я бы высек: "Нам не нужны ваши неуправляемые орды, ваши болезни, ваши преступления, ваши безработные, ваши шлюхи, извращенцы, слабоумные. Молитесь вашим богам, костенейте в безбожии. Нам не нужны сальные, грязные, немытые. Нам не нужны косоглазые, ниггеры, жиды...
   В открытое окно со свежевыкрашенными наличниками влетел кирпич, загрохотал по полу. Все вскочили на ноги. Старики сгрудились в кучку, прижались друг к другу. Дверь распахнулась, с криком: «ЕВС! Напали с лужайки! Их больше тридцати!..» – ворвался клановец в белой форме и тут же охнул и скорчился от боли, держась за бок: кто-то заехал ему бейсбольной битой по ребрам.
   Джерри Кан с битой в руках стоял над ним в окружении нескольких бойцов Сопротивления, одетых в неизменные синие майки.
   – Убирайся из Дома Иисусова, еврей! – завопил Аттер.
   – Сточные воды, которые хлещут из тебя, не имеют ничего общего с Иисусом.
   – Убирайся или мы убьем тебя!
   Падали стулья, бились стекла. Клановец и боец Сопротивления вцепились в автомат и тянули каждый на себя.
   – Чего ж ты не пришел, не выдворил нас из страны, наци! – Кан взобрался на кафедру.
   – Убейте, убейте его! – завизжал Аттер, и четверо телохранителей ринулись на Джерри. Одного из них он смазал битой по физиономии, изо рта у парня хлынула кровь. Но другие набросились на Кана, ему пришлось отступить. Вмешались бойцы Сопротивления, началась свалка. На улице кто-то открыл огонь.
   Аттер кинулся к запасной двери, столкнулся с пытавшейся улепетнуть старушкой, отпихнул ее, сбил с ног, прорвался к выходу.
   Мощеная дорожка между церковью и библейской школой вела к крошечной стоянке позади здания. Аттер уже сидел за рулем пикапа, но тут чья-то сильная рука ухватила его за узкий черный галстучек и выволокла из кабины.
   – Не торопись, приятель, – ухмыльнулся Замора. – Как дела, Джесс?
   – Пусти меня! Пусти! – протестовал Аттер.
   Шон собрал в горсть его жидкие черные волосенки, отволок к дряхлому зеленому «форду» и швырнул лицом вниз на капот.
   – Ты арестован, – пробурчат Голд.
   – На каком основании? – Аттеру приходилось разговаривать со спиной Голда, тот даже не повернулся в его сторону.
   Из церковных строений доносился шум драки.
   – Возбуждение беспорядков. Слышишь, что делается?
   – Не мои люди это затеяли, – сердито возразил Аттер.
   – Тайное собрание с целью возбуждения беспорядков, нарушение спокойствия...
   Опять выстрел.
   – ...Бегство с места преступления, порча чужого имущества, и вообще ты завяз крепко.
   – Проклятый еврей! – Аттер скалил зубы, плевался от злости.
   Голд улыбнулся, вынул из кармана на груди прямоугольный отпечатанный листочек бумаги.
   – Те еврейчики-коммунисты из ACLU^[69] велят зачитывать это арестованным. Итак, здесь написано: «Вы имеете право молчать...»
   Не отрывая глаз от бумажки, Голд нанес Аттеру короткий прямой удар правой, выбил ему два передних зуба и снова швырнул лицом вниз на капот.
   – "...Если вы отказываетесь от этого права..."
   Голд пнул Аттера коленом в пах, и Джесси медленно опустился на колени.
   – "...Все, что вы скажете, может быть использовано против вас..."
   Голд засунул бумагу в карман, подошел еще ближе, уперся в крыло «форда» и уверенным, отработанным движением каратиста ударил третий раз, ногой. Аттер повалился на бетон.
   – "...Вы имеете право пригласить адвоката... – декламировал Голд по памяти, запихивая Аттера на заднее сиденье, – и не отвечать на вопросы до его прихода..."
   Замора сел за руль.
   – "...Если вы не в состоянии пригласить адвоката... – Голд осмотрел суставы пальцев, ободранные о скулы Аттера, – вам должны предоставить его".

* * *

   Через десять минут Голд и Замора подъехали к ван-ньюскому отделению полиции, вытащили Аттера из машины и почти пронесли по коридору к посту дежурного. Белая форма Джесса была вся заляпана кровью. Кровь лилась из носа, изо рта, из ушей.
   Дежурила молоденькая азиатка.
   – Бог мой! – охнула она. – Кто это его так?
   Чтоб снять отпечатки пальцев, Аттера пришлось прислонить к стойке.
   – Я хочу подать жалобу. – Он едва шевелил разбитыми губами.
   – Заткнись, недоносок! – прикрикнула девушка. Она узнала форму Клана. И мелодичным голосом обратилась к Голду: – Кошмар, что творится в той церкви. Вызвали специальное подразделение, восемнадцать солдат, три раза стреляли, арестовано больше тридцати человек. Через пятнадцать минут сюда этих придурков набьется как сельдей в бочку.
   – Смертельные случаи есть?
   – Я хочу подать жалобу! – С подбородка у Аттера капала кровь.
   – Нет, но много проломленных голов. И еще один парень укусил другого за ухо. – Она повернулась к Заморе: – Скажи, мы не встречались раньше?
   Шон заулыбался, подошел ближе.
   – Я актер. Вы могли видеть меня по телевизору. Последняя моя роль – в «Симон и Симона».
   – Пошли, гад, – сказал Голд.
   – Я хочу позвонить своему адвокату! – Аттер снова задергался, обрызгал всех кровью.
   – По телевизору! – Глаза девушки засверкали.
   – Правда, пока в эпизодах. Но осенью я буду играть главную роль в одном очень забавном фильме. Но сниматься придется в Мехико.
   – Я имею право вызвать адвоката!
   – Телефон неисправен.
   – Неправда!
   Голд подошел к висящему на стене телефону, снял трубку, дернул обеими руками, оборвал и выбросил в корзину для мусора.
   – Вот и все.
   – Еврейская свинья!
   – Пошли, – приказал Голд, толкнул Аттера в спину и повел по коридору к камерам.
   – Подожди! Вспомнила, где я тебя видела. В том журнале, как его...
   Замора застенчиво улыбнулся.
   – "Плейгерл".
   – Верно! «Плейгерл»! Все девчонки в отделении от тебя без ума. «Обнаженный слуга закона». Ты такой сексуальный!
   Замора расплылся в улыбке и подошел совсем близко.
   – Спасибо, сержант.
   – Ким. Зови меня Ким. – У нее были ровные, ослепительно белые зубы. – Слушай, я хочу тебя кое о чем спросить.
   – Уже догадался, о чем.
   – Как у тебя держится значок, на чем, понимаешь? Одежды-то никакой нет.
   – Замора! – окликнул Голд. – Подай-ка дубинку! Проломлю ему башку.
   Аттер уцепился за проволочную сетку на стальной двери и отказывался идти дальше. Голд напрасно пытался отодрать его.
   Замора покинул хорошенького сержанта, подошел к борющимся.
   – Вот приклеился. Как самым лучшим театральным клеем. Ничего, справимся. – И Замора боднул Аттера в поясницу. Клановец выпустил дверь и застонал от пронзившей его насквозь боли.
   – О, бить по почкам – жестоко! – посочувствовала дежурная.
   – Ничего подобного. – Шон повернулся к ней. – Это немножко взбодрит его. Просто немного спирта – чтоб растворить клей.
   Девушка захихикала.
   – Пошли, сукин сын. – Голд ухватил Аттера за ремень и потащил по коридору. Замора шел следом и пинал Джесса в зад.
   До камер оставалось немного. Аттер хватался за дверные ручки, и Голду все время приходилось быть начеку. Коридор кончился, они завернули направо, и Голд швырнул маленького человека на пол перед зарешеченной, ничем не отличающейся от прочих дверью.
   – Пришли, Джесс. Обезьяний питомник. Аттер приподнялся, взглянул на него.
   – Что?
   Голд засмеялся:
   – Буги-вуги, Джесс. Зверушки из джунглей. Черномазые. Видишь?
   В длинной, темной камере шесть или семь негров расположились в ленивых позах на бетонном выступе, заменявшем скамью. Некоторые по пояс голые, другие в пестрых, рваных майках и свитерах. Голд знал, что это всего лишь внеочередная воскресная встреча Союза черных офицеров в костюмах для рыбной ловли. Но Аттер видел воплощение своих ночных кошмаров – ужасных преступников из гетто.
   – Эй! Ниггеры! – Голд потряс решетку. – Вам подарочек, макаки! Знаете, что это за парень? Это великий маг и кудесник из Калифорнийского клана, и сейчас он с вами разберется, надает пинков в ваши черные задницы. Не верите? Ей-богу, это знаменитый клановец!
   Семеро негров уставились на них. Угрюмые, грубые лица невозмутимы, в темноте сверкают белки глаз.
   – Ты не посадишь меня к ним, – прошептал Аттер.
   – Посажу, будь уверен.
   – Пожалуйста, не сажай меня к ним.
   – Ты хочешь позвонить? О'кей. Это и есть загон для придурков, которые хотят позвонить. – Он опять тряхнул решетку. – Ниггеры, вы все ждете, когда освободится телефон? Правда ведь?
   – Заткни свою вонючую пасть, полицейская собака!
   – Видишь, – ухмылялся Голд. – Просто компашка негров-насильников ждет очереди, чтобы позвонить адвокатам-евреям.
   Один из черных, глядя прямо в глаза Аттеру, сделал неуловимое движение рукой, в ладони блеснуло короткое, зловещее лезвие. Он послал Джессу воздушный поцелуй.
   – У него нож! – заверещал Аттер. – Я видел, видел лезвие ножа!
   – Что? Жена? Ты хочешь позвонить жене? Ладно. Я бы на твоем месте позвонил адвокату, но монетка твоя, тебе выбирать. Сержант! – позвал Голд. – Вторую камеру.
   В глубине тюрьмы что-то лязгнуло, клетка открылась.
   – Нет! Нет! – Аттер вопил и катался по полу. – Пустите меня!
   – Заходи, великий маг.
   Голд и Замора ловили Аттера за ноги, за руки, он вырывался, брыкался.
   – Нет! Нет! Подождите! – Аттер в отчаянии цеплялся за своих палачей. – Я дам вам номер, который вы хотели.
   Голд покачал головой.
   – Поздно, майн фюрер. Я к тебе приходил по-хорошему, ты меня осрамил, теперь пеняй на себя. – Он кивнул Заморе, они подхватили Аттера и бросили в камеру, в лужу мочи. – Сержант! – Решетка с лязгом опустилась.
   Аттер просовывал руки сквозь прутья.
   – Ради Бога, не оставляйте меня здесь! Не оставляйте меня здесь!
   Негры поднялись с цементной скамьи, обступили его. Избитый, перепуганный человечек ползал по холодному полу, плакал и пресмыкался у них в ногах.
   – Нет, нет, нет, – все молил он.
   Голд подошел вплотную к решетке, закурил, присел на корточки и выдохнул дым в лицо рыдающему Аттеру.
   – Теперь можешь сказать мне номер, Джесси.

11.42 вечера

   Эстер вставила ключ в замок, повернула. Ногой открыла дверь, втащила большой круглый полотер. Дверь оставила приоткрытой. Луп шла за ней с вениками и швабрами, а Флоренсия плелась сзади с деревянным ящиком, наполненным очистителями, тряпками, щетками. На плечо она ремнем прикрепила портативный приемник.
   – Не фига себе! – Луп оглядела огромный центральный холл. – Однако! Места здесь предостаточно!
   – Да уж. Придется погнуть спины.
   Эстер присела прямо на полотер, зажгла сигарету. Луп внимательно посмотрела на нее. Глаза красные, опухшие. Тело обмякло.
   – Эс, подруга, шла бы ты домой. Мы с Флоренсией как-нибудь справимся.
   Эстер коротко, иронически засмеялась.
   – Если в вас было в самом деле двое – я бы еще подумала. Но... – Она кивнула на Флоренсию. Девушка возилась с длинной антенной, настраивая приемник на испано-язычную волну.
   – Не ладно это. Ты сегодня похоронила мужа. До работы ли тут.
   У Эстер потекли слезы, она быстро отвернулась, пытаясь справиться с собой. Потом встала, вздохнула и потянулась.
   – Луп, если я оставлю вас вдвоем убирать это здание, завтра я схороню вас. Слушай, попроси ее отыскать что-нибудь повеселей – диско, рок. Что-нибудь, подо что можно работать. А то от этой дряни мы все заснем.
   Из приемника неслась заунывная мексиканская мелодия. Луп сказала своей неуклюжей подруге что-то по-испански, Флоренсия недовольно передернула плечами, но все-таки перевела на другую волну. Теперь играла ритмичная, механическая танцевальная музыка.
   – Она хорошая девушка, – заметила Луп. – Просто немножко медлительная.
   – Вижу. Что ж, сначала первый этаж. Вынести мусор. Потом пол, вытираем пыль и... Что это?
   – Да?
   – Что это? Ты слышала?
   – Что?
   – Не знаю. Пусть вырубит этот драндулет! – Замолчи! – прошипела Луп.
   Флоренсия выключила радио. Во внезапно наступившей тишине все услышали шаги, кто-то ходил по одному из темных холлов, звук отражался от стен. Тяжелые, мужские шаги.
   – Кто здесь может быть? – спросила Луп испуганным шепотом.
   – Не знаю.
   – Вроде никто не может.
   – Не знаю.
   Луп схватила веник и держала его перед собой, как копье. Эстер подняла над головой металлический стул из приемной. Шаги приближались. Эстер и Луп переглянулись, напряглись, ожидая нападения. Из темного угла вышел крепкий черный мужчина в выцветшей форме, на поясе у него висел револьвер. При виде столь воинственно настроенных женщин он оторопел.
   – Тпру, дамочки! Спокойненько. Я на вашей стороне.
   – Вы ночной сторож, – гневно констатировала Эстер.
   – Я бы сказал – охрана.
   – Меня не предупредили, что здание охраняется. – Эстер аккуратно опустила стул.
   – Это уж их оплошность. И нечего на меня бочку катить, дорогуша. – Мужчина добродушно улыбнулся, показав единственный золотой зуб. На вид ему было лет пятьдесят, но Эстер подумала, что, наверное, он старше. – Хай, я Уолтер Чаппел, но все запросто зовут меня Чаппи. И только очень близкие подружки – Уолтером.
   Эстер, не обращая внимания на его заигрывания, принялась натирать пол. Луп и Флоренсия уже обходили комнаты, опорожняли пепельницы и корзины для бумаг в зеленые пластиковые пакеты.
   – Кстати, Чаппи, а нельзя ли включить поярче свет в этом старом сарае? К восьми утра все должно быть как новенькое.
   – К семи, – поправил Чаппи. – «Текно-Кэл» – ранние пташки, дорогуша. А насчет лампочек... – Он пошарил по стене, холл вдруг весь залило светом. – Мистер Моррисон строг насчет электричества. Каждый счет с лупой проверяет. Чуть что не так – накинется как ястреб. Так что кончишь с полом, дорогуша, – погаси. Ясно?
   – Заметано. Вы давно в компании, Чаппи?
   – Двадцать три года. Как ее основали, с той поры. Они тогда выпускали транзисторы и все такое.
   – А с мистером Моррисоном ладите?
   – Пока старый Эйб не ввел всякие строгости да экономии, тут было три человека охраны, все работали полный день. Остался только я, да через ночь, когда я выходной, приходит еще один, он здесь на договоре, подрабатывает.
   – Мне показалось, он славный. – Эстер наклонилась, чтобы включить машину.
   – Ничего себе. – Чаппи взглядом знатока рассматривал ее обтянутый синими джинсами зад. – Слушай, дорогуша, а я уютно устроился в кладовке. Есть тостер, кофейничек, телевизор. – В глазах у него зажегся огонек. – Ну и, конечно, койка и старая добрая бутылочка. Ты должна навестить старину Чаппи.
   Эстер нахмурилась.
   – У меня много работы.
   – Я просто говорю: вот у меня есть то-то и то-то.
   Эстер откинула прядь волос со лба.
   – А у меня есть работа.

Понедельник, 13 августа

2.01 ночи

   Голд толкнул низкую дверь. Он торопился, но на крошечной лестничной площадке негде было развернуться. Наконец удалось выломать замок, дверь с треском распахнулась. Согнувшись и держа в вытянутой руке револьвер, Голд проскользнул в темную комнатенку. Шагов за четырнадцать, прямо перед собой, он увидел человека точно в такой же позе. Человек целился в него. Голд выстрелил. Незнакомец выстрелил тоже. Голд выстрелил второй раз, незнакомец открыл ответный огонь.
   – Черт! – воскликнул Голд.
   – Черт! – ответило отражение.
   – Зеркало! Паршивое зеркало! – закричал Замора.
   Голд медленно поднялся, все еще сжимая кольт. Шон нащупал выключатель на стене. Голд зажмурил глаза. Свет оказался неожиданно ярким. Это засверкали осколки разбитого вдребезги зеркала. Замора пнул носком ботинка гантели, они покатились по стеклу.
   – Он тренировался перед зеркалом.
   От шума выстрелов залаяли собаки по всему кварталу. А теперь собрались и соседи в халатах, сгрудились под лестницей, ведущей в клетушку над гаражом, задавали встревоженные, недоуменные вопросы. Замора показал им значок.
   – Все нормально. Мы просто хотим поговорить с мистером Уолкером. Кто-нибудь в курсе – где он может быть?
   Никто не знал.
   – А что-нибудь о нем знаете? С кем он дружит? У него есть семья? Подружка? Что-нибудь в этом роде.
   Люди только головами качали. В конце концов одна старушонка в очках, явно из тех, что любят соваться в чужие дела, отважилась и выступила вперед. Свою выкрашенную в голубой цвет шевелюру она накрутила на розовые бигуди.
   – Никто ничего о нем не знает. Он ни словом ни с кем не перемолвился. Да и бывает здесь нечасто. Я слышу иногда, он приходит, уходит. Приходит иногда на рассвете.
   – У него собственный фургон? Синий?
   – Верно. Паркует его прямо у дороги. Он на катафалк похож.
   Замора поднялся обратно в квартиру. Огляделся.
   – Уф! Да парень настоящая свинья!
   Воздух в комнате был тяжелый, спертый. Раковина полна грязной посуды. Из дырявых пакетов под ней вываливался мусор. Повсюду разбросаны пожелтевшие обрывки газет и журналов.
   – Не просто свинья, Шон. – Голд перевел дух. – Ты посмотри, что у него на стенах.
   Замора взглянул на стену. К ней были прикноплены первые страницы местной газеты с сообщениями о недавних серийных убийствах.
   – Ну, может, он просто коллекционер, чудак, любитель почитать о всяких злодействах, – предположил Замора.
   Голд обыскивал стенной шкаф.
   – Может, только я уже откопал кучу клановских воззваний, литературу американской нацистской партии, антисемитские памфлеты.
   Замора пожал плечами.
   – Подумаешь. Многие недолюбливают евреев. Голд выглянул из шкафа, холодно взглянул на него.
   – Чего ты застыл, как пень? Давай помогай.
   – Что мы ищем?
   – Что-нибудь. – Голд стащил с кровати потрепанный матрас, встряхнул его. – Платежные ведомости, записные книжки, письма... – Он перевернул койку. – Пули.
   Замора подошел, стал рядом. В ящике для белья под койкой, в пыли, лежали два блестящих серебристых цилиндрика.
   – Триста пятьдесят седьмые, – определил Замора.
   – Попал.
   – Он заряжал пушку, не заметил эти патроны и оставил их валяться здесь.
   – Молодчина, Шерлок. Будешь со временем шефом. Смотри сюда. Надо разобрать свалку, не спеши, не упусти ничего. Мы должны найти что-то, что поможет изловить эту скотину. Я чувствую, надвигается нечто ужасное. Мы должны остановить его, Шон.
   Хватило пятнадцати минут, чтоб обыскать однокомнатную квартиру с ванной вдоль и поперек. Потом еще и еще. Голд в отчаянии опустился на спортивную скамейку, взъерошил волосы.
   – Этот сукин сын – просто призрак. Нормальный человек побреется – и то больше следов оставит. А этот будто и не жил. Нет, ты посмотри на этот свинарник. Он просто бестелесный дух, дух, обитающий в помойке.
   Замора прислонился к холодильнику и молчал, предоставив разоряться боссу.
   – Уильям Чарлз Уолкер. Судимостей нет. Под арестом не был. В армии не служил, телефона нет, кредитной карточки нет. Это привидение не голосует, ничего не покупает в кредит, не платит налоги, фургон у него не застрахован. Крепкий орешек. Я чувствую, Шон, это наш парень. Говорю тебе.
   Голд достал сигару, сунул было в рот, но потом положил обратно в карман, встал и подошел к стене с вырезками.
   – А знаешь, интересно – свежих газет он не получал уже три дня, с пятницы. Ни субботних, ни воскресных.
   – Я бы сказал – может, он струсил и сбежал. Если он действительно тот самый преступник, – предположил Замора. – Но ведь прошлой ночью он прикончил беднягу Нэтти.
   Голд быстро взглянул на Замору и сразу отвел глаза. Уставился на вырезки. Внимание его привлек лист с заголовком «БОЙНЯ В СУПЕРМАРКЕТЕ. ПОГИБ ОФИЦЕР». Голд ощупал бумагу. Что-то спрятано под ней. Он выковырял верхнюю кнопку, осторожно отогнул лист. К грязной желтой стене клейкой лентой была прикреплена пачка снимков – выцветших любительских фотографий молодых мужчины и женщины с маленьким мальчиком. Такие костюмы и прически давно вышли из моды. Похоже, фотографиям несколько лет. Девушка – грудастая блондинка, видимо, снимали ее на пляже, в один день, она упоенно позирует перед камерой, выставляя напоказ свои обтянутые бикини прелести. Мальчику лет пять-шесть, у него копна песочного цвета волос и нервная улыбка. Мужчина массивный, мускулистый, хмурый. На руках татуировка.